Семён Семёныч Голотяпов работал в самом престижном заведении Советского Союза. На работу Семён Семёныч ходил по одним и тем же дорогам, в одно и то же время, встречал одних и тех же людей и, можно сказать, успел даже слиться с этими людьми, – и вовсе не потому, что вёл с ними оживленные беседы или ещё что, а потому что очень много мечтал, часто ставил себя на место этих людей и глазами этих людей смотрел на мир и на себя. И рассказывал им во время этих перевоплощений о себе и о достижениях социалистического строительства, и во время этих рассказов не замечал, как проходило время, которое, к слову сказать, проходило тогда тоже только на работу.
Возможно, оно проходило в тот момент, когда Семён Семёныч в одном и том же месте встречал копошащихся в песочке детишек. А детишек Семён Семёныч любил больше всего! Всегда подходил к ним – кому слово доброе скажет, кого по головке погладит, кому гостинчик сунет, – за что особенно люб был у стоящих поодаль родителей.
Кажется, что ещё можно пожелать этому человеку? Так и остался бы он в памяти благодарных потомков на век, может, даже на два, не случись с ним истории, круто перевернувшей его жизнь, и жизнь всех последующих поколений.
А в стране, между тем, уже назревал голод. Семён Семёныч уже и сам начинал голодать, правда, он тогда ещё об этом не знал. Не знали об этом и другие люди. Потому что жили они тогда единой семьёй, и был у этой семьи единый отец, – он тоже любил подарки детишкам дарить. И поэтому, когда Семён Семёнычу уже нечего было дарить, он поднимал свои взоры к этому отцу (а тому, как впоследствии выяснилось, только того и нужно было) и радовался вместе с ним, и сопереживал, и представлял, что это он подарки дарит. И другие тоже радовались, тоже сопереживали и тоже представляли. Вот оно какое тогда было счастье!
И поэтому американская разведка тогда работала плохо. Она, можно сказать, вообще не работала. Цепи агентуры в советской стране у неё в то время ещё не было. Да и откуда ей было взяться, если с самого детства, с молоком, можно сказать, матери, каждому мальчишу прививались такие чувства!.. что американская разведка не могла хорошо работать.
Часы на кухне пробили «шесть», забеспокоились и «половину седьмого» пробили раньше. Наконец, Семён Семёныч вернулся домой. Но вернувшись, не отправился как есть на кухню, а прилег на диван. И произошло это не потому, что на кухне уже ничего не было, или еще что, так просто, от тоски, оттого что детишки возле дома все глаза проглядели, дожидаясь его с работы, а он задворками, чтоб никто не видел, пробрался до своего подъезда.
Устремив взгляд в потолок, бледный как потолок, Семён Семёныч лежал на диване. И в тот момент, когда к нему уже стали приходить различные мысли, раздался шорох на балконе. А жил Семён Семёныч тогда на шестом этаже.
Наш герой не сразу сообразил, что что-то происходит, когда сообразил, резко подскочил, обвёл взглядом комнату и точно так же, как крался к дому, подкрался к окну. Тихо подкрасться не удалось.
На скрип половиц так реагировали мышцы лица, что непосвященному могло показаться, что это и скрипят мышцы лица.
На балконе босиком, в оборванной шинели, прижимая к груди пакет с пряниками и конфетами, стоял незнакомец. Стыдно стало Семён Семёнычу и вовсе не потому, что незнакомец мог увидеть, как он крадётся к окну, совершая такую гимнастику на своём лице, или ещё что, а потому, что подумал, что человек на балконе мог даже мысль допустить, что ему не доверяют, коль так странно выглядывают из-за занавески, или, хуже того, подозревают в столь необычном появлении дурные намерения. А поскольку достоинство другого человека Семён Семёныч ценил превыше своего, он сразу же распахнул дверь и впустил незнакомца в дом. Наш герой не верил в то время в бога, поэтому он тут же смекнул, это советская система достигла таких высот, что к ней подобным образом стали являться различные незнакомцы с пряниками и конфетами.
Маятник часов на кухне качался из стороны в сторону, то в сторону одного, то другого. Семён Семёнович, усадив гостя за стол, засуетился, пытаясь согреть кипяток. И тут гость совершенно неожиданно заговорил.
– Что ж ты теперь, Семен Семеныч, делать-то будешь? – произнес он.
Позже стали утверждать, что у пришельца, мол, был акцент, и тут, мол, Семён Семёнычу нужно было сразу насторожиться и проявить бдительность. Но, скажем честно, никакого акцента не было.
– На работу тебе путь закрыт, – продолжил гость. – Не будешь же вечно по задворкам лазить? Ситуация в стране неопределенная. Ты ничего не умеешь, кроме работы в своем учреждении. Неужто будешь с голоду помирать?
– И в самом деле – ничего не умею, – согласился Семён Семёныч. – Но ведь живут же как-то в нашей стране люди? Значит страна такая, значит, достигла она уже таких высот совершенства, что в ней даже человек, который ничего не умеет, и тот не помрёт с голоду!
Семён Семёныч встал в центре кухни. Ему стало казаться, что он опять на трибуне или, в крайнем случае, по дороге на работу, что на него опять смотрит вся страна, весь советский народ. Но вспомнил о детишках, сел, посмотрел на пакет с пряниками и конфетами, добавил:
– Давайте только ничего не будем есть, а отдадим всё это детям.
Теперь настала очередь подняться посреди кухни гостю. Достав в полной решимости из-под шинели ручку и бумагу, незнакомец сказал:
– Пишите заявление!
Куда писать заявление, такие вещи Семён Семёнычу не надо было объяснять. Такие вещи Семен Семеныч понимал с полуслова, потому что был настоящим советским человеком.
– Жалованье вам хорошее положим! – сообщил незнакомец. – Опять-таки сыты будете. Детишкам подарки снова сможете дарить.
При словах о детишках Семён Семёнович придвинулся к собеседнику и с невероятным напряжением произнес:
– А не могли бы вы и детишкам жалованье положить!
– И детишкам положим, и их родителям, но не всем сразу. Пишите заявление!..
Мораль… то есть интермедия
Тут в полемику с автором вступает Мораль – женщина средних лет, что называется «при всём», но это «всё» скрыто под одеждами, которые к нашему времени изрядно износились.
«Ни одно произведение о настоящем советском человеке не должно оставаться без морали», – говорит Мораль.
«И ни одна сказка без присказки», – добавляет автор.
«Будьте бдительны к новым чувствам и эмоциям, – сообщает Мораль. – Ибо неизвестно, откуда и с какой целью они приходят. Станьте хозяином своей души. Если вы им не станете, обязательно превратите свою душу в коммуналку… что, в общем-то, тоже… с учетом запросов времени, не так уж и плохо… Я всё сказала!»
«И я там был, мед-пиво пил (с пряниками и конфетами), по усам текло, но в рот не попало», – подумал автор.
И зажил Семён Семёныч с тех пор, как кот в масле. Бананы, ананасы ему из-за границы присылать стали. Детишки за ним опять косяками начали ходить. Но чем больше вот так вот жил Семён Семёныч, тем больше недоумевал – чем же за всё это он расплачиваться-то будет? А им, как впоследствии оказалось, никакой платы и не требовалось. Они и так были рады радешеньки, что получили-таки заявление, первое настоящее заявление от настоящего советского человека в американскую разведку.
Но Семён Семёныч-то ничего об этом не знал. Поэтому поселилась с тех самых пор в душе его раздвоенность. И никак он не мог от этой раздвоенности избавиться.
И вот, наконец, уже почти отчаявшись – сколько таланту было в этом человеке, и как грандиозен был его талант, теперь уже не побоюсь этого сказать, – Семён Семёныч, чтобы преодолеть раздвоенность в своей душе, решил преодолеть раздвоенность во всём мире, и после этого, значит, успокоиться, решил примирить две непримиримые державы. Ну, а как решил, так, выходит, и сделал.
Сидят они как-то с Джоном по кличке «незнакомец» на той же самой кухоньке (Джон как раз зарплату и подарки от известных американских фирм привез), выпивают, и вдруг Семён Семёныч говорит:
– А хочешь, Джон, я тебя с товарищем Сталиным познакомлю?
– Хочу! – говорит Джон.
– Запросто! Пошли, – говорит, – в Кремль!
– Пошли! – соглашается Джон.
И пошли они в Кремль. И шли они долго. И помогали друг другу преодолевать различные трудности. И когда у Семён Семёныча кончались силы переставлять ноги, ноги ему переставлял Джон. И подошли они, наконец, к краю широкого поля и пошли через это поле к Кремлю. А возле Кремля часовой, как оловянный солдатик шаг печатает, и винтовкой делает то взад, то вперёд.
И принялся тут Семён Семёныч объяснять часовому. Я, говорит, лучший друг товарища Сталина, а это, говорит, мой американский друг, – Джон тут для пущей убедительности сплясал часовому американский народный танец, – он, говорит Семён Семёныч, работает в американской разведке, он мне зарплату привез. А ты – тут Семён Семёныч ткнул пальцем в часового – ты, говорит, тьфу, букашка. Ты, говорит, знаешь, что такое разведка? Ты, говорит, не знаешь, что такое разведка. Разведка, говорит, это передовой гонец человечества, это пчела, собирающая нектар. О многом ещё говорил Семён Семёныч. Так разошелся, остановить его было невозможно. Часовой в это время испуганно косил то в его сторону, то в сторону Джона, который, к слову сказать, продолжал танцевать американский народный танец. А Семён Семёныч уже так расхрабрился, что пытался сбить фуражку с головы часового, но почему-то все время мазал и, теряя равновесие, падал.