– Решайся.
И так, со строгой подачи Хьюн, Санни решилась. В бюстгальтере кололся неврученный конверт, а плащевой карман Хьюн провисал от стеклянного шара – больше у них ничего не было.
– Как далеко живёт та бабушка?
– Торопишься куда-нибудь ещё?
Едкая Хьюн! Она знала, что Санни некуда торопиться: в углу её квартиры лежал мёртвый мужчина, а если и в этом городе узнают, что у неё нет шара, её сразу же объявят врагом цивилизации. «Ваше судейшество, очевидно, что эта женщина убила бедолагу ради шара. Но её ущербность не должна останавливать вас от полного правосудия! Присяжные?»
Присяжные единогласно поддержали смертную казнь, пускай она незаконна.
– Это не я! – опомнилась было Санни и схватила Хьюн за руку.
– Это не ты, – кивнула Хьюн. Руку не вырвала, но и не сжала в ответ.
– Спасибо… Для меня это важно… Ну а женщина, к которой мы пойдём, она знает, что делать?
– Я знаю, что делать.
Хьюн всегда была такой – сиреневый плащ, рыжие волосы, но помимо этого всё в ней было строго: высокие брови, раскосые глаза, негнущиеся линии её одежды и тонкое тело. Она знала всё на свете, но говорила так мало, что людям было не по себе, особенно непоседливой Санни. О бабуле, которая выдувает шары, она рассказала ещё год назад. Но как бы Санни согласилась на это? Одно дело потерять шар, таким бабулька помогала, другое дело – без шара родиться. Но почему отказывалась на самом деле, Санни говорить стеснялась: долгая жизнь уверила её, что раз природа не дала ей шар, то она не достойна его. И всё ты тут. Однако же… если бы у неё был шар, то, возможно, она решилась бы отдать письмо в бюстгальтере адресату… Просто если бы Санни была чуть более достойна адресата.
Мимо прокорячилась тележка с пассажирами, один из них сел недавно – только передавал деревянные фишечки водиле. У запряженной в телегу коровы взгляд был умнее любого из них, а шёрстка лоснилась как шоколад. Санни подошла поближе к скотопрогону, чтобы успеть погладить её по бочку.
– Не отвлекайся, – спокойно произнесла Хьюн.
– Это основа моей жизни: отвлечения и развлечения.
Когда они вышли на последний километр, солнце уже загорелось холодным розовым. Если бы вы захотели узнать погоду по этим двоим, у вас бы ни за что не получилось: плащ Хьюн был застёгнут на все пуговицы и волосы грели уши, а открытые уши Санни были горячими, как и голые ноги, а впрочем, и руки, и нос тоже. Температура приближалась к нулю, но из двоих мёрзла Хьюн.
– Девочки!
Город подходил к концу – начинались поля и виднелся роскошный лес, чьи листья от осени уже синели и белели.
– САННИ!
На этот голос Санни обернулась резко, как пёс, разве что уши не подняла.
– Корди!
– Здрасьте-пожалуйста!
Запыхавшаяся, она бежала к ним и держала в кулачках платье, чтоб не путалось в ногах. Даже Хьюн могла бы признать, что Корди была очаровательна во всём, что делала, включая уборку помёта за своими шёлковыми курочками. Могла бы.
– Токмо собиралась к тебе! – выпалила Корд и почти улыбнулась, но: – Что-то не то с тобой.
– Мы не можем задерживаться, – произнесла Хьюн.
– Тогда идёмте, – она взяла Санни под руку, и макушка её достала той до плеча.
Санни зарделась, Хьюн не стала перечить – повела вперёд.
– Это вы в лес? – спросила Корд, прижимаясь к горячему, сильному плечу подруги. – И ведмедя не пужаетесь?
Речь Корди была окраинная, как и весь её мир: незамысловатый, но совестливый, прямой и добрый. Подчиняясь жанру, её волосы росли копной тяжёлой, тело было – кровь с молоком, под шифоновым платьем лежала полная грудь.
– Мы пойдём к выдувальщице…
– Я с вами!
Санни вытаращилась: зачем это? Синего леса чураются даже старики, и говорят, что выйти из него нельзя. Если бы не мертвяк в углу её комнатки, Санни и сама бы не пошла. Так зачем же Корди навострилась? Неужели ради неё?
– Алёша как шар потерял, так сам не свой ходит…
Ах, жених Корди – Алёша. Такой тихий и поглощённый своим шаром, что его никто никогда не слышал.
– …к тому же, дожжик уже прошёл, а вы такие важные, что мне и нестрашно с вами!
Корди покрепче перехватила Санни – с ней-то можно было ничего не бояться. Наверно, и не встречала Корди прежде людей, которые бы в первую очередь не о себе думали, да и не требовала такого. А когда повстречала Санни, поняла, как это приятно – куда бы они не шли, Санни держалась первая, но где бы не получали добро, перед собой ставила Корди. А силы в ней было сколько! От трудов её руки играли мышцами, а ноги обладали такой стойкостью, какая только у быка найдётся. Для Корди Санни была самым ценным кладом и самой лучшей подругой, единственной в своём роде.
– Мужик! Подвези, пожалуйста, – окликнула Санни тележечника со стеклянным глазом, но тот не отозвался, и она поняла: то не стеклянный глаз в его глазнице, то шар его, и не смотрит он никуда кроме.
Что же могло быть такого в том шаре, что не хотел он взглянуть на синий лес, на радугу после дождя, на чей-то сад арбузов с чёрной, сладкой мякотью и красными, твёрдыми косточками.
Ни один ребёнок не рождался без шарика в руке. Спроси вы, зачем он нужен, вас бы снисходительно потрепали: «Как же ты до своих лет дожил? Вот плохо тебе, горе большое или маленькое, ты в шарик посмотришь – и он тебя успокоит. Каждому свои проблемы, но и каждому своя сказка. Один видит снег бескрайний, другой в жарких землях со львами за лапу здоровается, а третий вообще под водой мир находит». К чему переживания, в самом деле!
С этих пор читайте внимательно: если бы Санни украла шар и взглянула в него, она бы не увидела сказки. Если бы ваш друг заглянул в шар вашего отца, и он бы ничего не увидел. Шар откликается лишь хозяину. Воровство шаров – занятие наиглупейшее, разве что досады ради. У потерявших шарики наступала то паника, то истерика. «Жалкое зрелище», – рычало что-то в Санни. Зависть? Как было бы просто спрятаться в маленьком шарике, когда мир становился слишком большим! Когда умерла её мышка, когда папа сильно заболел, когда Корди встретила Алёшу. Какой была бы её сказка?
Корди видит длинные-длинные заплатки-поля, выстеленные то некими золотыми косами, то смотрящими на солнце одноглазыми цветами; колодцы и медведей, что людей слушаются; и видит она речки, разрезающие поля, но несущие жизнь. Хьюн не говорит, что видит, но наверняка сахарные степи, деревья розовых цветов, белое и холодное солнце – всё, что созерцают её народы.
А сказка Санни? Её не существует, никогда и не было.
Насмотревшись в шарик, Корд благоразумно убрала его за пояс. Делать было нечего, и приобняла Санни за плечо, запевая:
Ещё нет моего дома,
Ещё на небе меня нянчат,
Умею читать по звёздам.
Наши судьбы будут искать друг друга.
Когда Корди пела, Санни хотелось плакать, как ребёнку: искренне и некрасиво, песня была светлая или нет. Ей хотелось узнать, разделяет ли Хьюн ее чувства. Хьюн отвернулась и разгладила штаны синеющими пальцами. Действительно, ветер начинал кусаться.
На исходе заката они были у входа, у ив. Те больше не плакали, теперь валялись грустно. Хьюн легко перескакивала через хлёсткие веточки, будто и не больно они секли, а гладили. И столько в ней было прыти, что Санни тоже не сомневалась: она шагала тяжелее, так, чтобы ветки ломались, а потому Корди шла легко. В поисках солнца Санни обернулась – а ив, оказалось, больше нет.
– Так и должно быть? – вздрогнула она, прищуривая и без того узкие глаза.
– Входа больше нет.
– Идём, – только и ответила Хьюн.
К осени молодые листья синели и твердели, от любого шёпота начинали звенеть, как колокольчики, а у старых деревьев листья белели и висли, как шёлк, и от любого звона принимались шептать.
– Как мы найдём её, Хьюн?
Ответа у Хьюн не было. Она не была там прежде, хоть выдувальщица и связывалась с ней. Она не могла сказать: «Нас ждут давно, поэтому ищем не мы, ищут нас. Куда бы мы ни шли – придём». Слишком много вопросов навлёк бы крохотный ответ, слишком много – больше трёх – слов. И Хьюн ответила правду:
– Не знаю.
И Санни рыкнула.
И Хьюн невесомо улыбнулась.
И Корди взглянула на неё насторожено.
– Что-нибудь придумаем. Это ведь мне надо.
В такие моменты Хьюн знала, что не ошиблась в ней.
Ветви и молодые листья под ступнями Санни трещали громко, глушили даже звон, некоторые ветки она ломала руками, чтобы те не ударили идущих за её спиной. Она не знала, куда вела их, но когда треск смолк, она задумалась вслух:
– Но ведь все хотят к выдувальщице. Люди жадные, они хотят много сказок. Где бы ещё спрятаться, если не в сердце леса? А сердце – древнейшая часть.
– Мы на правильном пути, – Корд указала на белый шёлковый ковёр из старых листьев. Хотелось бы прилечь на нём да продохнуть, но не тут-то было: под ковром угадывался снег.
Всё стояло белое: земля, стволы и небо, хотя когда за их спинами спрятался выход, солнце засыпало. Санни, решила Корди, смотрелась в лесу красиво, гораздо красивее, чем в её отсыревшей коморке, которую она самобичеванно звала домом. Под красной кожей двигались чёткие мускулы, пробивая им путь, её умные чёрные глаза смотрели сразу всюду, а белые волосы будто бы сплетались с белизной старинных деревьев. Санни была очень красива, хоть и не водилось в их краях людей с таким разрезом глаз, а всё равно Корди засматривалась на её сильную, экзотическую красоту, и даже иногда завидовала. По-белому, конечно же.
Обогнав Хьюн, Корд потянулась наверх и вставила пару перьев в белое каре Санни – их она нашла ещё среди синей листвы. Та моргнула растеряно, помотала головой – не выпадают – и кивнула благодарно.
– Замечательная!
С Санни Корди всегда ждало что-нибудь абсолютно бестолоковое. Она выучила, что самые бестолковые вещи в жизни – самые радостные. Норов у Санни был упористый, всамделишная орлица или даже корова.
Санни повела острым носом – пряностью повеяло. Поднялся запах от залежавшегося ковра или тянуло издали, неизвестно, но шагать все трое стали смелее. Все знают: где старушки, там запах специй.