Как только закончилась партия, за которой мы наблюдали, игроки встали, чтобы горячо поприветствовать Лусио. По их поведению было понятно, что его здесь считали влиятельным членом клуба и человеком, который, по всей вероятности, может одолжить денег для игры или оказаться полезным в каком-то ином финансовом отношении. Князь представил меня присутствующим, и я заметил, что мое имя произвело на них большое впечатление. Меня спросили, не присоединюсь ли я к игре в баккара, и я охотно согласился. Ставки были столь высоки, что могли многих разорить, но меня это ничуть не смущало.
Рядом со мной сидел красивый светловолосый молодой человек с аристократической внешностью. Мне представили его как виконта Линтона. Я обратил на него особое внимание из-за того, что он то и дело безрассудно удваивал ставки – по-видимому, из чистой бравады, а когда проигрывал, что случалось довольно часто, громко хохотал, словно был пьян или находился в горячке.
Начав играть, я совершенно не боялся проиграть. Лусио остался сидеть в стороне, спокойно наблюдая за мной. Как мне показалось, он обращал на меня больше внимания, чем кто-либо в зале. По счастью, удача мне сопутствовала, и я постоянно выигрывал. Чем больше мне везло, тем больше я испытывал волнение, пока мое настроение не изменилось и меня не охватило странное желание проиграть. Полагаю, это произошло из-за молодого Линтона и было проявлением чего-то лучшего в моей природе.
Виконт, казалось, обезумел от моих постоянных выигрышей и лихорадочно продолжал делать безрассудные и отчаянные ставки. Его юное лицо осунулось, а глаза блестели от страсти, как от голода. Другие игроки хотя тоже проигрывали, но лучше переносили свои неудачи, а может быть, более умело скрывали свои чувства. Во всяком случае, я поймал себя на том, что очень искренне желал бы, чтобы мое дьявольское везение прекратилось и перешло к молодому виконту. Но это желание не исполнялось: я снова и снова собирал ставки, пока наконец не поднялись из-за стола все игроки, в том числе и виконт Линтон.
– Все проиграл! – сказал он с громким принужденным смехом. – Вы должны завтра дать мне возможность отыграться, мистер Темпест!
– С удовольствием, – поклонился я.
Он подозвал официанта и велел ему принести бренди с содовой, а меня тем временем окружили остальные игроки. Все они повторяли предложение виконта о завтрашнем реванше и убеждали меня в необходимости вернуться в клуб, чтобы дать им возможность отыграть потерянное. Я охотно согласился. Когда мы разговаривали, Лусио вдруг обратился к юному Линтону.
– Не хотите сыграть со мной? – предложил он. – Начнем вот с этого!
И князь положил на стол две хрустящие пятисотфунтовые банкноты.
Повисла пауза. Виконт жадно пил бренди с содовой и столь же жадно поглядывал поверх стакана на банкноты. Глаза его были налиты кровью. Однако затем он равнодушно пожал плечами.
– Мне нечего поставить, – сказал он – Как я уже имел честь сообщить, я проиграл все. Разорен в лоск, как говорят игроки. Не смогу составить вам компанию.
– Садитесь, садитесь, Линтон! – обратился к нему один из стоявших рядом с ним. – Я одолжу вам, чтобы вы могли продолжить.
– Спасибо, но я предпочту отказаться! – ответил виконт, немного покраснев. – Я и так слишком много вам должен. Разумеется, это очень любезно с вашей стороны. Ступайте, господа, а я посмотрю спектакль.
– Позвольте мне повторить свое предложение, виконт Линтон, – сказал Лусио с ослепительной и непостижимой улыбкой. – Сыграйте просто ради забавы! Если вы не чувствуете себя вправе ставить деньги, поставьте какой-нибудь пустяк – только для того, чтобы узнать, не вернется ли удача. – И он показал игральную фишку. – Вот это обозначает пятьдесят фунтов. Но пусть сейчас фишка значит нечто эфемерное – например, вашу душу!
Эти слова были встречены взрывом смеха. Лусио негромко рассмеялся вместе со всеми.
– Надеюсь, современная наука научила всех нас тому, что такой вещи, как душа, не существует в природе, – продолжил он. – Поэтому в качестве ставки при игре в баккара она стоит меньше, чем волос с вашей головы, поскольку волос – это все-таки нечто, а душа – ничто! Соглашайтесь! Рискните ничем ради шанса выиграть тысячу фунтов!
Виконт осушил последнюю каплю бренди и повернулся к нам. В глазах его сверкали искорки насмешки и вызова.
– Идет! – воскликнул он.
Игроки сели за стол.
Все произошло очень быстро, можно сказать, молниеносно. Прошло не более пяти минут, и Лусио вышел победителем. Он улыбнулся, указав на фишку – последнюю ставку виконта.
– Итак, я выиграл, – сказал князь негромко. – Но вы мне ничего не должны, дорогой виконт, поскольку вы… ничем не рисковали! Мы сыграли просто ради забавы. Если бы души существовали, я, конечно, потребовал бы вашу в свое распоряжение… Интересно, кстати, что бы я стал с ней делать? – Он добродушно рассмеялся и продолжил: – Что за вздор! Мы должны быть благодарны судьбе за то, что живем во времена, когда поступь прогресса и чистого разума сметает со своего пути глупые суеверия! Спокойной ночи! Завтра мы с Темпестом предоставим вам возможность отыграться, Фортуна наверняка вам улыбнется, и вы одержите победу. Еще раз – спокойной ночи!
Он протянул руку, в его блестящих темных глазах светилась какая-то особая, быстро исчезающая нежность, а в его манерах – внушающая доверие доброта. Что-то – я не мог понять, что именно, – на мгновение словно заворожило всех нас, и несколько игроков за другими столами, услышав о нелепой проигранной ставке, с любопытством смотрели на нас издалека.
Виконт Линтон, однако, объявил, что прекрасно провел время, и сердечно пожал протянутую Лусио руку.
– Вы необыкновенный человек! – торопливо проговорил он срывающимся голосом. – И уверяю вас с полной серьезностью, что если бы у меня была душа, то в настоящий момент я был бы рад расстаться с ней за тысячу фунтов. Душа не принесет мне ни малейшей пользы, в отличие от этой суммы. Но я уверен, что завтра выиграю!
– Я уверен точно так же, – любезно ответил князь. – Между тем мой друг, мистер Джеффри Темпест, не будет жестким кредитором: он может позволить себе подождать. Но в случае с потерянной душой, – тут он сделал паузу, глядя прямо в глаза молодому человеку, – я, конечно, ждать не стану!
Виконт неопределенно улыбнулся этой шутке и направился к выходу. Как только дверь за ним закрылась, несколько игроков обменялись многозначительными взглядами.
– Разорен! – заметил кто-то вполголоса.
– Его карточные долги превышают все, что он когда-либо сможет выплатить, – добавил другой. – И я слышал, что он проиграл пятьдесят тысяч на скачках.
Все это говорилось равнодушно, словно разговор шел о погоде, – ни малейшего сочувствия, никакой жалости. Каждый из игроков был эгоистом до мозга костей, и когда я вгляделся в их равнодушные лица, меня охватила дрожь искреннего негодования, смешанного со стыдом. Я еще не до конца зачерствел и ожесточился, хотя, вспоминая те дни, которые сейчас кажутся мне скорее каким-то диким видением, чем действительностью, я осознаю, что с каждым часом мною все более и более овладевал эгоизм.
Тем не менее я еще не сделался подлецом и потому решил в тот же вечер написать виконту Линтону и объявить ему, что он может считать свой долг передо мной погашенным, так как я отказываюсь его требовать. Пока эта мысль проносилась у меня в голове, я встретился взглядами с Лусио. Он улыбнулся и поманил меня за собой.
Мы вышли из клуба и оказались на холодном ночном воздухе, в небе над нами морозным блеском светились звезды. Мой спутник положил руку мне на плечо и сказал:
– Послушайте, Темпест, если вы собираетесь проявлять великодушие и сочувствие по отношению к мерзавцам, то нам с вами придется расстаться! – сказал он со странной смесью сарказма и серьезности в голосе. – По выражению вашего лица я заключаю, что вы обдумываете какой-то идиотский бескорыстный поступок. С тем же успехом вы могли бы встать на колени на этой брусчатке и начать публично молиться. Вам захотелось простить Линтону его долг, и я вынужден констатировать, что вы ведете себя глупо. Линтон прирожденный негодяй и ни разу в жизни не предпринял ни малейшего усилия, чтобы встать на правильный путь. Так к чему его жалеть? С момента поступления в колледж и до сего дня он только и делал, что поддавался всевозможным соблазнам. Это никчемный повеса, который заслуживает меньше уважения, чем честный пес!
– Но ведь кто-то любит его, я полагаю? – возразил я.
– Кто-то любит его! – с неподражаемым пренебрежением повторил Лусио. – Ба! Он содержит трех балерин, – может быть, вы это имеете в виду? Его любила мать, но она умерла, потому что он разбил ей сердце. Он негодяй, повторяю я вам, так пусть отдаст свой долг сполна, включая душу, которую он так легко поставил на карту. Если бы я был сейчас Дьяволом и выиграл бы эту странную игру, то, если верить священному преданию, я бы уже с ликованием раздувал пламя для Линтона. Но поскольку я тот, кто я есть, то могу сказать только одно: пусть человек встретит свою судьбу, пусть все идет своим чередом. А раз он решил рискнуть всем, так пусть всем и заплатит.
Мы медленно шли по Пэлл-Мэлл. Я хотел было ответить, но тут заметил на противоположной стороне улицы, недалеко от Мальборо-клуба, одинокого мужчину, и невольно вскрикнул.
– Зачем он здесь? Это же Линтон!
Лусио крепко сжал мне руку:
– Вы ведь не хотите заговорить с ним сейчас?
– Нет. Но куда он идет? Посмотрите, какая у него нетвердая походка!
– Должно быть, он пьян!
На лице моего спутника мелькнуло то беспощадное выражение презрения, которое я часто видел у него и которому каждый раз удивлялся.
Мы остановились, наблюдая, как виконт бесцельно прохаживается туда-сюда перед дверью клуба. Но вот он, похоже, на что-то решился и крикнул:
– Извозчик!
Мгновенно подъехал рессорный кабриолет. Назвав извозчику какой-то адрес, Линтон вскочил в кеб, и тот двинулся в нашу сторону. Когда экипаж проезжал мимо, тишину нарушил оглушительный пистолетный выстрел.
– О Боже! – вскричал я, отшатнувшись. – Он застрелился!
Карета остановилась, возница спрыгнул на землю. Швейцары, официанты, полицейские и бесчисленное количество неизвестно откуда взявшихся людей в одно мгновение столпились вокруг экипажа. Я бросился вперед, чтобы присоединиться к быстро растущей толпе, но, прежде чем успел это сделать, сильная рука Лусио схватила меня и потащила прочь.
– Сохраняйте спокойствие, Джеффри! – приказал князь. – Или вы хотите, чтобы вас вызвали на опознание трупа? При этом вы поставите под подозрение весь клуб! Нет, пока я здесь, этого не будет! Прошу вас, друг мой, умерьте свои безумные порывы, они не приведут ни к чему, кроме затруднений. Если человек мертв, это значит, что он мертв, – вот и все.
– Лусио, у вас нет сердца! – воскликнул я, изо всех сил пытаясь вырваться. – Как вы можете рассуждать при таких обстоятельствах! Подумайте, что произошло! Я причина всех бед! Это мое проклятое везение сегодня вечером нанесло последний удар несчастному юноше. Я убежден в этом и никогда себя не прощу!..
– Честное слово, Джеффри, ваша совесть слишком чувствительна! – сказал он, еще крепче сжимая мою руку и увлекая меня прочь. – Вам следует немного укротить ее, если хотите добиться успеха в жизни. Вы думаете, что ваше «проклятое везение» стало причиной смерти Линтона? Называть везенье «проклятым» – явное противоречие, а что касается виконта, то ему не нужна была последняя партия в баккара, чтобы осознать собственный крах. Вы не виноваты. И я не намерен впутывать в дело о самоубийстве ни вас, ни себя. В заключении коронера о подобных инцидентах все обычно сводится к паре слов, которые устраивают всех: «Временное помешательство».
Я вздрогнул. Мне становилось не по себе, когда я думал, что в нескольких ярдах от нас лежит истекающий кровью труп человека, которого я только что видел живым и с которым разговаривал. Я старался понять доводы Лусио, но чувствовал себя так, как будто убил Линтона.
– Временное помешательство, – повторил князь, словно обращаясь к самому себе. – Угрызения совести, отчаяние, поруганная честь, несчастная любовь в сочетании с современной научной теорией Разумного Ничто – Жизнь есть Ничто, Бог есть Ничто, – когда они заставляют конкретного человека терять достоинство, «временное помешательство» прикрывает его погружение в бесконечность приятной ложью. Но ведь, в конце концов, как говорит Шекспир, все это безумный мир!
Я ничего не ответил, поскольку был поглощен собственными чувствами. Я бессознательно шел вперед, с недоумением глядя на звезды, танцевавшие перед моим взором, как светлячки, кружащиеся в тумане миазмов. Вскоре во мне пробудилась слабая надежда, и я спросил:
– А может быть, на самом деле он не убил себя? Может, попытка оказалась неудачной?
– Линтон был отличным стрелком, – спокойно ответил Лусио. – И это было его единственное заслуживающее похвалы качество. У него не было принципов, но стрелять он умел. Невозможно вообразить, чтобы он промахнулся.