Спас На Зле - читать онлайн

1

Снег с крыш, закручиваясь белыми лентами, извиваясь, опускался к земле и подгоняемый ледяным ветром устремлялся над заиндевелым черным дорожным полотном к обочинам. Сумрачный день медленно, но неотвратимо умирал. Где‑то среди серого безрадостного неба, скрытое низкими тучами, ползло крохотное солнце. Его холодный свет рассеивался, застывал и осыпался на землю миллиардами колючих снежинок. Похожие на рой маленьких свирепых насекомых, они жалили лицо, вынуждая щуриться и низко опускать голову.

Алексей вынул из багажника дорожную сумку, захлопнул дверцу и потащился мимо шлагбаума к главному корпусу отеля. Порывистый ветер истерично завывал в безуспешных попытках сбросить низко надвинутый на лицо капюшон.

Однотипные коттеджи соединяли ломаные линии дорожек. За сугробами по краям прятались скамейки. Сосновый лес на другом берегу слился в безликую серую массу, превращаясь по мере удаления от скрытой за излучиной плотиной в истончавшуюся линию, которая тонула в черной воде еще не скованного льдом водохранилища – Тиховодское море, как называли его местные.

Створки стеклянных дверей, сойдясь за спиной, отрезали его от беснующейся непогоды. Он ощутил себя космонавтом, только что совершившим шлюзование. Обернувшись, попытался найти утонувшую в снежной пелене машину и шлагбаум, но все, что было видно – небольшой участок дорожки и несколько елей. Да еще красная пожарная лестница на стене рядом стоящего двухэтажного корпуса, мимо которого он прошел по дороге сюда.

За стойкой ресепшена под часами, показывающими время для нескольких часовых поясов, стояла девушка, чья вымученная улыбка, с трудом натянутая на лицо, едва скрывала скорбную скуку. Высоко задранный козырек голубой бейсболки с надписью: «Я LOVE СПАС», выглядел как кокошник, делая ее похожей то ли на снегурочку‑несмеяну, осознавшую всю тщетность бытия, то ли на младшую фрейлину снежной королевы.

– Добрый день, – произнесла она. – Как добрались?

– Спасибо, – он прочитал имя на бейджике, – Катя. Нормально.

– У вас забронировано?

Алексей кивнул.

– Паспорт, пожалуйста. Вы у нас уже останавливались?

– Нет.

Пока девушка стучала по клавиатуре, он разглядывал, украшавшие стены две огромные репродукции картин Кандинского – «Доминирующая дуга» и «Композиция VIII». На полках шкафов, находившихся по углам помещения, за стеклянными дверцами сверкали спортивные кубки и сувенирные фигурки волка на лыжах – талисмана ежегодного лыжного кубка, проводившегося в расположенном неподалеку спортивном центре. Собственно, ради того, чтобы принимать многочисленных туристов во время проведения кубка, а также во время других соревнований: пусть не столь крупных, зато более многочисленных – несколько лет назад и была построена эта гостиница.

Из пасти металлической рыбы, стоявшей у дверей, торчали три пары лыж, которые та тщетно силилась проглотить.

– Простите, – произнес он, кивая на рыбу, – а лыжи вы случайно не сдаете в прокат?

– Конечно, – ответила снегурка, не удостоив его и мимолетным взглядом. – Какой отель может быть без лыж в наших местах? Когда в Тиховодске рождается ребенок, ему от городской администрации сразу дарят лыжи. Это конечно байка, которую мы рассказываем иногородним туристам, но наши трассы действительно лучшие в стране. Лыжи вы можете взять в прокат в «велнес‑центре». На сутки или на несколько. А здесь у тех, кто остановился в гостинице, есть возможность их оставлять, чтобы не тащить с собой в номер. Наш отель финансово и материально поддерживает не только кубок, но и городскую команду, поэтому у нас лучший инвентарь и приемлемые цены.

– Понятно.

– Вот только вам не повезло с погодой, – отсканировав паспорт, девушка вернула его Алексею. – Утром передали, что на завтра ожидается усиление ветра. Но вы можете посетить наши бани – у нас их четыре вида – и бассейн.

Она что‑то прочитала на скрытом от его глаз экране компьютерного монитора.

– Я так понимаю вы на семинар «кликов»?

– Да.

– Программку возьмите, – она протянула ему четырехстраничный рекламный буклет. – Тут написано, когда и какие мероприятия вам предстоят. Все они будут проходить в корпусе Б. Двухэтажный такой, вы должны были видеть его, когда шли сюда. В нем находятся ресторан и бизнес‑центр с залом для проведения конференций. Игорь Шадрин, представитель компании «Один Клик», просил меня сообщить, что первая встреча у вас сегодня в пять часов в ресторане. Вас ждет обед и знакомство с другими участниками.

Девушка передала ему ключ с пластиковым номерком.

– Ваш коттедж номер шесть. Он совсем рядом. Как выйдете, сворачиваете налево по аллейке, и первый же домик ваш.

– В моем распоряжении, что целый дом?

– Да. Вам просто повезло. Остальные уже прибыли, и мы расселили их по обычным номерам. Но вам комнаты уже не досталось. Сейчас затишье. Основной наплыв отдыхающих у нас на новый год и лето. И поскольку нам не выгодно консервировать коттеджи на зиму, мы сдаем их практически бесплатно, чтобы только, как говорят наши бухгалтера, отбить амортизацию.

– Спасибо, – убрав ключ в карман, он застегнул куртку и через шлюзовую камеру из системы стеклянных дверей снова вышел в холод.

Снежная завесь скрыла противоположный берег и ближайшие к коттеджам сосны. Во всем мире не осталось ничего кроме водоворота беснующихся снежинок. Сложно было сказать, где кончается земля и начинается небо. Из клубящегося, закручивающегося бледно‑серого марева проступала разрушенная маковка соборной башни: коричневые припорошенные снегом кирпичи и половина купола. Алексей перевел взгляд на программу семинара, которую до сих пор держал в руке. Тот же обвалившийся купол и пустая колокольня оказались на последней странице буклета. Храм «Нерукотворного Спаса» – местная достопримечательность, разрушенная большевиками, но так и не восстановленная.

Впереди из снежной мглы проступила терраса коттеджа и французское окно во всю стену первого этажа – на фасадной плитке под тусклой лампочкой крупная цифра шесть; рядом неприметная белая дверь.

Внутри оказалось не просто тепло – жарко. Он бросил сумку на кожаный диван и обошел все помещение.

Размеры впечатляли. Половину первого этажа занимала студия, объединявшая холл, гостиную и обеденную зону. Оставшуюся часть делили две спальни, каждая со своей ванной и туалетом. Лестница на второй этаж вела к еще одной спальне и ванной комнате с огромной джакузи и сауной.

Я буду жить как король, подумал он.

Алексей – рядовой программист, обычной ничем не примечательной компании – никогда раньше не останавливался в апартаментах подобного класса. Вначале он почувствовал себя неловко и потеряно среди огромного холла. Присев на самый край дивана, он попытался включить телевизор с помощью несуразно гигантского пульта.

Вообще все в этом доме казалось гипертрофированно большим, будто созданным для людей с манией величия – полутораметровый телевизор, окна от пола до самой крыши (потолка над студией не было, только несколько балок поддерживали свод), очень широкий диван, необычайно длинный стол в обеденной зоне. Даже ступени лестницы на второй этаж казались слишком широкими.

Неожиданно включился телевизор, и Алексей дернулся от испуга. Ведущая новостей, с лицом, выражавшим крайнюю степень озабоченности, говорила об обострении международной обстановки.

– Часы судного дня вновь переведены, – произнесла она, и Алексей сделал звук тише.

Он старался оставаться аполитичным в этом безумном мире. Политика мешала в его работе, потому что она разъединяла людей, в то время как современные технологии старались их объединить.

– Как объяснили члены совета директоров журнала Чикагского университета, которые ответственны за перевод стрелок этих виртуальных часов: начиная с 1947 года, мы еще никогда не были так близко к полуночи, которая символизирует конец света.

Прозрачные невесомые шторы на огромном окне были раздвинуты. Алексей, порывшись во внутреннем кармане дорожной сумки, достал распечатанную, но полную пачку сигарет, и, вытянув ноги, вдохнул запах ароматизированного табака.

За окном, в окутавшей мир грязно‑белой пелене, угадывался корпус гостиницы, серые бесформенные силуэты елей вдоль дорожек, темная поверхность воды. Он представил, как выходит на террасу, достает сигарету и снег мгновенно залепляет лицо, а холодный ветер проникает за воротник. Позже за выкуренной сигаретой неминуемо последуют мерзкий привкус во рту и утренний кашель. Поэтому он ограничился только тем, что глубоко вдохнул идущий от пачки запах и, убрав ее обратно в сумку, вынул упаковку мятного «Дирола». Он не курил с лета, но психологическая привычка все еще оставалась. Плюс «Дирола» был в том, что от жвачки не было никакого тошнотворного запаха, только мятная свежесть и, иногда, выпавшие пломбы.

Алексей уловил движение. То, что он поначалу принял за ель, оказалось человеком, прячущимся за колышущейся снежной вуалью, которую на мир набросила зима. Едва заметная фигура двигалась вдоль засыпанных снегом дорожек. Вот она скрылась за сугробом и появилась вновь с другой его стороны. Поравнявшись со скамейкой, человек ненадолго замер и направился в сторону коттеджа.

Он был невысокого роста. Алексей различил зеленую куртку и красную шапку.

Ты выглядишь, как светофор, – вспомнил он давно забытые слова из детства. Он говорил это кому‑то, или кто‑то говорил это ему – он вспомнить не смог, но внутри что‑то заныло и заворочалось.

Человек между тем опять остановился и стоял не двигаясь, словно раздумывая, подходить ближе или нет. Ветер облепил одну его половину снегом. И хотя Алексей все еще не мог разглядеть лица, ему стало не по себе.

Поднявшись с дивана, он подошел к окну и задернул штору. В холле сразу стало темней. Тени, ранее прятавшиеся за диваном и под стульями, тут же, осмелев, расползлись по полу. Алексей включил освещение, и они опять попрятались по углам.

Он осторожно выглянул в щель между портьерами. Человек исчез.

"Вероятно один из постояльцев гулял по территории отеля и боролся с искушением, узнать живет ли кто в домиках, – подумал Алексей, – я бы точно поинтересовался и даже в окно бы заглянул. Или это мог быть кто‑нибудь из персонала… Да и хрен‑то с ним…»

2

Разобрав вещи, он отправился в душ. Пол душевой кабины скрипнул под ногами. Он задвинул дверцы и повернул ручку. Из лейки, над головой, разлетаясь по сторонам, брызнули струи горячей воды. Алексей закрыл глаза, чувствуя, как они текут по лицу и смывают с него дорожный пот и усталость.

Было приятно стоять вот так под горячей водой, осознавая, что в этот самый момент в нескольких сантиметрах за спиной ветер закручивает смерчи из ледяных снежинок. Вся жизнь – это игра контрастов. Не испытав одну ее сторону, ты не сможешь по достоинству оценить другую. Только во тьме свет, только в молчании слово – как пел в одной из песен БГ.

Обжигающая вода исчезала в стоке, а вместе с ней в стоке исчезало и легкое беспокойство, которое вызвал у него человек, разглядывавший коттедж. Казалось, тот специально прятался среди пурги. К тому же теперь Алексей был уверен, что раньше уже видел его, только все еще не мог вспомнить при каких обстоятельствах.

Брось, – приказал он себе, выключая воду и вылезая из кабины. – Все прошло. Это просто сотрудник отеля. Дворник, сантехник, или может садовник. Кстати, почему бы ему не быть садовником? Не впадают же они в спячку с приходом зимы?

Вытираясь огромным махровым полотенцем с вышитой на нем эмблемой отеля, Алексей увидел, что пока он принимал душ, огромное зеркало в ванной комнате запотело, и на нем появилась оставленная кем‑то надпись – МЫ ВСЕ ПОД ВОДОЙ.

– Что за ерунда? – произнес он вслух, оглядываясь по сторонам, но кроме него в ванной никого не было. Никто не прятался ни за смывным бочком, ни за душевой кабиной.

– Кто здесь? – он приоткрыл дверь и выглянул в холл.

Опять невольно вспомнился человек в зеленой куртке и красной шапке, укрывшийся в снежной мгле. Одну половину его лица залепило снегом, другую скрывала тень от огромного капюшона с меховой окантовкой.

Что если этот псих пробрался внутрь пока Алексей находился в душевой кабине и не слышал ничего за шумом вытекающих из лейки струй?

Молодой человек накинул на плечи полотенце и, стараясь ступать как можно тише, подошел к телефону. Возле аппарата лежала папка с перечнем внутренних телефонных номеров. Первым в списке был телефон ресепшена.

Он набрал простой трехзначный номер и после пятого гудка ему ответил недовольный голос уже знакомой ему снегурки‑несмеяны.

– Администратор Екатерина. Слушаю вас.

– Это Алексей Новиков из коттеджа номер шесть. Вы кого‑нибудь присылали сюда?

– Куда?

– Ко мне в коттедж? Мне оказалось, что кто‑то приходил пока я принимал душ.

– Не знаю. Я никого не присылала. Думаю, вам показалось. Во всем отеле осталось только три человека персонала. Уверяю, никто из них к вам не приходил.

– Хорошо. Просто я видел перед домиком какого‑то жуткого типа, – пробормотал он, поняв, что выглядит глупо со своими дурацкими страхами. – Он как‑то странно смотрел в окно, будто хотел заглянуть внутрь. Вот и подумал, может это он.

– Ну, это наверняка был кто‑то из гостей. Некоторые люди очень любопытные. Но если вы закрыли дверь, то вам бояться совершенно нечего. Замок в ней запирается автоматически и открыть ее можно только картой гостя, которая есть только у вас, или универсальным ключом, имеющимся только у наших сотрудников.

– Окей. Понятно. Спасибо. Извините, вероятно, я просто перенервничал сегодня, день был тяжелый. До свидания – он положил трубку и, подойдя к входным дверям, подергал их за ручку, чтобы убедиться, что они заперты.

Вернувшись в ванную комнату, Алексей обнаружил, что конденсат на зеркале практически исчез. Надпись теперь была едва заметна.

Ее могли оставить предыдущие жители коттеджа, наконец, сообразил он. По зеркалу достаточно провести пальцем чтобы остался жирный след, на которой потом не будет оседать пар. Он сам таким образом когда‑то подшучивал над братом.

3

– Ты выглядишь как светофор, – сказал он Артему, когда тот появился из подъезда. Зеленая куртка, желтый шарф и красный «петушок» на голове, разве можно было одеться еще нелепей?

Он бросил взгляд на обступивших его друзей. Их было трое и все старше Алексея на год или два. Не признаваясь самому себе, он восхищался ими. Женька, несомненный лидер среди них, уже имел сформировавшуюся мужскую фигуру. Его доверенное лицо – Роман – производил впечатление эрудита. Казалось, он знает все на свете. Если же он чего‑то не знал, то этого в реальности и не существовало. Третий из них был просто молчаливой горой мускул по имени Борис. Даже если иногда Алексею казалось, что, расщедрившись на мышцы, природа в случае Бориса явно сэкономила на мозге, той теплой припозднившейся зимой он все равно жаждал выглядеть ровней каждому из них.

Окончив школу и узнав про групповые роли, он стал догадываться насколько это было глупо. И если б он так не старался понравиться этим трём парням, для которых, согласно классификации психологов, он был всего лишь «козлом отпущения», его брат остался бы жив.

Женька смотрел на Артема с призрачной ухмылкой, которую вполне мог перенять от своего отца, учителя математики: должно быть он именно так улыбался, заметив ошибку в решении зазнавшегося отличника. А еще с такой улыбкой люди смотрят на любимую собачку, попавшую в нелепую ситуацию – благожелательно, но снисходительно и с превосходством.

Роман, коротко хихикнул как девчонка, а лицо Бориса осталось бесстрастным.

Алексею было тринадцать, Артему восемь. Раньше он чувствовал ответственность за младшего брата, но в последнее время мелкий все чаще раздражал его. Вот и сейчас он ощущал странную неловкость. Что‑то в нем всколыхнулось, и откуда‑то со дна души поднялись и принялись раскручиваться темные ленты злобы. Зачем он постоянно таскается за ним? Почему не может просто посидеть дома со своими машинками или планшетом?

– Мама сказала, чтобы я шел с вами, – произнес Артем.

Алексей оглянулся на Женю, тот безразлично пожал плечами. Но на его лице отчетливо читалось: боже ж ты мой, зачем нам этот молокосос?

– Хорошо, но мы идем на горку на берегу. Она слишком крутая для тебя.

– Я не буду кататься, я просто постою

– Пойдем, ладно, – махнул рукой Женька и направился в сторону набережной.

Снег в том году выпал поздно, а морозов не было вплоть до декабря, но крутой склон берега Волги за дворцом спорта «Полет» был уже раскатан детскими задницами и санками‑ледянками. Горка спускалась прямо к реке. В метре от нее в полынье плескалась черная вода. Съезжая с горки Борис пару раз выезжал на лед и останавливался в опасной близости перед ней, остальные были легче и не скатывались настолько далеко. Роман объяснил это законом инерции, который он проходил в прошлой четверти на уроках физики.

– Борис тяжелее всех. Поэтому его инерционность выше. Его сложно разогнать, но зато, если он разгонится, то его фиг остановишь. Из‑за этого он и уезжает дальше всех.

Алексей посмотрел вверх, на Артема, который лепил снеговика, катая шары из мокрого снега.

– Значит, мелкий не доедет до льда, если разрешить ему покататься?

– Науке это до конца не известно. Поскольку, чем ты легче, тем меньше будет и торможение вследствие трения твоей задницы о лед. Так что, тут все не настолько однозначно.

– Надо поставить эксперимент, – предложил Евгений. – Кто дальше уедет Борис или твой брат. Эй, мелкий, хочешь прокатиться?

Артем заулыбался. Он подумал, что его принимают в компанию взрослых мальчиков.

– Отстань от него, – попросил Алексей, но Женька либо не услышал, либо проигнорировал его слова. Он взбежал вверх и дал Артему ледянки.

– Мелкий, нет! Я тебе не разрешаю!

– Старший брат, он такой же, как предки, да? – прошептал Женька на ухо Артему. – Такой же занудный и постоянно что‑то запрещающий.

Брат хихикнул и, сев на санки, засеменил, подбираясь ближе к краю.

– Мелкий, стой! Я не шучу!

Артем заскользил вниз с всевозрастающей скоростью, но оказавшись внизу, развернулся и быстро остановился, съехав с наледи.

– Класс! Хочу еще! – закричал он, вскочив на ноги и чуть не столкнувшись с Борисом съехавшим следом.

– Нет, хватит.

– Да брось, Леха, пусть мелкий скатится еще пару раз, – закричал сверху Женька.

Мимо, тяжело ступая, прошел Борис.

– Один ноль в пользу тяжелого веса, – продекламировал Роман и бросил перчатку в том месте, где становился здоровяк. – Инерция победила трение!

– Нет, надо проверить еще раз, – ответил ему Евгений. – Результат эксперимента считается доказанным, если вы сумели повторить его не менее трех раз подряд.

– Хорошо, ладно, – Алексей отошел к полынье, осторожно ступая по речному льду.

Он с замершим сердцем проследил, как Артем съехал с горки во второй раз и опять уткнулся в сугроб, не доехав до полыньи, в то время как Борис и Евгений скатившееся следом, остановились буквально в шаге от темной ледяной воды.

– Ты слишком дрожишь над своим братцем, чувак, – сказал Женька, ударив его по плечу. – Расслабься. Не мешай ему взрослеть, не будь как долбанная мамочка.

– Я отвечаю за него, я обещал.

– Хорошо. Просто не дави на него сильно.

И он постарался не давить, но все же не отошёл в сторону. Благодаря чему вероятно и спас брата от смерти. На третий раз Артема не развернуло. Он не съехал с накатанной наледи, а продолжил набирать скорость даже когда уклон стал пологим. Артема подбросило на нагромождении ледяных обломков на краю реки, и он издал восторженный вопль, все еще не понимая, чем все может закончиться.

Мальчик вытянул ноги и начал тормозить за миг до того, чтобы угодить в полынью и погрузиться в темную воду. Именно так бы все и произошло, если бы Алексей в последний момент не схватил его и не повалил на лед. Ледянки выскользнули из‑под мелкого и продолжили движение пусть и медленнее чем раньше. Они чуть задержались на краю трещины и, клюнув носом, ушли в черную непроглядную бездну.

– Вот черт, – произнес Артем, поднимая глаза на брата. – Мы же не скажем об этом маме?

– Будь уверен, – прошептал Алексей, поднимая его на ноги. – Это последнее, что я хочу сделать в жизни.

– Уху, – прокричал Женька, катясь следом за Артемом. – Мамочка спасла своего малыша.

Алексей промолчал, но его задели эти слова. Он сделал суровое выражение лица и как можно грубее сказал, повернувшись к младшему.

– Я тебе говорил, чтобы ты не ходил с нами? Я тебе не мамочка постоянно следить, чтобы ты не утонул в проруби. Вали домой!

– Но…

Он стремился сблизиться с мальчиками и войти в их группу, но брат постоянно мешал. Теперь из‑за него Алексея будут называть мамочкой за то, что он сильно опекает мелкого.

– Иди домой, – процедил он, уже не скрывая злобы. – В следующий раз я не стану спасать тебя.

И он действительно не стал спасать его в следующий раз, – раз который не заставил себя ждать.

4

Алексей понял, что ему все же необходимо закурить. Накинув куртку, он вышел на террасу, запахнувшись и сжавшись в ожидании порывов ледяного ветра, но вьюга стихла. Больше нигде не свистело и не завывало, металлический лист, оторвавшийся от детской горки, больше не стучал и не хлопал, рождая в голове странные ассоциации. Наступила ужасающая тишина. С серого, ставшего еще более безрадостным, неба медленно падали огромные снежинки. Не закручиваясь, не кружась, словно танцуя и радуясь морозному дню: они падали отвесно, стройными рядами, как осыпающаяся побелка с посеревшего и покрывшегося трещинами потолка неба.

Как давно он не вспоминал о брате. Год, два? Или больше? Насколько оказывается просто можно вычеркнуть человека из своей жизни, а воспоминания из памяти. Erase and Rewind – как пела одна сексапильная блондинка в девяностые годы прошлого века. Стирай и перематывай, чувак. Стирай и перематывай.

Первый месяц кошмары снились ему каждую ночь. Стоило ему прикрыть веки, перед ним возникал Артем. Он мог прийти к нему покрытый зеленой вонючей слизью и молча стоять у кровати. Алексею могло присниться, что он потерял брата в огромном торговом центре или как он ищет его скитаясь по пустым улицам брошенного города. Но каждый раз в результате поисков он неминуемо находил Артема в заболоченном затхлом водоеме. Тело мальчика, раздувшееся от трупных газов, раскачивалось на волнах, поблекшие глаза смотрели в голубое безоблачное небо. А затем он поворачивал голову в его сторону (при этом из его рта выскальзывала темная полуразложившаяся водоросль) и говорил: «Почему ты не спас меня, Лёша?»

Он просыпался в холодном поту от собственных криков с тем, чтобы попасть в еще больший кошмар, начинавшийся с наступлением утра. Мать только не бросалась на него с кулаками. Если бы не отец, она уже тогда придумала и воплотила бы в жизнь сценарий мучительной и долгой смерти своего старшего сына. Отец кое‑как сдерживал ее, но за весь тот ужасный месяц он не проронил ни слова. Он просто не замечал Алексея и это, пожалуй, было еще хуже, чем ненависть матери.

Артем был их любимчиком. С рождением второго ребенка, первенца отодвинули на задний план. Он превратился в никем не замечаемое пустое место с именем «Не‑мешай» и погонялом «Иди‑к‑себе‑в‑комнату». Алексей жутко ревновал, его бесило, что какой‑то красный сморщенный и вечно орущий комок, закутанный в пеленки, стал для родителей дороже него. Он подходил и долго смотрел в эти ярко‑синие глаза и представлял, как выковыривает их ножницами. Но затем все поменялось. В избавлении от излишней родительской опеки оказались и положительные стороны, – теперь он мог часами пропадать на улице, допоздна торчать у друзей или отираться по подъездам, – до него предкам не было никакого дела. Вдобавок к этому небывалая родительская любовь к младшему брату в каком‑то виде, постепенно, передалась и Алексею. Со временем Артем стал казаться ему забавным, он привык заботиться о нем и опекать его.

Но с того дня, как мелкий чуть не угодил в полынью, между братьями начала расти стена. Младший по привычке все еще тянулся к старшему, но Алексей решивший, что для него важнее статус в небольшой группе дворовых разгильдяев, всячески одергивал его и ставил на место. С течением времени они бы отдалились друг от друга, превратившись в чужих людей. Но этого не произошло. Мы никогда не знаем, какие виды на нас у провидения. Как не знал и Алексей, что жизнь его брата оборвется всего через несколько месяцев, теплым июньским вечером, а его жизнь за какой‑то год рассыплется, обратившись в труху.

Осенью, ближе к зиме (он не мог вспомнить ни месяц, ни дату, помнил только, что уже пару раз выпадал мокрый снег, и с утра трава на газонах была присыпана мокрой, быстро тающей, крупой), у матери случился нервный срыв.

Она встала раньше обычного и гремела посудой на кухне. Затем, когда рассвело, заглянув в комнату, которую Алексей еще недавно делил с братом, мать произнесла:

– Леша, Артем завтрак готов!

Когда он вошел на кухню, то увидел, что на столе стоят четыре тарелки и любимый бокал Артема – желтый, из коллекции «Липтон» – по утрам мелкий делал вид, что пьет из него свой «Несквик», но, когда родители отворачивались, просил Алексея плеснуть ему кофе из большого кофемейкера.

Мать обернулась к нему – сама приветливость и лучезарность.

– А где твой брат? Ну‑ка бегом подымай этого засоню. Оказывается, у нас в холодильнике была сгущенка. Я напекла блинчиков.

– Ма, – он ошарашено посмотрел на нее, а затем оглядел кухню. Вокруг царил полный бардак, яичная скорлупа вперемешку с мукой покрывала столешницу, мойка была завалена грязной посудой.

– Ну, – мать деловито выкладывала на тарелки подгоревшую напоминавшую подошву яичницу. – Мне что два раза тебя просить?

– Мама, но Артема нет.

– В смысле? Что ты выдумываешь? Тебе просто лень пойти разбудить брата. Ну, так и скажи: мама я ленивый и никчемный, мне плевать на тебя, на то, что ты все утро провела на кухне, иди мамочка и буди моего брата сама.

– Но…

– Хорошо, Алексей. Я пойду и сделаю это сама. Надеюсь, тебе станет стыдно.

Она отодвинула его в сторону и вышла из кухни, размахивая металлической лопаткой, которой только что накладывала яичницу с помидорами. Капли томатного сока, оставшегося на лопатке, разлетались по сторонам, как капли густой венозной крови. Алексей сжался в ужасном предчувствии.

Где отец? Почему он все еще спит?

Он прокрался вслед за матерью, боясь, что та обернется и (Что? Что она может сделать, дурачок? Она ведь твоя мама!) заметив его, расстроится и разозлится на него еще больше.

Из холла она открыла левую дверь, – дверь спальни сыновей, – а Алексей проскользнул в правую.

В спальне родителей царил полумрак. На большой двуспальной кровати лежал отец.

– Пап, – произнес мальчик, подойдя ближе. – Что с нашей мамой? Пап?

Мужчина не ответил, и Алексей сделал еще один робкий шаг в его сторону. Занавеску на окне всколыхнуло ветром, в комнату проник робкий утренний свет.

От вида отца Алексею стало еще больше не по себе. Почему он уткнулся в подушку, а его рука так неудобно выгнута? И почему он не храпит? Он всегда храпел

Где‑то на другом краю Вселенной закричала мать. Крик перешел в звериный полный ярости рык.

– Папа, – Алексей дотронулся до его плеча и тут же отдернул руку. Пальцы словно обожгло. Плечо отца было ледяным.

В следующий момент в спальню подобно фурии ворвалась мать. Дверь с грохотом ударилась в стену. На туалетном столике звякнуло зеркало.

Она схватила Алексея за плечи и развернула лицом к себе.

– Что ты сделал с братом? Где твой брат! – закричала на него мать. – Ты, маленький говнюк!

Размахнувшись, она закатила ему пощечину. Голова мальчика дернулась и из глаз брызнули слезы.

– Ма… я не…

– Убийца! Малолетний убийца! Верни мне сына! – она впилась в его лицо длинными острыми ногтями.

Прошлое покрылось сеткой мелких трещин и воспоминания рассыпались, похоронив под бесчисленными ничего незначащими фрагментами и пылью образ обезумевшей матери.

Под правым глазом заныл небольшой бледный шрам, оставшийся ему на память о ней и том утре. Рука, сжимавшая пачку, заметно подрагивала. Алексей убрал ее в карман. Курить расхотелось.

После того случая мать отправили в «Сосновый Бор» – психлечебницу на окраине города. Ее заперли в корпусе для убийц в одиночной палате. Отец выжил. Она нанесла ему несколько ударов кухонным ножом пока тот спал. Он перенес несколько операций и месяц провел в реанимации. Но когда его выписали, первое, что сделал – поехал к ней. Алексей был с ним и видел, как они сели друг на против друга – мать с нечесаными волосами, мешками под глазами на осунувшемся лице, с острыми плечами, выпирающими из‑под халата, и отец – бледный, небритый, придерживающий себя за бок, из которого торчала трубка с сочащейся из нее тошнотворной жижей.

– Ты как? – спросил отец.

– Нормально, – ответила мать.

– Хорошо.

Больше он ее не навещал вплоть до того момента, спустя пару лет, когда пришло известие о ее смерти от апноэ.

Слишком простая смерть, подумал тогда Алексей, слишком легкая, в отличии от смерти мелкого, но и эта смерть на его совести.

5

Солнце медленно опустилось к горизонту и не по‑июньски жаркий день, превратился в теплый вечер. Они шли по лугу, заросшему густой высокой травой, в сторону двух небольших и безымянных озер. Над цветами как маленькие бомбардировщики с гудением летали майские жуки.

Артем постоянно отставал и тянулся к его руке, но Алексей не хотел тащить его.

«Балласт, – думал он, – этот мелкий просто какой‑то балласт. Камень у меня на шее. Мне уже одному никуда не пойти. Повсюду приходится таскаться с ним».

Контейнер с бутербродами и банка пива, которую он утащил (надеясь, что это останется незамеченным) из родительского холодильника, в рюкзаке «Кечуа», небрежно переброшенного через плечо, во время спуска по крутому обрывистому берегу больно били точно между лопаток.

Озера очаровали. Идеально ровная и гладкая поверхность воды отражала окружавшие их склоны и заросшие ивами крутые берега. Изредка из глубины, как будто из зазеркалья или параллельного мира выпрыгивала рыбешка и тут же уходила обратно под воду, оставляя после себя короткое эхо и расходящиеся круги.

Ходили слухи, что озера каким‑то образом через систему карстовых разломов и подземных течений связаны с протекающей в паре километров южнее рекой. Когда Алексею было столько же сколько сейчас Артему, он слышал историю про пьяного мужика, который полез купаться в одно из озер и на глазах изумленных друзей исчез, беззвучно уйдя под воду. Рассказывали, что спустя несколько дней его труп нашли в Романове, небольшом городке ниже по течению.

Артем, стянув с себя футболку и шорты с воплем помчался вниз и упал в воду, распугав мальков и водомерок.

– Далеко не заплывай, – буркнул Алексей.

– Ты не пойдешь, что ли?

– Нет, не охота чего‑то.

– Давай! Мне одному скучно!

Вот и хорошо, подумал, но не ответил Алексей.

На самом деле ему жутко хотелось окунуться. Он чувствовал, что от него воняет. Пот медленно сбегал между лопаток и стекал с висков. Но Алексей не хотел заходить в воду с мелким. Они не ровня.

Подросток достал из рюкзака книгу «Опрокинутый мир» Кристофера Приста, купленную на прошлой неделе в «Читай‑Городе» (в основном из‑за странной сюрреалистической обложки) и принялся читать, – большей частью для того, чтобы убить время до тех пор, пока его брат не наплещется.

По кой черт он постоянно таскается следом? Алексей не баба какая‑то чтобы нянькаться с ним. И купаться они вместе не будут. Точка. Мелкий должен знать свое место.

Артем плавал как биомеханический робот – нырял, проплывал под водой полметра и вставал в полный рост протирая глаза. Посмотрев на брата и удостоверившись, что Алексей следит – или делает вид, что следит, – складывал руки в молитвенном жесте и нырял снова.

Книга увлекла. Алексей потерял счет времени и не заметил, как выпил пол банки пива. Когда закончилась очередная глава, Алексей вздохнул и отложив книгу в сторону, крикнул:

– Ну все, мелкий, твое время кончилось!

Рыжий шар солнца запутался в ветвях деревьев, росших на противоположном берегу. Гладь озера была безупречной.

– Мелкий! – у Алексея неприятно заныл живот и свело скулы. – Ты, где?

– Это что, шутка? – грудь сдавило, а в голове застучал огромный промышленный молот.

– Мелкий! – закричал он, скидывая с себя одежду, путаясь в штанинах и сбегая к берегу.

Озеро было не глубоким. Там, где нырял Артем, оно едва доходило ему до пояса. Чуть дальше становилось «по горлышко». И лишь в одном месте имелся глубокий провал, где даже Алексей не смог достать дна.

Он нырнул, ощупывая руками темную воду. Ударил кулаком по воде и закричал, зовя брата. Но Артем его уже не слышал. Спустя два дня его тело нашли на отмели у берега ниже по течению Волги.

1

Надо было ехать на такси, – подумал Сергей, увидев в зеркале догоняющую его машину с синими проблесковыми маячками.

Нога автоматически переместилась с газа на тормоз.

Прислонив ладонь ко рту, он выдохнул и скривился от едкого водочного перегара.

«Орбит» должен был находиться в одном из карманов. Он отлично помнил, как покупал его вместе с сигаретами и пивом вчера вечером, когда вышел из бара «Лунный свет». Или это было уже сегодня? Домой он точно ввалился уже за полночь.

Войдя вчера в тренажерный зал, он нос к носу столкнулся с двумя одноклассниками – Никитой и Евгением. Кроме того, что они учились в одном классе в старшей школе, они к тому же играли в одной хоккейной команде.

– Серж!

– Никитос! Джон!

Они обнялись.

– Давно не виделись!

– Да уж.

– А ты гляжу форму не теряешь. И стрижку не поменял, – Никита провел ладонью по его короткому готическому ирокезу.

– Стрижка, как и шрам на затылке, служит мне напоминанием о тех временах и тех людях, благодаря которым я стал тем, кто я есть.

– То есть – напоминанием о нас?

– Ну конечно. О ком же еще? – ответил он и про себя перечислил еще несколько имен – первой в его жизни девчонки, с которой он обжимался за углом школы, следователя, выбившего ему передний зуб и судьи, на чьем лице было написано полное нежелание разбираться в деле, а лишь скорее закрыть его и вернуться к прерванному чаепитию с выполненным «планом по посадкам».

Тренировка получалась скомканной: они больше трепались, вспоминая школьные годы, чем занимались. Спустя полчаса, бросив на половине жим штанги, они решили отметить встречу и посидеть в их любимом баре.

В «Лунном свете» их не забыли. Хозяин, пузатый армянин со смешным для русского уха именем Усик, лично приветствовал их и посадил в отдельной, укрытой от посторонних, вип‑зоне.

– Усик! – Никита фамильярно стукнул армянина по спине. – Ну, что? Скучал по нам?

– Если скажу «да», вы ж, не поверите, – Усик сжался и уменьшился в размерах.

– Да не бойся, мужик, – Сергей убрал с плеча хозяина могучую руку приятеля. – Времена изменились, и мы изменились тоже.

– Это хорошо, – Усик медленно отошел от стола. – Все что происходит, происходит к лучшему.

– Мы теперь серьезные взрослые люди, так ведь парни, – Сергей посмотрел на одноклассников.

– Однозначно, – подал голос Евгений.

– Ты нам ничего не должен. Мы тебе тоже. Пришли нам одну из своих девок с меню. Мы отметим встречу, оплатим все как положено и спокойно разойдемся. Договорились?

– Да, да, конечно. Рад вас видеть ребята, – Усик скрылся за портьерой.

– Боится, – хохотнул Никита. – Уж сколько лет прошло, а жирдяй все еще помнит и боится нас.

– Да, – согласился Евгений. – Здорово мы тогда шороху тут навели.

К столу подошла официантка – миниатюрная блондинка, с волосами убранными в хвост. Раздав каждому из них меню, она отошла и встала в углу, ожидая, когда они сделают выбор.

– Знаете, – произнес Сергей. – Мне не приятно это вспоминать. Я не считаю, что нам стоит хвалиться тем, что мы творили.

– Ты что? – удивился Никита. – Не хвалиться тем, что мы разогнали голубой малинник?

– Это было неправильно.

– Серж! Я не понял, это вот сейчас что такое? Окно Овертона сработало? Может ты теперь и на марши ЛГБТ ходишь?

– Нет. Не хожу.

– Тогда в чем дело? Эти пидоры устроили здесь свой вонючий притон. Или ты забыл? Забыл, что они здесь творили? Все их гомосячьи танцы, обжималки и сосания? Мы же просто очистили город от этой мрази. Кто‑то должен был это сделать, не побоявшись замарать руки.

– Серж, мы же не беспредельщики. Просто все должно быть в рамках приличий. Усик, я уверен, так и встречается со своими дружками. Да и все остальные, кто тогда попал под нашу горячую руку, тоже живы. Просто зачем они вот так вот, в открытую, тут устраивали свою сраную вакханалию.

– Я выбрал, – обратился Сергей к девушке и когда та подошла, держа наготове блокнотик и ручку, продолжил. – Кебаб из баранины с овощами. А вы что парни?

– Мы русские и пьем только русское. А потому тащи литр «Русского Стандарта», – заржал Никита. – Только неси целую бутылку! Принесешь распечатанную, я ее собственноручно в глотку вашего хозяина вылью и попадет этот правоверный любитель мальчиков прямехонько в ад. А к водке, пельмени и квас.

– Не много ли литра на троих? – спросил Сергей. – Мне с утра за руль.

– Нормально. Мне тоже. – успокоил его Евгений. – Никто не заставляет нас нажираться. Каждый может остановиться, когда посчитает нужным.

Только когда бутылка опустела никто их них даже не подумал остановиться: они заказали еще одну и с этого момента вчерашний вечер раскололся на десятки фрагментов различной длительности.

Собирая их утром, он ощущал себя режиссёром, монтирующим клип панк‑группы. Он помнил, как они выходили курить на улицу и рядом с ним почему‑то всякий раз оказывалась та самая миниатюрная официантка. Она прижималась к нему, словно ночь была прохладной, а он держал ее за плечи.

Затем он спорил о чем‑то с Усиком. Предмет спора он вспомнить уже не мог, но помнил свою обиду на армянина: тот никак не хотел соглашаться с ним в чем‑то казавшемся ему в тот момент очень важным. Хозяин бара сидел с угрюмым видом, постоянно мотая головой и твердя: «Сергей, вочь… Нет, Сергей…». Он даже не знал, что его раздражало больше – отвратительный звук армянского вочь или эта мотающаяся из стороны в сторону блестящая огромными залысинами голова.

Следующими в памяти задержались воспоминания о темном коридоре, по которому он крался, шатаясь и держась за стену, а также о том, как блевал, склонившись над обосанным унитазом. Полоская рот и разглядывая себя в зеркале, он думал о том, что вероятнее всего уже умер: настолько бледным казалось ему собственное лицо с темнеющими провалами глазниц.

– Это не я, – зло прошипел Сергей и ударил в зеркало ладонью, намереваясь дать пощечину отражению, – я не мертвец. Это вы все сдохли. Это у вас вместо глаз черные дыры, из которых выглядывает ад.

Когда Сергей вернулся за стол, голова немного прояснилась и разговор с Никитой он запомнил почти дословно.

– Скажи, Никитос, если бы тебе предложили прожить жизнь заново, неужели бы ты ничего не изменил?

– Ты о чем сейчас?

– Да так. Как в целом, в метафизическом смысле, так, в тоже время, и в грубом, приземленном. Не думал, что буду рефлексировать, вспоминая свои школьные годы… Но мне кажется, мы многое сделали неправильно. И мне… ну да, мне стыдно и неприятно…

– У‑у‑у‑у, – протянул Никита. – Как у тебя все запущенно, братело. Что‑то мне подсказывает, что ты из‑за Усиковских педиков расстроился. Но мы ж никого не убили и даже не покалечили. Хотя я считаю, что имели полное право. Мне противна и мерзка сама мысль, что эти недочеловеки могли бы тут собираться и устраивать свои оргии.

– Да не…

– У меня если ты не знал уже сын родился. Сейчас ему год с небольшим. И мне бы очень не хотелось, чтобы один из этих пидоров заманил бы его сюда и совратил.

– Я понимаю тебя, Никитос. Я не об этом.

– Тогда, о чем?

– Они тоже люди. Мы могли бы просто поговорить. Поделиться нашими страхами друг относительно друга и решить все это по‑другому.

– Да как хоть с ними по‑другому разговаривать! Ты им только дай слабину, они тут же тебе на шею сядут. Оглянуться не успеешь, как вместо парада победы на красной площади будут свой гомосячий парад проводить и по всюду во власти своих посадят, чтобы те только их интересы защищали.

– Мы все люди в первую очередь, а значит сможем договориться. Вот как я теперь думаю. Мне неприятно вспоминать что мы творили.

– Круто, то есть ты хочешь начать перед ними каяться и просить прощения? Извини меня, но это уже синдром совка.

– Что за синдром?

– Это я сам придумал. Синдром советского человека. Не раз замечал, как меняются некоторые из наших граждан попадая в Европу. Начинают пресмыкаться перед европейцами и шипеть на своих: вы бескультурное быдло, вы разделили Германию и подавляете свободу. Их мозг сожрало чувство вины. Сожрало и нагадило им в черепушку. Теперь там вместо него одно дерьмо. Чувство вины – это паразитический червь, которого вырастили в их головах перестройка и последующие годы либеральной анархии. И до сих пор весь этот цивилизованный – в кавычках – мир, чуть что, первое, что предлагает нам – покаяться. Покайтесь перед поляками, перед грузинами, перед прибалтами. Скоро не останется никого перед кем нас не заставляли бы просить прощения. Если так пойдет дальше, то мы будем вынуждены извиняться уже за геноцид индейцев, опиумные войны в Азии и за ядерную бомбардировку Японии. И при этом никто даже не думает заставлять грузин извиняться перед остальными за Сталина и Берию? Или евреям за революцию и вообще за коммунизм?

– Нет. Нет у меня никакого синдрома. Мне бы хотелось извиниться перед конкретными людьми, за конкретные свои поступки. Просто, потому что мне было бы спокойней знай я, что они не держат на меня зла.

– А если держат? Может же быть и так?

– Может. Это будет скверно, буду тогда добиваться от них прощения.

– А если кто‑нибудь заявит, что простит тебя, только если поимеет твою девственную анальную дырочку?

– Ну, в разумных пределах. К тому же я уже говорил – мы в первую очередь люди и лишь в последующем все остальные.

– А я тебе говорю, забей на это. Это ты так думаешь. Но думают ли так они. К тому же, что если кто‑то из них не сможет простить тебя по той причине, что он уже того? Откинулся? Как Виталик, например. Помнишь Виталика?

2

Сидящие на скамейке бабушки были без ума от него. Это был мальчик с внешностью ангела. Кучерявые светлые волосы, стройный, с большими голубыми глазами и длинными пальцами аристократа. Он жил на втором этаже в соседнем с Сергеем подъезде и престарелые кошелки восторгались всякий раз, когда он проходил мимо них, здороваясь с каждой по имени (Здравствуйте, баба Нюра… Здравствуйте, баба Зина…), с обязательным поклоном, или, когда из раскрытого настежь балкона его квартиры доносилась исполняемая им бетховенская «К Элизе».

И именно за все это, – все то, за что он нравился бабушкам, – Сергей его и ненавидел. Его буквально передергивало, когда он смотрел в эти томные с поволокой глаза, когда видел его тонкие с аккуратными ногтями пальцы и слышал, как он играет.

В младшей школе Сергей с друзьями несколько раз доводил Виталика до слез. Они отбирали его портфель и играли им в футбол, заламывали руки за спину (он при этом так жалостливо ныл, что это распаляло мучителей еще больше) и заставляли есть собачье дерьмо. В средних классах они стали его пинать. Считалось смешным подкараулить мальчишку и пнуть в грудь или в спину, чтобы тот упал в пыль на обочине и заплакал. Им нравилось, когда он рыдал, он делал это как‑то по‑особенному: как девчонка. И он никогда не защищался. Только убегал, широко расставляя локти и приземляясь на носочки.

– Как хренова балерина, – сравнил как‑то Никита.

А в выпускном классе они узнали, что Виталик нетрадиционной ориентации.

Все началось с шутки, с относительно беззлобного пранка – Никита создал фальшивый аккаунт в одной из популярных соцсетей от имени Бориса Муравьева, никогда не существовавшего в реальности, открытого столичного гея и ЛГБТ активиста. Наполнив профиль фотографиями Ника Андерса, малоизвестного английского певца, они отправили предложение дружбы Виталику.

Тот принял ее и ответил уже через несколько минут, восхитившись тем насколько свободней и цивилизованней Москва по сравнению с глубокой провинцией, в которой его окружают сплошные гомофобы.

Очень тяжело жить среди людей, которые тебя совершенно не понимают. Я не могу признаться в своей ориентации даже матери, – написал он в заключении своего сообщения.

– Ийес! – Никита вскочил со стула, сжав кулаки.

– Черт! Я всегда это чувствовал, – обрадовался своей прозорливости Евгений. – Я знал, это с первого дня как его увидел. Сраный пед учится с нами в одной школе! Спорим, он сосет у учителя физики!? Мы должны, мы обязаны раскрутить его на большее!

На следующий день, Борис Муравьев сообщил Виталику, что известное модельное агентство проводит кастинг юношей и обещал похлопотать за него если тот пришлет свои фотографии без верхней одежды.

Получив фото обнаженного Виталика, сделанные напротив раздвижных дверей большого зеркального шкафа, они сначала долго смеялись, разглядывая его тощее тело, а затем написали в ответ: «Все классно! Ты очень красивый мальчик. Мы можем познакомиться с тобой поближе».

Виталик ответил, ничуть не смутившись: «Я не против. Вы тоже понравились мне сразу. Вы смелый и неординарный».

На следующее утро правду о сексуальной ориентации одного из самых красивых мальчиков школы знали все старшие классы. Сергей лично позаботился о том, чтобы фотографии и текст переписки стали доступны как можно большему числу учащихся. Стоило парню переступить порог класса, как все его одноклассники сразу же начали кричать: «О, пидорас!». На первой перемене Евгений, остановил его посреди коридора и принялся громко зачитывать отдельные особо понравившиеся места из сообщений подростка.

– Гомофобия затуманила разум этих людей, – читал он. – Впрочем называть их людьми, это слишком оскорбительно для приматов. Это амебы, примитивные одноклеточные твари, живущие в странном плоском мире. Мире суеверий, которые они называют традициями. Мире раболепия и быдлячей покорности, которое они называют духовностью. В мире оков, что они называют скрепами. В опрокинутом мире, где все вывернуто на изнанку. Все доброе и хорошее, объявлено злым и плохим. Все светлое, называется темным. И самое главное, эти микроорганизмы даже понять не способны, что мир вокруг них – он гораздо больше, он не ограничен лишь двумя измерениями на поверхности стекла под микроскопом, в который за ними следит злобный и беспощадный Бог.

Виталик прижался к стене, жалея, что не может как какой‑нибудь супергерой пройти сквозь нее или стать невидимым.

– Так ты нас всех тут значит микроорганизмами считаешь, – надвинулся на него Никита. – А самого себя по всей видимости венцом творения?

Мальчик побледнел, не в силах вымолвить ни слова.

– Отвечай! Ты что, вырожденец, возомнил себя нормальным, и на этом основании всех обычных людей тут же причислил к примитивным отсталым инфузориям?

Мимо прошла учительница географии, новенькая в школе. Ей было толи слегка за двадцать, толи слегка под тридцать. Посмотрев в сторону парней, она отвела взгляд.

Трусливая сучка, – захотелось крикнуть Виталику, но он только сжал кулаки и еще сильнее вжался в стену. Над его плечом оказалась рука Никиты.

– Только пикни, пидор, – произнес парень, наклонившись к его уху. – и мы оторвем и скормим тебе твои голубые яйца. Понял?

Виталик сглотнул вязкую слюну. Сердце стучало в висках. На глаза против воли навернулись слезы. Он ненавидел себя за это, понимал, насколько жалко выглядит, но ни что не мог с собой поделать. Эти дурацкие слезы и истерика портили все, именно из‑за них его бесконечно изводили такие типы, как эти три жлоба.

– Ой, – усмехнулся Евгений, – глянь наша дамочка сейчас расплачется.

Никита коротко хохотнул.

За географичкой прошли две девятиклассницы. Виталику показалось, что обступившие его подростки отвлеклись, провожая липкими взглядами их обтянутые джинсами ягодицы и поднырнул под руку Никиты, издав истерический девчачий вопль.

– Оставьте меня в покое, подонки!

Однако на его пути оказался Сергей. Сделав два шага, Виталик в последний момент сложив перед собой руки, уткнулся предплечьями в его грудь, словно героиня низкобюджетной мелодрамы.

– Ненавижу, ненавижу, – бормотал он, давясь слезами и начисто лишившись воли и рассудка. – Вас всех ненавижу. Садисты, подонки, сволочи. Весь ваш мир ненавижу. Каждую его частичку.

– Успокойся, – Сергей протянул руку желая похлопать его по плечу. Шутка (или что там это было, он уже не знал сам) зашла уже далеко: у парня явно съехала крыша.

Но Виталик не просто закричал, он завыл как обезумевшее животное и неожиданно плюнул точно в лицо Сергея. Вязкая слюна повисла у того на подбородке и медленно потянулась вниз.

– Ты труп, – произнес Сергей, вытерев ее своей широкой ладонью.

«Для чего я это сделал», – спросил себя Виталик и сжался, прикрывая голову руками. Он понял, что сейчас его будут бить, и бить очень сильно. Но прозвонил звонок, обозначавший конец перемены и Сергей лишь ткнул его пальцем в грудь.

– Ты труп, – повторил он и, оттолкнув подростка, направился в сторону кабинета физики.

– Мы что вот так все спустим ему, – крикнул Никита.

– Позже, – буркнул Сергей. – Я не хочу опаздывать на урок.

3

Они поджидали его на школьной алее после окончания уроков. Увидев их, Виталик развернулся и хотел убежать, но за спиной оказалось несколько других ребят.

– Пустите меня, – взмолился он, но они лишь усмехнулись и Виталик покорно двинулся вперед, сжимая в кармане ключи от квартиры в надежде использовать их в качестве кастета.

Когда он подошел парни отступили, и он заметил стоявшую между ними пустую бутылку из‑под пива «Оболонь».

– Снимай штаны, – приказал Женька.

– З‑з‑зачем? – спросил он заикаясь.

– Продемонстрируй нам, примитивным, свои навыки высокоразвитого существа.

– Давайте мы просто разойдемся. Я же не сделал никому ничего плохого, зачем вы меня преследуете?

– Мы разойдемся только после того, как ты продемонстрируешь нам свои восхитительные умения. Снимай штаны и садись своим пидорским очком на эту бутылку.

Глаза Виталика вновь наполнились слезами.

– Нет. Не надо. Я прошу вас.

– Если ты не сделаешь это сам, мы поможем тебе.

– Не надо!

– Держите его!

Женя и Никита схватили его за руки, а Сергей принялся стаскивать с него джинсы.

Виталик плохо помнил, что с ним происходило в следующие несколько минут, они для него растянулись в вечность. Предметы утратили четкость и мир погрузился в багровый туман. Он вопил, плакал, умолял. Укусив чью‑то руку, получил по зубам. Кого‑то боднул головой, кого‑то лягнул в колено. Но их было больше, они были сильнее и его снова и снова сажали на бутылку. Нестройный ряд голосов за спиной вел счет. Ему казалось среди этого хора он различает голоса одноклассников и даже молоденькой географички, что недавно, проходя мимо, отвела взор.

Неожиданно все закончилось. Виталик лежал, уткнувшись лицом в сухую траву. Слезы, кровь и придорожная пыль застыли на щеках разводами боевой раскраски. На зубах заскрипел песок. Он подтянул спущенные с ягодиц джинсы и обнаружил, что в паху они разошлись по швам. Мальчик поднял рюкзак. Собирая разбросанные вокруг учебники и тетради, он старался не вспоминать о произошедшем, не думать, как все объяснит маме, а просто мечтая умереть.

4

– Виталик мертв?

– А ты не знал? Он покончил с собой сразу после школы. Говорили, повесился. Вроде как мамаша его нашла. Заглянула по утру в его комнату, чтобы разбудить в институт. Включила свет как обычно, а результата никакого. Приоткрыла дверь, а там он висит. Люстру снял, к крюку что из потолка обычно торчит, привязал веревку и удавился на ней.

– Боже. Какой кошмар.

– У мамаши его вроде после этого тоже башню снесло. А отца если помнишь у него не было. Сбежал он от них еще до его рождения.

– Да. Припоминаю.

– Говорят, когда хоронили, у него воротник был до подбородка, потому что шрам через все горло проходил. Он всю ночь провисел, и веревка, та, его трахеи к черту разорвала вплоть до самой кости.

– Черт. Возможно, это наша вина.

– Брось. У него всю жизнь с мозгами были проблемы. Он не был борцом. И издевались мы над ним не потому, что он был педиком, а потому что он был лузером. Его внешний вид кричал окружающим: Пните меня! Я неудачник! Я ошибка природы и должен умереть!

– Но мы, ведь именно мы, доставали его. Издевались над ним.

– Перестань. Это были просто детские шалости.

– Ни хрена себе шалости. Это уже не шалости, а уголовка. Доведение до самоубийства, называется.

– Серж, хватит, а?! Я не буду посыпать голову пеплом и каяться в том, чего не совершал из‑за того, что какой‑то больной на голову пед наложил на себя руки. Да мы издевались над ним, заставляли жрать собачье дерьмо, одевали на голову ведро с помоями. Но он сам провоцировал нас на это. Был бы как все и проблем бы никаких у него не было.

После этого разговора он вновь почувствовал себя нехорошо и, вероятно, где‑то блевал. Затем купив пива, сигарет и жевательную резинку в супермаркете «КБ», возле бара, они долго прощались. Никита громко разглагольствовал на политические темы. У Евгения в руке была недопитая бутылка «IPA» и обнимая Сергея он случайно пролил пиво ему на спину.

Потом почему‑то рядом опять оказалась официантка. Пошатываясь, они шли по пустой аллее мимо арт‑клуба «Перекресток», из которого доносилась громкая музыка. Его рука двигалась между ее ягодицей и спиной. Они поцеловались в тени, в дали от фонарей. От нее пахло вином и «Диролом», от него разило блевотиной. Его рука опустилась ниже, и она, шумно вздохнув и замерев, задержала дыхание.

Заведя пыльцы ей между ног и через одежду ощущая, как бьется ее сердце, Сергей закрыл глаза.

Но когда в следующий, как ему показалось, миг он открыл их, то обнаружил себя в своей комнате посреди не расправленной кровати. Часы на верхней полке стеллажа, стоявшего за изголовьем, показывали первый час дня. Из окна лился серый сумрачный свет. Солнце то ли уже садилось, то ли все еще вставало. Бледное маленькое и злобное оно висело прямо над крышей «хрущевки» напротив. Оно казалось острым и колючим осколком ледяного сердца холодного зимнего дохристианского божества.

Час дня. Как такое могло быть? Он никогда не нарушал заведенного распорядка: всегда просыпался в семь, шлепал в туалет, делал пятьдесят отжиманий, принимал душ и завтракал. В случае если он просыпался дома, этот распорядок не могло нарушить ничего: ни алкоголь, ни женщины, ни болезнь.

Телевизор, висящий на стене напротив дивана, вливал в его уши тонны бессмысленной и ненужной информации с новостного телеканала: что‑то про испытания новой самой мощной ракеты, про успехи в борьбе с терроризмом и про повсеместно улучшающуюся жизнь нашего народа.

Серей совершенно не помнил, когда включил его. Неужели он был настолько пьян?

Выйдя в коридор и заглянув через приоткрытую дверь в ванную, молодой человек вздрогнул от испуга, уловив внутри темного помещения какое‑то движение. Включив свет, он с огромным трудом, но признал в смотрящем на него чужаке собственное отражение.

Взгляд застыл на зубной щетке, неаккуратно брошенной на стеклянную полочку. Она лежала вызывающе неровно. Ручка раздражающе свешивалась с края полки. Сергей не мог вспомнить, но был уверен, что вчера утром так же, как и каждое утро до этого, он убирал ее в стакан. Почему же сейчас она лежит на полке и всем своим видом демонстрирует пренебрежение к порядку?

Что‑то холодное прикоснулось к запястью правой руки и он, наконец, отвел взгляд от щетки. В руке оказался открытый тюбик зубной пасты. Пальцы судорожно сдавили его и паста, изгибаясь, выползла наружу.

Парень испуганно дернулся, разжав ладонь и тюбик упал на пол. Когда он взял его? Он же только что вошел сюда?

Страх, пустил корни в его душе и заключил в удушающих объятиях.

Сергей огляделся, но больше никаких изменений обнаружить не смог. Из зеркала на него, как и раньше смотрел бледный незнакомец с растрепанным коротким, напоминающим птичий хохолок, ирокезом, из комнаты по‑прежнему доносился звук работающего телевизора, только вместо новостей теперь передавали концерт классической музыки.

Он потрогал влажную щетину, и, отодвинув щетку в сторону (с глаз долой, из сердца вон!), сполоснул рот водой из‑под крана.

Все это было ненормально. Раньше он никогда не напивался до беспамятства.

Сергей прошел на кухню, пытаясь выудить из тошнотворной похмельной мути, заполнившей сознание, перечень запланированных на сегодня дел. Однако все что ему удалось вспомнить это то, что этих дел было много.

Столько планов было и весь день насмарку, подумал он.

И вот теперь, сидя за рулем, он прижимал машину к обочине, и, судорожно хлопая себя по карманам в поисках куда‑то запропастившейся жевательной резинки, опять почувствовал, как страх сдавил все внутри и ощутил тяжелый запах расцветающих паники и смятения.

Жевательная резинка обнаружилась в левом кармане джоггеров. Сергей с облегчением выдохнул. Подцепив скомканную пачку пальцами, он бросил короткий взгляд на машину полиции. Радио он выключил практически сразу, как только увидел ее, но сирены все еще слышно не было. Автомобиль приближался в тишине, показавшейся ему жуткой. Лишь сигнальные огни вспыхивали на крыше.

Зловещее предзнаменование, – всплыла мысль в его голове. – Это похоже на зловещее предзнаменование. Именно так бы написали в каком‑нибудь триллере. Сейчас меня остановят и упрячут в «обезьянник». А потом, когда откроется мое прошлое…

Так уже бывало не раз ранее. Он познал эту истину на своей шкуре – стоит вам хоть раз попасться в лапы нашего правосудия, и оно от вас не отстанет. Вы везде и при каждом удобном случае будете первым подозреваем, пусть даже все в чем вы провинились – это тем, что разбили носы нескольким хачам будучи малолетним идиотом. Шрамы на запястьях, оставшиеся от наручников, служили ему напоминанием об этой горькой истине.

Если нет сирены, значит он за мной не гонится, – подумал Сергей, опуская глаза и пытаясь выковырять подушечку «Орбита» из двухслойной обертки. – К тому же это вроде не машина ДПС.

В тот момент, когда ему удалось достать жвачку, и он вновь посмотрел на дорогу, до мальчика, сидевшего на проезжей части, оставалось лишь несколько метров. Не раздумывая, Сергей вывернул руль и автомобиль съехал в кювет. Уткнувшись носом в запорошенный снегом камень, машина перекувыркнулась и, упав на крышу, съехала в овражек. Подушка безопасности не сработала и ремень впился в шею. Ему показалось, что он слышит, как хрустит ключица.

На какое‑то мгновение сознание померкло, а придя в себя Сергей обнаружил, что адская боль как тисками сжала левую половину груди.

Матерясь, он отстегнул ремень и свалился на внезапно превратившуюся в пол крышу. Прямо перед носом мигала лампочка, сигнализировавшая о неисправности двигателя. Мотор фыркнул и заглох. До его ушей донесся звук приближающей сирены. Сергей пошевелил левой рукой и выдохнул: двигается, значит переломов нет.

Открыв дверь, он выкатился из автомобиля. Пухлый снег тут же облепил лицо. След, оставленный колесами, обрывался на середине откоса, дальше он ехал на крыше. Прямо напротив валуна, опрокинувшего машину, практически на середине проезжей части, в позе йога сидел подросток.

– Ну, урод, ты не жилец, – закричал ему Сергей и не обращая внимания на боль выбрался из овражка. – Какого хрена, мудак, ты делаешь! Ты сейчас на такие бабки попал!

Подросток сидел спиной. Снег присыпал светлые волосы, худые плечи скрывала не по сезону легкая серая куртка. Сергею захотелось одной рукой приподнять мальчишку над землей, а единственным ударом другой выбить из него весь дух вместе с зубами. И господь знает – он мог бы это сделать: в тренажерном зале он поднимал штангу весом в два раза больше, чем мог бы весить парнишка. Но, подойдя ближе, Сергей остановился в нерешительности. Что‑то было в подростке не так.

– Эй, ты слышишь меня? Я к тебе обращаюсь! Какого хрена?

Мальчишка продолжал сидеть совершенно неподвижно.

Он вообще живой?

Сергей обошел его и отшатнулся, увидев лицо. Оно было серым, на щеках еле рдел румянец, под носом висело что‑то очень похожее на застывшую соплю, открытые неподвижные глаза пристально рассматривали нечто видимое только им среди темнеющих впереди деревьев. Но еще оно казалось знакомым. Знакомым до невозможности, до дрожи в коленях.

Этого не может быть. Я не могу его знать.

Сергей выдохнул и облачко пара сорвалось с губ и клубясь поднялось в морозный воздух. Но над приоткрытым ртом и ноздрями подростка не было заметно никаких признаков дыхания.

Мертв?

5

– Руки за голову и отойдите от мальчика, – раздался властный низкий голос.

– Я ничего… – Сергей поднял руки.

Полиция! Черт! Как они смогли так бесшумно подкрасться?!

– Отойдите от ребенка! – прикрикнули на него.

Сергей еще выше задрал руки и распрямившись отступил на несколько шагов.

Прямо перед ним, позади сидящего на дороге подростка, стоял огромный полицейский и мигал сигнальными огнями «форд» с надписью «ППС» на капоте.

Столько было планов и весь день насмарку.

Эта мысль преследовала его весь день. Она выскакивала как чертик из шкатулки с поразительным постоянством из‑за чего он сам стал напоминать себе заикающуюся виниловую пластинку.

– Ты сбил его, – не столько спрашивая, сколько утверждая прорычал служитель закона.

– Нет, – Сергей понял, что теперь он может не только лишиться прав, но и на неопределенный срок попасть за решетку. – Все было не так как вы думаете.

– Повернись… Руки за спину…

– Черт, – по опыту общения с полицейскими Сергей уже знал, что за этим последует. Суставы на запястьях заныли, предчувствуя боль от наручников.

Так и произошло. Бесшумно подойдя сзади, мент защелкнул браслеты, и твердая задубевшая ткань впилась в кожу. Тяжелая рука легла на плечо. Сергей покорно направился в сторону патрульной машины.

– Офицер, я просто хочу сказать, что этот парень уже сидел тут в этой позе, я ничего…

– Молчать… На колени…

Мент дернул вверх его сведенные за спиной руки, и Сергей против воли опустился на землю лишь каким‑то чудом вообще устояв на ногах.

Суки, подумал он. Почему они все такие суки и садисты? Но вопрос был скорее из разряда риторических.

Повернув голову, он увидел, как полицейский подошел к мальчику. Тень пробежала по его широкому лицу. Может этот гребанный шкаф понял, что ребенок мертв не по его вине?

– Послушайте, я не причем…

– Трупное окоченение, – полицейский взял подростка за шею. – Оно наступает через шесть часов и кончается через два дня. Значит, он мертв уже не один час.

– Да, да… И я том же…

– Тогда откуда он здесь. На шее гематома, вероятно, его душили. Потом посадили в гребанную позу «лотоса». Это не убийца выходит, а скульптор‑маньяк. Скульптор? А ведь что‑то подобное мне попадалось недавно.

– Офицер… – подал голос Сергей.

– Или это было в каком‑то сериале? Ганнибал или Декстер? Или в книге? Точно! В «Красном драконе»! Там маньяк создавал из своих жертв целые скульптурные композиции!

– Офицер, наручники… – застонал Сергей.

– Да, достал уже… Нытик!

Полицейский подошел. Щелкнул механизм и руки оказались на свободе. Сергей с наслаждением погрузил их в снег, чувствуя, как отступает невыносимая боль.

– Капитан Рустам Шигабутдинов, – представился мент.

– Это твоя? – спросил он, показывая на лежащий на крыше автомобиль. – Рассказывай, что произошло.

– Да ничего. Ехал отвлекся в последний момент заметил этого жмурика на дороге. Хотел объехать, цапнул обочину, вероятно, занесло.

– На дороге был только он? Труп? Никого больше?

– Нет. Никого.

– Мертвецы сами по себе разгуливать еще не научились. А парень мертв уже несколько часов и за это время сам не смог бы ни при каких обстоятельствах добраться до дороги и усесться на белой полосе, распевая песню группы Зоопарк.

– Согласен…

– Здесь умереть он никак не мог. Движение не частое конечно с утра, но не на столько же. Кто‑нибудь бы с ним обязательно столкнулся.

– Значит, его…

– Правильно, его сюда притащили. Можно бы было предположить, что убийца перетаскивал труп, чтобы укрыть в более безопасном для себя месте. Например, чтобы утопить его в реке? Вполне себе вариант. Нашли бы тогда то, что от него осталось уже по весне где‑нибудь в Саратове. Но… Парень сидит, как какой‑нибудь йог доморощенный. На предплечье синяк, на шее следы удушения. Полагаю, он, конечно, сопротивлялся, значит в эту странную позу его посадил убийца. Если он просто хотел избавиться от трупа, то, к чему такие сложности. Выходит, это что? Это сигнал. Послание. Вот что. Точно, как в сраном триллере о маньяках.

Рустам снял висящую на поясе рацию.

– Говорит Шигабутдинов, центральный?

В ответ донеслось шипение и далекое потрескивание. Полицейский обошёл мертвеца, спустился по насыпи изучая поверхность снежного наста.

– Шигабутдинов центральному у нас тут двухсотый. Можете кого‑то отправить? Похоже в нашем сонном Тиховодске завелся свой Ганнибал Лектер.

Все то же потрескивание.

– Центральный вы там вымерли все что ли?

Полицейский сделал несколько снимков обочины со следами протекторов на камеру смартфона и попытался позвонить с него.

– Черт! Что за связь у нас. Пара километров от города и все: двадцать первый век заканчивается, привет восемнадцатый. Попробую связаться из машины, вероятно в рации аккумулятор разрядился. Ты стой здесь, ты мне еще понадобишься.

Сергей проводил взглядом полицейского и опять подошел к мальчику.

На шее того действительно был изогнутый рубец и кровоподтек. Щеки, которые раньше казались румяными, теперь выглядели не здорового желтоватого оттенка. Застывшие на бровях и носу снежинки однозначно свидетельствовали о том, что тело полностью остыло.

– Ничего не трогай, – крикнул ему Шигабутдинов высунувшись из открытого окна.

Губы мертвеца были растянуты в неестественной ухмылке. Разве он ухмылялся раньше, когда Сергей выбрался на дорогу и подошел к нему? Сергей помнил только бледное лицо и соплю, застывшую под носом подростка. Он практически сразу отвел взгляд от его лица, потому что оно показалось ему похожим…

(У него всю жизнь с мозгами были проблемы. Он не был борцом. И издевались мы над ним не потому, что он был педиком, а потому что он был лузером. Его внешний вид кричал окружающим: Пните меня! Я неудачник! Я ошибка природы и должен умереть!)

… на лицо Виталика.

Злобно хлопнув дверью, полицейский выбрался из машины.

– Нет связи. Не пойму, что такое. В эфире тишина. Будто вымерли все. Мобильный тоже не пашет. По всем номерам или сбрасывает, или пишет «сеть недоступна». Мы не проспали случайно конец света?

– Вроде нет.

– У тебя есть сотовый?

– Да.

– Попробуй позвонить куда‑нибудь.

Сергей послушно вынул из кармана свой старый «айфон» с поцарапанной задней крышкой и попробовал позвонить домой. Гудков ждать не пришлось, практически сразу раздалась частая дробь.

– Частые и короткие?

– Да. Словно сбросили вызов.

– У меня такая же ерунда причем по всем номерам. Впереди вывеска видишь? Это отворотка в парк‑отель «Спас» и деревню Спасское. В отеле должен быть стационарный телефон. Предлагаю погрузить труп ко мне в багажник и добраться до него. Там ты дашь мне письменные показания, а я постараюсь вызвать специалистов.

– А моя машина…

– Ну и вызовем тебе эвакуатор.

Сфотографировав мертвеца, полицейский склонился над ним.

– Тебе надо помочь мне его поднять. Я беру за плечи, ты подхватываешь за ноги и будь готов к тому, что вероятно перед смертью мальчишка не раз обделался.

В этот момент глаза подростка сдвинулись, он посмотрел на Сергея и губы растянулись в еще более широкой ухмылке.

– Что за! – Шигабутдинов отпрыгнул от трупа.

– Он жив?! – закричал Сергей. – Он что жив?

Полицейский пощелкал пальцами перед носом мертвеца, но тот, как и положено трупам, снова ни на что не реагировал и не двигался.

– Такое бывает, – произнес Рустам, но не столько объясняя Сергею, сколько успокаивая самого себя. – Никакой мистики. Просто посмертные сокращения и расслабления мышц. Это происходит неравномерно поэтому могут возникать такие спонтанные движения. Не бойся хватай ноги, как только я его наклоню.

Труп оказался на удивление легким. Они убрали его в багажник патрульного «форда» предварительно обернув полупрозрачной пленкой.

– Почему было не оставить его здесь, – спросил Сергей, забираясь в салон автомобиля.

– Не положено, – бросил полицейский, запустив двигатель. – Во‑первых он мешает движению. Во‑вторых, его могут покусать собаки из ближайших деревень или другие животные, а это создаст затруднения экспертам. Я должен обеспечить сохранность тела и вызвать специалистов.

Форд не спеша свернул с основной дороги под указатель с надписью «Парк‑отель Спас 3км».

1

Подростком настолько же сильно, как свою мать Настя ненавидела только песни Юрия Антонова. Особенно девушку бесила та из них, что называлась ее именем. Чуть меньше ее злили особи мужского пола, и в основном из‑за того, что рано или поздно каждый из ее ухажёров обязательно пробовал пропеть или продекламировать (кто на что был способен) строчки из этой песни. Когда она училась в восьмом за ней повсюду таскался мальчик из параллельного класса. Сейчас она уже с трудом вспоминала его имя. То ли Артем, то ли Андрей. Он носил ее рюкзак, провожая после занятий, подкармливал в «Макдаке». Но все их отношения закончились за один день, как только этот придурок написал на стене ее дома:

Счастлив я покоренный властью

Этих глаз васильково синих

Губы с нежностью шепчут Настя

Сердце вторит Анастасия

Будучи подростком, часто по ночам лежа в кровати она смотрела в потолок и скрипела зубами от ненависти. Ее бесило это имя, и мать, которая выбрала его для нее. Отец бы назвал ее по‑другому, полагала она. В ее мечтах он был то космонавтом, то секретным шпионом, отправленным в тыл врага. Но в глубине души Настя понимала, что в лучшем случаем он даже не знает об ее существовании. В худшем – он знал, что у него есть дочь, но ему было наплевать на ее существование. И это была еще одна причина, по которой она ненавидела мать. Это была вина матери в том, что дочь росла не в полной семье.

Алевтина Павловна была мерзкой злобной сукой. Ее мать не общалась с родственниками, в их доме никогда не было гостей. Она сторонилась даже соседей. Сталкиваясь с ними в лифте, она демонстративно отворачивалась к стене и игнорировала все попытки установить с ней контакт. Мать никогда ничего не рассказывала Насте об ее отце. В их доме не было ни одной семейной фотографии. Лишь однажды, роясь в старом комоде, на дне ящика среди посеревших от времени носков и футболок Настя нашла, застрявшую в щели между стенками маленькую черно‑белую фотографию, на которой она узнала Алевтину Павловну. На этом фото ее матери было лет шесть, она сидела на коленях у низкорослого остроносого мужчины. Серое трикотажное платье, съехавший на бок дурацкий бант. Ее рука сжимала острую металлическую лопатку, а полный ненависти взгляд смотрел точно в объектив камеры. Мужчина, отвернувшись в сторону разглядывал что‑то оставшееся за пределами нижнего правого угла фотографии. Вытянутая майка болталась на тощих плечах, сетчатая бейсболка прикрывала приподнявшийся из‑за залысин лоб. На его лице хорошо читались тоска и скука. Он был похож на актера провинциального театра, в тот момент, когда, закончив девятый за неделю утренник в детском саду, он узнает, что надо собираться и ехать еще на один.

Настя решила, что это был ее дед, но за ужином Алевтина Павловна, как и раньше проигнорировала все вопросы об их семье. А на следующий день фотография пропала из комода.

Лишь окончив начальную школу девочка стала подозревать насколько это не нормально. В насколько жутких и странных условиях она растёт и до чего странна и ненормальна ее мать. Смотря на своих одноклассниц и сверстниц, живущих в нормальных семьях и с нормальными родителями, она ждала момента, когда сможет покинуть кирпичные застенки родного дома, и, сменив имя и фамилию, уехать из Тиховодска подальше: за Урал, в тайгу, туда, где никто никогда не будет петь ей песни Юрия Антонова.

Теперь ей было двадцать пять, она работала в отделе сопровождения информационных систем большой производственной компании. Настя так и не поменяла ни имя, ни фамилию и не переехала за Урал, смирившись с песнями корифеев советской попсы, но, как и в юности, ненавидела свою мать.

Год назад, за несколько недель до смерти, Алевтине Павловне исполнилось шестьдесят, но выглядела она на семьдесят. Центнер лишнего веса, в виде жира и холестериновых бляшек, который женщина таскала на раздувшихся от варикоза ногах, давно превратил ее в хронического гипертоника и привел к первому инсульту. Через месяц после приступа Алевтину Павловну выписали из поликлиники и два санитара доставили ее домой. Настя уже несколько лет не жила с матерью, снимая квартиру в центре города, но теперь вынуждена была вернуться в трехкомнатную «хрущевку», где провела детство и юность, чтобы ухаживать за человеком, которого всегда боялась, ненавидела и считала чудовищем.

В результате инсульта у Алевтины Павловны оказалась парализована правая рука, она с трудом передвигалась и доходило до того, что мать будила дочь по ночам, чтобы та перевернула ее с боку на бок. Миниатюрная с ногой детского тридцать пятого размера Настя таскала эту жирную тушу на себе, кормила ее с ложки, обтирала губкой, чтобы во множестве складок не образовывались пролежни. И все это в свободное от работы время. В то время как подруги проводили вечера в барах и клубах, она должна была ухаживать за толстой старой бабкой, которой казалось доставляло удовольствие ходить под себя и издеваться над ней.

Да, именно так, – мать издевалась над ней. В тот день для нее это стало очевидным.

Настя задержалась на работе из‑за предновогоднего аврала: организация готовила к выпуску новую версию их флагманского продукта, и все носились по коридорам с выпученными глазами, а руководство беспричинно срывалось на простых исполнителях. Из‑за того, что все эти авралы, как и российская зима, наступают неожиданно, она не смогла договориться с приходящей сестрой‑сиделкой.

Когда Настя, наконец, дозвонилась ей на мобильный, выяснилось, что та уже выехала из города и обратно из‑за ежедневных вечерних пробок вернулась бы в лучшем случае через час. Звонок соседке, сморщенной высохшей старушке, которая имела возможность проверить все ли нормально с матерью, тоже ничего не дал. Может из‑за того, что была глуховата, может по какой‑то другой причине, соседка не брала трубку.

Насте было не по себе от осознания того, что мать на два с лишним часа остается без присмотра, но поделать ничего не могла. В конце концов она убедила себя, что ничего страшного не произойдет, ведь Алевтина Павловна практически не вставала, а памперса, поменянного сиделкой перед уходом, хватит до самого утра.

Но только открыв дверь квартиры она поняла – что‑то не так.

В нос ударила тошнотворная вонь. Обувь в коридоре была раскидана, на ламинате остались отпечатки босой ноги. Ее мать лежала посреди комнаты. Ночная сорочка была задрана и измазана бледно‑коричневым дерьмом. На полу вокруг себя эта ведьма несколько раз собственными испражнениями написала «СУКА». Содранный с задницы обосранный памперс лежал перед ней. Она сжимала его левой рукой как художник, стоя перед мольбертом сжимает свою палитру.

Осколки от бутылочки с ее любимыми и единственными духами «Poison", которые она купила во время своей первой зарубежной поездки в зоне беспошлинной торговли аэропорта Домодедово разбросаны вокруг. Именно запах растекшихся по полу духов смешиваясь с вонью дерьма рождал тошнотворный смрад, заполнявший квартиру.

– Боже, мама! – закричала она и встала как вкопанная, не зная, что делать в первую очередь.

Старуха приподнялась на парализованном локте и ехидно осклабилась.

– Тебя долго не было, солнышко, – произнесла она на удивление четко выговаривая слова.

Обычно ее речь было сложно разобрать. В первое время после приступа мать вообще изъяснялась только междометиями и мычанием. Затем с течением времени в издаваемых ей звуках стали проступать согласные, и они начали складываться в слова, а слова в осмысленные предложения.

– Я подумала ты больше не любишь меня и бросила умирать в одиночестве.

– Мама! Зачем ты так говоришь!? Я просто задержалась!

Настя посмотрела на мелкие осколки, оставшиеся от пузырька с духами. На глаза навернулись слезы. Она не так много зарабатывала и не так много тратила на себя чтобы не почувствовать острый укол обиды, и в след за ним осознание, что толстое стекло бутылочки не так‑то просто разбить. От падения на ламинат оно бы даже не треснуло.

Она посмотрела на стену и увидела темную подсыхающую кляксу.

– Ты бросила их в стену? – Настя обернулась к матери. – Зачем? Что я тебе такого сделала?

Алевтина Павловна, усмехнулась, продолжая разглядывать дочь.

Девушка вспомнила, другие точно такие же ухмылки, которые непростительно позволила себе забыть. Именно с подобной гримасой невообразимой радости и удовольствия мать таскала ее за волосы в четырнадцать за то, что та задержалась на пять минут с улицы, а в пятнадцать за то, что Анастасию заметили гуляющей с мальчиками.

Ее мамаша всегда улыбалась в ПОДОБНЫЕ моменты. Злоба и издевательства над другими вот что доставляло ей невыразимое удовлетворение.

Смотря на указательный палец ее правой руки со следами подсохшего дерьма, Настя догадалась, – все это время Алевтина Павловна симулировала паралич и мышечную слабость. Она уже давно не была такой больной как в первые дни после приступа.

2

"Ты больше не проведешь меня» – подумала Настя, сидя на кухне с чашкой кофе, когда услышала, как мать застонала и как обычно слабым умирающим голосом позвала ее на помощь.

Она потом не раз задумывалась, а изменилось ли что‑нибудь в ее реакции если бы она знала, что через несколько часов мать умрет и, к своему ужасу, всякий раз приходила к выводу, что она не стала бы ничего менять. Она бы не встала и не кинулась к ее постели – ни сразу, ни спустя какое‑то время. С ее стороны это не было наказание. Она даже не думала о нем. Настя просто хотела, чтобы та сдохла. И больше ничего. Но она даже представить себе не могла, что всё произойдет именно в этот вечер.

Когда мать опять позвала ее, девушка встала и, закрыв дверь, села обратно за стол. Она налила себе остатки остывшего кофе, отрезала кусок вишневого пирога, купленного по дороге с работы в небольшом кафе у памятника Ленину, и продолжила смотреть ежедневное вечернее ток‑шоу с Андреем Малаховым.

Спустя минуту или две ей пришлось увеличить громкость телевизора. Голос у Алевтины Павловны значительно окреп и в нем появились требовательные нотки (Настя! Скорее! Помоги мне в конце концов!), но он быстро потерялся среди воплей участников ток‑шоу одна половина которых доказывала другой, что Россия уже почти встала с колен и должна завтра навалять Трампу, а другая убеждала первую, что Россия уже стоит без сторонней помощи и должна навалять Трампу прямо сейчас.

Когда шоу прервалось рекламным блоком, за стеной что‑то упало. Настя сделала звук потише и прислушалась. Ей показалось, что из комнаты донеслось злобное бормотание. За окном закричали дети, где‑то вдали лаяла собака.

– Настасья! – рявкнула Алевтина Павловна, и девушка опять добавила громкости. Но даже сквозь споры ведущих и гостей возобновившегося ток‑шоу, до нее долетали проклятья матери.

– Тварь неблагодарная! Так ты мне решила отплатить за мою заботу о тебе?!

Пусть кричит сколько ей вздумается. Она не подойдет к ней пока не доест вишневый пирог. Анастасия поднялась и заполнила кофеварку. Свежезаваренный кофе понравился ей больше оставшегося с утра.

Когда ток‑шоу закончилось, начался ежевечерний сериал о нелегкой судьбе столичной богемы и элиты. Она опять прислушалась. Из комнаты, где лежала мать не доносилось ни звука. От пирога осталась только запекшаяся твердая корочка. Настя вздохнула и, встав, вышла из кухни.

В комнате было сумрачно. Горел торшер с бабочками на абажуре. Алевтина Павловна сидела на полу возле кровати. Она пыталась подняться, цепляясь за матрац и одеяла. Один глаз покраснел и закатился под веко. Безумная ухмылка не сходила с ее лица пока она бормотала проклятия в адрес дочери.

– Шалава. Проститутка. Я из‑за тебя ночей не спала и так ты мне платишь.

Неясная тень мелькнула над головой старой женщины, и Настя испугано отпрянула. Позади матери стояла темная человекоподобная фигура. Невысокий склоненный силуэт будто наблюдал за тем, как ее мать силится встать на подкашивающиеся ноги, но снова и снова падает на задницу, изрыгая, выплевывая злобные ругательства.

«Тень. Это просто моя собственная тень, – убеждала себя Анастасия. – Торшер светит мне в спину, и я вижу собственную тень на стене».

Она подняла руку. Фигура повторила ее жест.

Гребанная тень и ничего более.

Девушка подошла к Алевтине Павловне и поняла, что та ее не видит.

– Кто здесь? – мать протянула руку, ощупывая воздух пальцами. – Пришла все‑таки?

Тень отступила от женщины, и будто невидимая рука сорвала вуаль с ее лица. Красный отекший правый глаз выкатился из‑под века и уставился на дочь.

– Темны тихие воды, – прошептала она. – Скоро. Очень скоро. Мы все будем тут, под темной водой.

Насте стало страшно.

– Мама, что с тобой? – произнесла она севшим от ужаса голосом.

– Мы были так наивны, детка. Думали, что перехитрим ее, но в итоге все повторяется снова и снова. Это она поимела нас. Самая большая ошибка человека – вера в то, что сущее реально.

Внезапно голова матери откинулась и ее тело стало содрогаться в конвульсиях. Она то выгибалась и натягивалась как струна, то сжималась как пружина.

– Боже мой, мама! Что мне делать? Скажи, что мне делать?

Алевтина Павловна издала странный хриплый вздох и ее тело вернулось в расслабленное состояние. Женщина лежала на полу, раскинув руки и смотря в потолок. В нос ударил запах аммиака: она обмочилась.

Настя попятилась в коридор и вернувшись на кухню принялась бездумно нажимать на кнопки пульта. Надо было вызвать «скорую», но она долго не решалась взять в руки телефон. Что она скажет? Как объяснит почему не вызвала ее раньше? А если ее обвинят в преступном бездействии?

Приехавшие врачи констатировали смерть и даже не поинтересовались ее обстоятельствами, а сразу вслед за ними появился похоронный агент.

Оставшись одна, уже поздним вечером, она вновь вошла в комнату матери чтобы собрать постель и вымыть пол, и подойдя к кровати, испытала острый укол паники – никакой тени ни на стене, ни в углу между шкафом и кроватью больше не было.

3

С того дня минул год, в течение которого Анастасия сначала безуспешно пыталась сдавать эту квартиру, а потом столь же безуспешно пыталась ее продать. Она наняла бригаду рабочих, которые сделали косметический ремонт, заключила контракты сразу с несколькими агентствами недвижимости, – но все было напрасно, никто не хотел в ней жить. Квартира, – как и когда‑то мамаша, – камнем повисла у нее на шее и тащила на дно.

Она могла сама переехать в нее. Но всякий раз, переступая порог, она вспоминала тень, стоящую в углу за спиной умирающей матери. Несколько раз она задерживалась тут допоздна и всякий раз с наступлением сумерек ей становилось, жутко и неуютно. Ближе к ночи квартира наполнялась странными скрипами и стуками. Сидящей на кухне Насте казалось, что в комнате кто‑то ходит, выдвигает и закрывает ящики и дверцы шкафа. Время от времени, она слышала даже хриплое дыхание и чье‑то невнятное бормотание. Конечно, это была игра воображения и ничего больше. Но понимая это рассудком, она никак не могла побороть тот иррациональный страх, что рано или поздно наваливался на нее, когда она оставалась одна в этой квартире.

Вчера вечером ей вновь пришлось вернуться сюда: ей предстояла встреча с очередными покупателями. Настя намеренно опоздала на пятнадцать минут к назначенному сроку, чтобы не сидеть тут и не ждать, в случае если они задержатся.

Когда она пришла, высокий мужик в куртке пилот, золотой цепью поверх футболки с надписью «Не смешите наши Искандеры» и его спутница в полушубке, шапочке «Буратино» и с накачанными губами уже нетерпеливо переминались с ноги на ногу у подъезда.

Мужик недовольно посмотрел на часы, и Настя догадалась – он из тех мудаков, которые делают вид что знают всё на свете и указывают другим как им следует поступать. Такие, обычно растопырив пальцы уверяют, что в отличие от тебя, тупой бабы, они знают, что Мурманск не находится за полярным кругом или, что планеты не падают на солнце из‑за силы всемирного отталкивания и, вообще, у него по географии в школе была четверка.

Войдя в квартиру, он сразу сделал лицо знатока и принялся ощупывать и простукивать стены. Его спутница со скучающим видом ходила следом.

– Как видите, квартира в хорошем состоянии, – убеждала их Настя. – Лоджия выходит в парк. С нее замечательный вид в любое время года. Третий этаж – не высоко и не низко. Это очень комфортно.

Мужик заглянул в туалет и скривил рот.

– Ремонта тут, конечно… Что же вы так квартирку запустили?

– А вот кухня, – Настя проигнорировала его претензию. – Смотрите какая большая. Это почти целая комната.

– Как тебе, киса? – обратился он к своей супруге.

Теперь скривилась она.

– Зая, зачем нам такая большая кухня? Ты же знаешь, я не люблю готовить. Лучше сломать стену и объединить ее с комнатой. Как Климатинские сделали.

Мужик что‑то буркнул и прошел в комнату.

И вот тут произошло то, что происходило уже не раз с другими покупателями, как только они оказывались в комнате, где умерла Алевтина Павловна. Он сделал несколько шагов и встал. Его «киса» уткнулась ему спину.

– Боже, как тут мрачно, – возмутилась она.

Несмотря на яркое освещение, что давала огромная люстра с зеркальным основанием, комната действительно выглядела склепом. Ее не спасал даже сделанный ремонт.

Мужик стоял молча и сосредоточенно разглядывал стены, а также прячущиеся по углам тени. Его лицо побледнело, глаза стали ярче.

– Пойдем, киса. Нам пора. Я совсем забыл, у меня важная встреча.

– Но мы ведь еще не все посмотрели, – попыталась возмутиться женщина.

– Нет. Мы достаточно посмотрели.

– Мы вам позвоним, – бросил он Насте уже выходя из дверей.

Не позвонят, поняла она. Все предыдущие покупатели, как и этот мужик, стоило им войти в комнату матери, меняясь в лице, находили причины, как можно скорее покинуть квартиру. И никто из них больше не пытался связаться с ней.

– Чертова сволочь! – закричала она, вернувшись в комнату матери. – Почему ты не отпускаешь меня?! Что тебе надо, гадина!? Я всё равно найду способ избавиться от тебя!

Лампочки люстры мигнули будто отвечая. В стенах протяжно загудели трубы, раздалось шипение и последовавшее за ним бурное клокотание. Вбежав в ванную, Настя увидела, что из всех кранов хлещет горячая вода. Она попыталась опустить рычаги смесителей, но не смогла сдвинуть их ни на миллиметр.

– Твою мать, – она зарыдала в полный голос. – Перестань! Я прошу тебя! Хватит!

Пар клубами валил от стремительно заполнявшей раковину и ванну воды. Он оседал на зеркале и клубился под потолком.

Настя хотела выбежать на лестничную площадку в надежде позвать на помощь, но входная дверь не поддавалась. Девушка толкнула ее плечом и навалилась всем телом. В первый момент она приоткрылась, и в небольшую щель Настя разглядела кусок стены подъезда, но затем странная могучая сила, несмотря на ее сопротивление, легко вернула створку на место.

Казалось, кто‑то держал дверь с другой стороны.

Из комнаты матери послышался злобный смешок и частый топот ног – словно там бегал ребенок.

– Отпустите меня, пожалуйста, – она прижалась к стене и медленно в отчаянии опустилась на пол.

– Тварь неблагодарная, – донеслось из комнаты. – Тварь неблагодарная… тварь…

Голос был тихим и скрипучим. Он лишь отдаленно походил на голос человека.

А в следующий момент все прекратилось.

Не было слышно звука льющейся из кранов воды. Входная дверь оказалась закрытой на цепочку, которую девушка не заметила в приступе паники. Звук похожий на топот, превратился в стук металлического листа (по всей видимости оторвавшегося от козырька балкона) под порывами ветра. Скрипучий голос в скрипящую надломанную ветку тополя за окном.

Настя осторожно вошла в ванную комнату. Пар никуда не исчез, он медленно оседал на стенах. Горячая вода в ванной закручивалась в воронке и постепенно исчезала в стоке.

А на запотевшем зеркале появилась странная и бессмысленная надпись – МЫ ВСЕ ПОД ВОДОЙ.

4

Ночью ей снилось, будто она загорает на городском пляже. Было многолюдно. Светило яркое солнце. Рядом с ней присел мускулистый молодой человек с широкими плечами и округлой попкой. Они завели непринужденный разговор ни о чем. Затем он неожиданно исчез, как и остальные отдыхающие, а солнечный день превратился с холодные сумерки.

Она закуталась в пляжное полотенце и, озираясь по сторонам, подошла к воде. Высотные дома за спиной и «хрущевки» на набережной изменились. Теперь они показались пустыми и брошенными.

Порыв ледяного ветра обжег открытые плечи. На руку упала огромная снежинка похожая на большого волосатого паука. Затем еще одна: поменьше.

Над темной гладью реки в нескольких метрах от девушки показался человеческий череп. Черные провалы глазниц, блестящая, словно отполированная кость. Рядом с первым возник второй. Чуть поодаль третий.

Из воды медленно поднимались мертвецы. На некоторых висели ошметки серой одежды, другие были покрыты остатками мумифицированной плоти. Они не спеша двигались в ее сторону.

На противоположном берегу закачались сосны и к реке спустилось огромное чудовище, которое преследовало ее в уже позабытых детских кошмарах.

В детстве у нее было не так много игрушек. В трехлетнем возрасте кто‑то из знакомых матери подарил ей два одинаковых пупса. Одного из них она назвала Манька, а другого – Ванька. Настя катала их в игрушечной коляске и заворачивала в украденные на кухне полотенца. Но однажды они исчезли. Она была уверена, что их украли соседские мальчишки – отвратительные злобные задиры. Нашлись пупсы лишь спустя несколько дней на пустыре за домом. Их бросили в стороне от потухшего кострища – золы, обожженных кирпичей и обгорелых головешек. Чей‑то больной извращенный ум надругался над ними: кукол сплавили вместе. Они превратились в уродливых сросшихся близнецов. Она погладила их обгоревшие волосы и заплакала. Но кроме жалости к куклам, – и от осознания этого она ощутила злость на саму себя, – она испытала также отвращение. А ночью слившиеся в одного жуткого монстра пупсы преследовали ее по заснеженным темным улицам незнакомого города.

Бежать! Скорее бежать! – подумала она, но, как часто это бывает во снах, не смогла сделать и шага. Ее ноги увязли в зыбучем песке и с каждой секундой погружались в него все глубже. Над песком показалась смолянистая болотная жижа, она забурлила как кипяток, и Настя, закричав, проснулась.

Сон тут же распался на бессвязные фрагменты, которые стремительно растаяли и исчезли из памяти. Только сердце спустя еще несколько мгновений после пробуждения стучало как бешенное.

Она села в кровати и посмотрела на табло электронных часов. Без пяти минут шесть. Спать дальше не имело смысла. Через полчаса надо было вставать и собираться на семинар в парк‑отель «Спас». Подняв упавшее на пол одеяло, она прошла в ванную.

Перед тем как открыть дверь Настя вспомнила кошмар, пережитый вчера в квартире матери. Теперь он тревожил меньше, но многое все еще оставалось таинственным и странным.

Ей было не понятно, как могли сами по себе включаться и выключаться краны. Кто оставил ту дурацкую надпись и что было реальностью, а что плодом ее воображения.

С квартирой что‑то было не так, в ней творилось нечто мистическое и потустороннее. Но Настя не верила в призраков, злых духов и прочую дребедень. Поэтому все, что ей оставалось – забыть о произошедшем и больше никогда не вспоминать.

А квартиру эту я продам первому подвернувшемуся агентству, – решила она, – за любую цену.

Через три часа, позавтракав, проверив рабочую почту и пробежавшись по соцсетям, Анастасия собрала большую дорожную сумку и, сев в свой серебристый «пежо» отправилась на семинар, который проводила компания «Один Клик» в парк‑отеле «Спас».

Когда пришло приглашение, она сразу ухватилась за возможность на два дня сбежать от опостылевшей офисной скуки. Тем более что никто из ее руководителей не проявил к нему интереса и не стал выступать против, когда она, проявив инициативу предложила свою кандидатуру для участия в семинаре.

«Спас» находился в сорока километрах от Тиховодска, на берегу Волги у самого водохранилища. Коттеджи и здание скрывали от посторонних глаз гигантские сосны. Особой популярностью пользовался местный велнес‑центр и лыжные трассы, которые летом превращались в изумительные по своей красоте велодорожки.

Провести два дня среди соснового бора, дыша чистым морозным воздухом вместо того, чтобы торчать в душном офисе и дышать порошком из картриджей лазерных принтеров и копиров – это казалось несравненным подарком судьбы, которым обязательно следовало воспользоваться.

Большая часть дороги была узкой и нечищеной. При появлении встречного автомобиля ей приходилось сбрасывать скорость до двадцати километров в час, и съехав с колеи плестись по наледи и колдобинам. Но только в этом случае у нее возникала уверенность, в том, что они разъедутся без последствий.

Наконец появился долгожданный указатель и поворот к отелю. Вскоре среди сосен показался разрушенный храм Спаса Всемилостивого и миновав еще один поворот она въехала на практически пустую стоянку, где стоял лишь присыпанный снегом «Хендай».

Выйдя из машины, она вдохнула свежий морозный воздух, насыщенный сосновыми ароматами, и вытащив сумку, поковыляла к шлагбауму. Чуть дальше, правее него, стоял огромный поклонный крест и билборд, который она не видела тут раньше во время своих предыдущих визитов.

Настя остановилась, перекидывая сумку с плеча на плечо и против воли, автоматически, прочла то, что было на нем написано.

Церковь Спаса Всемилостивого построена в 1804 ‑1828 гг. на месте утраченных деревянных храмов по проектам Ильи и Евграфа Казаковых. Для возведения храма крестьяне во главе с Л. Недосуговым построили в селе кирпичный завод. /Храм/ расписан в 1820‑е годы романовским живописцем В. Кузьминым. Резчиком И. Михайловым в 1824 г. сооружен иконостас. Иконы местного ряда выполнены Н. Курочкиным, живописцем Норской слободы. Во времена коллективизации церковь была разрушена и разграблена. С 1937 по 1946 год тут находилось отделение ВОХР НКВД. На территории церковного кладбища, и вокруг храмового комплекса проводились массовые захоронения заключенных Волголага. Имеются свидетельства о том, что в подвальных помещениях проводились пытки и расстрелы. С 2005 года ведется работа по реконструкции зданий и придания комплексу статуса памятника жертвам политических репрессий.

Возле поклонного креста кто‑то стоял.

Женщина. Длинный зеленый пуховик, несуразный и бесформенный. Капюшон с опушкой скрывал ее лицо, но Насте показалось, что из‑под него за ней пристально следит пара сощуренных глаз.

Подходя к шлагбауму, перегораживающему вход на территорию отеля, Настя опять бросила на нее взгляд и заметила, что та машет ей рукой, призывая подойти.

Будет просить денег, – подумала она и ускорила шаг. – Долбанные бомжи даже здесь. Или может это церковная бабка? Значит будет просить денег на восстановление храма. Хрен редьки не слаще.

– Не верьте тому, что видите сегодня, – закричала женщина, когда догадалась, что Настя не намерена подходить к ней. – Все изменилось! Ваш мир больше не будет прежним!

Из небольшого домика в стороне от шлагбаума вышел невысокий полный охранник.

– Ну‑ка пошла отсюда, кликуша! – прикрикнул он на старуху и обернулся к Насте. – Не бойтесь ее. Это местная помешанная. Живет при церкви. Она безобидна.

– Понятно, – кивнула девушка. – Все нормально.

Женщина отошла на показавшееся ей безопасным расстояние и вновь закричала.

– Вода. Мы все под водой.

Настя вздрогнула, услышав эти слова и вспомнила надпись, появившуюся вчера на зеркале в ванной комнате квартиры матери.

Просто совпадение, – попыталась успокоить она себя, но получилось у нее неважно.

1

Михаил Тереньтев стоял у служебного входа в ресторан «Хлебникофф» и курил шестую за сегодня сигарету, когда услышал крики со стороны шлагбаума. Из домика для охраны выбежал дежуривший сегодня Владимир, располневший на местной высокой кухне бывший полицейский, и принялся махать руками.

Кликушу прогоняет, догадался Михаил.

Ему было жаль эту безобидную деревенскую сумасшедшую. Одни говорили, что ее отец был настоятелем местного храма, и весной тридцать седьмого года его застрелили во время разграбления церкви. Затем погромщики из числа местных колхозников и комсомольцев изнасиловали и убили у нее на глазах мать. Другие рассказывали, еще более страшные истории, приукрашенные зловещими подробностями вроде кровавых масонских ритуалов. Но все рассказчики сходились в одном – убийство родителей повредило рассудок маленькой девочке, которой в той время была кликуша.

Михаил не очень верил во все эти истории. Он считал их деревенскими легендами. По ним выходило, что кликуша гораздо старше чем выглядела. Ей должно было быть под сотню лет, но выглядела она на шестьдесят. Хотя точно сказать было сложно из‑за огромного «винного пятна» занимавшего всю правую половину её лица.

Мимо него прошла молодая женщина с большой дорожной сумкой. Она оценивающе посмотрела на него и тут же отвела глаза, когда он перехватил ее взгляд.

Для мертвого сезона этим вечером ожидалось много гостей. Вероятно, девушка одна из них.

Как правило Михаил играл только с субботы на воскресенье. Начинал с джазовых композиций и классических рок‑баллад, а заканчивал аккомпаниатором для нестройного хора пьяных гостей, завывающих «Владимирский централ» или орущих во всю глотку «Рюмка водки на столе». Но месяц назад ему позвонил управляющий отеля и попросил выступить в эту среду. Михаил согласился не раздумывая. У него не было нужды в деньгах (да и платили тут не сказать чтобы много), но ему нравилось здесь бывать, и он сам не знал почему. Он любил бродить среди сосен в полном одиночестве, любил оставшуюся после выступления ночь сидеть в служебном коттедже возле камина и слушать как трещат поленья.

Михаил направился по заметенной снегом дорожке к пристани. Обычно он смотрел на нее через широкое панорамное окно ресторана, а в этот раз ему захотелось пройтись по ней к самой воде. Беседки и летние площадки для барбекю были заметены снегом. По правую руку за пляжем, который можно было теперь определить только по торчащим из сугробов урнам, показались ангары, где на зиму укрыли яхты и катамараны.

Миновав укутанные в материю низкорослые декоративные туи и спустившись по обледенелым ступенькам, Михаил ступил на причал. Встав у самого края, он посмотрел на темную воду.

Всего один шаг, подумал он, один шаг и все закончится. В холодной воде его тело мгновенно скрутят спазмы. Если повезет, то остановится дыхание или сердце; или из‑за сужения сосудов он потеряет сознание.

Ветер дал Михаилу ледяную пощечину.

Он знал, что так будет. Это случалось с ним в начале каждой зимы. Как только ночи становились длинными и темными, а дни превращались в краткие серые сумерки, у него всегда появлялись подобные мысли. Собственная жизнь начинала казаться ему лишенной всякого смысла. Все чем она становилась (а по сути, она всегда и была такой для него) – это источником страданий и боли.

Некоторые знакомые, узнав про его мысли о смерти могли бы ответить словами из известного кинофильма: жениться вам надо, барин. И если для других этот совет мог бы оказаться действенным, то в его случае женитьба не поможет, а лишь усугубит сезонные депрессии.

Михаил был другим. Его не интересовали женщины.

Не так чтобы совсем, и не сказать, чтобы у него вообще никогда не было с ними близости. Но на последнем курсе университета он понял, что на самом деле по‑настоящему его привлекают только мужчины.

Михаил достал из кармана брюк красный шелковый шнурок. Вощеные перекрученные нити стягивал позолоченный замок. Он всегда застегивал его на запястье перед выступлением. Вопреки устоявшемуся мнению обывателей шнурок не нес в себе никакой сакральной истины, не выполнял функций мистического оберега: он всего лишь согревал суставы и тем самым спасал кисть от того, что среди профессиональных музыкантов называлось переигрыванием.

Закрепив шнурок, Михаил сразу ощутил тепло, – тепло любимого человека. Ему даже почудился запах Макса, и он резко обернулся, ожидая увидеть его за спиной. Но позади был все тот же унылый заснеженный пейзаж, на фоне которого выделялись три ярких пятна – здания гостиницы, ресторана и велнес‑центра.

Михаил вспомнил, как Максим отпустил рычажок позолоченной шпрендельной застежки на его руке. Тот момент казался таким романтичным, простой шелковый шнурок выглядел настоящим обручальным кольцом. Тепло объятий Макса передались куску материи и сохранялись в нем до сих пор. По прошествии стольких дней. Несмотря на то, что самого человека больше не было.

1

Алексей вошел в ресторан за десять минут до назначенного срока. Огромное помещение было практически пустым. У гигантского, во всю стену, изогнутого окна стоял большой накрытый стол, за которым сидело несколько человек. Один из мужчин встал и направился к Алексею. На нем был бейдж с эмблемой компании «Один Клик».

– Алексей Новиков? – спросил он, протягивая руку для приветствия.

– Да.

Рукопожатие человека было быстрым, но сильным. Улыбаясь, он продемонстрировал ровные белые зубы, настолько идеальные, что они никак не могли быть натуральными. Встретив его на улице, вы скорее бы приняли его за известного актера или шоумена. Узел однотонного галстука ослаблен и приспущен.

– Меня зовут Игорь Шадрин. Я представляю компанию «Один Клик» в нашем регионе. Прошу вас, проходите за стол. Все остальные уже собрались.

Алексей прошел мимо тапера в белоснежной сорочке. Под расстёгнутым воротом горло мужчины прикрывал бардовый аскот. Длинные тонкие пальцы меланхолично перемещались по клавишам. Когда он вытянул левую руку, из‑под рукава показалась алая плетеная лента. Пианист, не обращая ни на кого внимания, тихо наигрывал что‑то депрессивное за большим белым роялем. Алексей сел между очкариком с внушительным пузом и астеничной девушкой, которой на вид было не больше двадцати лет.

– Друзья, – Шадрин вернулся к своему месту, но садиться не стал. – Я рад приветствовать вас в этом замечательном месте от имени моей компании. Каждому из вас при заселении был выдан буклетик с программой нашего семинара. К сожалению, нам пришлось внести небольшие изменения. Дело в том, что автомобиль с основными докладчиками, которые должны были выступать после этого приветственного ужина, попал в аварию по дороге из Москвы. Ничего серьезного, но ребята не успеют к назначенному сроку и поэтому все доклады мы решили перенести на завтра. Придется немного их сократить, чтобы уложиться в отведенное нам время. Хотя, с другой стороны, в этом даже есть свои плюсы. Сегодня каждый из вас имеет возможность просто отдохнуть, насладиться прекрасной кухней и пообщаться друг с другом. А также, разумеется, со мной. Напоминаю, компания «Один Клик» полностью взяла все расходы по вашему пребыванию здесь на себя. В вашем распоряжении велнес‑центр, бани, бассейн, прокат лыж и снегоходов. Вам достаточно просто предъявить вашу карту гостя.

Он сел, озарив присутствующих своим неотразимым оскалом.

– Итак, все рабочие моменты завтра. Сегодня просто наслаждаемся ужином и общаемся. Прошу вас.

Очкарик тут же, словно только и ждал позволения от Шадрина, потянулся к бутылке с водкой. Девушка, сидящая от Алексея по другую руку, пододвинула к себе салат и принялась безразлично ковырять в нем вилкой.

– Разрешите за вами поухаживать? – спросил Алексей.

Она пожала плечами, отчего стала еще больше похожа на ребенка.

– Шампанское?

– Нет, – голос у нее был тихий и испуганный. – Водки если можно.

– Серьезная заявка на победу, – прокомментировал он ее выбор. – Вы гляжу настроены решительно.

– Нет, нет, – она опустила глаза. – Вы не подумайте ничего. Просто день был тяжелый.

– Надо снять стресс?

– Что‑то вроде того.

У девушки был удивительный бирюзовый взгляд, в сочетании с темными прямыми волосами делавший ее похожей на одну из кукол «Братс».

Алексей постарался как можно незаметней оценить ее ноги. Она сложила одну на другую, и строгая офисная юбка задралась значительно выше колен, демонстрируя элегантную округлость бедер и стройные икры.

Он поставил ее ногам пять балов из пяти возможных.

– Ну, тогда за знакомство? – предложил он, наполняя ее рюмку.

– Отличное предложение, – встрял толстяк. – Андрей Милаш.

Алексей пожал протянутую ему потную ладонь. Поперек всей левой щеки очкарика – от уха до кончика носа – протянулся толстый шрам.

– Алексей Новиков.

Он выжидающе посмотрел на девушку.

– Настя Мухина, – произнесла она чуть более окрепшим голосом и, шумно выдохнув, опрокинула стопку ледяной водки. Сморщившись, она тут же запила ее апельсиновым соком. Милаш последовал ее примеру и, удовлетворенно крякнув, принялся поглощать мясную нарезку.

– Я из городской администрации, – сказал он. – А вы откуда?

– Я из Кристы, – ответил Алексей.

– Знаем, – Милаш обрадовался как первоклассник впервые встретивший в букваре знакомое слово. – У нас ваша системы «Бюджет» и «Аналитика» используются.

– А я из Тензора, – произнесла Настя.

– И вас знаем. СБИС – ваша же разработка?

– Да.

– Ну и что думаете о новой системе «Кликов»?

– Да ничего пока, – пожала плечами Настя. – Вот покажут завтра, тогда и будем свое мнение составлять.

– Правильно, – Милаш подвинул нарезку к себе. – Поразительно много еды на…

Он замолчал, разглядывая остальных людей, сидевших с ними за столом.

– … восемь человек?

– Вы верно заметили, – ответил услышавший его вопрос Шадрин. – Нас должно было быть пятнадцать человек. Но представители компании Сатурн в последний момент отзвонились и сообщили, что приедут завтра с утра. И, как я говорил в начале, два наших докладчика попалили в ДТП в районе Переславля. Погода ужасная. Дорога обледенела. Пока придет новая машина – то да сё, – пройдет немало времени. Думаю, они появятся в лучшем случае часов через шесть, а вероятнее всего переночуют под Колязиным и прибудут только утром. Но стол и гостиница уже заказаны и оплачены: не пропадать же добру?

– Совершенно верно! – прокомментировал сутулый мужчина лет пятидесяти, набивая рот салатом.

– Надеюсь, ваши коллеги в полном порядке? – спросила шатенка с короткой стрижкой и угловатой фигурой, похожая на худенького несуразного мальчика.

– Все целы и невредимы. Просто они оказались в неудачное время в неудачном месте.

Вдоль стены, прислонившись к ней спинами, стояли три человека – мужчина в белом колпаке, девушка в фартуке и уже знакомая Алексею снегурка‑несмеяна.

– В отеле сейчас кроме нас и нескольких человек обслуживающего персонала никого нет, – сказал Шадрин и, кивнув в сторону троицы, продолжил. – И все они здесь. Шеф‑повар Юрий Иванович, рядом с ним официантка Анна и администратор Екатерина.

– А я один живу в коттедже? – спросил Алексей, после небольшой неловкой паузы, повисшей над столом.

– Да, вы – тот самый счастливчик, которому выпал счастливый билет, – представитель компании «Один Клик» не упустил момента в очередной раз продемонстрировать присутствующим великолепную работу столичных стоматологов. – Вы сорвали джек‑пот.

– Что? Честно? – Настя посмотрела на него с восхищением.

– Да, – смутился Алексей. – Но в этом моей заслуги нет. Я ничего не просил специально.

– В отеле всего двадцать комнат, – стал пояснять Шадрин. – Каждого из вас поселили в отдельную. По шесть комнат с каждого крыла закрыты, там проводят какие‑то работы. Точно не знаю. Вроде как меняют сантехнику. Одному из нас комнаты не досталось. Им оказался самый последний из прибывших.

– Чёрт, – буркнул сутулый. – А я торопился как придурок.

– Все правильно, – хохотнул, раскрасневшийся от выпитого, Милаш и вновь плеснул себе водки. – Я всегда говорю – не торопись, а то успеешь.

– Друзья, – сказал Шадрин. – Коллеги. Я предлагаю всем нам познакомиться друг с другом. Пусть каждый из нас представится и расскажет немного о себе. Начнем с меня, по часовой стрелке. Итак, как меня зовут вы уже знаете. Добавлю только, что я уже десять лет работаю в компании. Начинал рядовым разработчиком. Теперь таких принято называть – джуниор. Сейчас занимаю пост руководителя отдела маркетинга по нашему региону.

– Теперь вы, – обратился он к шатенке. – Расскажите немного о себе, об организации, которую представляете.

– Полина Колчина, – произнесла та привстав. – Работаю в НПО Грин. Начальник отдела разработки и внедрения.

– Отлично. Поприветствуем Полину, – произнес Шадрин и захлопал; остальные вяло подхватили.

– Что‑то мне это напоминает сборище каких‑то сектантов, – сказал Алексей, наклонившись к самому уху Насти. – Или продавцов герболайфа.

Девушка засмеялась, смущенно пряча улыбку за ладошкой. От ее шеи пахло сладковато‑горькими духами.

– Такое чувство, что сейчас кто‑нибудь встанет и начнет рассказывать о том, как он пришел к Богу. А потом вскинет руки и закричит: «Уверуйте братья».

– У меня предложение, – поднялся Милаш. – Что просто так представляться. Давайте выпьем за Полину.

Все озадачено переглянулись.

– Что никто не хочет? – не унимался толстяк.

– Действительно, – согласился Шадрин. – Если желаете, можете выпить. Почему бы и нет. Полиночка вы что будете?

– Вино красное, пожалуй.

Он наполнил ее стакан. Алексея передернуло. Вино отчего‑то показалось ему слишком густым и похожим на кровь.

– Ну, за вас!

Алексей налил себе воды. Ему не хотелось выделяться, но и смысла пить он не видел.

– Налейте мне тоже, – попросила полушепотом Настя. – На одной стопке лучше остановиться. Хоть последние дни и были ужасными, но… все же не до такой степени, чтобы напиваться в компании незнакомых людей.

Следующим встал молодой человек и представился сотрудником никому не известной организации.

– Иван Костин, – произнес он. – Я работаю в ООО Фобос.

– Это тот Фобос, что предсказывает погоду? – изумился Шадрин.

– Нет, – ответил молодой человек, нервно крутя между пальцев вилку. – Тот Фобос – это ЗАО, и они находятся в Москве.

Все захлопали уже более дружно.

– Отлично! За Ивана с Фобоса! – воскликнул Милаш.

Алексей выпил воду и сморщился, делая вид, что пьет водку. Настя последовала его примеру.

– С такой скоростью, когда очередь дойдет до нас нам можно будет не представляться: все уже будут под столом, – сообщил он ей вполголоса, надеясь, что его больше никто не услышит.

Шадрин сообразил, что ситуация в ближайшее время способна принять драматический оборот и начал рассказывать о том, как решения компании «Один Клик» помогают разработчикам программного обеспечения в их повседневной работе.

– Будто рекламный буклет зачитывает, – заметила Настя.

Милаш хохотнул и откинулся на стуле, сложив руки на своем огромном животе.

– Я поделюсь с вами страшной тайной, – произнес он, обращаясь к ним. – Я во всем этом сейчас вот ни слова не понял. Я ж попал сюда случайно. На самом деле я экономист и к вам программистам не имею никакого отношения. Просто так вышло, что в ИТ отдел пришло приглашение, а ехать было некому – один заболел, у другого ребенок родился, вот я и попросил руководство отправить меня. Лучше ведь здесь, чем на работе.

– Это точно, – вклинился в их разговор, сидевший напротив Милаша высокий седеющий брюнет с нездоровым оплывшим лицом.

– Позвольте теперь представиться мне, – воспользовавшись паузой в пламенной речи Шадрина о перспективах использования систем управления проектами, он поднялся с места и, застенчиво улыбаясь, оглядел сидящих за столом. – Тем более что очередь, я так понимаю, моя.

– Конечно, конечно, – Шадрин, казалось, обрадовался тому, что его прервали. – Пожалуйста.

– Герман Животинский, – брюнет театрально склонил голову. – Представляю компанию «БиВиАй». Мы занимаемся разработкой решений в банковской сфере. В компании я занимаю пост начальника отдела постановки задач.

– Гера за тебя, – Милаш наполнил сухую стопку Животинского. – Ты смотрю, совсем не пьешь. Это почему еще?

–Вон, – он кивнул в сторону Насти. – Молодежь и то пьет.

– Мне здоровье не позволяет.

– Да ну брось, – хохотнул толстяк. – За себя – это святое.

– Ну не может человек, – встрял сидевший справа от Милаша сутулый мужчина. – Налейте мне, если так хочется.

– Ноу проблем. А вы кем будете?

– Олег Евгеньевич Корягин, КБ Старт, – он перехватил бутылку из дрожащей руки Милаша. – Позвольте я себе сам.

– Ноу‑тоже‑проблем, – Милаш откинулся на спинку стула. – Ну, вот со всеми и познакомились.

Алексей посмотрел на Настю. Она лениво ковыряла вилкой салат и со скучающим видом разглядывала фотографии старинного Тиховодска, висевшие на стенах ресторана.

Заметив, что он ее разглядывает, она вздохнула.

– Я ведь тоже не должна была сюда ехать. Мне далеки все темы, которые будут обсуждаться здесь завтра. Просто все руководители отказались, а я не хотела оставаться дома.

– Случай правит нами. А через него нами правит Бог. Как сказал кто‑то из французов: случай – псевдоним Бога, когда он не хочет подписываться собственным именем.

– Вы верующий? – Настя оторвалась от салата и впервые с нескрываемым интересом посмотрела на Алексея.

– Ну что вы! Просто начитанный. Я – скорее агностик: верю, что есть нечто за пределами нашего сознания, но что это нам точно никогда не узнать.

– А я вот уже готова поверить. По крайней мере, в духов и привидения.

– В наше время вопрос веры – это вопрос нашего выживания, – встрял в их разговор мужчина до этого представлявшийся Олегом Корягиным. – Обратите внимание, что чем больше человечество узнает об окружающем мире, тем больше оно находит подтверждений словам, написанным в библии.

– Это каким, например? – спросил Иван Костин, пронзая вилкой бутерброд с красной икрой.

Корягин бросил на него быстрый недовольный взгляд и продолжил, обращаясь к Насте.

– Сходите в церковь, примите крещение, и вы поймете, что нет никаких привидений, барабашек и духов. Если они преследуют вас, значит, за вашу душу ведется борьба.

Девушка побледнела. Бирюзовый взгляд стал еще ярче и пронзительней.

– И только от вас зависит, кто победит – бог или дьявол.

– Глупости, – раздраженно буркнул Костин. – Это все проекции вашего собственного бессознательного. И бог, и дьявол – две ипостаси одной личности. Хороший психиатр поможет куда лучше, чем ваши попы. Разговоры о бородатом деде, восседающем на облаках, в век космических полетов выглядят усмешкой над здравым смыслом.

– Друзья, если кто‑то курит, то курить можно только на улице. – Шадрин поднялся из‑за стола, ощупывая карманы пиджака.

– Пожалуй, тоже схожу, – встал вслед за ним Животинский.

– Гера, угостите сигареткой? – встрепенулся Милаш.

– Конечно.

Алексей проводил их взглядом до входных дверей, затем посмотрел на скучающего тапера, исполняющего что‑то неуловимо знакомое, из девяностых годов, и опять обернулся к Насте. Она, отвернувшись ото всех, разглядывала что‑то сквозь темное стекло. Ее лицо побледнело, а губы еле заметно шевелились. Он постарался различить хоть что‑то с той стороны, позади их собственных отражений, но увидел только призрачный свет одиноких фонарей и ярко освещенный вход в велнес‑центр.