Вернувшись в монастырь, брат Кадфаэль испросил немедленной аудиенции у аббата Радульфуса.
– Отец мой, – начал он, – непредвиденный случай заставил меня воротиться так быстро. Я бы не потревожил вас, будь это менее важно, но на Земле Горшечника обнаружено нечто, что должно озаботить и наш монастырь, и мирскую власть. Пока что я оставил там все, как есть, и полагаю, что следует немедленно поставить в известность шерифа Хью Берингара. Я прошу на это вашего благословения. Дело в том, что плугом были извлечены на свет Божий лоскутья ткани и прядь волос, по всей видимости женских. Волосы длинные и красивые, полагаю, их ни разу не касались ножницы. И кажется, будто что-то удерживает их под землей.
– Ты считаешь, – произнес после многозначительного молчания аббат Радульфус, – что они все еще находятся на человеческой голове?
Голос настоятеля звучал ровно и твердо. За свою более чем пятидесятилетнюю жизнь он всякого насмотрелся. И если это был первый случай подобного рода, то вовсе не самый серьезный из тех, что преподносит жизнь. И за монастырскими стенами нельзя не зависеть от мира, где все возможно.
– Человек погребен в неосвященном месте, – продолжал аббат, отреагировав на выразительный кивок Кадфаэля. – Это противозаконно.
– Это-то меня и пугает, – ответил монах. – Но я не хочу сейчас что-либо утверждать. Я ожидаю вашего решения, а также присутствия шерифа.
– Что тобой предпринято? На поле кто-нибудь сторожит вашу печальную находку?
– Да, там находится брат Ричард. Пахать землю продолжают, но со всеми предосторожностями, в стороне от того места. Откладывать эту работу не стоит, – рассудительно произнес Кадфаэль. – Кроме того, не нужно привлекать излишнего внимания к тому, что нами обнаружено. Пахота объясняет наше присутствие на поле, и никому в голову не придет интересоваться, что мы там делаем. А если действительно окажется, что найдено погребение, то ведь могила эта могла появиться задолго до наших дней.
– Погребение… – повторил аббат, пристально глядя на Кадфаэля. – Хорошо бы. Хотя, я думаю, ты сам не веришь, что это так. Насколько мне известно из старых документов и нашего Устава, поблизости никогда не было ни церкви, ни погоста. – Я буду молить Господа, чтобы подобные открытия не повторялись – и одного с нас довольно. Ну что ж, я своей властью разрешаю тебе делать то, что сочтешь нужным. Прими мое благословение.
Кадфаэль без промедления начал действовать. Прежде всего он отправился в замок и предупредил Берингара – нужно было, чтобы мирская власть в его лице засвидетельствовала их находку. Хью слишком хорошо знал своего друга и сразу понял, что дело серьезное. Он не задавал лишних вопросов, не тратил времени на возражения; сразу же оседлав коня, взял с собой одного сержанта из гарнизонной службы – на случай, если понадобится послать его с каким-то срочным поручением, – и вместе с Кадфаэлем отправился к броду через Северн.
Воловья упряжка трудилась ниже по склону, когда они поднялись наверх, к тому месту, на краю зарослей ракитника, где их ожидал брат Ричард. Длинные извилистые борозды резко выделялись своим густым черным цветом на фоне поблекших, засыхающих колосьев и луговых трав. Только один этот угол поля так и остался невспаханным – плуг и упряжку сразу же после опасной находки отвели подальше от этого места. Взрез плужного резца здесь резко обрывался. Шериф нагнулся, чтобы посмотреть на найденные волокна. Но стоило Хью дотронуться до них, как волокна тут же рассыпались в прах, а длинная прядь волос, свернувшись кольцом, прилипла к его руке. Когда он попробовал вытянуть эту прядь наверх, она выскользнула из его пальцев – корни волос еще находились в земле. Хью отошел назад и стал внимательно разглядывать глубокий след от резца.
– Что бы там ни лежало, нам следует извлечь это из земли, – сказал он. – Жаль, что пахарь ваш переусердствовал. Он бы избавил нас от неприятностей, стоило ему завернуть упряжку на несколько ярдов дальше от этого места.
Но дело было уже сделано, и скрыть находку или забыть о ней было невозможно. Они прихватили с собой лопату и мотыгу, чтобы аккуратно отделить корни, и серп, чтобы срезать нависавшие над этим местом и частично скрывавшие его ветки ракитника. После четверти часа раскопок стало ясно, что находившееся внизу углубление – это могила, недаром клочья и нити сгнившей ткани попадались именно там, вблизи самого края поля. Кадфаэль отбросил лопату, встал на колени и обеими руками зачерпнул землю. Могила была не особенно глубокой, скорее всего, обернутое тканью тело было тайно опущено в землю на самом склоне и засыпано землей, а кусты намеренно были оставлены, чтобы скрыть это место. Впрочем, могила находилась на достаточной глубине, чтобы ничто не могло ее потревожить. Так оно и вышло бы, если б не пахали так близко к краю поля и если б плужный резец не проник так глубоко в почву.
Брат Кадфаэль осторожно ощупал лоскутья черной ткани и почувствовал под ними кости. Глубокий взрез плужного резца пришелся как раз на верхнюю часть туловища, поэтому плуг вытянул из почвы прядь волос и прогнившие клочья ткани. Кадфаэль отбросил землю с того места, где, по всей вероятности, была голова. Тело целиком было завернуто в сгнившую шерстяную ткань – очевидно, саван. И уже не оставалось никакого сомнения, что это труп тайно похороненного человека. Это было «противозаконно», как сказал аббат Радульфус. А если человек погребен тайно, не по закону, значит, и умер он не своей смертью.
Они принялись по очереди выгребать руками могильную землю, и вскоре начали вырисовываться контуры человеческого тела. Труп, завернутый в саван, осторожно очистили от земли, вытащили из могилы и положили на траву. Легкое, хрупкое человеческое тело было извлечено на свет Божий, и они прикасались к нему с большой осторожностью, буквально затаив дыхание, так как при малейшем трении сгнившие шерстяные нити крошились и расползались. Брат Кадфаэль очень осторожно расправил складки савана и отвернул ткань – и тут глазам присутствующих предстали полуистлевшие человеческие останки.
Конечно, это была женщина – на ней было длинное черное платье без пояса, без украшений, и такими странными выглядели аккуратно уложенные складки на ее платье, сохранившиеся благодаря савану, в который покойницу завернули перед погребением. Из длинных рукавов, также сохранивших форму, высовывались кости – кисти рук. Следы высохшей, сморщенной плоти оставались еще на ее запястьях и голых икрах. И только одно напоминало о том, что эти останки были когда-то живым человеком, – высокая корона из черных, заплетенных в косу волос, от которой плуг отделил большую прядь с правого виска покойницы. Странным было то, что она лежала, вытянувшись во всю длину могилы, как бы готовая к погребению. Руки ее покоились на груди и были скрещены. И вот что еще было странно: в руках она сжимала грубый крест, сделанный из двух ракитовых веток, связанных полоской льняной ткани.
Кадфаэль медленно снял полусгнившую ткань с головы покойницы. И они содрогнулись, увидев череп – эту эмблему смерти – с короной волос на затылке. Все четверо немного попятились, с изумлением глядя на покойницу, потому что перед лицом такой таинственной и суровой смерти жалость и ужас казались равно неуместными. Никто из них не испытывал ни малейшего желания задавать вопросы или отпускать какие-либо замечания по поводу такого странного погребения. Время для этого еще придет, но не теперь и не здесь. Прежде всего надо завершить то, что должно быть завершено.
– Итак, – сдержанно спросил Хью после продолжительного молчания, – что теперь? Кто должен заниматься этим делом, я или вы, братья?
– Мы находимся на земле аббатства, – со вздохом ответил брат Ричард. Его лицо как-то сразу посерело, а в голосе звучало сомнение. – Но то, что нами обнаружено, вряд ли согласуется с законом, а закон – это ваша область. Я не знаю, право, что решит в таком необычном случае наш настоятель.
– Он захочет, чтобы труп был возвращен в аббатство, – с уверенностью сказал Кадфаэль. – Кто бы ни была эта женщина, но похоронили ее без церковного благословения, и душа ее не находит успокоения, поэтому погребение покойной следует провести по христианскому обряду. Наш аббат захочет, чтобы мы взяли ее из монастырской земли и монастырской же земле предали. И тогда, – добавил Кадфаэль с уверенностью, – она наконец получит то, что ей положено, и душа ее успокоится, если это будет угодно Господу.
– Что ж, так и попробуем сделать, – сказал Хью, бросая внимательный взгляд на берег, поросший ракитником, и на разрытую яму. – Я думаю, не найдется ли здесь чего-нибудь еще, что положили в могилу вместе с покойницей. Давайте попробуем копнуть поглубже. – Он нагнулся, чтобы натянуть на покойницу распадающийся на части саван. Но стоило Хью притронуться к нему, как саван сразу же начал рассыпаться, и в воздух взлетали облачка пыли. – Если мы собираемся в целости донести до монастыря останки покойницы, нам понадобятся носилки. Брат Ричард, возьми мою лошадь и скачи в обитель, расскажи аббату, что мы нашли труп женщины, пусть он пришлет носилки и подходящую к такому случаю одежду, чтобы мы могли доставить ее в монастырь. Больше пока что ничего не требуется. Нам ведь еще ничего не известно. Так что ни с кем не делись этой новостью, пока мы не привезем покойницу.
– Я все сделаю как надо! – охотно согласился брат Ричард.
По своему характеру субприор предпочитал упорядоченную жизнь, когда все идет как положено и не требует чрезмерных усилий. Он не был готов к подобным находкам, и ему не терпелось побыстрее покинуть это гнетущее место.
Ричард подбежал к серому поджарому коню шерифа, мирно щипавшему все еще зеленую под деревьями травку, вдел в стремя крепкую ногу и вскочил в седло. Когда-то он умел хорошо скакать верхом, но давно уже не практиковался в этом искусстве. Он был младшим сыном владельца манора, рос на земле и в шестнадцать лет предпочел военной службе жизнь в монастыре. Конь Хью, обычно не терпевший иного седока, кроме своего хозяина, снизошел до брата Ричарда и, пофыркивая, поскакал через заливной луг.
– Как бы он не сбросил Ричарда на переправе, – заметил Хью, наблюдая, как конь со всадником приближаются к реке, – а он может, если на него найдет. Ну ладно, пошли посмотрим, не осталось ли там еще чего.
Под шуршащими ветками ракитника сержант продолжал раскапывать яму. Кадфаэль, подоткнув рясу, спустился в могилу и стал осторожно руками выгребать землю, расширяя впадину, где лежал труп.
– Пусто, – сказал он наконец, стоя на коленях на дне могилы, где земля была уже твердой, сероватого оттенка, с проступающим слоем глины. – Видишь, Хью, здесь уже нетронутая почва. У Руалда были, очевидно, специальные ямы, откуда он брал глину. А здесь явно непотревоженный слой. Нам незачем рыть глубже, мы ничего там не найдем. Можно, конечно, прощупать с боков, но я сомневаюсь, что нам удастся что-нибудь обнаружить.
– Да, мы достаточно тщательно обследовали могилу, – согласился Хью, обтирая запачканные землей руки о густой, волокнистый дерн. – И в то же время мы ничего не узнали – ни ее возраста, ни имени.
– Ни из какой она семьи, ни где жила, – мрачно продолжил Кадфаэль, – ни причины ее смерти. Это место нам больше ничего не скажет. Пока мы знаем лишь, как она была погребена. А остальное нам придется выяснять, и для этого нужно время и надежные свидетели.
Прождав более часа, они наконец увидели брата Винфрида и брата Уриена, которые несли носилки и саван. Со всеми предосторожностями они подняли тело, завернули его в новый саван и укрыли таким образом от людских взоров. Хью отправил сержанта обратно в замок, и в полном молчании, пешком, не привлекая к себе излишнего внимания, траурная процессия, состоящая из двух человек, направилась в аббатство.
– Отец мой, брат Ричард уже доложил вам, что мы нашли останки женщины, – сказал Кадфаэль, обращаясь к аббату Радульфусу, который ждал их возвращения в своей приемной. – Мы оставили тело в часовне, там ведь обычно отпевают усопших. Но останки этой женщины в таком плачевном состоянии, что нет никакой возможности опознать ее, если даже она умерла недавно, что кажется мне маловероятным. На ней было платье, когда-то черное, а теперь совсем истлевшее, без украшений и без пояса – такое обычно носят деревенские женщины. Вдобавок она не обута. Словом, нет ничего, что могло бы помочь определить ее имя.
– А как она выглядит?.. – спросил аббат.
– От нее остался лишь скелет. Никто с уверенностью не скажет, что это чья-то жена или сестра – словом, женщина, которую он знал когда-то. У нее даже лица не сохранилось, ничего, кроме прически из черных волос. Но у многих женщин – такие же волосы. Росту она среднего, возраст можно определить лишь приблизительно. Судя по волосам, это была не старуха и не юная девушка, а женщина в расцвете лет, между двадцатью пятью и сорока годами.
– Так, значит, нет ничего, что могло бы помочь нам узнать, кто она такая? Ничего необычного?.. – Аббат Радульфус вопросительно посмотрел на Хью Берингара.
– Только то, каким образом ее похоронили, – ответил Хью. – Без положенных обрядов, противозаконно, просто положили в неосвященную землю. Но в том, как это сделано, есть кое-что странное. Пусть брат Кадфаэль расскажет подробности. Если же вы захотите сами осмотреть покойницу, то мы оставили ее в часовне в том самом виде, в каком нашли.
– Я начинаю думать, – сказал аббат решительным тоном, – что мне действительно надлежит самому взглянуть на эту мертвую женщину. Но сначала я хочу услышать, что же было таким странным в обстоятельствах ее тайного погребения. Говори же, брат Кадфаэль!
– Да, отец мой… Тело было положено прямо, во всю длину могилы, как и подобает, волосы заплетены в длинную косу и уложены в прическу в виде короны, сложенные на груди руки сжимали крест, сделанный из веток и связанный посередине куском ткани. Словом, тот, кто клал ее в землю, делал это с явным почтением к усопшей.
– Самый дурной человек, совершая подобный поступок, способен почувствовать благоговейный трепет, – медленно произнес аббат Радульфус. – Но какие бы чувства ни испытывал к покойнице тот, кто вырыл для нее могилу, он сделал это, очевидно, во мраке ночи и тайком. А это подразумевает, что предшествовало тайному захоронению деяние еще более дурное и также совершенное во мраке. Если бы она умерла естественной смертью, то отчего же отсутствовал священник и не были соблюдены необходимые обряды? Хоть ты и не делаешь таких выводов, брат Кадфаэль, но из твоих слов вытекает, что эта несчастная не только погребена была преступным образом, но и умерла в результате преступления. Я утверждаю, что она была убита. По какой иной причине ее тайком положили в землю, не свершив положенных обрядов? И даже крест, вложенный в ее руки, сделан из веток и, таким образом, не может указать на убийцу или помочь опознать убитую. Из твоего рассказа, брат, я делаю вывод, что с ее тела нарочно были удалены все приметы, которые могут помочь опознать ее. Даже теперь, когда по воле Господа обнаружены ее останки, чтобы похоронить ее по-христиански, мы так и не узнали имени этой женщины, чтобы написать его на ее могиле.
– Пожалуй, это верно, – угрюмо сказал Хью. – Но факт остается фактом – брат Кадфаэль, осматривая останки, не нашел никаких следов ранения или удара. Нет ничего, что указывало бы на причину смерти. Конечно, после долгого пребывания тела в земле нелегко обнаружить след от ножа или кинжала, но нет даже намека на это. Все шейные позвонки и кости черепа целы. Кадфаэль не видит оснований считать, что ее задушили. Похоже, что она умерла в своей постели, и даже – во сне. Но в этом случае зачем было хоронить ее тайком и притом так, чтобы труп не смогли опознать?..
– Право же, – заметил аббат Радульфус, – никто не стал бы брать на свою душу такой грех, как противозаконное погребение, не имея на то весьма веских причин.
Произнеся эти слова, аббат погрузился в размышления. Да, тут было над чем подумать. Несомненно, они столкнулись с какой-то тайной. Были одни вопросы – и не было ответов. Конечно, большого труда не составляет должным образом позаботиться об умершей и ее бессмертной душе. Даже не зная имени этой женщины, можно вознести молитвы за упокой ее души и отслужить мессу. И она будет наконец похоронена по-христиански, в освященной земле, в чем ей раньше было отказано. Но по законам этого мира покойница должна быть еще и опознана. Аббат поднял глаза на Берингара: одна власть оценивала другую.
– Так вы полагаете, шериф, что эта женщина была убита?
– Принимая во внимание то малое, что нам известно, и то многое, что нам неизвестно, – осторожно начал Хью, – я не берусь утверждать, что тут не было убийства. Мертвую женщину, не получившую отпущения грехов, тайно положили в могилу. Пока у меня не будет доказательств обратного, я вынужден считать, что здесь совершено убийство.
– Значит, – сказал аббат Радульфус после короткого молчания, – вы не верите, что это старое захоронение? Да, подобное бесчестие нельзя отнести к стародавним временам, и у нас теперь одна забота – похоронить покойницу подобающим образом и тем самым устранить несправедливость, совершенную по отношению к ее душе. Случается, что Господь восстанавливает справедливость через столетия, мы же хотим помочь Господу в меру наших скромных сил, но порой бессильны сделать это. Как давно, по-вашему, эта женщина была захоронена?
– Я отважусь высказать мое смиренное мнение, – произнес Кадфаэль. – Это случилось не так давно, может быть, год или два назад, самое большее – лет пять. Покойная – не жертва давних времен. Она жила на этом свете всего несколько лет назад.
– Я не могу забыть ее, – мрачно заметил Хью.
Аббат оперся своими длинными, жилистыми руками о стол и поднялся.
– Тем больше причин мне самому взглянуть на нее, – сказал он. – Я должен это сделать, прежде чем ее вновь предадут земле, на этот раз по-христиански. Кто знает, вдруг мы все же обнаружим что-то, что поможет опознать ее тому, кто знал ее раньше.
Пересекая следом за аббатом широкий монастырский двор, Кадфаэль размышлял о том, почему все они избегали произнести вслух то имя, которое в первую очередь должны были назвать. Кадфаэль гадал, кто же первый произнесет всем им хорошо известное имя и почему он сам не делает этого. Дольше молчать было уже нельзя. Но, по мнению Кадфаэля, аббату первому надлежало назвать имя этого человека, ведь он, конечно, уже подумал о нем – никакая смерть, давняя или недавняя, не могла привести их настоятеля в замешательство.
В маленькой холодной часовне на каменном ложе лежали останки покойницы, прикрытые полотняным покровом, в изголовье и в изножии горели свечи. Пришедшие очень осторожно и тщательно обследовали все кости покойной, особенно позвоночник и череп, стараясь определить, что же послужило причиной смерти, но ничего не достигли. Они не нашли никаких признаков повреждения костей. Тяжелый запах витал в воздухе маленькой часовни, но холод каменных сводов несколько ослаблял его. Они отошли немного в сторону. Покой часовни и уместность нахождения в ней человеческих останков настраивали на духовные размышления, которые помогали победить ужас от этого, пусть временного, возвращения в мир живых почти полностью истлевшего трупа.
Аббат Радульфус вдруг вновь приблизился к покойной. Несколько минут он стоял, пристально разглядывая останки – черные, роскошные волосы, хрупкие кости обнаженных ног, до которых уже добрались и источили их крохотные, невидимые глазу жучки. На крепком белом черепе взгляд аббата задержался долее всего, но этот череп, по видимости, ничем не отличался от многих других.
– Да, как странно! – произнес аббат, обращаясь как будто к самому себе. – Кто-нибудь, должно быть, относился к ней с любовью, считался с ее правами, даже если и не в силах был исполнить все ее желания. Быть может, кто-то один убил ее, а другой положил в землю? Уж не священник ли?.. Но зачем в таком случае было ему скрывать ее смерть, если он в ней не повинен? Трудно представить, что один и тот же человек и убил ее, и с крестом положил в землю.
– Всякое случается на белом свете, – заметил Кадфаэль.
– А может, это сделал ее любовник? Бывает роковое стечение обстоятельств, никем не предвиденное, когда, совершив злодеяние, человек в нем тут же раскаивается. Но тогда зачем он похоронил ее тайно?
– И здесь, очевидно, нет следов насилия, – вставил Кадфаэль.
– Но отчего она умерла? Если от болезни – ее должны были похоронить, как положено, на кладбище, и отслужить по ней панихиду. В чем же причина? Может, ее отравили?
– Допускаю, – кивнул Кадфаэль. – Или ранили ножом прямо в сердце, раз нет следов удара на ее скелете и все кости целы.
Взглянув еще раз на покойную, аббат Радульфус накрыл бренные останки покровом и аккуратно расправил на нем складки.
– То, что мы здесь увидели, – сказал он, – не дает возможности судить о причине смерти и об имени покойницы. И все же я считаю, что нужно попытаться разобраться в этом. Если эта женщина жила здесь в течение последних пяти лет, значит, кто-то хорошо ее знал и может сказать, когда в последний раз видел ее и чем объясняет ее отсутствие. Пойдемте и тщательно обдумаем все возможные версии.
Брату Кадфаэлю вдруг стало ясно, что по крайней мере одно, наиболее вероятное предположение уже пришло аббату Радульфусу на ум и глубоко его встревожило. Когда они останутся втроем в тишине приемной аббата, за закрытой дверью, то самое имя будет наконец произнесено.
– Прежде всего следует ответить на два вопроса, – сказал Хью, начиная обсуждение. – Кто она такая, эта женщина? Если на это нельзя ответить с уверенностью, то поставим вопрос так: кем она могла быть? А второй вопрос такой: за последние годы исчезала ли бесследно в этих местах хоть одна женщина?
– Об одной по крайней мере нам доподлинно известно, – со вздохом произнес аббат. – И место обнаружения трупа само за себя говорит. Но никто никогда не поинтересовался, доброволен ли был ее уход? Мне трудно принять решение, потому что сама женщина такой смерти явно не хотела. Но брата Руалда невозможно было отговорить от следования предначертанному ему пути – так солнце утром нельзя удержать от восхода. Я поверил ему, его доводы меня убедили. К моему огорчению, его жена с этим не примирилась.
Итак, имя мужчины было названо. Женское же имя никто из них не мог вспомнить. Живя за монастырскими стенами, многие жену Руалда и в глаза-то не видели, да и вряд ли о ней упоминалось до появления ее мужа у ворот обители.
– Отец мой, я должен просить вашего позволения, – сказал Хью, – осмотреть останки вместе с братом Руалдом. Если это действительно его жена, неизвестно, сможет ли он ее опознать, но попытаться стоит. Ведь Земля Горшечника арендовалась им, а после того, как он ушел в обитель, она одна жила на этом участке. – Хью прервался, внимательно посмотрел на печальное лицо аббата, потом продолжал: – Надо выяснить, бывал ли Руалд на своем старом участке после того, как поселился в обители, – до того момента, когда, как говорят, она уехала куда-то с другим мужчиной. Ведь оставались же у него какие-то дела, ему надо было заключить определенное соглашение между ними и засвидетельствовать его. Наверняка он встречался с нею после того, как они расстались.
– Да, – не раздумывая, ответил аббат Радульфус. – Дважды в первые дни своего послушничества он посетил ее, но не один – его сопровождал брат Павел, который, будучи наставником послушников, должен был заботиться о душевном спокойствии своего подопечного. Впрочем, того же желал он и жене Руалда, поэтому старался убедить ее отпустить мужа с миром и благословить его призвание служить Господу. Но тщетно! Однако сейчас важно лишь то, что пришел он с братом Павлом и с ним же воротился назад. Мне неизвестно, виделся ли он с ней без свидетелей.
– А не посылали ли брата Руалда на полевые работы или с каким-нибудь поручением в те места, по соседству с его бывшим домом?
– Прошло уже больше года с тех пор, – с сомнением покачал головой аббат, – и даже брат Павел вряд ли ответит вам, на какие работы и куда за это время посылали брата Руалда. Но за все время своего послушничества он никогда не оставался один, если его посылали на работы за пределами монастыря. Всегда рядом с ним был кто-то из братьев, а то двое или трое. Но, в конце концов, – добавил аббат, пристально взглянув в глаза Берингару, – вы можете спросить об этом самого брата Руалда.
– С вашего позволения, отец мой, я так и сделаю.
– Прямо сейчас, не откладывая?
– Конечно, если вы позволите. О нашей находке, кроме нас и брата Ричарда, пока никто не знает. Будет лучше, если для брата Руалда это станет неожиданностью и он не сможет заранее обдумать свое поведение, – многозначительно произнес Хью. – Ведь если этот брат виновен, он захочет отвести от себя подозрения.
– Так мы и сделаем, – кивнул аббат Радульфус. – Брат Кадфаэль, отыщи брата Руалда и, если шериф согласен, приведи его прямо в часовню. Пусть он или выдаст себя, или докажет свою невиновность. Теперь я вспоминаю, – продолжал аббат, – его слова, когда на собрании капитула мы обсуждали этот обмен участками: земля всегда безгрешна, сказал он, ее могут запятнать лишь наши поступки.
Брат Руалд являл собой совершенный пример послушания, а именно эта статья Устава всегда доставляла Кадфаэлю больше всего неприятностей. Руалд считал своим долгом немедленно исполнять любое распоряжение, отдаваемое кем-либо из старших братьев, словно это был божественный приказ, подчиняться которому следовало без «жалоб или колебаний» и, разумеется, не спрашивать: «Зачем?» – что было как раз первым побуждением Кадфаэля, особенно в начальные годы его монашества. Брат Руалд и сейчас, как обычно, последовал за своим старшим братом-монахом, ни о чем его не спрашивая и не зная, что его ожидает. Кадфаэль только сказал ему, что аббат и шериф желают его видеть.
Переступив порог часовни и внезапно увидев каменное ложе с покровом и зажженными свечами, возле которого о чем-то тихо беседовали шериф и аббат Радульфус, Руалд, не колеблясь, подошел ближе и остановился, покорно и невозмутимо ожидая дальнейших приказаний.
– Вы посылали за мной, отец мой?
– Брат Руалд, ты жил в этих местах, – решительно сказал аббат, – и хорошо знал всех своих соседей. Ты можешь помочь нам в важном деле. Здесь, на этом ложе, лежит мертвое тело, почти истлевшее и найденное случайно, и мы не можем узнать, кто это. Попытайся опознать труп, подойди ближе.
Руалд повиновался. Всем своим видом он выражал готовность сделать все, что потребуется. Аббат Радульфус резким движением снял покров, и под ним лежали останки – уже не тело даже, а скелет, а вместо лица – череп с кольцами черных волос. Конечно, при столь неожиданном зрелище спокойствие изменило брату Руалду, но волны сострадания, тревоги и грусти, набежавшие на его чело, скорее, напоминали зыбь, на краткий миг нарушившую покой тихого пруда. Он не отвел глаз и продолжал пристально вглядываться в останки покойницы, словно это могло помочь восстановить в памяти облик той, от которой сейчас остались только кости.
Когда же наконец Руалд перевел взгляд на аббата, во взгляде этом читались лишь удивление и смиренная печаль.
– Отец мой, – сказал он, – я не вижу, каким образом можно установить имя покойницы.
– Погляди хорошенько! – велел аббат. – Мы знаем, что это – женщина. Можно определить, какая была у нее фигура, ее рост и цвет волос. Ведь у нее должны быть близкие, возможно муж. Есть же какие-нибудь особенности, по которым можно узнать человека, – и они не зависят от черт лица. Никого она тебе не напоминает?
Наступило долгое молчание. Вновь Руалд послушно осмотрел останки – с головы до ног, остановил взгляд на сложенных на груди руках покойной, все еще сжимавших самодельный крест. Он обошел ложе со всех сторон, потом вздохнул и сказал, явно больше сожалея о том, что должен разочаровать аббата, нежели сокрушаясь о давно умершей женщине:
– Нет, отец мой, простите. Я не узнаю ее. А это так важно? Ведь Господу нашему известны все имена.
– Справедливо, – согласился аббат Радульфус. – Господь знает все места погребения покойных, даже если их хоронят тайно. Должен сообщить тебе, брат Руалд, где была найдена эта женщина. Тебе ведь известно, что этим утром начали пахать Землю Горшечника? При вспашке первой же борозды, когда на краю поля плуг поворачивали, резец ушел на большую глубину и потянул за собой кусок шерстяной ткани и прядь черных волос. На том самом поле, которое ты раньше арендовал, по приказу господина шерифа откопали и привезли в нашу обитель останки покойницы. Так что прежде чем я наброшу на нее покров, погляди-ка еще раз и скажи, неужели ничто не подсказывает тебе ее имя?
Кадфаэль не отрываясь смотрел на острый профиль брата Руалда и заметил, что на какое-то мгновение спокойствие изменило ему. Он вдруг задрожал – то ли от ужаса, то ли от чувства своей вины. Но если он был виновен, то в чем: в убийстве человека или в гибели любви? Руалд склонился над покойницей, не отводя от нее глаз, и на его лбу и возле губ выступили капли пота, особенно заметные при свете горящих свечей. Молчание длилось долго. Наконец брат Руалд взглянул на аббата. Лицо его было бледным и мрачным.
– Отец мой, – сказал он, – да простит мне Господь грех, который я не осознавал до сих пор. Я раскаиваюсь в том, что лишь теперь нашел в себе этот изъян. Ничто, ничто во мне не находит отклика! Я ничего не чувствую, когда гляжу на нее. Отче, даже если передо мной действительно Дженерис, я не могу ее узнать.