Во тьме кружится шар земной,
Залитый кровью и слезами,
Повитый смертной пеленой
И неразгаданными снами.
Мы долго шли сквозь вихрь и зной
И загрубели наши лица.
Но лег за нами мрак ночной,
Пред нами – вспыхнула Денница.
Чем ближе к утру – тем ясней;
Тем дальше сумрачные дали. —
О сонмы плачущих теней
Нечеловеческой печали!
Да в вечность ввергнется тоска
Пред солнцем правды всемогущей.
За нами – Средние века.
Пред нами – свет зари грядущей!
Горел восток – когда к великой цели
Мы против волн направили челнок.
Мы плакали, мы верили, мы пели, —
Нас не страшил «неумолимый Рок».
Для жертв толпы, тупой и озверелой,
Сплетали мы венки небесных роз,
Над тьмой веков сверкал наш парус белый,
А на корме спокойно спал Христос.
Но вот гудят бушующие сферы,
Сокрыта звезд святая красота.
И смотрим мы с тоской забытой веры
На кроткий лик уснувшего Христа.
Блаженный край, ты вновь недосягаем!
Мы встретим смерть без гимнов и цветов…
И на устах немеет скорбный зов:
«О, Господи, проснись!.. Мы погибаем!»
Люблю я солнца красоту
И музы эллинской создания.
Но поклоняюсь я Кресту,
Кресту – как символу страдания.
Что значит рознь времен и мест? —
Мы все сольемся в бесконечности;
Один – во мраке черной вечности —
Простерт над нами скорбный Крест.
Мой тайный мир – ристалище созвучий
На высотах свободной красоты.
Гудит их спор, то – властный и могучий,
То – чуть звенящий, сладостно-певучий,
То – как щиты, что бьются о щиты.
Мои мечты – лучистые виденья,
Стряхнувшие земной тяжелый прах.
Как фимиам небесного кажденья —
Они парят к вершинам возрожденья
На розовых и голубых крылах.
Моя душа – живое отраженье
О небесах тоскующей земли.
В ней – ярких звезд лучистые вторженья,
В ней – чистых жертв благие всесожженья,
В ней лавр и мирт победно расцвели.
Напрасно в безумной гордыне
Мою обвиняют мечту
За то, что всегда и поныне
Я Духа Великого чту.
Горда осененьем лазурным
Его голубого крыла,
Порывам ничтожным и бурным
Я сердце свое заперла.
Но храма высот не разрушу,
Да светочи к свету ведут!
Несу я бессмертную душу,
Ее же представлю на Суд.
Мой разум стремится к вершине
И к зову вседневного глух.
Со мною всегда и поныне
Великий и благостный Дух.
Поправших Его наказуя,
Он жив и могуч для меня.
Бессмертную душу несу я,
Как пламя святого огня!
В исканьях своих неустанная,
Душа моя – вечная странница.
Для суетных душ – чужестранная,
Для избранных Духа – избранница.
Взметнувшись, померкли в бессилии
Полночные сны и видения.
Светлы непорочные лилии
В садах моего возрождения.
Как жизни и смерти созвучие
Мне снятся пути совершенные.
Меня превозносят могучие.
Меня ненавидят презренные.
С тех пор, как ты узнал меня,
Ты весь, ты весь – иной.
Зарей небесного огня
Зажжен твой путь земной.
С тех пор с духовных глаз твоих
Упала пелена.
Ты стал душой, как вечер, тих,
Свободен – как волна.
Ты мир поэзии постиг,
Бессмертный и святой.
Ты сбросил гнет земных вериг,
Ты окрылен мечтой.
С тех пор легка твоя тоска,
Немая даль ясней.
Ты вспомнил прошлые века,
Виденья давних дней.
Все те же встречи и любовь
Во тьме былых времен. —
Познал, что мы воскреснем вновь,
Что наша жизнь есть – сон.
(Моему сыну Евгению)
Дитя мое, грядущее туманно,
Но все в тебе, от самых юных лет,
Неодолимо, властно, непрестанно
Мне говорит, что будешь ты – поэт.
Дитя мое, узка моя дорога,
Но пред тобой свободный ляжет путь.
Иди, иди в сады живого Бога
От аромата вечного вдохнуть!
Там, высоко, на девственной вершине,
Где, чуть дымясь, почили облака,
Растет цветок, нетронутый доныне,
Взыскуемый, как в прежние века.
Пусть говорят, что путь твой – путь безумных,
От вечных звезд лица не отврати.
Для пестрой лжи услад и оргий шумных
Не отступай от гордого пути.
Пусть говорят, что сны твои обманны.
Дитя мое, и жизнь, и смерть – обман.
Иди, иди в лазурные туманы!
За ним, за ним, цветком небесных стран!
Найдешь его – и узришь мир безбрежный
У ног своих! – Но помни и внемли:
Тогда, мой сын, сойдя с вершины снежной,
Неси твой дар в святую скорбь земли.
«Земля еси – и в землю отыдеши».
Знала я, что мир жесток и тесен,
Знала я, что жизнь скучна и зла.
И, плетя венки из майских песен,
Выше туч свой замок вознесла.
Здесь дышу без горечи и гнева,
Оградясь от зависти и лжи,
Я – одна, зато я – королева
И мечты мне служат – как пажи.
Сонмы снов моей покорны власти,
Лишь один, непокоренный мной,
О каком-то необъятном счастье
Мне лепечет каждою весной.
В этом сне – о, радость, о, забвенье! —
Юный смех невозвратимых лет…
Тайных струн сверкающее пенье…
Взмахи крылий… царственный рассвет!..
О, мой сон, мой лучший, мой единый,
С темной жизнью сжиться научи!
Чтоб не слышать шорох лебединый,
Чтоб забыть могучие лучи!
Все, что бренно, – гаснет быстротечно.
Догорит земное бытие.
Лишь в тебя я верю вечно, вечно,
Как душа в бессмертие свое!
Но в ответ я тихий шепот внемлю,
Шепот листьев, падающих ниц.
«Ты – земля… и возвратишься в землю…»
О, заря!.. О, крылья белых птиц!
Осенняя буря несется над морем,
Вздымая пучины с глубокого дна,
Со свистом сгибая стволы вековые
И тонкие ветви прибрежных ракит.
Не я ли блуждаю в осеннюю бурю
По диким уступам неведомых скал?
Тяжелые вздохи доносятся с моря,
Холодные брызги кропят мне чело.
Ищу я – напрасно. Все пусто, все мертво.
Зову я – мне ветер рыдает в ответ.
Есть радость для сердца, для взора – улыбка,
Но души – как звезды от звезд – далеки.
О, Боже, создавший и небо, и землю,
И гордую силу свободных стихий!
Зачем мы так слабы, зачем одиноки
Пред мраком безвестным грядущего дня?
Что можем мы в своем бессилии?
Чья грусть больнее и безмернее?
Мы насаждали мирт и лилии —
И возросли… волчцы и терние.
Не нам святые откровения,
Не нам владеть великой властию.
В любовь мы верили, как в гения, —
И предавались … любострастию.
Не нам уйти от мира ложного,
Стремиться к счастью возрожденному.
Мы ожидали невозможного —
И поклонились … обыденному.
Мне ненавистен красный цвет,
За то, что проклят он.
В нем – преступленья долгих лет,
В нем – казнь былых времен.
В нем – блеск дымящихся гвоздей
И палачей наряд.
В нем – пытка, вымысел людей,
Пред коим бледен ад.
В нем – звуки труб, венцы побед,
Мечи – из рода в род…
И кровь, текущая вослед,
Что к Богу вопиет!
(Памяти дорогой сестры Ольги Р.)
Ты была безропотно-покорна,
Ты умела верить и любить.
Дни твои – жемчужин белых зерна,
Низанных на золотую нить.
Ты была нетронутой и ясной,
Как душа хрустальная твоя.
Вечный мир душе твоей прекрасной,
Отстрадавшей муки бытия.
В светлый рай, в блаженное веселье
Пред тобой откроются врата, —
Да войдешь в бесценном ожерелье,
Как свеча пасхальная чиста.
Я сплю, я сплю – не умерла —
В гробу из чистого стекла,
В венках из белых, белых роз,
Под шепот кленов и берез.
Свежи цветы моих венков;
Красив и светел мой покров;
Сквозь тень полузакрытых вежд
Я вижу блеск моих одежд.
Я вижу море, вижу лес,
Закат пылающих небес
И яркий серп златой луны,
Струящей сказочные сны.
На мне заклятия печать,
Чтоб мне не думать, не желать,
Забыть, не знать, что где-то есть
Борьба и жизнь, вражда и месть.
Легко дышать в гробу моем.
Проходит сказкой день за днем.
Всегда полны, всегда ясны
Мои пленительные сны.
И вижу я в мечтах своих —
Спешит прекрасный мой Жених
В одежде странника святой,
С певучей арфой золотой,
В сиянье бледном вкруг чела,
С крылами, черными, как мгла.
Вот Он простер благую длань, —
Вот властно молвил мне: «Восстань!»
Так жажду я, так верю я
И жду разгадки бытия —
В венках из белых, белых роз,
Под шепот кленов и берез.
Вокруг – покой и тишина,
Я сплю, я мыслю, я – одна.
На шум ветвей, на щебет птиц
Не дрогнет взмах моих ресниц.
Дремотный гул пчелы лесной
Устало вьется надо мной,
Да где-то бьет, поет вода,
Журчит, звенит: «всегда, всегда!»
На жизнь и вечность полюбя,
Пройдя пустыни ожидания,
Я отдала тебе себя —
На все блаженства и страдания.
В холодном сумраке разлук
И в краткой радости общения —
Чем больше жертв, чем больше мук,
Тем выше подвиг отречения.
Дымящий жертвенник погас.
Огня мы жаждали нетленного. —
И некий Дух коснулся нас,
Как дуновенье Совершенного.
Люблю тебя со всем мучением
Всеискупающей любви! —
С самозабвеньем, с отречением…
Поверь, пойми, благослови.
Не отступала, не роптала я,
Что смерти страх, Что жизни гнет?
Люблю! – пока душа усталая
Огнем любви не изойдет.
Мой далекий, мой близкий, ты вызвал меня
Из томленья обычного дня.
И зову я, тоскуя в безвестной тиши:
Мой далекий, мой близкий, спеши!
Ты влечешь к высотам незакатных огней,
Где желанья властней и больней,
Где расправлены крылья бессмертной души,
Мой далекий, мой близкий, спеши!
Каждый день, каждый час, разлучающий нас,
Это – луч, что без света угас,
Это – мертвая зыбь, где молчат камыши…
Мой далекий, мой близкий, спеши!
Нет без тебя мне в жизни счастья:
Ни в бледных снах любви иной,
Ни в упоенье самовластья,
Ни в чем – когда ты не со мной.
Устало дремлет вдохновенье.
Тяжел и скучен путь земной.
Где отдых мой, мое забвенье,
Где жизнь, когда ты не со мной?
Ты – мой свет вечерний,
Ты – мой свет прекрасный,
Тихое светило
Гаснущего дня.
Алый цвет меж терний,
Говор струй согласный,
Все, что есть и было
В жизни для меня.
Ты – со мной; – чаруя
Радостью живою,
В рощах белых лилий
Тонет путь земной.
Без тебя – замру я
Скошенной травою,
Ласточкой без крылий,
Порванной струной.
С кем пойду на битву,
Если, черной тучей,
Грозный и безгласный
Встанет мрак ночной?
И творю молитву:
«Подожди, могучий,
О, мой свет прекрасный,
Догори – со мной!»
Будто сон, – но несбыточней сна,
Как мечта, – но блаженней мечты,
Величаво проходит она
В ореоле святой красоты.
Вся из снега она создана,
Вся – из пламени вешних лучей.
Никогда не помедлит она,
Не была и не будет ничьей.
И лишь в смертный единственный час
Мы усталую душу сольем
С той, что вечно сияла для нас
Белым снегом и чистым огнем.
(Моему сыну Измаилу)
Тяжко дышится в пустыне,
Рдеет солнце – гневный царь.
Плачет, плачет мать о сыне,
Стонет смуглая Агарь:
«Угасают все надежды,
Ангел жизни отступил.
Ты лежишь, закрывши вежды,
Бедный сын мой Измаил!
На чело от муки жгучей
Пали смертные цвета.
Кудри сбились темной тучей,
Запеклись твои уста.
Не пролил на нас Предвечный
От щедроты Своея.
Здесь, в пустыне бесконечной,
Мы погибнем – ты и я!»
Но услышал вопль о сыне
Тот, Кто славен и могуч.
И, журча, забил в пустыне
Чистых вод гремящий ключ.
Та же скорбь мечтой унылой
Душу мучает мою.
Ты возжаждешь, сын мой милый, —
Чем тебя я напою?
Труден путь к святой отчизне,
Где найду небесных сил?
Мы одни в пустыне жизни,
Бедный сын мой Измаил!
Низойдет ли дух могучий
С лучезарною главой —
Да обрящешь в полдень жгучий
Светлый ключ воды живой?
С высот неразгаданных
Небес заповеданных
Слетают к нам ангелы – вестники дня.
Одеждами белыми
И белыми крыльями
Сверкают в туманах лазурного месяца,
В холодных волнах голубого огня.
Порой предрассветною,
Сквозь сон отлетающий,
Мы слышим неясно таинственный хор.
То гимн мирозданию
Поют небожители,
Поют на вершинах, снегами блистающих,
На склонах во мгле утопающих гор.
Но меркнет сияние
Лазурного месяца,
Провидят вершины рожденье зари —
И, снегом венчанные,
Осыпались розами.
Не отблеском мертвым – но златом и пурпуром
Зажглись недоступные их алтари.
И взреяли ангелы —
Небесные вестники —
К широким пустыням родной высоты.
Жемчужные, алые
И желто-лиловые
По горным хребтам и уступам яснеющим
Роняли они, улетая, цветы.
Злится и вьюгами сыплет Январь,
Белой короной увенчанный царь.
Сердце сжимает неведомый страх:
Ходит ли солнце еще в небесах?
Птицы замерзшие падают в снег.
Слышен оленя ускоренный бег.
В северном небе играют огни,
Вечную жизнь возвещают они.
Жалкие гномы от стужи дрожат,
Делят в пещере отысканный клад:
«За два рубина отдай мне алмаз».
«Как бы не так! Променяю как раз!»
Жарко натоплен ликующий ад.
Черные слуги владыке кадят.
Свиток несет раболепный синклит.
В свиток паденья владыка глядит.
Много прибавилось в свитке имен,
Славит немолчно его легион.
В визге и грохоте слышно одно:
«Славен и славен еси, Сатано!»
Жалкие гномы готовятся в бой,
Клад им нельзя поделить меж собой.
Камни-рубины так ярко горят.
Светит в рубинах ликующий ад.
Ангелы Божии в небе парят.
Славят Того, Кто бессмертен и свят.
Небо открылось и в звездную высь
С гимном победным они вознеслись.
С кликом «Осанна!» взлетел хоровод,
Кликом «Осанна!» потряс небосвод.
Души спасенных услышали клик, —
Ужас восторга постигли на миг!
Пара комочков лежит на снегу:
Клад дорогой не достался врагу!
Жалкие гномы в аду не нужны;
Им ли откроются райские сны?
Цвела вечерняя заря.
Струи коралл и янтаря
В волнах рябил зефир,
Когда приплыл в наш скучный мир
Волшебник юный Джан-Агир,
Прекрасный Джан-Агир.
В одежде, шитой серебром,
Под злато-пурпурным шатром
Он в легком плыл челне.
И под искусною рукой
В аккордах арфы гул морской
Роптал, как в знойном сне.
На скучный мир, на тесный мир
Взглянул волшебник Джан-Агир,
Взглянул он – и запел.
И чары звуков понеслись
В морскую ширь, в немую высь,
В тоскующий предел:
«Зовет волна, поет волна
О чудесах морского дна.
Как жизнь, как юность, как весна,
Пропев, замрет она.
Так я зову, так я пою
О чудесах в моем краю.
Тебя зову, тебе пою,
Приди на песнь мою.
Спеши! Зайдет твоя звезда.
В заботе дня уйдут года.
Найдешь ли мир? – Быть может, да.
Блаженство? Никогда.
Но я – взамен за жизнь твою —
Блаженный сон тебе даю,
Блаженный сон в земном раю.
Приди на песнь мою».
Так пел волшебник Джан-Агир.
И сонмы дев, забыв весь мир,
Пошли за ним толпой.
И все, рыдая и стеня,
Взывали с трепетом: «Меня!
Меня возьми с собой!»
И только тихая одна
Прошла, безмолвна и ясна,
И не подняв чела.
Сквозь дикий стон безумных дев,
Сквозь страсти огненный напев —
Она, как вздох, прошла.
Погасли отблески зари,
Дробя коралл и янтари
На глыбах мертвых скал.
В свой дальний мир, в свой знойный мир
Уплыл волшебник Джан-Агир —
И след его пропал.
Она же, чистая, спала, —
Душой свободна и светла
В неведенье греха.
И сны беззвучные над ней
Взвивали рой немых теней, —
Она была… глуха.
С музыкой и пением мчатся Вихри злые,
Мчат их кони быстрые, кони удалые, —
Пыль вздымают облаком, пляшут в поле чистом,
Наполняют темный лес гиканьем и свистом.
Разойдутся вольные – и пойдут забавы:
Солнце в тучи спрячется, наземь лягут травы.
А по степи стон стоит, волны веют в море!..
Сладко ли, могучие, веять на просторе?
Вдруг затихли грозные… Сердце, не дремли ты!
В тишине томительной злые чары скрыты.
Слышишь, струны звонкие дрогнули, играя:
«Оглянись, желанная! Оглянись, любая!..»
Будто колокольчики – плачет звон гитары,
В тонкие бубенчики манят злые чары.
Оглянуться хочется – но дрожат колени.
Все темнеет на небе. Все густеют тени.
И молитву краткую я прочла несмело,
Страшных слов заклятия вспомнить не успела,
Не успела, – глянула, обернулась… Что же?
Чуть качаясь, зыблется золотое ложе.
Алый полог шелковый, кисти парчевые,
На подушках вышиты птицы – как живые…
Перьями павлиньими веют опахала:
«Отдохни, желанная, если ты устала!»
Тихо нега сладкая сердце затомила.
Закурились в воздухе дымные кадила.
Рыщут струны звонкие, выпевают ясно:
«Не гляди, желанная, – ты во сне прекрасна!»
Не стерпела – глянула… Кровь захолодела!..
Волчьи зубы скалятся… когти режут тело!..
Отступись, чудовище!!.. Сгинуло – пропало.
Стонут Вихри Черные, – все им воли мало!
Есть кольцо у меня – Изумруд и Рубин
В сочетании странном горят.
Смотрят в очи мои Изумруд и Рубин, —
Мне понятен колдующий взгляд.
«Избери одного, – он твердит, – пусть один
Будет дум господин, будет грез властелин,
В царстве сна, где мечтанья царят».
Вещим оком глядит на меня Изумруд,
Зеленея морской глубиной:
«Хорошо в глубине, где Сирены поют,
Хочешь слиться зеленой волной?
В тихом сумраке трепет души затая,
О царица жемчужин, Джемали моя,
Утомленная сказкой земной?»
Но я слышу призыв: над прохладой пучин
Будто дышит полуденный зной:
«Я – Рубин! Я – кровавый земли властелин.
Я прожгу твой покой ледяной!
Дам все пламя, всю боль, все огни бытия,
О царица Востока, Джемали моя,
Пресыщенная сказкой земной!»
Великий Маг стоял на львиных шкурах,
Весь пламенем заката озаренный,
Одетый пышно в пурпур и виссон;
На голове священная тиара,
Златой убор египетских царей,
Венчала смоль и серебро кудрей;
Гирлянды лавра, царственно спадая
С могучих плеч, спускались до земли;
В руке его блистал, как луч полдневный,
Магический несокрушимый жезл;
А на руке, как символ высшей власти,
Горел огнями перстень Соломона,
Алел рубин в оправе золотой.
Над ним легко, из перьев ястребиных,
Незримою вращаемы рукой,
По воздуху качались опахала.
Так он стоял. И жертвенник пред ним
Струил благоуханье киннамона
И ладана, и красного сандала.
Так он стоял, – служителем добра,
Пред алтарем всерадостного Солнца, —
И светел был, и дивен лик его!
Но в час, когда слабеет дня влиянье,
К нему вошла я жрицею Луны,
Как дым мое белело одеянье…
Был бледен лик… Шаги – едва слышны.
Тройной змеей сверкало ожерелье:
Все – лунный камень, жемчуг и алмаз.
Я принесла ему на новоселье
Земную грусть, небесное веселье, —
Полынь и дрок, расцветшие для нас.
Благоуханьем сладостным алоэ
Его мечты я властно вознесла
В мой мир, где слито доброе и злое,
Где вечно-сущим кажется былое —
Вне времени, как вне добра и зла.
Открыв чела жемчужное убранство,
Я подняла туманную фату,
В моих очах нашел он постоянство,
В улыбке – вечность, в мыслях – чистоту.
И вот, запели арфы в отдаленье,
Как будто сильф провеял по струнам.
Двух гордых душ – желанье и томленье,
Двух чуждых сил – воззванье и стремленье
Слились в один бессмертный фимиам.
И гимны Солнцу были позабыты…
О, свет неверный! Женственные сны!
К нему вошла я жрицею Таниты —
И он познал могущество Луны.
В багряных лучах заходящего дня,
Под небом пустыни – мы были вдвоем.
Король мой уснул на груди у меня.
Уснул он на сердце моем.
Лепечет источник: «Приди, подойди!
Водою живою тебя напою». —
– «Король мой уснул у меня на груди, —
Он вверил мне душу свою».
Смоковница шепчет, вершину склоня:
«Вот плод мой душистый. Возьми и сорви».
– «Король мой уснул на груди у меня, —
Он дремлет под сенью любви».
Спешат караваны: «Беги, уходи!
Несется самум!.. Ты погибнешь в песках». —
«Король мой уснул у меня на груди, —
Поверю ли в гибель и страх?»
Исчезли миражи, распались, как дым,
Вечернее небо горит впереди.
Король мой! Ты нежно, ты свято храним.
Ты дремлешь на верной груди.
Был труден путь. Был зноен день.
До полдня длилось восхождение,
И вот, обещанная тень
Пред нами встала, как видение.
И мы вошли в нагорный сад,
Где, разрастаясь в изобилии,
Жасмины пряные кадят,
Меж роз и мирт сияют лилии.
Врата златые заперты,
Нам сладко млеть в благоухании.
Под нами – травы и цветы,
Над нами – лавры и латании.
Но полдень пышет здесь огнем, —
В саду, повиснувшем над бездною,
Богиня властная есть в нем, —
Земной кумир – с короной звездною.
Мы служим ей, как божеству,
Несем ей гимны и каждения
В горячих снах и наяву —
В стихийных бурях наслаждения.
Мы ей поем, мы ей кадим,
Светло-блаженные, как гении.
И наши души, будто дым,
Исходят в медленном томлении.
Мы служим ей – как божеству.
Нам снятся жуткие видения.
И львы, желтея сквозь листву,
Лежат на страже пробуждения.
Снилось мне – мы жили в старом доме,
Тишина царила в гулких залах.
По стенам висели в ряд портреты
И смотрели острыми глазами.
В старой спальне – старое убранство,
Все с гербами, в темных, строгих тонах.
Посредине – ложе с балдахином.
Между двух зеркал оно стояло,
Повторяясь ими бесконечно.
Но когда являлся мой любимый —
Волшебством здесь все преображалось.
Колебались ткани занавесок,
Зацветали затканные розы —
И со стен суровые портреты
На меня приветливей смотрели.
Между ними был один старинный
На заклятом дереве портретик, —
Черный, злой, горбатый человечек:
Дикий профиль, волосы щетиной,
Рот широкий с волчьими зубами.
Страшных снов таинственный гадатель,
Черных дней зловещий прорицатель,
Он висел в моей опочивальне
Прямо, прямо против изголовья.
Обладал одним он странным свойством:
Если в доме было все спокойно,
Если друг ко мне был благосклонен, —
Злой горбун угрюмо хмурил брови.
Если ж небо жизни омрачалось,
Если в доме грусть была иль горе,
Или милый на меня сердился, —
Злой горбун зиял улыбкой страшной.
Снилось мне, что раз, проснувшись утром,
Чувствую, что сердце тихо ноет.
Я спешу к волшебному портрету,
Подхожу, смотрю, – горбун смеется…
Сердце сжалось. Кровь захолодела.
Вспоминать я стала день вчерашний,
Не случилось ли какое горе,
Или я пред другом провинилась? —
Ничего припомнить не могу я,
Только сердце бьется все больнее.
Подошла я к зеркалу двойному
Расчесать каштановые косы.
Вижу – лик мой в зеркале белеет
Молодой и нежной красотою.
И в душе я гордо усмехнулась.
И в душе воскресли все надежды!
Молода еще я и прекрасна.
Мы еще поборемся, любимый!
Я оделась в легкие одежды,
В белый цвет, как любит мой любимый,
И спешу по лестнице заветной,
Что ведет в его опочивальню.
Я спешу и вижу – мне навстречу
Вся в слезах бежит моя служанка, —
На три дня уехал повелитель,
Ждать его велел не засыпая.
Как змея холодная и злая,
Жажда смерти в сердце шевельнулась,
Но любовь посеяла надежду:
Как-нибудь три дня переживу я,
Как-нибудь перенесу разлуку.
Я ждала его три долгих ночи.
Три зари я без него встречала.
К вечеру на третий день уснула.
Вдруг, сквозь сон, послышались мне стуки,
Стуки, шумы, звоны, разговоры,
Голос друга, смех его веселый…
Я проснулась, – звуки отзвучали…
Голоса угасли в отдаленье…
Где-то дверь захлопнулась… Все стихло.
Я – к портрету. Он опять смеется.
Злой горбун оскалил волчьи зубы.
Я зову, – бежит моя служанка,
Говорю: «Подай мои наряды.
Принеси запястья, ожерелья,
Шелк и бархат, жемчуг и алмазы,
Я хочу одеться королевой,
Потому что мой король вернулся!»
«Госпожа, – лепечет мне служанка, —
Не один вернулся повелитель,
Не один – с чужой нарядной дамой.
И портрет ее велел повесить
Над твоею брачною постелью».
(В нашем доме был такой обычай:
Кто бы ни был новый посетитель, —
Вмиг лицо его изображалось
На доске волшебной против входа.)
Обернулась я и вижу – точно,
Над моим висит он изголовьем.
Подошла я с трепетом к портрету,
Подошла, взглянула – изумилась.
Вместо глаз – две круглые гляделки,
Грубый нос и брови – как колеса,
Толстых губ нахальная улыбка
С добродушно-глупым выраженьем.
О, когда б она была прекрасна, —
Я б изныла ревностью бессильной!
Но взглянув на эту, – почему-то
Умереть я снова захотела…
До зари очей я не смыкала.
Рано утром, слышу, под окошком,
Чей-то голос, женский и визгливый,
Говорит кому-то: «До свиданья».
Я – к окну. И вижу – наши кони;
Вороной и белая лошадка,
Будто день и ночь, впряглись в карету,
А в карету входит незнакомка.
Круглыми, как бусины, глазами
Смотрит вверх, коротенькой рукою
Поцелуй кому-то посылает
И твердит: «До скорого свиданья!»
В третий раз я смерти пожелала.
О, когда б уснуть и не проснуться!
Как-то скоро день сменился ночью,
Будто вовсе дня и не бывало,
Загорелись свечи и лампады,
Злой горбун широко скалит зубы.
Я оделась в черный-черный бархат,
В знак печали косы распустила,
В черный флер закуталась и вышла.
Я должна увидеть дорогого,
Иль от боли сердце разорвется!
Я иду по залам одиноким.
В зеркалах мелькаю бледным ликом.
Тень моя колеблется за мною,
Бесконечно длится анфилада.
По стенам висят пустые рамы,
В рамах нет ни дам, ни кавалеров.
Длинный стол мне заступил дорогу…
Не дойти мне, видно, к дорогому!
За столом сидят, болтают гости,
Лица их так странно мне знакомы:
Слева те, что числятся живыми,
Справа те, что числятся в умерших.
Как пройти мне: слева или справа?
Не хочу к живым! С живыми скучно.
Разговоры заведут, расспросы,
Заглянут в мою больную душу,
Захотят узнать, чтo в ней сокрыто,
Чтo и мне самой еще неясно.
Лучше – к мертвым. С мертвыми – отрадней.
Ничего им от меня не надо.
Лики их торжественно-бесстрастны,
Голоса – таинственно-беззвучны.
И пошла я смело и спокойно,
Длинный стол направо обогнула.
Тихо-тихо мертвые сидели,
Тихо вслед мне что-то зашептали.
Я бегу по лестнице заветной,
Подо мной поют, гудят ступени,
Каждая звучит особой нотой.
Выше, выше… будто я ступаю
По струнам певучего органа.
Подо мной поют, гудят ступени
О блаженном мщенье всепрощенья,
А в душе – бушующее море!
Жизнь и смерть слились в единый трепет!
О мой друг, тебя ли я увижу?
Не в мечтах, не призраком, не в сказке?
Если есть такое счастье в мире, —
Наша жизнь – прекрасней сновиденья!
Но дрожат, колеблются ступени,
Между ними – черные провалы,
А в провалах – бездна… Мрачной тенью
Злой горбун вдруг вырос предо мною.
Он растет – и рост его ужасен.
Он взмахнул гигантскими руками.
Знаю, знаю, – надо мне проснуться,
Чтоб не пасть в зияющую бездну!.
Поздно! Сном я больше не владею.
Страшный сон моей владеет волей.
Надо мною – хохот привиденья,
Подо мной – бездонное пространство.
Обрываюсь. Падаю. «Любимый!
За тебя!»… Лечу и – просыпаюсь.
Нет такой волшебной, странной сказки,
Чтоб могла сравниться с правдой жизни.
В странных снах – таятся тайны духа,
В тайнах духа – скрыто откровенье.
Жгут сегодня много; площадь вся в огне.
Я домой вернулась. Что-то жутко мне.
В комнату вошла я. Стала. Замерла.
Утром – люди были, а теперь – зола!
Жгли их до заката медленным огнем.
Помяни их, Боже, в царствии Твоем!
Кто меня окликнул?! Окна отперты,
Пахнут где-то близко летние цветы.
Вижу, пол усыпан лепестками роз.
Ветер предвечерний их в окно принес.
Ты ошибся, ветер, сбился ты с пути.
Мне цветов не надо. Дальше отлети.
Не дыши так жарко вихрями пустынь.
Я тебя не знаю. Сгинь! Аминь! Аминь!
Бродит инквизитор под моим окном,
Он заметит розы на полу моем.
Скажет: «Это – чары! Это – колдовство!»
И возжаждет крови сердца моего…
Боже, если вечным Ты казнишь огнем, —
Вспомни о невинных в царствии Твоем!
– Раз с отцом гуляла я,
Жарким полднем, в поле.
Злобой ныла грудь моя
И тоской по воле.
«Скучно сердцу моему
В солнце и лазури.
Хочешь, вихрь я подниму?
Мне подвластны бури.
Обещаю, не шутя,
Быть одной в ответе».
Улыбнулся он: «Дитя!
Чар не знают дети».
Чист небесный океан,
Но звучат призывы.
Солнце спряталось в туман.
Притаились нивы.
Крепнет, крепнет сила чар.
Вихри пробежали.
Закурился легкий пар
В потемневшей дали.
Как могучий, черный щит,
По краям – из злата,
Туча грозная летит,
Пламенем объята.
Чуть губами шевеля
Я шепчу: «Готово!»
Грянул гром. Дрожит земля.
Я сдержала слово!
Я чашу выпила до дна
Бесовского напитка.
Мне ночь последняя дана —
А завтра будет пытка.
Со мной и други, и враги, —
Сравняла всех темница.
«Ведь ты сильна. О, помоги!»
Их умоляют лица.
Да, я – сильна! Сюда! Ко мне,
Неимущие лика…
И вот, – летят, в дыму, в огне,
Хохочут, стонут дико.
Грядет во славе Сатана,
Грядет со свитой многой.
Над ним – двурогая луна
И венчик шестирогий.
«Я – вам отец! – Он возопил. —
Кто здесь боится муки?
Да примет знак Великих сил
На грудь, чело и руки.
Подобен камню будет тот,
Кто носит стигмат ада.
Он под бичами запоет.
Огонь – ему услада.
Аминь! Крепка моя печать, —
Да слабый закалится!»
Кто смеет здесь чего-то ждать?!
Рыдать?.. Взывать?.. Молиться?!!
Сегодня я – под властью «черной птицы»,
Она гнездо в груди моей свила.
Мне блещут чьи-то яркие зеницы,
Багровая в глазах клубится мгла.
Сегодня я – во власти злых влияний,
Я – в зареве угаснувших скорбей.
Мой лютый враг, утих ли гнев твой ранний?
Я жду тебя. Приди, сразись, убей!
Единственный, кого могу призвать я,
Не подходи. – Душа твоя светла.
В моей душе – лишь вопли и проклятья,
Затем, что я во власти Духа Зла!
Великий Маг, властитель душ влюбленных,
Простер свой жезл чудесный надо мной.
Усталых вежд очей моих бессонных,
Груди, горящей жаждой неземной,
И жарких уст, без пламени сожженных,
Коснулся властно скипетр золотой;
Он был обвит спиралью змей сплетенных,
Он заклинал змеиною четой!
И с этих пор бессильны – грозный Гений
Нежданных встреч и Демон Обольщений,
Сны бытия – все глуше, все немей.
И с этих пор – хочу ль отдаться чуду,
Хочу ль восстать – но всюду, всюду, всюду
Я вижу знак из двух сплетенных змей!
Сегодня отдых сердцу дам,
Пойду молиться в Божий храм, —
Ниспала с глаз завеса.
Сегодня отдых сердцу дам,
Да вновь предамся Небесам,
Да отрекусь от Беса.
Семь ступеней ведут во храм.
Органа вздохи слышны там.
В душе моей тревога.
Всхожу на пятую ступень —
И вижу дьявольскую тень
У Божьего порога.
Смеются дьявола уста.
Он шепчет мне… О, я не та!
Не внемлю – отвернулась.
Но на бесовские слова
Я про себя, едва-едва,
Чуть зримо – улыбнулась.
Исчез. По гулким ступеням
Спешу, стучусь – но заперт храм,
И лики смотрят строго.
И глас раздался надо мной:
«Пересмехнувшись с Сатаной,
Пойдешь ли славить Бога?
Открыт широко Божий храм
Всем покаяньям и слезам,
Кто плачет – тот надейся.
Но ты, чей смехом был ответ,
Ступай. Тебе здесь места нет.
Ты – смейся! Смейся! Смейся!»
Да не преступит вражеская сила
Заветный круг предела моего —
Я на пороге знак изобразила, —
Ему же имя: Мудрых Торжество.
Я начертала странные названья
Зверей и птиц на древних языках,
Да будут здесь Могущества и Знанья,
Да отлетят Неверие и Страх.
И вот – лежу – без воли и тревоги,
С застывшим взором, мертвенно-бледна.
Чу, – шорох, стук!.. Но, вижу, – на пороге
Зажглись в ответ златые письмена!
На лугу, где звонко бьет источник чистый
Светлою волною, радостной, как день,
Я нашла ягненка с шерстью серебристой…
Между ним и мною тихо встала Тень.
Шепчет, нож тяжелый мне влагая в руки:
«Пред тобою жертва, – жертву заколи.
Не создай кумира из бессильной муки,
В ней отрава мира, в ней печаль земли.
Вырастет из крови пышное растенье,
На стебле колючем красные цветы.
Первый – дерзновенье, а другой – забвенье,
Третий – опьяненье. Их познаешь ты!»
– Знаю, Темный, знаю, – кротостью блаженной
Никогда не билось сердце у меня.
Но в душе есть жажда правды совершенной,
Есть святое пламя звездного огня.
Знаю, Темный, – в каждом дремлет сила злая,
Зверь, непостижимый воле и уму.
Зверя клятвой вечной крепко заперла я,
Тайный ключ вручила Богу моему.
Верю, верю, Боже, – избранным Тобою
Ты удержишь руку от греха и зла! —
И пошла я смело новою тропою,
И отраву мира в сердце понесла.
«Он отступил с ропотом —
и вместе с ним бежали тени ночи»
«Отойди от меня, – я сказала Ему, —
Ты – низвергнутый в вечную тьму.
Отойди… Я иду по иному пути,
Я хочу совершенство найти».
Сжал Он руку мою. Он о перстне шептал:
«Тайну клятв закрепляет металл».
Но забытое слово истерлось давно;
Договор воскресить не дано.
Край одежды моей Он схватил и грозил
Легионом карающих Сил.
Но два белых меня осеняли крыла, —
Я под дивной защитой была.
И от века возлюбленный принял Он лик,
И склонился, и нежно приник.
Тихо имя мое повторял – и оно
Истомляло, журча, – как вино.
Но очами, узревшими благостный свет,
На Него я взглянула в ответ.
И восставший на свет – отступил от меня,
Как туман – от дыхания дня.
«Воздвигла я алтарь в душе моей.
Светильник в нем – семь радуги огней.
Но кто войдет в украшенный мой храм?
Кому расцвет души моей отдам?
Да будет он – увенчанным челом —
Прекраснее, чем был Авессалом!
Да будет сердцем, тихим – как заря,
Светлей Давида, кроткого царя!
Да мудростью и славой будет он
Стократ мудрей, славней, – чем Соломон!
Ему расцвет души моей отдам.
Пред ним возжгу мой чистый фимиам».
И глас провеял, благостен и тих:
«На небесах – предвечный твой Жених!
Он даст тебе венец нетленных роз.
Он весь – любовь. Его зовут – Христос».
Под тенью меж колоннами, ведущими во храм,
Уснула Дева чистая, сжигая фимиам.
Мечты Ее безгрешные небесный сон повил:
Пред Нею вестник радости – Архангел Гавриил.
От риз Его сияние, какого в мире нет.
Он держит красной лилии благоуханный цвет.
Он к Спящей наклоняется на сон ее взглянуть
И шепчет: «Благодатная, благословенна будь!»
И сонмы светлых ангелов, и тьмы бесплотных сил,
Склоняясь над Пречистою, парят в дыму кадил.
И каждый символ-лилию роняет Ей на грудь,
И каждый вторит радостно: «Благословенна будь!»
В высоком небе
Горят огни,
О счастье вечном
Поют они.
Зовет немолчно
Их стройный клир
К чертогу света
На брачный пир,
Где песней звездной
Гремит напев,
Где слышны гимны
Блаженных дев.
И хор небесный
Во мне зажег
Святую веру
В святой чертог.
Есть в небе сад невянущий
Для детских душ, для радостных,
Земною тьмой нетронутых,
Земных страстей не знающих.
Цветут там, распускаются,
Все лилии душистые,
Все алые тюльпанчики
Да гиацинты синие.
Над ними с тихой музыкой
Порхают чудо-бабочки:
Крыло одно – лазурное,
Другое – золотистое.
Поют они на лилиях
Серебряные песенки,
На розовых тюльпанчиках
Переливают радугой.
И дети светлоликие —
В цветах благоухающих
Заводят игры детские,
Смеются смехом ангельским.
Все – в белых одеяниях
С жемчужным опоясаньем.
У каждого над лобиком
Лучистый венчик светится.
Для них цветы небесные
На небе распускаются,
Поют им чудо-бабочки
Серебряные песенки.
Для них в саду заоблачном
Блаженства незакатные, —
Для детских душ, невинных душ,
Земных страстей не знающих.
ХОР МАЛЬЧИКОВ:
На небе ясном
В раю прекрасном
Веселья много средь райских кущей!
Там в вечном свете
Играют дети
Там бьет источник – всегда поющий!
ХОР ДЕВОЧЕК:
На небе ясном
В раю прекрасном
Светлы, как солнце, забавы наши.
В лугах из света,
Где дышит лето,
Где роз и лилий не блекнут чаши!
ХОР БЛАЖЕННЫХ:
На небе ясном
В раю прекрасном
Повсюду радость и ликованья!
В садах тенистых,
В усладах чистых
Ни слез, ни скорби, ни воздыханья!
ХОР АНГЕЛОВ:
На небе ясном
В раю прекрасном
Так полно счастье, так бесконечно!
Так много, много
В раю у Бога
Блаженств нежданных – но сущих вечно.
Содержание «In nomine Domini» заимствовано мной из действительного судебного процесса (1610–1611 гг.). Знаменитое дело аббата Louis Gauffridi привлекало внимание многих писателей (Michelet, Figuier, Levi, Baissac, Lecanu), причем все они черпали свои сведения по этому предмету из одного существующего источника – записок инквизитора Михаэлиса, изданных в XVII веке под названием «Histoire admirable de la possesion et conversion d une penitente seduite par un magicien», Lyon 1614.
Этим же единственным источником воспользовалась и я для создания моей драмы.
М. Лохвицкая.
Монахини-урсулинки:
МАДЛЕН ДЕ ЛЯ ПАЛЮД, 19-ти лет
ЛУИЗА КАПЕЛЬ, 29-ти лет
ЛУИ ГОФРИДИ
ОТЕЦ РОМИЛЬОН – настоятель монастыря Св. Урсулы в Эксе.
МАТЬ КАССАНДРА – игуменья
СЕСТРА КАТЕРИНА – старейшая урсулинка
СЕСТРА МАРТА
СЕСТРА МАРГАРИТА
Инквизиторы:
БРАТ МИХАЭЛИС
БРАТ ФРАНЦИСК
БРАТ ПАСКАЛИС
БРАТ АНТОНИЙ
СТАРЫЙ ИНКВИЗИТОР
Капуцины:
1-Й
2-Й
3-Й
МОНАХ-ФРАНЦИСКАНЕЦ
ГУГЕНОТ
ДОКТОР
ВИКТОРИЯ ДЕ КУРБЬЕ – горожанка
1-Й МАЛЬЧИК-ПЕВЧИЙ
2-Й МАЛЬЧИК-ПЕВЧИЙ
Пилигримы:
1-Й
2-Й
3-Й
4-Й
СТАРИК
ЖАКО
КРЕСТЬЯНКА С ДОЧЕРЬЮ
ТЮРЕМЩИК
Монахи и монахини различных орденов, крестьяне, крестьянки, пилигримы, монастырские слуги и проч. Действие происходит в нач. XVII в. во Франции, частью в г. Эксе, частью в S-te Baume.
Монастырь Св. Урсулы в Эксе. Монастырский двор, обнесенный высокой стеной. Крытая галерея с колоннадами, ведущая ко входу в монастырь. В галерее монахини вышивают большой ковер, сидя на низеньких табуретах и стоя на коленях. Мать Кассандра на высоком стуле медленно работает иглой, внимательно следя за девушками. Из монастыря доносится гул органа, играющего «Ave Maria».
МАТЬ КАССАНДРА (продолжая начатую беседу)
Мария-Дева – выше всех созданий,
Когда-либо ходивших по земле.
Она чиста, светла и так прекрасна,
Что демоны готовы претерпеть
Тьму горших мук, когда б такой ценою
Могли они хоть раз Ее узреть.
Она полна такого совершенства,
Что нет у Бога Ангела в раю,
Архангела, ни даже Серафима,
Который бы дерзнул сравниться с Ней!
Вот идеал, к которому стремиться
Вы все должны.
ВСЕ МОНАХИНИ
Да, мать Кассандра, да!
1-Я МОНАХИНЯ (тихо)
Как будто солнце утром проглянуло.
Не пустят нас сегодня погулять?
2-Я МОНАХИНЯ
Нет, к празднику окончить всю работу
Велела мать Кассандра.
1-Я МОНАХИНЯ
Не могу.
Я так устала. Ломит грудь и руки.
Ах, если б хоть немного погулять!
2-Я МОНАХИНЯ
Лентяйка!
1-Я МОНАХИНЯ
Нет, я дома не ленилась,
Работала, как следует; но здесь
Не в силах я; гнетет меня сознанье,
Что, кончив это, – снова мы начнем,
Без роздыха, другое рукоделье,
И так всю жизнь, всю молодость. Тоска!
2-Я МОНАХИНЯ
Но это все ведь суетные мысли,
Греховные?
1-Я МОНАХИНЯ
То – не моя вина.
Не я звала их, – сами народились.
2-Я МОНАХИНЯ
А ты молись и беса отгоняй.
3-Я МОНАХИНЯ
Вас мать Кассандра слышит.
1-Я МОНАХИНЯ
Да? Так что же?
Мне все равно, – пусть слышит.
2-Я МОНАХИНЯ (со страхом)
Замолчи!
МАТЬ КАССАНДРА (подозрительно косясь на разговаривающих)
Я знаю, есть иные между вами,
Что не довольны участью своей.
И души их полны соблазном мира,
Им скучен день и неспокойна ночь.
Не горевать и не роптать должны вы —
А радоваться, дочери мои,
Избравшие блаженство кущей райских
Взамен земных ничтожнейших услад.
На небесах особая награда,
От века уготованная, есть —
Для мудрых дев, для девственниц,
для чистых,
Поющих гимн, который, кроме них,
Никто воспеть не может. Их украсят
Алмазными венцами, как цариц;
Их встретят в небе ангелы святые
И сестрами своими нарекут.
Что может быть блаженней этой доли?
(Слышен звонок.)
Звонят на спевку. Певчие, за мной.(Встает)
Кто здесь из вас?
ГОЛОСА В ТОЛПЕ МОНАХИНЬ
Я!Я!
МАТЬ КАССАНДРА
Теперь спеваться
Второй и третий будут голоса.
За первым после я пришлю. Ступайте.
А где Мадлен?
МОНАХИНИ
Она больна.
МАТЬ КАССАНДРА
Опять!
Ну, обойдемся без нее сегодня.
Пусть ”Agnus Dei” Клара пропоет
Вы, остальные, кто урок докончил,
Тем до вечерен можно отдохнуть.
(Обращаясь к 1-й монахине)
Ты, дочь моя, иди и сто поклонов
За суетность и леность положи.
(к 2-й монахине)
А ты считай – и после мне доложишь.
Ступайте обе. Певчие, за мной.
(Скрывается в дверях монастыря; за нею следуют несколько монахинь-певчих, идущих попарно. Монахини 1-я и 2-я также уходят. Как только закрываются двери за ушедшими, оставшиеся монахини бросают работу.)
ОДНА ИЗ МОНАХИНЬ
Пойдемте. В щель посмотрим на прохожих.
ДРУГАЯ
Идемте, сестры. Раз, два, три, беги!
(Все убегают к стене, исключая сестер Маргариты и Марты, которые тихо разговаривают между собой. Из монастыря выходит Луиза, перебирая четки; она издали прислушивается к разговору беседующих).
МАРТА
И неужели каждой ночью?
МАРГАРИТА
Каждой.
МАРТА
На кочерге?
МАРГАРИТА
Быть может, что и так.
Иль просто на ночь углем нарисует
На стенке лошадь и потом – в трубу.
МАРТА
А лошадь как же?
МАРГАРИТА
В полночь оживает
И ржет, и мечет искры из ноздрей.
МАРТА
Ты видела?
МАРГАРИТА
Я, точно, не видала.
Чего не знаю – в том не побожусь.
Но Клара с Бертой двери провертели
И в дырочку все высмотрели.
МАРТА
Да?
И то не ложь, не выдумка, не сказка?
МАРГАРИТА
Спроси хоть их. (указывает на монахинь)
ЛУИЗА (приближаясь к беседующим)
О чем здесь речь идет?
МАРГАРИТА
Да все о том же. Вот, она не верит.
ЛУИЗА
Ты в Бога веришь? Как же смеешь ты
Не верить в Беса, в дьявольские козни
И воплощенье духов отрицать?
МАРТА
Да я, сестра…
ЛУИЗА
Ты к ереси наклонна.
И, вижу я, еще живет в тебе
Проклятое мирское вольнодумство.
Не верить в беса – Бога отрицать!
МАРТА
О Боже мой, всему, всему я верю.
Сестра Луиза, будь добра ко мне.
Еще я к жизни вашей не привыкла,
Здесь все еще так странно мне и ново.
Меня пугает звон колоколов,
Смущает взгляд, следящий с подозреньем,
И страшные, таинственные толки,
Которым ты приказываешь верить
Во имя веры в Бога самого.
ЛУИЗА
Когда тебе приветней храм Мамоны,
Зачем ты в дом Всевышнего пришла?
Кто звал тебя? Когда по доброй воле
Ты хочешь быть невестою Христа,
Достойна будь одежды непорочной; —
Не верить в беса – Бога отрицать!
МАРТА
Но где же бес?
(На ступенях, ведущих в монастырь. Появляется Мадлен, при виде которой все монахини бросают разговоры и подходят ближе, готовясь слушать ее.)
ЛУИЗА (показывая на Мадлен)
Вот он! Вот самый дьявол!
Вот Вельзевул! – Любуйся на него.
МАРТА
Прости, сестра, но я не понимаю,
Ведь это – наша кроткая Мадлен?
ЛУИЗА
Мадлен для вас, непосвященных. Я же
В ней вижу порождение греха,
Несметных бесов тьмы и легионы,
Весь ад в его позорном торжестве!
МАРГАРИТА
Сама ты – дьявол!
ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ МОНАХИНИ
Тише, тише, тише!
Сейчас она рассказывать начнет.
(Монахини частью садятся на ступени, частью толпятся у колонн, образуя живописные группы. Мадлен продолжает стоять на лестнице, возвышаясь над всеми, и начинает говорить, гордо закинув голову назад.)
МАДЛЕН
Вы, бедные, ничтожные слепые,
Внемлите мне, смотрите на меня!
Я призвана, чтоб царствовать над миром,
Я избрана от самых юных дней
Могущественным духом – Вельзевулом; —
Супруга я царя жужжащих мух!
Но дух бесплотен, дух неосязаем —
И потому, на время, на земле,
Как заместитель вечного блаженства,
Мне дан иной возлюбленный супруг.
То – принц волхвов чудесного востока
И магов запада. Ему подвластны
Вещатели и ведьмы стран окрестных;
До Персии далекой он царит.
МАРТА
Она безумна – это очевидно.
МАРГАРИТА
О, нет, поверь, не более, чем ты!
ВСЕ МОНАХИНИ
Шш! Тише, тише!
Не мешайте слушать!
ЛУИЗА
Молчать! Когда сам дьявол говорит.
МАДЛЕН (продолжая)
Но как ни властен он и ни прекрасен,
Не думайте, что я его боюсь,
Что перед ним склоняюсь я рабыней.
О, нет! О, нет! Он – мой покорный раб!
(Вдали слышится пение «Ave Maria»)
Сегодня ночью снилось мне, что, будто,
Мне письмо чудесное прислал, —
Все золотыми буквами. Я знала,
Что в том письме молил он о любви,
Молил, чтоб я его любила вечно.
Но были чары в буквах разлиты,
Они бесовским пламенем горели,
Сплетались в пляску любострастных слов
И жгли меня, и жалили, как осы…
Я знала все – и не прочла письма.
ЛУИЗА
Ты не прочла?
МАДЛЕН
Мадлен и в сновиденьях
Верна себе и гордости своей.
ЛУИЗА
Ты лжешь, девчонка, восковая кукла!
Ты не прочла по буквам золотым —
И можешь знать о чем тебе писали?
МАДЛЕН
Клянусь – во сне письма я не прочла.
ЛУИЗА
Но, видимо, подобные посланья
Тебе знакомы были наяву?
МАДЛЕН
О! Наяву!..
ЛУИЗА
Проклятье над тобою!
МАДЛЕН (улыбаясь)
Как ты ревнуешь!
ЛУИЗА
Я?! Кого? К кому?
Какого-то неведомого принца
Каких-то магов – буду ревновать
К тебе, девчонке лживой и ничтожной?
Да, вижу я, ты – не в своем уме.
МАДЛЕН
«Какого-то неведомого принца
Каких-то магов?» – Этот принц и маг,
И мой супруг, тебе известен также.
Его хвала по Франции гремит.
ЛУИЗА
Ты лжешь! Ты лжешь, когда не скажешь имя.
ВСЕ
Скажи нам имя!
ЛУИЗА
Имя назови!
МАДЛЕН
Как ты ревнуешь!
ЛУИЗА
Имя!
ВСЕ
Имя! Имя!
Иль не поверим мы твоим словам.
МАДЛЕН
Он – проповедник. Он живет в Марсели.
Он знаменит. Его зовут… Луи!
ЛУИЗА
О, Боже мой!
ВСЕ
Луи! Луи Гофриди!
МАДЛЕН
Да, это он. (к Луизе) Довольна ты теперь?
Еще не веришь? Так, гляди, вот перстень,
Которым обручил нас Вельзевул.
ЛУИЗА (про себя)
Обручены!.. О, Боже, дай мне силы,
Дай правый гнев на время подавить!
Я чувствую, как некий дух могучий
Вошел в меня и шепчет: «Отомсти
За небеса, поруганные адом!»
К спасенью их должна я привести.
Пусть гибнут, да – но гибнут в покаянье,
Познавши власть поверженных святынь.
О, пусть костер им будет воздаянье,
Но души внидут в Царствие! Аминь.
(Громко)
Во сне своим ты мнишь его супругом.
Хотя и это – грех, и тяжкий грех,
Но, может быть, открытым покаяньем
Еще вернешь ты часть свою в раю.
Покайся нам. Мы в снах своих не вольны.
Откройся нам во всем, во всем, Мадлен!
МАДЛЕН
Но в снах моих таятся злые чары.
Они, как змеи, сердце обовьют
И выпьют кровь. От зависти ревнивой
Изноешь ты. О, бойся снов моих!
ЛУИЗА
Когда б они опасней были змея,
Который Еву искусил в раю, —
Покайся нам. Смирись в твоем паденье.
Открой нам все.
ВСЕ
Покайся нам, Мадлен!
(Пение «Ave Maria» слышится яснее. Показывается процессия монахинь с белыми лилиями в руках. Они медленно проходят по саду.)
МАДЛЕН
Я помню раз, – мне снилось – в синагоге
На шабаше веселом я была!
Царицею блистала я на троне
И вкруг меня бесился хоровод.
У алтаря, на пышном возвышенье,
Стояла гордо статуя моя —
Вся вылита из золота. Пред нею
Все падали и лобызали прах,
Все те, что жаждой тщетной называли
Припасть на миг к стопам живой Мадлен.
И было тех безумцев много, много…
Царила я над тысячами душ!
И он стоял с веревкою на шее,
У ног моих, как мой последний раб,
Униженный, коленопреклоненный
И он молил: «О, дайте мне, Мадлен,
Один из ваших локонов пушистых!
Его хранить я буду на груди
Всегда, всегда, Мадлен, до самой смерти,
И с ним умру!» Но я сказала: «Нет!»
И плакал он, ко мне простерши руки:
«О, дайте мне хоть волосок, Мадлен,
И осчастливлен буду им навеки!
Лишь волосок!» Но я сказала: «нет!»
Тогда, упав, в отчаянье рыдал он:
«Пол-волоска, пол-волоска, Мадлен!»
Но я была, как смерть, неумолима,
«Ты знаешь ли, – его спросила я, —
Кого-нибудь в ничтожном этом мире,
Кто стоил бы пол-волоска Мадлен?»
ЛУИЗА
Ты… отказала дать ему… твой волос?
МАДЛЕН
Пол-волоска!
ЛУИЗА
Ему, Мадлен?
МАДЛЕН
Ему!
И он, воспрянув, произнес заклятье:
О, есть ли здесь, средь избранных моих,
Хотя б один, как я, всегда готовый
Отдать и жизнь, и душу – за нее?»
Тут выступил красивый, стройный мальчик
И преклонясь пред статуей моей,
«Возьми – воскликнул, – жизнь мою и душу!
Я за нее всю кровь мою пролью!
Сверкнул кинжал… Луи! Мой маг прекрасный!
Как он хорош в величии жреца!
О, я могла единым мановеньем
Спасти ту жизнь – единым властным знаком…
Но знака я тогда не подала.
О! Это было сладкое безумье,
Безумье власти, славы, торжества!..
Его очей меня сжигало пламя —
И жертва мне была принесена!
ВСЕ
Ужасные, кровавые виденья!..
Проклятый сон!.. Необъяснимый сон!..
Грех святотатства!.. Жертвоприношенье!
Она хотела равной Богу быть!..
ЛУИЗА
Нет! – выше Бога! Дерзкая мечтает
У Господа отнять предвечный трон
И там самой, повелевая миром,
Над солнцами и звездами царить!
МАРТА
Но мы не властны в наших сновиденьях,
А то – был сон.
МАДЛЕН (гордо)
Нет! Это был не сон.
ЛУИЗА
Ты лжешь. Мадлен! Признайся, о, признайся,
Признайся нам, что видела ты сон!
Возможно все, но это – свыше меры.
МАДЛЕН
То был не сон.
ЛУИЗА (с отчаянием)
О, есть же в небе Бог!
Есть ангелы! Есть суд и справедливость!
Есть Божий гнев!
(Стараясь говорить ласково)
Я не про то, Мадлен,
Нет, милая Мадлен, я не про жертву.
Пусть эта кровь не будет только сном
И за тебя пролитая напрасно
Падет навек на голову мою.
Я на себя беру ее. Молитвой
Тебя я паче снега убелю…
МАДЛЕН (повернувшись к Луизе спиной, гово-
рит через плечо)
Прибереги себе свои молитвы
Мне сладок гнет несказанных грехов.
(Хочет уйти. Пение «Ave Maria» затихает вдали.)
ЛУИЗА
Постой, Мадлен! Я верю, пусть убийство
Воочию свершилось. Это грех —
Ничтожнейший. Но то… но то… другой?
Скажи. Мадлен?
МАДЛЕН
Про что ты хочешь знать?
ЛУИЗА (ломая руки)
Не мучь меня!
МАДЛЕН (пожимая плечами)
Но я не понимаю.
ЛУИЗА (про себя)
Змея! Она смеется надо мной.
(Вслух.)
О, да, Мадлен! О, да, ты понимаешь!..
Твой странный сон… как будто он просил
Твой волосок…
МАДЛЕН (улыбаясь)
Пол-волоска, Луиза!
ЛУИЗА
Да, да, но это?…
МАДЛЕН (улыбаясь)
Это был не сон.
(Уходит.)
ЛУИЗА
Не сон! Не сон! И он просил… О, Боже!..
МАДЛЕН (смеясь оборачивается)
Пол-волоска!
ЛУИЗА
Ты будешь сожжена!
Келья отца Ромильона в монастыре урсулинок в Эксе. Отец Ромильон и мать Кассандра беседуют, сидя в креслах.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Сегодня к нам прибудет жданный гость,
Сам Михаэлис, папский инквизитор,
Ему я это дело передам,
Он разберет. Он в заклинаньях сведущ
И знает толк побольше моего
В делах о колдовстве и чародействе.
А я, признаться, плохо смыслю в них.
МАТЬ КАССАНДРА
Не мудрено; он только тем и занят,
Что судит ведьм и жжет еретиков,
Да заклинает бесом одержимых;
А вам, отец мой, в первый раз пришлось.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Ах, мать Кассандра, горько мне и больно
На помощь инквизицию призвать!
Но слишком много говора и шума
Наделали монахини везде;
И все кричат, что в городе Марсели
Священник – маг, священник – чародей.
Что делать мне, спрошу я вас? Я болен,
Я слаб здоровьем, – нужен мне покой,
А тут меня терзают ежедневно;
Монахини беснуются, визжат,
Поют, хохочут, плачут непристойно.
И это все – в моем монастыре.
В монастыре святой Урсулы-Девы,
Который я с любовью основал
И в основанье коего три камня
С надеждой внес. Названье было им:
«Спокойствие души! «Благоразумье»
И «Здравый смысл». Но все пошло
вверх дном.
МАТЬ КАССАНДРА
Да, мой отец. Но, думается, свыше
Нам это испытание дано.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
А главное, что больно, мать Кассандра.
Ведь орден мой в известность стал входить
По Франции распространился быстро,
Снискал себе доверье и почет.
И что же вдруг все рушилось, погибло,
Из-за чего, спрошу я вас? – Да так:
Восторженной и взбалмошной девчонке
Привиделось, что замужем она
За принцем магов, а другая дура
Поверила и стала вторить ей.
МАТЬ КАССАНДРА
Как, мой отец? Вы склонны сомневаться,
Что в них вселились бесы? Или вы
Не признаете больше одержимых?
(в сторону)
Как в нем сказался прежний гугенот!
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Ах, мать Кассандра, это все пустое!
Ведь нас никто не слышит, что же нам
Ловить друг друга на словах? Поймите,
Не в том тут дело, верю я иль нет.
А в том, что им поверит инквизитор —
И рушится наш орден навсегда.
Потеряны труды мои напрасно,
Потеряны надежды многих лет.
Я слишком стар. Мне больше не подняться.
МАТЬ КАССАНДРА
Но разве трудно было, мой отец,
Обставить дело это нам келейно,
Судить секретно и в своей семье,
Не призывая судей посторонних?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Скандал разросся слишком велико.
Нет, мать Кассандра, были уж запросы.
Я сделал то, что должен сделать был.
(Входит монахиня.)
1-Я МОНАХИНЯ
Брат Михаэлис, папский инквизитор,
К монастырю подъехал
(Уходит.)
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Как? Уже?
МАТЬ КАССАНДРА
Мне надо по хозяйству. Вы, отец мой,
Его один примите, я уйду.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Надеюсь, все, о чем мы говорили,
Останется меж нами?
МАТЬ КАССАНДРА
Мой отец,
Вы можете мне верить безгранично.
(Уходит.)
ОТЕЦ РОМИЛЬОН (один)
Да, да, ведь если б только воспретить
Монахиням общенье с внешним миром,
Как водится в обителях других,
Не допускать свидания с родными,
Тесней замкнуть наш маленький мирок —
И не было б простора пересудам,
И было бы все скрыто под замком.
Такие ли дела порой творятся
В глухих стенах обителей других,
А ничего наружу не выходит.
Все шито-крыто. Все – в своей семье.
Но жаль мне было девушек тиранить.
Жалел я их. Хотел я их спасти
От горечи полуденных мечтаний,
От безотрадности вечерних грез.
Казалось мне, целительное средство
Я им нашел в обыденных трудах,
В занятиях с детьми и в рукодельях,
В общенье с миром. Да, я не был строг.
Я дозволял им много, слишком много.
Теперь я вижу, как я был неправ.
2-Я МОНАХИНЯ (входя)
Брат Михаэлис, папский инквизитор.
(Уходит.)
ОТЕЦ РОМИЛЬОН (один)
Я сделал все, чтo должен сделать был,
А все же сердце как-то неспокойно.
МИХАЭЛИС (входит в сопровождении брата Франциска)
Мир вам и дому вашему!
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Аминь!
Благословен грядый во имя Бога.
МИХАЭЛИС
Аминь!
(Садится против о. Ромильона.)
Мы тотчас к делу перейдем.
Я очень занят. Нынче в Авиньоне
Так много накопилось разных дел.
Не знаю, как еще я с ног не сбился.
Процессы за процессами идут;
Немало их прошло чрез эти руки,
Тружусь, тружусь пока хватает сил.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Да, чародейство вновь распространилось,
Брат Михаэлис. Слышал я опять
Из пепла зла возникло злое семя
И запылало зарево костров.
МИХАЭЛИС
Горят костры, горят во славу Бога.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
И много было дел по колдовству?
МИХАЭЛИС
Кто их считал? – Вся Франция колдует.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Ужели вся?
МИХАЭЛИС
Мы с вами, точно, нет,
Но за других кто может поручиться?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
А женщины?
МИХАЭЛИС (с убеждением)
Все – ведьмы, до одной.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Ужели все?
МИХАЭЛИС
Да, все. По крайней мере —
Все те, кого допрашиваю я.
О, я умею вызывать признанья!
Невинных нет, поверьте, мой отец.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН (в смущении)
Гм, гм!.. А что об одержимых бесом,
Брат Михаэлис, думаете вы?
МИХАЭЛИС
Что же, эти могут быть и невиновны,
Лишь надо точно факт установить,
Дабы не впасть в ошибку. Нужен опыт
В таких вещах. Но у меня он есть.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Я очень рад. Я полагаю, брат мой,
Что девушки невинны; что они
Скорей больны, безумны и несчастны,
Чем виноваты. Да, скорее так.
Я думаю, вы с этим согласитесь.
МИХАЭЛИС
Прошу вас к делу. Слышал я, у вас
Случилось что-то вроде беснованья?.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Монахиня, по имени Мадлен,
Происхожденья знатного, из рода
Де ля Палюд, почувствовала вдруг,
Что одержима бесом Вельзевулом,
Хохочет, плачет, падает без чувств,
Порой поет и пляшет как вакханка,
В слова священных гимнов и молитв
Любовный бред вплетает богохульно.
Да, что! Всего не перескажешь.
МИХАЭЛИС
Так.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Затем Луиза, девушка другая,
Вопит, кричит…
БР. ФРАНЦИСК
Позвольте, мой отец,
Причем же тут монахиня Луиза,
Мне не совсем понятно?
МИХАЭЛИС
Брат Франциск,
Мы объясним вам после; дайте слушать.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Затем Луиза с воплями твердит,
Что одержима демоном Веррином.
БР. ФРАНЦИСК
Что, что? Как, как? Позвольте, мой отец,
Какой «Веррин»?…
МИХАЭЛИС (Франциску)
Я попрошу молчанья.
БР. ФРАНЦИСК
Я полагал, что так же, как и вы,
Имею право задавать вопросы,
Брат Михаэлис?
МИХАЭЛИС
Не совсем, мой брат.
БР. ФРАНЦИСК
К чему ж я здесь?
МИХАЭЛИС
Чтоб подчиняться старшим
И следовать их воле, брат Франциск.
БР. ФРАНЦИСК (тихо)
Ну, это, брат мой, мы еще посмотрим!
МИХАЭЛИС
Что вы сказали, брат мой?
БР. ФРАНЦИСК
Ничего.
МИХАЭЛИС
А мне, хе-хе, послышалось, как будто,
Вы мне сказали дерзость, брат Франциск?
БР. ФРАНЦИСК
Наверное, ослышались вы, брат мой.
МИХАЭЛИС
Наверное ослышался, хе-хе!
Наверное! Отец мой, продолжайте,
(обращаясь к о. Ромильону)
В монахиню вселился бес Веррин?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Да, этот бес, вселившийся в Луизу,
Ее устами возвещает всем,
Что послан Небом обличать виновных…
БР. ФРАНЦИСК
Как, дьявол – послан Небом? Так ли я
Расслышал вас, отец мой, иль ошибся?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Я так сказал; вы не ошиблись, брат.
МИХАЭЛИС (иронически)
Вы, может быть, сочли невероятным…
БР. ФРАНЦИСК
Что дьявол послан Небом? О, ничуть!
Напротив, этим стоит позаняться.
Тут что-то есть такое, так сказать,
Бодрящее и смелое. Нет, правда,
Брат Михаэлис, это хорошо!
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Он говорит…
БР. ФРАНЦИСК
Кто «он»?
МИХАЭЛИС
Да дьявол, дьявол,
Вселившийся в Луизу, брат Франциск!
БР. ФРАНЦИСК
Да, да, в Луизу… дьявол… понимаю.
МИХАЭЛИС (в сторону)
Ну, дали мне помощника! – И туп,
И бесполезен.
(Вслух.)
Что ж тут непонятно?
(Ромильону)
Итак, отец мой, дьявол говорит?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Он обвиняет в страшных преступленьях
Сестру Мадлен, а также одного…
МИХАЭЛИС
Священника из города Марсели.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Как?.. Вам известно?
МИХАЭЛИС
Нам известно все.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Да… если так… (в смущенье умолкает)
МИХАЭЛИС (язвительно)
У вас ведь, как я слышал,
Открыты двери настежь, мой отец?
В обитель вход доступен посторонним
И никому отказа нет? Хе-хе!
Входи кто хочет, – всех радушно примут,
Не правда ли, отец мой?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Не совсем,
Брат Михаэлис. Здесь, как вам известно,
Воспитывают девочек у нас,
И потому не мог закрыть я двери
Родителям нам вверенных детей.
МИХАЭЛИС
Когда случилось это беснованье
С монахинями, – пробовали вы
Их заклинать?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Какие только знал я —
Все заклинанья пробовал.
МИХАЭЛИС
И что ж?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Не помогло.
МИХАЭЛИС (про себя)
Я думаю.
(Вслух.)
Отец мой,
Вы в этом деле, верно, не знаток?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Да, признаюсь.
МИХАЭЛИС (вынимая черную книгу)
Со мной «Люциферьяна».
Настольной книгой мне она была
Всю жизнь мою. То бич для нечестивых.
Да, настоящий, грозный Божий бич.
(Погладив книгу, как любимого кота, прячет ее снова.)
БР. ФРАНЦИСК
Нет, каково? А?… Дьявол – послан Небом!
МИХАЭЛИС (бросив негодующий взгляд на Франциска)
Пора, однако, к делу приступить.
Зовите их. Начнем во имя Бога.
(Отец Ромильон звонит в колокольчик. Входит монахиня.)
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Введите одержимых.
(Монахиня уходит. Появляется игуменья, ведущая за руки Луизу и Мадлен. За ними следует толпа монахинь. Луиза держит белый сверток, который при входе бросает в угол.)
ОТЕЦ РОМИЛЬОН (к Луизе)
Подойди,
Дитя мое.
(Михаэлису)
Ее зовут Луизой.
Происхожденья темного она
И родилась на кухне. В раннем детстве
Она лишилась матери своей,
И в монастырь я взял ее ребенком,
Как сироту и крестницу мою.
МИХАЭЛИС
Ее родные были гугеноты, —
Забыли вы прибавить, мой отец.
ЛУИЗА (вызывающе)
Я не скрываю этого. Не только
Мои родные, но и мой отец
Был гугенот и умер гугенотом,
И гугеноткой мать моя была.
МИХАЭЛИС
Я думаю, что хвастаться здесь нечем.
ЛУИЗА
Но и скрывать не вижу я причин.
Когда в аду родители томятся,
За их грехи не отвечает дочь.
МИХАЭЛИС
Жестокое и дерзкое созданье!
ЛУИЗА
Поверь, есть сердце и в моей груди,
И также я могу страдать, как люди,
Но каждому воздастся по делам.
Они – грешили. Я же – неповинна.
И Бог меня, ничтожную, избрал, —
И ангелом-карателем соделал!
МИХАЭЛИС
Ты мнишь себя избранницей небес?
Как будто мало в небе Серафимов,
Престолов, Сил и ангелов других,
Что Бог тебя избрал для откровений.
ЛУИЗА
Кто может уследить Его пути?
Они для нас всегда непостижимы.
МИХАЭЛИС
Но все же ты – не ангел, а, скорей,
На демона-мучителя похожа.
ЛУИЗА
Нет, я – палач Верховного Суда,
Я – Божья казнь, я – кара нечестивых.
(обращаясь к Мадлен)
И горе вам, над кем я занесу
Мой меч разящий, меч неотразимый!
МАДЛЕН
Палач, палач, я не боюсь тебя!
ЛУИЗА
Молчи, змея! Из-за тебя Луиза
Страдать должна. Из-за тебя она,
Невинная, лукавым одержима.
МИХАЭЛИС
Поведай нам, кто говорит тобой?
ЛУИЗА
Три дьявола моей владеют волей.
Один из них, по имени Веррин,
Старейший между ними, послан Богом,
Чтоб возвестить вам правду, покарать
Иль обратить к спасенью души падших.
Второй зовется – демон Сонельон;
То яростный противник нашей Церкви
И враг Веррина; вечно спорит с ним
За то, что тот отдал себя служенью
Небесным силам. Третий – Велиар —
То дух нечистоты и вожделенья.
МАДЛЕН
Забыла ты четвертого назвать!
Забыла беса ревности безумной,
Неистовой, что гложет грудь твою.
ЛУИЗА (бросается на Мадлен, бьет ее)
Что?!.. Ревности?!.. А!.. Ревности!..
Так вот же,
Так вот тебе!..
МАДЛЕН
Ай!.. Ай! оставь меня!..
МИХАЭЛИС
Сестра Луиза!
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Дочь моя, опомнись!
ЛУИЗА
Я не Луиза. Демон я – Веррин!
И вы должны внимать мне раболепно!
Вы все должны внимать мне!
МАДЛЕН
Но не я!
(Принимает гордую позу.)
Я – Вельзевул! Я – принц воздушных сил!
А ты – простой ничтожный дьяволенок.
Тебе ль со мной тягаться?
ЛУИЗА
Да, в аду.
Ты – господин мой, но не здесь. Смотри же,
(Бросает Мадлен на пол и попирает ее ногами.)
Смотри, как презираю я тебя!
МАДЛЕН
Пусти меня, не смей!
ВСЕ
Сестра Луиза!
(Общими усилиями монахини оттаскивают Луизу от Мадлен.)
ЛУИЗА (вырвавшись из рук монахинь)
Я не сестра Луиза, я – Веррин!
И для того я послан в это тело,
Чтоб всем поведать о ее грехах.
(Указывает на Мадлен.)
МИХАЭЛИС
Что ж, скажешь ты, и в чем она виновна.
ЛУИЗА (раздраженно)
Виновна в том, что родилась на свет.
Одним своим рожденьем уж виновна.
МИХАЭЛИС
Но в этом все повинны мы, сестра.
ЛУИЗА
Она виновна в страшных преступленьях,
Из коих наименьшее есть грех,
Который я назвать вам не посмею.
МИХАЭЛИС
Так ты себе противоречишь, бес.
Ты, посланный для обличенья падшей,
Не смеешь нам назвать ее грехи?
ЛУИЗА
Я назову вам многое: убийство,
Любодеянье, порча, колдовство…
Я думаю, вам этого довольно?
А если мало, то прибавьте к ним
Грех святотатства. Будет с вас?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
О, Боже!
МИХАЭЛИС
Но есть ли доказательства у вас?
ЛУИЗА
Каких еще вам надо доказательств,
Коль вы не слепы? Вот она стоит
В глазах у ней горит бесовский пламень
И мечет стрелы жгучие на вас.
Темны у ней и брови, и ресницы,
И темен мрак расширенных зрачков;
Сама природа ясно указала,
Что волосы должны быть у нее
Черны как ночь. Не правда ли?
Не так ли?
Но посмотрите.
(Подбегает к Мадлен и сдергивает с ее головы монашеское покрывало. Роскошные волосы Мадлен рассыпаются золотым дождем.)
ВСЕ
Ах!
МИХАЭЛИС
Какой восторг!
Совсем колосья!
БР. ФРАНЦИСК
Зреющая нива!
МИХАЭЛИС
Растопленное золото!
БР. ФРАНЦИСК
Лучи!
МИХАЭЛИС
Прекрасна!
БР. ФРАНЦИСК
Восхитительна!
ЛУИЗА
Безумцы!
Не для того вам указала я
Желаний грешных жалкую приманку,
Но для того, чтоб видели вы все,
Как совместилось в ней, что несовместно.
И в этом есть улика волшебства.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Ей надо тотчас волосы обрезать.
Монахиня носить их не должна.
МАТЬ КАССАНДРА
Вот ножницы.
ЛУИЗА
Отец мой, стричь не надо;
Они растут так скоро: лучше сбрить,
Сбрить наголо. Отец мой, сбрейте косы!
ОТЕЦ РОМИЛЬОН (Луизе)
Оставь, дитя.
(Мадлен)
Приблизься, дочь моя.
МАДЛЕН (отбегает в угол)
Нет! Ни за что! Я резать не позволю.
ЛУИЗА
Как смеешь ты противиться, змея?
Иди сюда. Живее, на колени!
МАДЛЕН
(Бегает по комнате, защищая руками волосы.)
Не дам! Не дам! Не смейте резать их.
Иль голову я разобью о стены!
МИХАЭЛИС
Я думаю, в том нет еще вины,
Что красота ее необычайна?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
(Устав гоняться за Мадлен, садится в кресло.)
Я тоже склонен думать, что она
Не виновата в этом, но для пользы
Ее души хотел ее остричь.
Уж слишком, слишком пышны эти косы
И слишком все любуются на них!
Один соблазн. О, Господи, помилуй!
ЛУИЗА
Тем боле надо в корне зло пресечь.
МИХАЭЛИС
Известно мне, что многие колдуньи
Одарены чудесной красотой,
С законами природы несовместной.
Особенно царицы их. Одни
С лиловыми очами – чернокудры.
Другие же красавицы меж них
С кудрями цвета желто-красной меди,
У тех огонь есть зелень волн морских.
И, наконец, – с нежнейшим сочетаньем
Златых волос и сумрачных очей,
Но все же должен я оговориться,
Что не всегда присуща красота
Одним колдуньям. Есть и меж святыми
Прекрасных много. Назовем хотя б
Святую Магдалину…
МАДЛЕН
После, после
Поговорить ты можешь о святой!
Теперь смотри на эту Магдалину
И думай лишь о ней, о ней одной.
Не так же ли, как та, она прекрасна?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Я говорил, что следует остричь!
МИХАЭЛИС (раздраженно)
Я вас прошу, отец мой, предоставить
Все дело мне. Я разберусь в нем сам,
Затем еще я должен вам заметить,
Что послан к вам сюда не для того,
Чтоб стричь монахинь иль смотреть на стрижку,
А для того, чтоб бесов изгонять..
ЛУИЗА
Так изгоняй же! Что ж ты испугался?
МИХАЭЛИС
Я должен прежде факт установить,
Что бесами вы точно одержимы —
Она и ты.
ЛУИЗА
Какой еще там факт! —
Мы пред тобой.
МИХАЭЛИС
Мне надо доказательств,
Что ты не лжешь, что есть в твоих словах
Хоть доля правды. Я в тебя поверю,
Как в дьявола Веррина, если ты
Докажешь нам, что девочка повинна
В грехе ужасном злого колдовства,
А не больна и не безумна так же,
Как ты сама.
ЛУИЗА
Раздень ее, монах,
И ты увидишь, что она скрывает
Под рясою монашеской! Мадлен,
Я знаю все. Ты слышишь? – Раздевайся!
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Но это непристойно, дочь моя.
Пусть мать Кассандра с нею удалится
И у себя осмотрит.
ЛУИЗА
Знаю я,
Чтo говорю. Пусть здесь ее разденут.
Должны вы все позор ее узнать.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН (решительно)
Нет, здесь нельзя.
МИХАЭЛИС
Я с вами не согласен;
На этот раз безумная права,
И если мы хотим дознаться правды,
То скромностью нам должно пренебречь.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Нельзя, нельзя!
БР. ФРАНЦИСК
Отец мой, это нужно.
Она права. Брат Михаэлис прав.
А вы – не правы.
МИХАЭЛИС
Видите, отец мой,
И брат Франциск согласен в том со мной.
БР. ФРАНЦИСК
Да, да согласен! Как же, я согласен!
А вы, отец мой, не согласны?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Нет.
МИХАЭЛИС
Подумайте, отец мой это дело
Касается, быть может, жизни их,
Спасения души иль осужденья.
Подумайте, невинную мы можем
Виновной счесть и всуе покарать?
Ведь надо же слова ее проверить?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Я этого дозволить не могу.
МИХАЭЛИС
Подумайте, ответственность какую,
Отец мой, вы берете на себя!
БР. ФРАНЦИСК (обиженно)
К чему же нас сюда и призывали,
Когда нам здесь противятся?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Пусть так.
Я вас призвал и должен подчиниться,
Но я смотреть не стану; я уйду.
(Хочет уйти.)
ЛУИЗА (Ромильону)
Ты не смущайся.
(Инквизиторам)
Вы же не ликуйте.
Напрасной вы встревожились мечтой.
Не наготы греховной обольщенья
Хочу я показать вам: нет, она
От взоров всех останется прикрытой.
Эй, раздевайся!
(Подбегает к Мадлен.)
МАДЛЕН
Я сама… оставь!
ЛУИЗА
Живей, тебе я говорю!
МАДЛЕН
Не трогай!
ЛУИЗА
Вот вам, смотрите.
(Срывает рясу с Мадлен, которая оказывается одетой в ярко-красную прозрачную одежду с золотыми блестками. Руки и плечи обнажены, на шее сверкает ожерелье. Ноги видны выше колен сквозь прорези одежды. Мадлен сбрасывает грубую обувь и, швырнув ее в гущу, остается в красных башмачках.)
ВСЕ
Ах!.. Ах!.. Ах!..
ЛУИЗА
Теперь
Вы можете словам моим поверить.
Вы видите, под рясою своей
Таит она бесовские одежды.
МАДЛЕН (охорашиваясь, гордо прохаживается)
Что, хорошо? Красив ли мой наряд?
БР. ФРАНЦИСК
Да это… это просто наважденье!..
ВСЕ (исключая Луизы)
Не спим ли мы?…
МИХАЭЛИС
Такая красота!..
МАТЬ КАССАНДРА
Не верю я, глазам своим не верю!..
ОТЕЦ РОМИЛЬОН (в отчаянии)
И это все в моем монастыре!
МАДЛЕН (отвязывая привешенную к поясу диадему)
Надену, кстати, и венец мой брачный;
Повеселю вас, бедненьких; ведь вам
Таких не скоро видеть приведется.
(Пляшет, напевая.)
Хорошо у нас в аду.
Я туда плясать пойду.
Ярко свечи там горят,
Пурпур с золотом – наряд.
Все, забыв про смертный страх,
Пляшут в красных башмачках.
Вьется круг. Гудит земля.
Справа – влево! Ля-ля-ля!
Пышет жертвенник огнем,
Все мы пляшем и поем.
Всем приятен сладкий плен.
Все сердца – у ног Мадлен.
Ночь прошла. Петух поет.
Кончил пляску хоровод.
Над горами, чрез поля
Мы несемся. Ля-ля-ля!
ЛУИЗА
О, замолчи ты, дьявол ненавистный!
(Обращаясь к монахам.)
Вы верите мне? Верите?
МИХАЭЛИС
О, да!
Теперь я верю.
БР. ФРАНЦИСК
Да и я, пожалуй,
Вам склонен верить.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Верю и скорблю!
МАДЛЕН (продолжая пляску)
На ложе одиноком
Его искала я.
Его во сне глубоком
Звала душа моя.
Откроются ворота
Не по моей вине.
Замок похитил кто-то,
А ключ попал ко мне.
Не хватится потери
Привратница-сестра.
Он тихо стукнул в двери —
И пробыл до утра!
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Кто здесь безумен – вы иль я, – скажите?
Но кто-то здесь сейчас сошел с ума!
МИХАЭЛИС
Теперь пора начать нам заклинанья:
Факт налицо. Начните, брат Франциск.
(Открывает «Люциферьяну» и начинает читать заклинания, торжественно подняв правую руку.)
«Изыди, бес»…
МАДЛЕН (указывая на Луизу)
Так и смотри на беса —
Не на меня.
МИХАЭЛИС (обращается к Луизе)
«Изыди»…
ЛУИЗА
Я – Веррин,
Послушный воле Божьей, ты не смеешь
Меня изгнать, когда не хочешь быть
Ослушником святого Провиденья.
(Указывая на Мадлен.)
Вот Вельзевул. Померься волей с ним.
МИХАЭЛИС (к Мадлен)
«Изыди, дух»…
МАДЛЕН
Опять ты привязался?
Кш! Вон пошел!
МИХАЭЛИС (бросая «Люциферьяну»)
Теперь я убежден,
И вам клянусь, что в них вселились бесы!
В них сонмы бесов!.. Тучи!.. Легион!..
БР. ФРАНЦИСК
Тьма тем! Я тоже в этом убедился.
Клянусь вам в том…
МИХАЭЛИС
Не суйтесь, брат Франциск.
Здесь целый ад, и я один не в силах
Сражаться с ним…
БР. ФРАНЦИСК
Я тоже не могу.
МИХАЭЛИС
Тут не поможет и «Люциферьяна».
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Что ж делать там?
МИХАЭЛИС
Их надо отвезти
В священный грот Марии Магдалины,
В святую Бому.
БР. ФРАНЦИСК
В Бомский монастырь.
Я тоже думал.
МИХАЭЛИС
Там, в священном месте,
Нечистых сил изыдет легион,
Ручаюсь вам.
БР. ФРАНЦИСК
Я тоже вам ручаюсь,
Да, мой отец; недаром же туда
Со всех сторон стремятся пилигримы
И бесноватых водят исцелять…
ЛУИЗА
Скорей, скорей взгляните на колдунью!
Вы видите, что делает она?
(Все смотрят на Мадлен, которая, высоко подняв руку, быстро вращает ладонью.)
МИХАЭЛИС
Сестра Мадлен, что там у вас такое
Блестит так ярко?
МАДЛЕН
Капелька росы.
ЛУИЗА
Не верьте ей. Смотрите, это перстень,
Которым с нею обручился маг.
Смотрите же… иль лучше отвернитесь.
Колдунья хочет вас заворожить,
Вам затуманить взор, чтоб вы уснули
И чтоб самой на шабаш улететь.
МИХАЭЛИС (Ромильону)
Да, знаете, отец мой, как ни странно,
Но у меня слипаются глаза.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
И у меня.
БР. ФРАНЦИСК
И у меня.
ЛУИЗА
Скорее
Снимите перстень – иль уснете все!
МИХАЭЛИС (вяло, как сквозь сон)
Да-да… конечно, взять его мне надо…
Сестра Мадлен, снимите перстень ваш…
(Закрыв глаза, умолкает. Со всеми происходит то же.)
ЛУИЗА
Брат Михаэлис! Брат Франциск! Вы спите?
Отец мой!… Сестры!.. Боже мой, все спят!
А! ведьма! Нет, меня не заколдуешь!
Меня тебе не усыпить, Мадлен!
Дай перстень мне!
МАДЛЕН (продолжая движение руками)
Возьми, возьми, попробуй!..
ЛУИЗА
Избранницу тебе не победить!..
МАДЛЕН
Возьми!
ЛУИЗА (быстро срывает перстень с руки Мадлен)
Беру!.. Проснитесь все, проснитесь!
Она бессильна! Перстень у меня!
МИХАЭЛИС (поднимая голову)
Что тут у вас такое было?
ВСЕ
Что случилось?
ЛУИЗА
Вот перстень мага!
БР. ФРАНЦИСК (протирая глаза)
А? В чем дело? А?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН (в смущенье)
Я стар и слаб… простите… утомился…
И что-то закружилась голова.
ЛУИЗА
Вы спали все. Меня благодарите —
Я вас спасла от злого колдовства.
Вот вам кольцо.
(Отдает его Михаэлису.)
Теперь она бессильна.
МАДЛЕН (плача)
Отдай мой перстень, гадкая! Он мой!
А ты, – ты злая, злая!..
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
На колени!
Молись и кайся.
МАДЛЕН (бросается на колени)
Каюсь, мой отец!
Виновна я! Я грешница из грешниц!
Простите мне.
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Не у меня проси,
У тех, кого ты оскорбила тяжко.
МАДЛЕН
Брат Михаэлис, брат Франциск, молю
Вы все меня простите! Мать Кассандра!
И ты, Луиза! Сжальтесь надо мной!
ЛУИЗА
Когда твое раскаянье глубоко
И от души – ты будешь прощена.
МАДЛЕН
Как ты добра! Но дайте мне прикрыться…
Зачем меня раздели?… Дайте мне
Мою одежду. Где моя одежда?
(Замечая взгляды инквизиторов.)
Зачем они так смотрят на меня?
ОТЕЦ РОМИЛЬОН
Ты иноческой рясы недостойна
И ангельского чина лишена.
Носи отныне саван покаянный.
ЛУИЗА (указывая на сверток, брошенный ею в угол)
Подайте саван; вот он там лежит,
Я принесла заранее, я знала,
Что пригодится он.
БР. ФРАНЦИСК (с восхищением)
Вот голова!
(Монахини подают саван Луизе, в который она одевает Мадлен.)
ЛУИЗА
Бери, монах, свою «Люциферьяну».
Отчитывай. Теперь она тиха.
МИХАЭЛИС
(Подойдя к коленопреклоненной Мадлен, открывает книгу и торжественно подняв правую руку, начинает заклинание.)
Изыди, дух, исполненный неправды,
Ты, изгнанный из ангельской среды!
Изыди, корень зла и преступлений,
Изыди, сын подземного огня!
БР. ФРАНЦИСК
(Заглядывая в книгу через плечо Михаэлиса, подражает ему голосом и движениями.)
«Изыди, дух вражды, любостяжанья,
Враг истины…»
МИХАЭЛИС
Прошу мне не мешать.
БР. ФРАНЦИСК
Я думаю и я прочесть сумею
Не хуже вас.
МИХАЭЛИС
Извольте замолчать!
(Продолжает заклинанье.)
Изыди, бес, тебя я заклинаю,
Во имя Бога, нашего Творца…»
МАДЛЕН (выкрикивая)
Я чувствую, меня он оставляет!..
Уходит он!.. Я буду спасена!..
МИХАЭЛИС (продолжая)
Изыди, скройся в безднах океана,
В ветвях бесплодных яблонь и маслин,
В местах глухих, пустынных и безлюдных,
И да спалит тебя небесный огнь!
Изыди, бес, из Божьего созданья,
Остави плоть и дух освободи,
Ступай в свой ад и пребывай в геенне
До дня суда последнего. Аминь!»
(Обращаясь к о. Ромильону.)
Я сделал все, что смертному возможно.
Теперь отправьтесь в Бомский монастырь.
Там разберем подробней это дело
И над виновным суд произведем.
МАДЛЕН (вскочив, принимает вызывающую позу)
Ха-ха! Ха-ха! А я перехитрил вас!
Я вновь вошел в нее! Мадлен – моя!
Ха-ха! Ха-ха!
МИХАЭЛИС
Везите их, везите!..
Там разберем.
БР. ФРАНЦИСК
Я то же говорил.
Келья в Бомском монастыре. В углу распятие, стул для молитвы и узкая кровать Луизы. Другая кровать у средней стены. На ней лежит Мадлен; около нее сидит сестра Катерина. Среди кельи небольшой круглый стол с зажженными свечами и несколько стульев.
СЕСТРА КАТЕРИНА
Не говорю – останься в заблужденье,
Но говорю – спаси его, Мадлен.
Покайся втайне, в сердце сокрушенном;
Всевидящий твой грех тебе простит.
Но пред судом земным не открывайся,
Молчи, Мадлен. Не называй его.
МАДЛЕН
Не называть? А! Если бы ты знала,
Как это имя жжет мои уста.
Вот здесь и здесь
(Указывает на голову и грудь.)
оно горит так больно!
Я чувствую, оно сожжет меня!
Иссушит всю, испепелит, задушит!
Ты говоришь, что я молчать должна?
Молчать, когда хотелось бы мне крикнуть
И повторять немолчно, без конца,
Все это имя! С бешеным восторгом
Кричать его!.. А ты велишь молчать.
Ты думаешь, что у меня есть воля,
Какой никто из смертных не имел.
СЕСТРА КАТЕРИНА
Я думаю, что ты его жалеешь.
МАДЛЕН
Ты хорошо сказала это. Да!
Любя, жалеть… что может быть прекрасней?
Но изверга жалеть я не могу!
Нет, не могу! Не говори мне больше
О жалости. Он ненавистен мне!
Жалел ли он меня, когда, ребенком,
Он соблазнил и погубил меня
И отравил неугасимой жаждой
Всех дьявольских мучений и блаженств?
СЕСТРА КАТЕРИНА
Но мнится мне, – прости, Мадлен, – быть может,
Ты это все лишь видела во сне?
МАДЛЕН (задумчиво)
Да… может быть… во сне…
(Спохватившись.)
Что я сказала?!..
Во сне?!.. Нет, это было не во сне!
Не оттого ль меня он замуравил
Навек в глухих стенах монастыря,
Чтоб вечно мне страдать, сгорать, терзаться
В немой тоске неутолимых грез?
О, если это было сном, то чтo же
Зовется правдой! Что же здесь не сон?
СЕСТРА КАТЕРИНА
Прошу тебя, утихни, успокойся.
Пусть это было правдой, – но прости,
Но пощади несчастного. Подумай,
Какая участь предстоит ему.
МАДЛЕН
А мне? Застыть, увянуть в заточенье —
Не тяжело, не безнадежно? Нет?
СЕСТРА КАТЕРИНА
Его сожгут – ты будешь ли счастливей?
МАДЛЕН
Сожгут?!
СЕСТРА КАТЕРИНА
Конечно, если скажешь ты,
Что он колдун. Исхода нет другого.
Он должен быть оправдан иль сожжен.
МАДЛЕН (в отчаянье)
Все, но не смерть! Мне жизнь его дороже
Всех жизней в мире! Пусть его томят,
Пытают, мучат… но не убивают.
Мне жить нельзя ни с ним, ни без него!
СЕСТРА КАТЕРИНА
Несчастная!
МАДЛЕН
Но если промолчу я —
Луиза скажет. Та его предаст.
СЕСТРА КАТЕРИНА
Одна Луиза, верь мне, здесь бессильна.
Ее все ненавидят и клянут,
Как духа зла. Тебя же все жалеют.
Лишь захоти – и будет он спасен.
Спаси его!
МАДЛЕН
О, пусть меня пытают!
Я стисну зубы. Я теперь сильна.
Я буду лгать, я буду бесноваться,
Но имени не вырвут у меня!
СЕСТРА КАТЕРИНА
Так помни же – твоим единым словом
Убьешь его. Молчанием спасешь.
(Уходит. Из другой двери появляется Луиза.)
ЛУИЗА
О чем вы здесь так долго толковали?
МАДЛЕН
Оставь меня. Не все ль тебе равно?
ЛУИЗА
Да, все равно. Конечно… а тем боле,
Что все до слова слышала я. Тварь!
Меня ты хочешь лгуньей обесславить
И оправдать преступника? Но нет!
Луи Гофриди осужден заране
И вместе с ним ты будешь сожжена,
Иль принесешь открыто покаянье.
МАДЛЕН
О, Боже мой, пошли мне смерть скорей!
ЛУИЗА
Иль, может быть, лгала ты, уверяя,
Что страстно им любима ты была,
Была его рабыней и царицей.
Возлюбленной? Ты мне лгала, Мадлен?
Ты хвастала, выдумывая сказки
О счастье неизведанных блаженств?
Конечно, да! И как могла я верить,
Что он, принц магов, он тебя избрал —
Ничтожную, трусливую, пустую
И глупую! Ведь ты глупа, Мадлен?
Ха-ха! Ха-ха!
МАДЛЕН
Но все же не настолько,
Чтоб не понять к чему ты клонишь речь.
Оставь меня. Я не скажу ни слова.
ЛУИЗА (меняя тон)
Его ты любишь все еще?
МАДЛЕН
Люблю!
ЛУИЗА
Послушай, я… добра тебе желаю;
Пойми, что нет спасения ему.
Но ты себя погубишь противленьем
И вместе с ним сожгут тебя, Мадлен!
МАДЛЕН
Что ж делать мне?
ЛУИЗА
Покаяться, смириться…
Назвать того, кто погубил тебя.
МАДЛЕН
Предать его?
ЛУИЗА
Лишь подтвердить пред всеми,
Что говорю я правду и назвать
По имени преступника, – не боле.
Вот все, что я желаю от тебя.
МАДЛЕН
Ты малого желаешь! Пыток, крови,
Предательства и смерти на костре!
Дай мне подумать.
ЛУИЗА
Нечего тут думать.
На очной ставке скоро нас свести
С преступником желает Михаэлис;
Трех капуцинов он за ним послал.
МАДЛЕН
Он будет здесь?!.. Я счастлива, Луиза!..
О, наконец увижу я его!
ЛУИЗА
Да. Наконец и я его увижу —
Презренного! Увижу в первый раз.
МАДЛЕН
Как будто прежде ты его ни разу
Не видела?
ЛУИЗА
Клянусь, что никогда.
МАДЛЕН
Не верю я; вы все смотрели в щелку,
Когда он в келье навещал меня.
Мы слышали подавленный ваш шепот
И вздохи ваши. Там была и ты.
Наверное! Вы все с ума сходили
От ревности и от любви к нему.
ЛУИЗА
Ты можешь верить мне иль сомневаться —
Не в этом дело. Отвечай, Мадлен.
Ты назовешь его пред правосудьем?
Да или нет? Подумай – и скажи.
МАДЛЕН
Не стоит думать; я давно решила, —
Не назову.
ЛУИЗА
Ты думаешь о том,
Чтo говоришь?
МАДЛЕН
Его не назову я,
Скорей – умру!
ЛУИЗА (бросаясь к Мадлен)
А! Мерзостная тварь!
МАДЛЕН
Не бей меня!
ЛУИЗА (отступая)
Нет. Я тебя не трону…
Тебя сожгут!
МАДЛЕН (падает на постель, закрыв лицо руками)
А
(Входит Михаэлис. За ним следуют братья: Франциск, Паскалис, Антоний – инквизиторы.)
МИХАЭЛИС
Мир вам всем!
ЛУИЗА и МАДЛЕН
Аминь.
(Луиза отходит в сторону и начинает перебирать четки, исподтишка прислушиваясь к разговору. Михаэлис и другие монахи садятся около постели Мадлен.)