0.
В те дни, когда Они молчали, молчал и он… Они становились манекенами, что горели жизнью не более него. Кроме того, они были одиноки…
1.
Очередной вечер зажигал огни на арене городского цирка, очередной посетитель со своей напомаженной женой проникал в святилище Бога Смеха. И бог улыбался ему сквозь мертвенную бледность грима, что становилась невыносимой при близком рассмотрении. Зычный голос слегка выпившего конферансье будил призраков огромного зала, что, зачастую, напоминал ночному сторожу анатомический театр. Разноцветными пятнами крови леди Кентервиль вспыхивали прожектора, выхватывая вурдалачьи лица тех, кто субботним вечером явились на свалку самоубийц, мучеников-мазохистов и прочей нечисти. Пройдет не более полуминуты, и нестерпимо белая манишка конферансье ослепит и без того подслеповатые глаза, а голос провозгласит:
– Внимание! Только сегодня и только сейчас, на ваших глазах…
2.
– Ну что, Маша, сколько нам еще до выхода?, – спросил седой, уставший клоун у своей подруги, что стояла около него справа. Она не ответила. Впрочем, она никогда не отвечала на его вопросы, за что он ее и любил. Вот и сейчас она молчала… Молодая, стройная, всегда чистая, одетая в до блеска начищенную одежду, она не уставала поражать воображение старика клоуна. Самым главным для нее было то время, когда, отработав положенное унижение на арене, он прикасался к ее телу своими чувственными пальцами, поглаживал ее шею, приближал свое лицо, щекоча ее длинными, густыми ресницами… Пальцы другой его руки в это время опускались все ниже и ниже, приспуская книзу легко декольтированный верх ее платья, спустя секунду возвращая его на место… В тот момент, когда он дотрагивался до ее самого чувствительного места, она просто взрывалась.