Неисповедимы пути, дарованные Творцом каждой твари Своей.
Вотще мы, ничтожные слепые создания, дерзаем рассмотреть свою дорогу в туманной дали грядущего. Мы мостим свой путь серебром и златом, устилаем его бесценными тканями, умащаем дивными благовониями и мним, что ведет сей путь к счастию.
И сколь ужасно бывает наше позднее прозрение…
В старые времена жил в этих краях богатый и знатный синьор. Взял он в жены девицу высокого рода, редкой красоты и прекрасной души. И было бы его счастье безмерным, коли благословил бы его Бог чадом. Но, к печали великой, не было у них детей, хоть прожили они много лет в честном супружестве. Молились супруги, слали небу горячие слезные мольбы. И наконец Небо услышало их.
Объявила жена супругу своему радостную весть, и возрадовался синьор всей душою и излил счастливые слезы. Окружил он будущую мать любовью и заботой, спешил исполнить любое ее желание.
Но вот однажды, когда срок родин был уж близок, поведала жена мужу свой удивительный сон:
– Снилось мне, супруг мой и господин, что иду я по прекрасному саду, усыпанному диковинными фруктами, да в рот не беру их – не к ним душа моя стремится. И вдруг предо мною роскошная крона с золотыми плодами, и каждый из них медовым соком наполнен. Тяну я к ним руку, тяну что есть сил моих, а достать не могу. О супруг мой, как бы я хотела наяву вкусить от сих золотых плодов!
Позвал супруг заморских купцов, и вскоре у ног будущей матери выросла целая гора чудных фруктов со всего света. Но равнодушно взглянула на них женщина:
– Здесь нет того, что мне снилось.
– Да полно! Знаешь ли ты сама, чего хочешь? – осердился муж.
Ничего не сказала ему супруга, только тихо глаза опустила. А на другой день ушла из жизни, в великих муках родив красавицу дочь.
Неизмерима была скорбь мужа. Не мог он себе простить, что попрекнул жену ее последним желанием. Похоронил он ее у тихого озера, окружив могилу кустами душистой сирени, поставил маленькую часовню и ежедневно приходил сюда вспоминать и печалиться на пустынном берегу. И только белые лебеди разделяли его одиночество, вздымая роскошные белые крылья.
И здесь, возле могилы безвременно угасшей супруги, дал он пред образом Мадонны безрассудную клятву: в память о жене исполнять любое желание дочери, каким бы оно ни было.
Так и росло дитя бесконечно любимым и балуемым, потому и стало гордым и своевольным. Но красота девочки радовала глаз, детская улыбка согревала сердца, и своеволие прелестного ребенка не было никому в тягость.
Выросло дитя и превратилось в прекрасную собой девицу. Услышав о ее красоте, стали съезжаться в дом знатные синьоры в надежде породниться с богами и высокородным семейством. Но дочь безучастно взирала на всех искателей ее руки, а отец не мог и помыслить о том, чтобы выдать замуж против ее воли.
В честь пятнадцатилетия дочери замыслил отец роскошный пир и пригласил музыкантов, дабы услаждать чудными звуками гостей. И был среди музыкантов один молодой, прекрасный собой лютнист. Увидел он девушку, сверкавшую среди гостей подобно алмазу, в простой камень вкрапленному, и вспыхнула в сердце его любовь. Взял он в руки лютню, вышел на середину зала и запел хвалу прекрасной звезде. Любовь слова ему подсказала, любовь устами его пела.
Притихли гости. А прекрасная синьорина спустилась в зал и, забыв гордость, одарила музыканта алой розой из своего праздничного убора. Одарив, взглянула нечаянно в его пылающие страстью глаза – и запылала сама.
Безрассудна была любовь знатной девицы к бедному музыканту, лишь беду сулила она всем. Но не привыкла синьорина отказывать себе ни в чем, и, промаявшись до глубокой ночи, спустилась она в сад, где под открытым небом нашли себе ночлег музыканты.
Сама нашла юного лютниста в ночной тьме, сама упала в его объятия, и были они счастливы каждую ночь несколько долгих недель.
Но за украденное у судьбы счастье приходит неминуемая расплата. Почувствовала своевольница в себе биение новой жизни и в слезах бросилась к ногам отца, умоляя скрыть ее грех, выдав замуж за любимого.
В великом гневе синьор оттолкнул от себя падшую дочь, велел запереть ее в светлице под кровлей высокой башни замка и не выпускать оттуда до самых родин, чтобы не открылось миру великое бесчестие.
А молодого лютниста привели к нему в цепях.
– Как смел ты, ничтожный, взглянуть с вожделением на дочь мою?
Отвечал юноша смиренно:
– Прости, господин мой, красота дочери твоей ослепила меня и лишила воли.
Но не смягчила разгневанного отца его кротость.
– Ах, так ее красота тебя ослепила? – вскричал он в ярости. – Так оставайся же слепым до конца дней!
И передал юношу в руки палача.
К вечеру умер лишенный глаз музыкант, не вынеся жестоких мук.
А своевольница между тем, не зная о его плачевной участи, металась, запертая в башне, рыдала от уязвленной гордости и проклинала всех виновников своего заточения: и отца, и юношу, и собственное свое нерожденное дитя.
И, возлюбя ее гнев, подсказал ей сатана, как отомстить им всем разом. Растворила она тяжелое решетчатое окно и, обезумев от злобы и гордости, бросилась вниз, прямо в заросли сирени, сомкнувшие над ее телом свои душистые ветви. Жалобно крикнули на пруду встревоженные лебеди, распахнули крылья и улетели прочь от этого страшного места.
И принесли отцу два холодных мертвых тела юных любовников.
И разорвал отец на себе одежды, упал с криком на труп дочери: «Да воздастся мне вдвойне за мое злодейство!»
А когда тела несчастных предали земле, раздал он свое богатство нищим, оделся в рубище и ушел по пыльной дороге в неведомые края. И где кончил он свои скорбные дни – никому не ведомо.
2000 год
…и Саша, обернувшись в дверях, увидел, как растеклось лицо отца кровавой кашей, и медленно повалился он с подкосившихся ног головой на ступени. Бессильно разжались и сползли руки его, зажимавшие глазные впадины.
Увидел Саша все это и закричал страшно, как зверь, вцепившись пальцами себе в рот…