Если вы хотите, чтобы люди нашли общий язык, усадите их за один стол и даже непримиримые враги, иначе взглянут друг на друга. Чревоугодие, конечно же, грех, но сугубый – способный отвлечь от греха более страшного – убийства. Всякому действу – свое время. Как сказал Екклесиаст – имея в виду рационализм человеческий,– "Время собирать и время разбрасывать, время для мира и время для войны…". И перемешивать одно с другим у людей не принято с допотопных времен. А когда это происходит, то такие мерзкие исключения из правил, долго потом вспоминают в сагах и былинах или в средствах массовой информации, клеймя позором нарушителей. И примеров таких, когда кто-то взял да и нарушил никем не писаные правила настолько мало, что, пожалуй, вот так сразу и не припомнить, загибая пальцы, как это делают русские или разгибая при подсчете, как это принято у немцев.
Советские СМИ, а следом за ними и Российские, клеймят фашистскую Германию, которая напала на СССР именно вот так, нарушив эти правила, подмеченные Екклесиастом-проповедником. Войну не объявила и напала ночью воскресной. Немцам нынешним очень трудно именно от этого факта отмахнуться. Ну, просто и сказать нечего. Полными козлами выглядят в глазах мировой общественности. Если бы они напали в пятницу во время обеда, то выглядели бы тоже не лучше. Нападают приличные люди после обеда, час, два спустя. Или после завтрака. Предупредив противника, как это делали канонизированные церковью русские князья.– "Иду", мол, "На Вы". То, что потом тысячи городов было сожжено и миллионы людей убито – это как раз дело уже обыкновенное, так как началось "время войны", но вот начало этого времени т.е. переход от "собирания" к "разбрасыванию" должен быть обставлен подобающим образом и Германия, не оформив его как положено, выглядела эдаким разбойником с большой дороги, напавшим на путников, мирно дремавших у ночного костерка. Соответственное и отношение к ней всего Мира. Гитлер, через свое Министерство пропаганды попытался оправдаться, заявив, что нанес превентивный удар, так как точно узнал о намерениях Сталина напасть на него. Документы опубликовал, уличающие Иосифа Виссарионовича. На что получил реплику ироничную Рузвельта – Президента США, всю эту возню пропагандистскую сведшую к нулю.– "Этот господин ведет себя, как гангстер, который заявляет на суде, что поджог дом, только по тому, что в нем, по его мнению, живут плохие люди",– и чем больше доказательств "гангстер-Гитлер" потом на этом "суде" представлял, тем выглядел хуже. По правилам, опять же, не писанным, чтобы гангстером не выглядеть, следует "путников у костерка" вежливо разбудить, позволить им привести себя в порядок, оправиться, перекусить им позволить, а уж потом ударить дубинкой по голове. Вот поэтому и нынешний последователь Гитлера – Президент Грузии Саакашвили выглядит так же в глазах Мировой общественности. Напал, не предупредив. Козел. Иосиф Виссарионович, на том свете, наверняка со стыда сгорал за своего земляка. В отличие от него, он правила Екклесиаста всегда соблюдал и прежде чем хряпнуть кого-то по голове, долго и тщательно готовился, просчитывая реакцию зрителя – Мировой Общественности. Говорят, что в молодости, будучи Кобой, Сталин занимался разбоями, устраивая "эксы" и выгребая из казначейства Российской империи средства для партийной кассы большевиков, но свидетелей не оставлял, а это говорит о многом. Т.е. уже тогда он – Коба понимал, что правила неписанные нарушать-то можно, но делать это нужно так, чтобы никто не смог в этом уличить. Нет человека – нет и информации о нарушении принятых всеми морально-этических норм. Гитлер в молодости такую школу не прошел, а получил вместо науки несколько контузий, ранений и отравление боевым газом. Удивительно ли, что после этого стал несколько неуравновешен и путал "времена"?
У обер-лейтенанта Махера был значок черный, свидетельствующий о полученных легких ранениях, но голова при этом ни разу не пострадала, поэтому он мгновенно понял, что в избенке сейчас "время мира", нарушать которое, вот так ворвавшись, неприлично, поэтому и присел к столу. Распорядился даже сбегать за Куртом и тот появился, ведя на веревке, как теленка, Котова. Вид у "языка" был мало сказать неопрятный – ужасный. Лицо опухло от прямых попаданий, так что глаза не видели, куда его тащат. А Курт, по простоте душевной, получив команду, объяснять ему конечный пункт следования не стал. Тем более, что по-русски понимал всего пару фраз, почерпнутых из солдатского разговорника. Затащив пленного в дом, он тут же о нем забыл, присев к столу. И Котов топтался, со связанными за спиной руками, пытаясь разглядеть сквозь заплывшие в щелки веки, где он оказался. Немцы дружно жевали, гремели кружками и делились впечатлениями на родном языке, так что Котов понял только одно, что из сарая, где их было трое, он попал в сарай, где их гораздо больше. Разумеется, что это обстоятельство его радовать не могло и он пригорюнился, пытаясь понять, что у него сейчас болит больше – челюсть треснувшая, уши чуть не вырванные или руки стянутые так, что, в общем-то, он их уже не ощущал последние пять минут совершенно,– "Челюсть",– вынужден был признать Котов, попробовав языком шатающиеся, уцелевшие зубы. Всего час назад их у него было, как положено, полон рот, а сейчас это количество резко уменьшилось. И факт этот добавлял ложку дегтя в бочку того дерьма, которое вывалилось вдруг ему на голову,– "За что?",– думал Котов, опустив голову,– "Почему у других вся жизнь сахарная, а у меня исключительно дерьмом перепачканная?",– вопросы эти он задавал, не надеясь получить на них ответы и очень удивился, услышав знакомый голос майора:
– Не за что, Котяра, а потому что. Потому что ты сам выбираешь. Перед тобой жизнь раскладывает карты, причем картинками вверх, а ты тянешь шестерки. Дурак, значит. Вот жизнь и учит. Ну как, понравился тебе "новый порядок"?– Котов, в ответ сопел, пуская кровавые пузыри и не спешил отвечать, лихорадочно пытаясь понять, каким образом все, кого он сейчас меньше всего хотел бы встретить в этой жизни, оказались под одной крышей. А майор подошел к нему и, освободив руки от веревки, щелкнул перед опухшим в сливу носом пальцами. Глаза у Котова разлепились, и он схватился за лицо руками, вытирая рукавом мокрого ватника рот. Картина мирного застолья, представшая перед его глазами, настолько потрясла, что он даже не обратил внимания, что кисти рук не болят вообще, а челюсть перестала пульсировать электро-разрядами. Десяток немецких солдат, сидел на лавках и завтракал. И его кореш – Винт сидел вместе с ними, правда, напрягшись, но выглядел вполне прилично. Его явно ни кто пока не допрашивал и связан он не был. Майор тот вообще разгуливал по избе, будто не немцев тут было одиннадцать рыл, а наоборот.
– Позавтракаешь или в Смоленск все же пойдешь?– спросил его майор.– Там немцев гора-а-а-здо больше. Ждут, не дождутся, когда появишься и пивную для них откроешь. Вот – герр обер-лейтенант Махер первым придет с Куртом.
– О-о-о!– откликнулся обер-лейтенант, услышав свой позывной.– Мы любим пиво. Хорошее пиво со свиной сосиской, что еще нужно солдату? За плохое повесим, за хорошее скажем "данкешон".
– Слышал, Кот? Данке немецкое – это круче денег. Ну, иди. Сейчас ты свободен в выборе. Жизнь снова перед тобой колоду выложила. Тащи. Разрешаю взять рюкзачок с продуктами. На подножном корме долго не протянешь. Правда, тайничок кладбищенский ты немчуре сдал, но вдруг пешком и лесом успеешь быстрее, чем они по дороге на попутных грузовиках. Вдруг пофартит тебе, а им нет. Снарядом их может шальным накрыть или из леса кто-то обстреляет с перепугу. Судьба военная непредсказуема, Кот. Вали уже. Надоел ты мне своей бритой тыквой,– майор сунул ему в руки "сидор" и выпроводил из хаты. Оказавшись на крыльце, под моросящим дождем в мокром и без того обмундировании, Котов ошалело затряс головой, озираясь по сторонам. Идти в Смоленск теперь смысла он не видел. Немцы, разумеется, его опередят, да еще и встретят там на кладбище, если он как идиот туда сунется. В могилку этого купца – "родственника" и закопают. Котов представил целый город, забитый немцами и ему стало совсем тоскливо. Открывать пивную, в которую будут ходить вот такие Курты и за качество напитка в лучшем случае, говорить "данке", да пропади она пропадом, такая коммерция,– "И куда?",– Котов топтался на крыльце, не решаясь идти, хотя ему хотелось не просто уйти отсюда, а убежать,– "А майор-то, точно гипнозер, поэтому и немчура его слушается",– пришла ему в голову первая здравая мысль,– "Эх, каб знать! А ведь он предлагал выбрать, а потом выставил, не дав выбрать. Имею право вернуться",– мысли суетились в бритой черепушке Котова, сталкиваясь, обгоняя друг дружку, но к выводу приводя однозначному,– "Вернусь. Пусть хоть расстреляет, зато в тепле. А тащится по болотам в Смоленск – это самоубийство. Не дойду. А в Москву вернуться, тоже хрен получится. Это с майором все запросто, а одного в момент повяжут, не те так эти. Ксива у немца. Куда без нее?",– Котов повернулся и поплелся в избу. На его появление немцы вообще никак не отреагировали. Они заняты были дегустацией русского пива, которого целый бочонок им выставил майор, назвав "брагой".
– О! Гут!– немцы суетились вокруг бочки, разливая брагу в котелки.
– Чего забыл, Котяра?– спросил его майор.
– Я… это… того самого… как его… – начал Котов, морщась от запахов. Немцы в одиннадцать глоток так накурили, что даже ему курящему стало после свежего воздуха дурно.
– Выбрать решил шестеру другой масти? Ты ведь других не видишь все равно. Думаешь за моей спиной отсидеться? Не выйдет, Котяра. Я всего неделю с вами буду, а всю оставшуюся жизнь тебе самому придется как-то прожить. Долго ли? Вот вопрос. Не приспособлен ты к ней оказался. Никому не нужен.
– А я виноват, что все так вышло у меня?– не выдержал Котов.– Я что ли немцев сюда позвал? Сами пришли. А коммунистов, я что ли до власти допустил?
– А где ты был, когда они приперлись со своим коммунизмом и царя-батюшку расстреляли? Сидел за печкой, как таракан? И сейчас отсидеться хочешь? Виноват, не виноват, а отсидеться не получится. Для того и власть, хоть от коммунистов, хоть от фашистов, чтобы из-за печек всех вытащить. Только коммунисты понятнее, а фашисты бесцеремоннее. Выбирай? Больше сегодня не из чего.
– А вы? Вон как! И немчуру разводите и коммунистов. Это как?
– У меня шире выбор, Котяра, тут ты прав. Но это тебя не касается. Каждый за себя отвечает, там, где он есть.
– А почему, вам шире?– Котов засопел обиженно.
– Жлобства потому что меньше, наверное. А у тебя ограничено именно из-за него. Да и то, я ведь с тобой почему разговариваю, а не гоню сразу в шею? Не стал ты нас сдавать немцам, значит не совсем еще сволочь. Решил остаться, оставайся, слова худого не услышишь, будто и не уходил вовсе. А сейчас сядь и засохни. Все что я хотел, уже сказал. Теперь думай. Пока ты выбрал между мной и Махером. А попался бы тебе "махер" не такой сволочной, как этот и ты бы сдал нас с Винтом, не задумываясь.
– Винта бы не сдал ни кому,– возразил майору Кот.
– Верю почти,– не стал тот с ним спорить.– Садись, красноармеец Котов, завтракай. Брагу пить не разрешаю. Нам через час выходить. Обер-лейтенант, верните рядовому документы.
– Вы его не расстреляете?– удивился Махер.– Он же изменник?
– Нет, не расстреляем. В плен он попал без сознания,– ответил майор.
– У него "листовка-пропуск" и шел он, по его словам, в Смоленск,– обер-лейтенант от возмущения, даже брагу пить перестал.
– Все это слова, обер-лейтенант. Ваши, против его. А листовки наши бойцы собирают потому что бумага, на которой их печатают, на самокрутки хороша. Если каждого расстреливать, у кого она есть, то воевать с вами некому станет. А нам еще нужно страну от вас очистить и потом Берлин взять. С кем это делать?
– Берлин?– обер-лейтенант, открыв рот, уставился на русского майора, который парень, судя по всему, свойский – военная косточка, но нес сейчас полный бред, находясь в ста километрах от Москвы, которую максимум через неделю Вермахт оккупирует и конец тогда войне. Сталин, как миленький подпишет все, что ему предложит Фюрер и уползет за Урал. А там пусть воюет с японцами хоть сто лет.
– Берлин, обер-лейтенант. Ты же в России пять лет прожил. По-русски, без акцента почти чешешь, а понять не можешь одной простой истины.
– Какой?– вытаращился еще больше Махер.
– Россия – это не страна. Это Россия. Здесь медленно запрягают, а ездят быстро. У всей Европы не хватит ресурсов, чтобы контролировать эту территорию. Человеческих. А вы еще и настроили против себя почти весь мир. А по Урал не получится мир заключить и в Москве с вами никто мирный договор подписывать не собирается. Получите уличные бои, в которых увязнете всем Вермахтом. У вас сейчас силенок, только доколдыбать до нее. А вы ее взять хотите сходу. Не получится. Сейчас из Сибири подтянет Сталин свежие дивизии и вмажет вам так, еще в этом году, что опомнитесь только к весне. Так что, привет Берлину.
– Поживем – увидим,– буркнул обер-лейтенант, чувствуя, что возразить ему майору нечего. Он сам удивлялся уже давно, увидев трофейную, русскую технику, о такой немцам пока приходилось только мечтать. Да если бы у Вермахта были такие танки и в таких количествах, то война закончилась бы уже давным давно. А это оказывается русские "запрягают" пока. Что же будет, когда "запрягут"? Обер-лейтенант вздрогнул и чтобы не думать, залил тревожные мысли русским пивом. Мутным, сладковатым на вкус, но в мозг бьющим сразу. Красноармейскую книжку он Котову сунул, не глядя, скривившись презрительно.
– Держи. Мне было бы стыдно, если бы немец вел себя так, как ты,– процедил он сквозь зубы.– Твое счастье, что перемирие сейчас. Но не попадайся мне еще раз. Прикажу повесить сразу.
– Вот и поэтому вы тоже войну проиграете, обер-лейтенант. Русского человека виселицами не вразумить и не покорить. Озлобите. Это у вас получится. Деды столетние за оружие возьмутся. Пищали, с наполеоновских времен хранящиеся, откопают и начнут стрелять вам в спины. Зря вы сюда вообще приперлись. Накостыляют вам так, что лет на сто угомонитесь.
– Немцы никогда не угомонятся. Германия всегда будет одной из первых держав в мире,– обер-лейтенант отставил в сторону кружку с русским пойлом и упрямо сверкнул глазами.– Один раз мы уже поднялись, возродившись из пепла. И снова поднимемся, даже если проиграем эту войну. И будет снова реванш.
– Это беспредметный спор, обер-лейтенант. Мне вас переубеждать нет желания. Германия войну проиграет – это для меня ясно, а вот "реванш"… Не будет реванша. Военного. Да и экономического тоже. Потому что и Германии как таковой не станет. Германия станет провинцией в Объединенной Европе – Евросоюзе. Со столицей в Брюсселе. Будет Европарламент. Объединенные штаты Европы, Махер. А Президентом этих штатов станет отнюдь не немец. Кто угодно может стать. Даже еврей, которых вы сейчас так не любите.
– Еврей – Президентом в Европе? А Германия – провинция? Бред. Этого не будет никогда. Скорее уж я поверю, что в США, Ку Клукс Клан выберет Президентом негра, чем немец выберет еврея Президентом.
– Так и будет. В США – негра выберут Президентом, а немцев никто и спрашивать не станет. Sheepless – слыхали такое выражение? Верно – "мнение овец" и ни кого оно не интересует. Вы все бараны, которых гонят на бойню.
– Кто гонит?– Махер сжал кулаки.
– Империалисты, конечно, если говорить языком красной пропаганды. Но настоящие "хозяева" всегда за кулисами. А мы видим только их марионеток – Гитлера, Сталина и т.д. Им дают определенную волю, пока они двигают свои народы в нужном направлении, на бойню. Как только движение прекращается, их убирают и ставят новых марионеток, которые опять возобновляют прерванный процесс.
– Зачем им это?– Махер замер в ожидании ответа.
– Хороший вопрос. А ответ простой. Чтобы сократить поголовье. Слишком плодятся люди. Ресурсов на всех не хватает. Меньше народу – больше кислороду, обер-лейтенант. Ваш Фюрер с блеском сыграет свою роль. Европу миллионов на пятьдесят зачистит. В руинах будет лежать. В долги влезет. К кому, как ты думаешь?