(ФАННИ, сидя на ступеньках левой лестницы, дочитывает рукопись. СТИВЕНСОН нервно ходит взад-вперед, дожидаясь ее оценки. Она переворачивает последнюю страницу).
СТИВЕНСОН. Ну? Что скажешь?
ФАННИ. Почему бежал ребенок?
СТИВЕНСОН. В смысле?
ФАННИ. Ребенок столкнулся с мужчиной на тротуаре. С чего маленькой девочке бегать по городским улицам в три часа утра?
СТИВЕНСОН. Ее послали за врачом.
ФАННИ. Да кто будет посылать маленькую девочку одну в три часа ночи?
СТИВЕНСОН. Вероятно, возникла чрезвычайная ситуация, и больше пойти никто не мог.
ФАННИ. Но родственники появились тут же, чтобы накинуться на Хайда. Почему за врачом не побежал кто-то из взрослых? Зачем посылать маленькую девочку? И если возникла чрезвычайная ситуация, почему они попусту тратят время, стоят вокруг Хайда и кричат? Такое ощущение, что ее специально послали для того, чтобы она столкнулась с Хайдом, а он на нее наступил.
СТИВЕНСОН. По-твоему, она хотела, чтобы на нее наступили?
ФАННИ. Нет, я говорю, что ты хотел, чтобы на нее наступили.
СТИВЕНСОН. Почему я хотел, чтобы на нее наступили?
ФАННИ. Чтобы двинуть сюжет.
СТИВЕНСОН. Да, конечно, я хочу, чтобы сюжет двигался. Я рассказываю историю. Самое важное здесь – показать, как жестоко Хайд топчет ребенка. А как девочка попала туда, значения не имеет. Приходится принимать тот факт, что некоторым событиям объяснений нет.
ФАННИ. Ты про искусство или про жизнь?
СТИВЕНСОН. Если про жизнь, тогда и про искусство, которое есть перевернутое зеркало. Мы находим значение там, где способны его увидеть.
ФАННИ. А как насчет значений, которые мы не способны разглядеть?
СТИВЕНСОН. Не понимаю.
ФАННИ. Значение, которое мы не способны разглядеть – Бог. А может, в этом конкретном случае, его темный братец из теплого места.
СТИВЕНСОН. Что ты такое говоришь?
ФАННИ. Я говорю, что эта книга – зло.
СТИВЕНСОН. Ты думаешь, она нехороша?
ФАННИ. Я говорю не о качестве прозы. Я говорю, что ты написал книгу, которая – зло. Она представляет вселенную, которая целиком лишена смысла, или спроектирована сатаной, а может, и Богом, который безразличен или безумен, или сам – зло.
СТИВЕНСОН. Знаешь, если я написал столь чудовищное, может, мне самому эту книгу и сжечь?
ФАННИ. Я не говорю, что ты должен уничтожить рукопись. Тебе нужно подчеркнуть нравственную аллегорию.
СТИВЕНСОН. Это не проповедь. Это история. И достаточно сильная, думаю.
ФАННИ. Она не просто сильная. Она ужасно, ужасно, тревожащая. Такое чувство, что написал ее кто-то еще. Ты и не ты. Если такое, о чем человек добропорядочный писать не должен.
СТИВЕНСОН. Человек может писать обо всем, о чем думает.
ФАННИ. Я не о том, может или не может. Я говорю, что не должен.
СТИВЕНСОН. Люди думают, что писатель заранее знает, что напишет. С редактурой это справедливо. А сама история – она идет из другого места. Более темного. И когда голоса начинают звучать у тебя в голове, ты просто записываешь, что они тебе говорят.
ФАННИ. Даже если они – инструменты дьявола?
СТИВЕНСОН. Об этом судить не мне.
ФАННИ. Разумеется, тебе. Если случайные мысли зла время от времени возникают в голове человека, или проявляются в его кошмарах, с этим он поделать ничего не может, но он точно может выбрать, что писать, а что – нет. Записывать такое – все равно, что принести в мир что-то ужасное и отвратительное, чего раньше никто и никогда не писал. Это опасно и глубоко аморально.
СТИВЕНСОН. Тогда понятно, что сделать в такой ситуации можно только одно: предать этот возмутительный текст огню.
(Берет рукопись и идет к камину).
ФАННИ. Льюис, подожди. (СТИВЕНСОН бросает рукопись в камин. Они наблюдают, как горят страницы). Что ж, хорошо. Отлично. Сжигай свою работу, а потом, если хочешь, вини меня. Лучше горящая в камине бумага, чем твоя душа – в аду.
СТИВЕНСОН (наливает стакан). Немного подожди, и ты увидишь как первое, так и второе.
ФАННИ. Так ли тебе необходимо выпивать?
СТИВЕНСОН. Да. Выпивать мне необходимо.
ФАННИ. Иногда я понятия не имею, кто ты?
СТИВЕНСОН. Нас таких, как минимум, двое.
(ФАННИ уходит в тени. СТИВЕСОН сидит и пьет).
ДЖЕННИ (смотрит вниз с площадки). Однажды я слышала плач, то ли женщины, то ли грешной души.