Проблема формирования социальной компетентности человека, переживающего переход от подросткового к раннему юношескому возрасту, не рассматривалась в отечественной и зарубежной психологии в явном и целостном виде. Если эти вопросы освещались, то исследования проводились вне возрастного контекста (см., например, [9, 18, 20, 60, 78, 87, 94, 101]).
В отечественной традиции психологических исследований, связанных с юношеством и с подростковым возрастом, к настоящему времени детально изучены, проанализированы и осмыслены такие категории, как возрастные новообразования, система самооценок, самоотношение, образ Я, другие компоненты Я-концепции (см. [3, 13,14, 24,31, 32,51,57,59,68, 73, 103, 124, 127, 132]). Внимание исследователей сосредоточивалось на проблемах саморегуляции, становления эмоциональной, мотивационно-потребностной сферы личности, общительности, мышления, способностей, профессиональной ориентации (см. [10, 11, 22, 27, 30, 44,45,54,70,82,115,149]). Однако социальная компетентность как интегративная характеристика развивающейся личности, стягивающая и систематизирующая многие из названных выше составляющих личностного развития, не вызывала исследовательского интереса. Отдельные грани социальной компетентности в отечественной психологии XX века изучались и изучаются всесторонне и глубоко. Вместе с тем социальная компетентность как целостная личностная характеристика подвергалась исследовательскому анализу в Советском Союзе, а впоследствии и в России, так сказать, в неявном виде и фрагментарно. Причем разные компоненты социальной компетентности оказались изученными неодинаково полно. Как будет показано ниже, исследование социальной компетентности в советской и российской возрастной психологии свелось к изучению и анализу психологических механизмов саморегуляции и самопостроения личности (см., например, [12, 26, 57, 63, 92, 93]).
В зарубежной психологии развития социальная компетентность редуцировалась в большинстве случаев либо к социализации, понимаемой американскими исследователями прежде всего как социальная адаптация, либо к профессионализации [4, 9, 18, 39, 68, 84, 113, 164, 165, 166, 168, 169]. Причем так же, как и в отечественной психологии, проблемы профессионализации оказались здесь отделенными от проблем социализации, хотя даже поверхностное обращение к реальности диктует догадку о том, что в клубке проблем взрослеющего подростка тема овладения «взрослыми» социальными ролями, как одна из составляющих социальной компетентности, неразрывно связана с проблемой индивидуального самоопределения в пространстве профессиональных миров, созданных человечеством.
Иначе говоря, для нас является очевидным, что даже если редуцировать тему социальной компетентности только к проблеме социализации и профессионализации, выводя за пределы анализа проблему воздействия развивающейся личности на социум, принимающий (или не принимающий) ее, то процессы социализации и профессионализации непременно окажутся взаимопроникающими, а не рядоположенными.
Поскольку сформулированные выше заявления нуждаются в подтверждениях, начнем с иллюстраций, почерпнутых из отечественной возрастной и детской психологии.
Эволюция психолого-педагогических взглядов на проблемы детского и подросткового возраста, прослеженная Л. Ф. Обуховой, предстает как многомерное пространство теорий, фактов, суждений отечественных и зарубежных исследователей XX века о путях подросткового и юношеского развития [96, с. 276]. Обозначая основные сферы приложения сложившихся в мировой психологической науке теоретико-методологических подходов к изучению проблем развития человека, в том числе на этапе юности, Л. Ф. Обухова выделяет следующие методологические грани. Чувства, интеллект и поведение, отмечает исследователь, изучаются в крупнейших психологических концепциях – психоанализе, теории интеллекта и бихевиоризме. Приоритет же в развитии «вершинной психологии», или психологии развития сознания, принадлежит советской науке. При этом Л. Ф. Обухова опирается на известное разграничение Л. С. Выготского, определившего в свое время область собственных исследований как «вершинную психологию» (психологию сознания), которая противостоит двум другим – «поверхностной» (теории поведения) и «глубинной» (психоанализу) (цит. по: [96, с. 179]).
В цитируемой работе Л. Ф. Обуховой, на наш взгляд, содержится ответ на вопрос, почему проблема развития социальной компетентности подростка и юноши почти не поднималась в советской психологической науке несмотря на то, что отечественная детская, возрастная, педагогическая психология, а впоследствии и психология развития уделяли проблеме психологии юношеского возраста огромное внимание.
Причина якобы невнимания отечественных психологов к проблеме социальной компетентности юношества связана не только с упомянутым выше противопоставлением, заявленным одним из основоположников советской психологии. Дело здесь в понимании сущности развития. Упрощая, можно сказать, что концепция Л. С. Выготского и всей, советской возрастной психологии, построенной в рамках его школы, основывается на идее активности субъекта. Субъект сам присваивает (или не присваивает) нечто из культурно-исторического контекста, из социальной ситуации, сопровождающей его развитие, из общения со значимыми другими. Среда и наследственность выступают лишь условиями развития. Развиваясь, индивид преобразует эти условия, преодолевает их, воздействует на них самим процессом своего развития.
В американской и западноевропейской традиции изучения социализации ведущим является представление о том, что социум навязывает индивиду себя, а субъект развития в общем-то пассивен. Он лишь реагирует на стимулы среды. Л. Ф. Обухова отмечает, что, с точки зрения Л. С. Выготского, все современные ему зарубежные теории описывали ход развития как процесс трансляции социального к индивидуальному, т. е. от общества с его нормами и ценностями к индивиду, изначально способному лишь на биологическое, природное существование. Поэтому неудивительно, что центральной проблемой всех без исключения теоретических построений в американской и западной психологии развития до сих пор остается проблема социализации, понимаемая прежде всего как активность индивида, направленная на социальную адаптацию.
Направления американских и западноевропейских исследований формировались под влиянием наиболее значимых концепций, на которых мы остановимся ниже.
Сопоставление генетического и социального влияния на социализацию имеет свою традицию. К этой традиции относится прежде всего концепция Арнольда Гезелла [164]. Периодизация, построенная Гезеллом, и его обоснования базируются на известном лонгитюде, проведенном в Йельском университете. Выводы Гезелла сводятся к тому, что доминирующим фактором социализации является фактор внутренний (биологический и/или генетический). По Гезеллу, ребенок предопределен, и влияние внешней социальной среды, даже родительского окружения, оказывается минимальным. Впоследствии выводы Гезелла подвергались неоднократной критике [33], хотя, как указывает Ф. Райс, теория Гезелла оказала огромное влияние на практику воспитания детей в сороковые и пятидесятые годы [111]. Даже практические рекомендации американским родителям и педагогам в середине XX века, в частности, базировались на идее Гезелла о спиралевидной периодизации в социальном развитии ребенка. Например, по мнению Гезелла, некоторые формы поведения повторяются на разных этапах взросления. Можно сказать, что работы Гезелла были своеобразным продолжением и модификацией известных идей Стенли Холла (см., например, [73, с. 32]), постулировавшего в начале двадцатого века доминанту биологических факторов в развитии ребенка. Особой популярностью пользовалась остроумная и в общем-то спекулятивная идея Холла о параллелизме между онтогенезом и филогенезом. Таким образом, согласно идеям Гезелла, доминирующим фактором является наследственность, на которую в качестве генерализованного стимула влияет социум. Роль индивида здесь выражается в пассивном реагировании на стимул, и социальная компетентность сводится к социальной адаптации.
Психодинамический подход, или «глубинная», по выражению Л. С. Выготского [34], психология, и его вклад в разработку проблемы социализации, характеризуется И. С. Коном на примере анализа работ Э. Эриксона, самые различные взгляды на концепцию которого (см., например, [7]) лишь подчеркивают ее значимость. И. С. Кон пишет, что Э. Эриксон (1902–1982) был самым влиятельным представителем неофрейдизма в психологии развития XX века [73, с. 38–40]. Развитие человека, по Эриксону, складывается из трех взаимосвязанных и автономных процессов: соматического развития, развития сознательного Я и социального развития [159]. Основной закон развития – «эпигенетический принцип», согласно которому на каждом новом этапе развития возникают новые явления и свойства, которых не было на предшествующих стадиях процесса. Переход к новой фазе развития протекает в форме «нормативного кризиса», который внешне напоминает патологические явления, но на самом деле выражает естественные трудности роста.
Переход на новую фазу развития возможен только на основе разрешения главного противоречия, свойственного предыдущей фазе. Если противоречие не разрешено, это неминуемо скажется позже.
Развитие человека, по Эриксону, предполагает совместное действие врожденных и средовых компонентов. Представители общества – воспитатели, родители – связаны с ребенком собственными врожденными потребностями. Если ребенок нуждается в эмоциональном тепле, то родители испытывают потребность в том, чтобы опекать и нянчить младенца. Именно совпадение этих двух разнонаправленных потребностей обеспечивает искомый результат. В то же время каждое общество имеет специфические институты, в рамках и посредством которых осуществляется социализация детей. Поэтому, хотя общая последовательность и главные задачи основных фаз эпигенеза универсальны, инвариативны, типические способы разрешения этих задач варьируют от одного общества к другому. Общество подготавливает индивида к выполнению определенных социальных функций, определяя способы, посредством которых сам индивид разрешает встающие на его пути жизненные задачи.
Э. Эриксон подразделяет весь жизненный цикл на восемь фаз, каждая из которых имеет свои специфические задачи и может разрешиться благоприятно или неблагоприятно для будущего развития.
Подростковый и юношеский возраст соответствуют в концепции Э. Эриксона четвертой и пятой фазам личностного развития.
Главное новообразование четвертой фазы – чувство предприимчивости и эффективности, способности добиваться поставленной цели. Важнейшими ценностями здесь становятся эффективность и компетентность. В отрицательном варианте развития у ребенка появляется чувство неполноценности, которое первоначально возникает из сознания своей некомпетентности, неуспешности в решении каких-либо конкретных задач, чаще всего связанных с учением, а затем распространяется на личность в целом. В этом возрасте закладывается отношение к труду.
Пятая фаза – юность – характеризуется появлением чувства своей неповторимости, индивидуальности, непохожести на других, в отрицательном же варианте возникает диффузное, расплывчатое Я, ролевая и личностная неопределенность. Типичная черта этой фазы развития – «ролевой мораторий» (от лат. moratorium – отсрочка): диапазон выполняемых ролей расширяется, но юноша не усваивает эти роли всерьез и окончательно, а как бы пробует, примеряет их к себе. Эриксон подробно анализирует механизмы формирования самосознания, новое чувство времени, психосексуальные интересы, а также патогенные процессы и варианты развития юности.
Работы Э. Эриксона оказали и оказывают огромное влияние на всех последующих авторов, занимающихся проблемами личностного и социального развития индивида во многих странах мира. Достаточно обратиться к программной монографии Р. Бернса [19], обобщившего в рамках избранной им темы исследования Я-концепции практически все заметные и существенные результаты и данные, полученные учеными к концу семидесятых годов XX века. Р. Бернс, обсуждая проблемы личностного развития в юношеском возрасте, целиком строит свои рассуждения на основе концепции Э. Эриксона, называя ее синтезом психоанализа и социальной психологии [19, с. 176].
В более поздней обзорной работе Ф. Райса также проведен анализ подхода Э. Эриксона [111]. Но здесь он сопоставлен с когнитивным (Ж. Пиаже), психосексуальным (3. Фрейд) и социально-ролевым (Р. Селман) подходами к осмыслению юношеского возраста как этапа интенсивной социализации индивида, или процесса наращивания индивидом своей социальной компетентности. Следует отметить, что из трех упомянутых выше исследователей наибольшее внимание российских возрастных психологов XX века привлекал Ж. Пиаже (см., например, [36, 97]).
Ф. Райс показывает, что Ж. Пиаже сводит в единую формально-операционную стадию подростковый возраст, молодость, зрелость и пожилой возраст. Эти же периоды 3. Фрейд объединяет в общую для них генитальную фазу. Р. Селман так же, как Пиаже и Фрейд, объединяет все стадии развития индивида, следующие за подростковым возрастом, в единую для них стадию, завершающую процесс принятия социальных ролей. Эту стадию Селман называет фазой «принятия многосторонней и общественной перспективы» (цит. по: [111, с. 70]), т. е. окончание этапа отрочества он связывает с доминирующим влиянием на формирование социальной компетентности факторов и условий глобального средового и временного порядка. Это общество как носитель культуры и глобальный фактор времени, отражающий особенности эпохи, в которой довелось жить конкретному человеку.
Э. Эриксон, в отличие от 3. Фрейда, Ж. Пиаже, Р. Селмана, дифференцирует подростковый и юношеский возраст по особенностям личностного выбора. Поэтому его концепция более важна для нашего исследования.
Однако во всех только что упомянутых концепциях ранняя юность рассматривается как этап интенсивной социализации индивида, или процесс наращивания индивидом своей адаптивной социальной компетентности. В их основе лежит единый методологический посыл, суть которого в том, что общество, локальный и глобальный социум, временной контекст, наследственность и ряд других внешних и внутренних факторов детерминируют развитие социальной компетентности индивида. Весь этот разнородный и по-разному интерпретируемый континуум факторов и условий имеет одно общее. Он не во власти самого индивида. Индивид не может воздействовать на эти факторы. Он может их принимать как реальность, адаптироваться к этой реальности или не адаптироваться. Очевидно, что за этой методологией просматривается постулат 3. Фрейда, заметившего, что индивид волен сам выбирать лишь одно: руководствоваться в своей жизни принципом реальности, которую он может принимать или не принимать, либо руководствоваться принципом удовольствия, т. е. самообмана, заблуждения по поводу реальности [141]. Так или почти так, на наш взгляд, формируется общеметодологический посыл американской и отчасти западноевропейской психологии развития, сводящий развитие к адаптации.
Поведенческое направление американской психологии развития целесообразно рассмотреть на примере работ А. Бандуры. Один из ведущих и наиболее авторитетных современных представителей американской социальной психологии, Альберт Бандура, научное творчество которого связывается с социально-когнитивным развитием идей классического бихевиоризма [147, с. 373], считает, что дети научаются путем наблюдения за поведением других людей, подражая своим родителям. Этот процесс Бандура называет моделированием поведения, или просто моделированием [162]. Для Бандуры социализация – это позднее моделирование. (Как было показано выше, американская и западноевропейская психология развития сводят социальную компетентность к социализации.) В ходе социализации, по мнению А. Бандуры, у юноши формируются привычные модели реакций. Здесь несомненно влияние логики бихевиоризма, упрощающей реальность, однако следует отметить, что идеи Бандуры являются сегодня признанными в качестве наиболее адекватно отражающих реальные процессы социализации.