По субботам семья всегда собиралась у Ульрики. Юрген, Сабина и три дочери – Керстнер, Ирис, Ева. Ульрике было приятно, что ее сноха, Сабина, с самого первого дня их брака с Юргеном называла ее мамой. И вообще, Ульрике всегда нравилась Сабина. Приятная, любезная и очень добрая женщина. И если бы Сабина не была ее снохой, то она бы ей, просто как женщине, никогда не пожелала бы такого мужа, как Юрген. Он всегда был грубым со всеми. Сначала это испытывала на себе Ульрика, его мать, теперь Сабине приходится терпеть. А это редкий дар – не обижаться на тирана-мужа и любить его таким, каков он есть. Юрген – высокий жилистый брюнет с черными бровями, крупным носом и тонкими губами. Когда он злится, губы поджимает, и они становятся почти невидимыми. Сабина – розовощекая, полненькая, невысокая женщина с милым и открытым лицом, голубыми глазами. У нее почти нет бровей. Маленькие, словно вишенка, губы. И маленький блестящий, словно смазанный маслом, носик. Она ужасно милая... И всегда хвалит все, что приготовит Ульрика. Старшая дочь, Керстнер, – в отца. Черноволосая хмурая девочка. Ей шестнадцать, она курит уже при родителях. Даже отец молчит, потому что Керстнер – его любимица. Две другие девочки – восьми и девяти лет – как две капли воды похожи на свою мать. Белокурые, голубоглазые, полненькие.
Ульрика поставила на длинный стол в гостиной глубокую фаянсовую миску с картофельным салатом, разложила по тарелкам.
– Мама, у вас всегда такой вкусный салат! У меня никогда такой не получается, – Сабина ест с аппетитом, слышно, как похрустывает еда на ее зубках.
Юрген как-то сломал ей челюсть... Он время от времени поколачивает жену. Просто так. Когда возвращается ночью из какого-нибудь бара и видит недовольное или заспанное лицо жены. Сабина редко приходит к свекрови с синяками. Если же намечается какое-нибудь торжество, на котором надо быть непременно, она тщательно замазывает крем-пудрой припухшие лиловые кровоподтеки. Ульрика всякий раз подавляет в себе желание прикоснуться к этим разбитым бровям или скулам Сабины губами – ей стыдно за то, что она так дурно воспитала сына.
– Картофель следует варить в тот день, когда ты будешь делать салат, – рассеянно отвечает Ульрика. – Иначе вкус испортится. И чтобы картофель не разварился, добавь в воду немного молока.
Этому рецепту она сама научилась у Люлиты.
– Вечно эти бабские разговоры. Вы бы лучше о магазине поговорили. Выручка падает... – ворчит Юрген, наворачивая салат и подкладывая себе еще на тарелку.
– Успокойся, Юрген, на носу Рождество, я закупила много сувениров, свечей, подсвечников. Ты бы сам зашел и посмотрел – все полки заставлены.
– То-то я и смотрю, что денег в доме нет, все вбухали в товар...
– Ты всегда недоволен, – качает головой Ульрика. – Не ешь так много салата, у меня еще курица.
– А ты не можешь не оговорить, уже в родном доме не могу спокойно поесть...
Ульрика приносит из кухни блюдо с горячей румяной курицей. От нее пахнет чесноком, травами. Сабина бросается помогать свекрови разделать курицу специальными ножницами на куски. Обжигает пальцы, смеется, а Ульрика смотрит на нее сквозь слезы и думает о том, что это невероятно – с таким мужем, и сохранить еще в себе крохи смеха.
– Я вот что подумал, – Юрген воткнул вилку в жирный кусок дымящейся курицы и принялся дуть. – Сабина будет работать в магазине, девчонки – помогать ей после школы, а ты, чтобы тебе не скучно было, отправляйся в дом престарелых. Там работает твоя лучшая подруга, Люлита, вот и будете там сплетничать на пару...
Сабина уронила вилку и уставилась на мужа испуганными глазами.
– Юрген, побойся бога, что ты такое говоришь?! Какой дом престарелых? Твоя мама – молодая женщина! Да она себе еще, может, мужа найдет!
– Дура! – Юрген привстал и, холодно блестя глазами, отвесил жене пощечину. – Не вмешивайся в мой разговор. Это моя мать, и мне виднее, что для нее лучше, а что хуже. Я отлично знаю, как там старикам хорошо. Просто настоящий рай! За ними там такой уход...
Сабина, закрыв лицо руками, заплакала. Керстнер, отодвинув от себя тарелку, достала пачку сигарет «Голуаз», закурила, тупо уставившись перед собой. Две другие девочки медленно доели свой салат.
– Нет, Юрген, я никуда не уйду, – побледнев, сказала Ульрика.
Керстнер, отвернувшись, стряхнула пепел и покачала головой, демонстрируя свое равнодушие к происходящему.
– И магазин пока еще мой! Тебе не достаточно того, что я даю тебе деньги, так ты еще решил выгнать меня? Я еще полна сил... – дрожащим от возмущения и волнения голосом ответила Юргену мать. – Жаль, что отец так мало пожил и не успел научить тебя жизни – по-мужски. Я слишком баловала тебя. Жила только для тебя...
– Знаем мы эти сказки. У тебя, кроме нас, кто-нибудь еще есть?
– Нет... – растерянно ответила Ульрика. – Что ты имеешь в виду?
– Да все ты отлично знаешь. У тебя – я, Сабина и трое внучек. Ты подумала о том, где они будут жить, когда подрастут, когда им придет пора выходить замуж?
– У тебя большая квартира, Юрген, у нас еще есть этот дом, где я живу...
– А больше у тебя ничего нет? Думаешь, я ничего не знаю? Этот дом – дворец... Кто-то все эти годы присылал тебе деньги, и ты строила этот дом. Для кого?
– Это не мой дом. У него есть хозяин. И я вообще не понимаю, почему ты о нем вспомнил. Я никакого отношения к тому дому не имею. Просто присматриваю...
– Кто, кто хозяин? Можешь сказать?
– Одна семья... Они эмигранты из Турции, ты их все равно не знаешь. Сейчас там живет их родственница из Стамбула. Поверь, я не имею к этому дому никакого отношения.
– Ладно, я еще докопаюсь. Хочешь открыть пансион, вроде нашего соседа, и пускать туда постояльцев? Вот почему ты такая уверенная. Скопила денег на старость, купила дом или построила...
Сабина кухонным клетчатым полотенцем вытерла мокрое от слез лицо. Теперь она вряд ли посмеет за столом сказать еще слово против мужа.
– Сабина, девочки, курица... – Ульрика, стараясь держать себя в руках, положила каждому на тарелку по куску курицы. – И вообще, мы – одна семья и не должны ссориться. Юрген, я понимаю, у тебя большая семья, трое детей, и ты не можешь не думать об их будущем, но и я тоже делаю все, что могу. За последние годы наш магазин расширился, мне поставляют товар из Индии, Африки. Ты же видел, какой у нас большой отдел колониальных товаров. Вчера привезли большую партию цветов из Франции, мы с Люлитой не успели их даже распаковать.
– Эта старая перечница еще жива?
– Юрген! Прекрати! И что с тобой вообще происходит? – Ульрика изо всех сил пыталась держать под контролем поведение сына, хотя отлично понимала, что благодаря своей мягкотелости уже давно утратила авторитет и что такому человеку, как ее сын, требуется более жесткая и даже жестокая рука. Только его отец, которого уже давно не было в живых, мог бы повлиять на Юргена. Он был и жестким, и жестоким, и решительным, и спокойным – таким, каким его знала Ульрика – и любила. Хотя это для других он был таким суровым и даже злым, с Ульрикой же, наедине, он всегда был нежен и ласков. Быть может, вдруг подумалось Ульрике, Юрген и с Сабиной, когда они остаются вдвоем, ведет себя иначе и потому она прощает ему так много?
– Послушай, ты бы меньше болтала, принесла бы лучше холодного пива, не видишь, все бутылки пустые! – пробормотал Юрген, стараясь не смотреть на мать.
– Я принесу, только попрошу тебя, Юрген, больше в моем присутствии не распускать руки. Что подумают о мужчинах твои дочери? Захотят ли они выходить замуж?
– Хватит! – гаркнул Юрген. – Мои дочери сами разберутся, кто им нужен – сопливые прыщавые недоноски с напомаженными волосами или настоящие мужчины с сильными кулаками и твердым характером. Так что ты скажешь о доме престарелых?
Ульрика молча собрала куриные кости, бросила их в миску и удалилась в кухню. Там, вытирая слезы, она принялась посыпать сахарной пудрой большой пирог с грушей. Уж теперь она точно знала, что никогда не изменит своего решения и все, что она нажила собственным трудом, оставит Сабине. Даже не внучкам, а именно невестке.
Послышался какой-то звук, Ульрика резко повернулась, поймав себя на том, что стала бояться собственного сына, словно он мог подойти к ней сзади и ударить. Но это была Сабина. Ульрика обняла ее и поцеловала в теплые щеки:
– Все будет хорошо, Сабина, вот увидишь.