Деви́ца-Огневица
Тот камень, что Заю́ша в руку милой Баси вложил, непростой был. Вот как об этом сказывают. В соседях с Басей Катерина с сыном Прокопом жили. Муж у неё на охоте сгинул, вот одна и бедовала. Парень в женихах ходил, с лица невидный, но душевный, всякому норовил помочь. Когда прослышал, что с Басей случилось, больно печалился. Ему, вишь, соседка по нраву пришлась, но не сложилось. Бывает! Долгонько бродил по той тропинке, где заюшки ускакали, и камешек тёмный углядел. Подивился, чудной тот больно – чёрный, угловатый, а в руку ладно лёг и тепло от него идёт. Прокоп и оставил находку себе, вроде как от Баси памятка. Ну, погоревал годик-другой, потом к Аксинье посватался. Дело молодое, а живое к живому тянется. Сыграли свадебку и зажили в избе втроём. Прокоп работящий, хозяйственный, да и Аксинья проворная, всё в руках кипит. Немного погодя наладился Прокоп на охоту с двумя подручными, Алексашкой да Петром. По первому снегу самое время пушнину бить. Взяли знатно, и надумал Прокоп домой сбегать, добычу унести, а сотоварищи остались ловушки проверять.
Идёт Прокопий ходко, задумал за день дойти до деревушки. Рядом пёс бежит, Разбой. Да тут сивун-ветер[28] поднялся. Видит мужик, дело плохо. Решил в пещерке возле реки переждать. Сивун – ветер проказливый, замёрзнуть можно враз! А в пещерке тепло, опять же, дровишки рядом есть. Костёрчик развёл Прокоп и подрёмывает. Чует, сильнее задувает, со снегом. «Эге! – думает. – Однако заночую здесь!» К ночи похолодало более, Прокоп помаленьку подкидывает в костерок. Не замёрзнуть бы! Не заметил, как впал в сон. А огонь, между тем, почти затух. Вдруг видится ему, что по реке идёт девушка прямиком в его сторону. Приблизилась, на ней чёрное платье под самое горлышко, узор по подолу – листья папоротника, а промеж них золотинки. Сама белолица, черноброва и коса вкруг головы уложена короной. А чёрный цвет, слышь-ка, блескучий[29], переливчатый, ровно гладь речная в ясный день. Приблизилась она и говорит, а губы не движутся:
– Что, свет Прокопий, никак холодно тебе?
– Есть маленько, – еле шепчет он в ответ.
– Что ж пожи́гу[30] не подбросишь?
– Нечего, незнакомка, подкидывать, последнее дотлевает.
– Да как же? – улыбается та. – Вот, около тебя лежит!
Мужик вниз глянул, а там камни чёрные. «Изгаляется!» – думает он.
– Ничуть! – отвечает дева, будто мысли его услышала. – Кинь, сам увидишь!
А Прокоп окоченел до того, что руки не поднять. Она наклонилась, подобрала несколько камушков, на тлеющие ветки положила. К мужику подсела, а от неё жаром пышет, ровно от печки. В глаза ему глядит, не смигнёт, а улыбка печальная. Ну, обогрелся он малость. Глядь, а камни-то как запылают. Чудно ему стало. Где это видано, чтоб камни так горели! Присела красавица возле, расспрашивает Прокопа, что да как в его жизни сложилось. Он сказывает, а сам чует, как по телу тепло разливается. Раза два поглядел в глаза ей, в душе смятение поднялось. Примолк мужик, а она зубками белыми посверкала и прочь пошла, и ветер ей не помеха, платье даже чуток не пошевелил. Тут у Прокопа слёзы на глаза навернулись. Пока проморгался, её и след простыл. Подумал было, что приснилось ему всё, а в костре-то камни горят. «Эх! – подосадовал. – Не спросил даже имени!» Ему будто в ухо кто и скажи: «Огневица!»
К утру всё утихло. Прокоп в заплечный мешок положил пару камней и пошёл далее. Воротился в деревню, поживу оставил, отдохнул маленько и в кузню побёг, кузнеца пытать, что за чудо ему привиделось. Показал мастеру взятое, обсказал, как дело было. Тот в руках камни покрутил, в печь кинул, меха раздул да и ахнул – до того бойко огонь заиграл.
– Слышь-ка, Прокоп, а ведь тебе Хозяйка этого камня показалась. Как шепнули тебе на ушко?
– Огневица! – отвечает тот.
– Во как! Огневица, Хозяйка Огня, – задумчиво повторил кузнец. – Она и есть! Ты место запомнил?
– Как же! Возле реки, где поворот. Там ещё дуб вековой, молнией ударенный.
– Приметно! Надо сходить, набрать. Уж больно хорошо горит!
Ну, Прокоп наутро назад тронулся, за охотой почти позабыл о том, что приключилось. Уж позже прознал, что ходил кузнец за камнями, да взять не смог, не дала Хозяйка Огня, не время, говорит.
За делами да заботами прокатилась зимушка скорёхонько. В мае народилась дочка у молодых, Любава. Ещё годка три пробежали. Аксинья двух сыновей спроворила[31], постаралась для мужа. А Прокоп больно к дочке сердцем прикипел. В трёхлеточке своей души не чаял. И она к отцу липла, что пчёлочка к цветку. Каждый вечер шептались они у окна, Прокоп ей сказки сказывал, а она про свои заботы-радости делилась. Старшо́й, знамо дело, тяжко быть, на месте не засидишься. Любава уж с пяти лет за няньку была, а там и по дому работа для неё нашлась. Ну, когда-никогда, была слабинка для неё, роздых. Особливо на покосе. Тут её сильно не нагружали, так, присматривала за едой, и всё больше по перелескам бегала. Девчоночка эти дни любила и напрашивалась с родными на косьбу. В один из таких дней упросилась она остаться с ночёвкой. Благо за старшего Ерофей был, соседушко. Он тоже пособил.
– Оставь, Прокоп, девчушку. Чай, не обидим! Нехай с детворой побудет на зорьке, а то, вишь, как вяньгает[32].
Тот и согласился. Вечерком костёр развели, Ерофей сказы стал сказывать. Смотрит, все ребятишки сопят, токмо у Любавы глазёнки горят.
– А что, – говорит она, – деда, люди сказывают о Девице-Огневице? Кто такая? Какова из себя обличием?
Ерофей и ляпнул, не подумав:
– У тяти своего спроси, он с ней встречался!
Спохватился, стал что-то бормотать, в сердцах отругал девчоночку. Она ничего, попритихла, а думку свою затаила. Спустя-погодя, как-то ввечеру приластилась к батюшке и тихонько шепнула:
– Сказывают люди, видал ты Девицу-Огневицу? Вправду ли? Какова она, тятя?
Опешил Прокоп сперва, потом улыбнулся, наклонился и говорит:
– Вправду! На тебя обличьем схожа!
И поведал дочке ту историю, что с ним приключилась.
– А чем же я на неё схожа? – усомнилась Любава, выслушав отца.
– Улыбкой, – отшутился тот, – а ещё глазами!
Сказать сказал, а сам задумался. Так и есть, на особинку дочь была среди детей. Волосом темна среди них, русоволосых. Глаза хоть и синие, а цвет меняют диковинно – иной раз синева небесная плещется в них, а иной раз холодной темнотой полыхают. Ни на кого из родни не похожа. А вот на ту, что зимой привиделась, похожа. Как так? Пожал плечами Прокоп, про камешек вспомяну́л тёмненький. С тем и уснул. А в другой вечер показал тот камень Любаве и рассказал, как с ним всё вышло. Дочь слушала, не дыша. Камешек крепенько в руке сжимала и всё разглядыв ала его со всех сторон. Заснули все в избе, а девчоночка не спит, всё о Басе думает да о Девице-Огневице: «Вот бы встренуть да поглядеть на красоту такую!» С тем и заснула.
Наутро просит её матушка:
– Сходила б ты, доченька, за ягодой с подружками. Чай, малина вовсю пошла!
А той лишь в радость это! Кузовок подхватила и в лес с песнями да прибаутками. В ложок спустилась Любава, а там ягоды полным-полно. Собирает, посмеивается – то-то ладно вышло! Глядь, дымок тянется за кустами. Она туда, а там костерок махонький запалён, возле него женщина в чёрном платье сидит, вроде как маленько сердитая. Любава подивилась да и вопросит[33]:
– Что это вы, тётенька, тут сидите? Али поджидаете кого? Али заблукали[34]?
Та повернулась и молвит:
– Тебя жду, Любава. Ты же хотела на меня глянуть. Вот, смотри!
Ахнула девушечка. Сама Огневица перед ней! А та поднялась, платье из тёмного алым стало и по нему вроде как язычки пламени бегают.
– По нраву ли я тебе, Любава? – спрашивает Хозяйка Огня.
– По нраву, токмо малость страшно, – еле слышно откликнулась девчоночка. Обомлела, слышь-ка, от такого. И то сказать, не каждому являлась Огневица в истинном облике, всё больше в огне мерещилась.
Услыхав такие слова, принахмурилась Хозяйка Огня и молвит:
– Ты про наш разговор никому не сказывай! И меня лишний раз не зови, надо будет, сама покажусь.
– А почто, тётенька, – не успокоится Любава, – вы мне решили показаться? Чем я на особинку супротив остальных?
А та усмехнулась:
– А поглядишь далее, так и увидишь! А пока вот что скажу. Ты отца разговорами не тревожь, да камешек дарёный крепко храни, понадобится он тебе.
Больше ничего не успела спросить Любава, исчезла Огневица. А где ступала она, там трава сгорела, дымок вился следом. Подивилась на те речи девчонка и дальше давай собирать ягоду. Скоренько кузовок наполнила.
За делами каждодневными годочки ветерком летели. Вот уж Любава и в невесты вышла. На круг ходить стала, песни петь с подругами, хороводы водить и присматриваться к парням. Больше всех по душе ей был Кузьма-кузнец. И тот её заприметил! Вот и наладилась она заглядывать в кузню почти каждый день. Всё ей там в диковинку. Особливо притягивал огонь в горне. Перекинется словцом с Кузьмой, о встрече договорится вечерком, а сама поближе к огню норовит подойти. Ну, повстречались они с годик, Кузьма сватов заслал, сговорились о свадьбе. Вот тут беда и случилась…
Почитай за неделю до свадьбы загорелась у соседей изба. По недосмотру поди-ка, али баловался кто с огнём. Полыхнуло ночью, выскочили кто в чём, а в избе, слышь-ка, двое мальцов остались. Задохлись, видать, малость от дыма. К избе не подступиться, хошь и заливают водой, а толку нема. И Любава споначалу к дверям кинулась помочь, как все, да воротилась за лентой, косу придержать, чтоб не трепалась. Глядь, а там, где камешек хранила, столб огня синего. Спужалась было, но дыма не видать и огонь холодный. Отворила сундук, камень в руку взяла, тут ей и шёпот в уши: «Ты при этом камени не убойся пламени!» Скумекала[35] девка, что делать. Камень за пазуху сунула да бёгом в горящую избу. Деток отыскала и выволокла. Отдышались те, разревелись. Ну, знамо дело, натерпелись страху! А Любава целёхонька, вот только одёжа вся сгорела. Подивился народ, зашептался:
– Неспроста всё это! Дела непонятные!
И Кузьма к ней с расспросами:
– Как так? Почто с тобой всё в порядке? Почто пламень тебя не берёт?
А мать Кузьмы ещё пуще распалилась:
– А ведь колдовка она! Присушила сыночка!
Соседи, которым деток Любава спасла, заступались:
– Что ж вы молвите? Девка себя не пожалела, в огонь ринулась! Почто ха́ете[36]?
Свадьбу отложили, отговорились пустяками. Обидно стало девушке, она к отцу пошла и говорит:
– Тятя, откажите им вовсе, не пойду замуж, коли нет доверия.
Прокоп отказал, и поползли по деревне слухи пуще прежнего. Не раз, бывало, Любавушка плакала ночами в подушку, но жалиться никому не жалилась. Напротив, с улыбкой шла по улочке.
В это же время заметила она такое – в избе у них теплее стало, даже если печь не топлена. Камешек, что синим пламенем укутан был, Любава подалее спрятала, в хлеву. Но всё ж таки, думки поселились в голове невесёлые… Не зазря ли тот камешек достала? К добру ли?
Зима долго в тот год не отступала. Май стоял, а всё заморозки землю белили. Кое-как отсеялись, огороды заполнили. Жизнь потихоньку покатилась по накатанному. Любава отца упросила в гости отвезти в соседнюю деревню, к дальней родне. У них, вишь, малой народился, помочь надобно. Отец-то знал, в чём дело, но слова поперёк не сказал, отвёз. За делами повседневными, за девичьими разговорами поутихла печаль. Сызнова[37] улыбка поселилась на личике девушки, а тут и паренёк за ней стал ухлёстывать, чернявенький Ульян. Не шибко речистый, вишь, зато гармонь в руках пела-разговаривала за двоих.
Поведали подружки Любаве, что молчаливым он стал после пожара в лесу. Дружки-товарищи сбежали, а он, блаженный, зверей спасал. Как выжил, непонятно, но с той поры всё больше молчит, разве что иногда песни поёт. Опосля Кузьмы Любава встреч опасалась, ни с кем не заигрывала, разве что шуткою. Ульян ничего и не говорил, а вот цветы на окошко каждое утро приносил утайкой. И песни играл красивые, как только Любава подходила на круг. Сам-то он по бересте мастер был знатный. Мигом лапоточки соорудил в подарочек ягодиночке[38], потом кузовок да туесок. И не простые, а с резьбой по бересте, с рисуночком. А это не каждому дано, тут рука нужна верная да глаз на особинку.
Любава подарочки приняла, то зазорным не считалось, но сердце не распахнула, затаилась. И кто его знает, как всё вышло бы, но тут подоспел праздник Ивана Купалы. Сплела венок девушка, в реку опустила, слова проговорила:
– Ты плыви, плыви венок, укажи, где мой дружок! Где тоскует, где живёт, где меня так верно ждёт!
За веночком вдоль бережка идёт, поглядывает. Тут пригорок, пока взошла-опустилась, потеряла из виду. По сторонам смотрит, а из кустов и полыхнуло огнём синюшным. Она туда кинулась, а там Ульян. Веночек её держит, в другой руке камень тёмный, сам в столбе света сияет и манит к себе милую. Любава малость сробела, потом шагнула к нему.
– Что за камень у тебя, Ульян? Где взял?
– То подарок Огневицы, – отвечает, не мешкая, – по детству встренул её, спасла меня из огня лесного, уберегла от смерти.
– Ведь у меня тоже такой камешек есть. Правда, тятино подаренье, но Хозяйка Огня и меня благословила.
Стоят они рядышком, и так им хорошо, так на сердце тепло, что и расставаться неохота. Тут и показалась им Девица-Огневица. В огненном платье, в сапожках красных. Вкруг неё трава мигом вспыхнула, но далеко огонь не пошёл, утих мигом, когда она рукой повела.
– Ну, что, – говорит, – прошли вы крещение огнём моим, не спужались. За то хвалю. Живите в пламене любви, да никого не слушайте, коли урекать[39] станут. Не им судить о вашем житие. Камешки поберегите, сгодятся ещё. А уж придёт беда, не пожадничайте, бросьте наземь со словами – Защити, Огневица, я сестра, а ты сестрица! А ты, Ульян, по-другому говори – Защити, Огневица, я брат, а ты сестрица!
Помолчала, потом продолжает тихонько, как бы в раздумьях:
– Может, и не сгодятся камешки, а всё ж оберег.
Шагнула к Любаве:
– Отцу поклонись от меня. Запал он мне в душу, да видать не судьба… Век в девках останусь! – усмехнулась, повернулась, огнём полыхнуло и всё исчезло.
Ульян с Любавой славно жили, семью большую подняли. Камешки Огневицы берегли, но попользоваться более не пришлось. Беды большой в их жизни не случилось, хоть и не всегда радостно было. Когда ушли на покой, то положили им в руки подарки Огневицы, потому как никакого другого повеления не было дано. Оно и к лучшему. Большой соблазн такое подаренье, власть над огнём! Ну, Хозяйка Огня знает, кому что дарить. Без её ведома ни один пламень не вспыхнет.
