Семейные ценности
Обычное детство
Наше детство прошло очень приятно. На завтрак подавали творог, а с балкона можно было следить за спешащими людьми. Наша няня, которая в конце концов оказалась не нашей няней, читала нам каждый день Толстого. Мы ничего не могли понять, потому что она читала его на греческом. Няня утверждала, что так мы лучше пропитываемся классикой. Мы были не против.
После обеда приходил мужчина в оливковом сюртуке и баловал нас грушами. Он всегда вел себя крайне предупредительно: предупреждал о том, о сем, и показывал депутатов парламента. Мы не знаем, кем был этот мужчина, зато знаем всех депутатов.
Наши родители каждый день высказывали свои опасения по поводу будущего. Они делали это так мило и так забавно, что мы смеялись от души часа два-три.
Родители часто нас путали – различать нас им мешали кудряшки и ямочки на щечках. Ямочек было особенно много. Пока посчитаешь и вспомнишь, у кого сколько должно быть, уйма времени пройдет. А еще мы были разного возраста.
Очень часто родители учили нас проявлять смекалку. Они ежедневно показывали театральные представления. Папа играл маму, а мама – папу, так чтобы можно было запутаться. Да так хорошо играли, что мы иной раз до самого утра не могли разобрать, кто есть кто. А потом приходила наша няня и читала Толстого.
В чужую страну нас отправляли осенью. Это всегда была долгая дорога на маленьком красном автомобиле с большим количеством маленьких круглых пирожков в коричневой сумке.
За границей мы часто встречали иностранного кота. Он явно выполнял какую-то секретную и очень сложную миссию, потому что всегда уходил с серьезным видом, а приходил с вопрошающим, и часто мастерски менял внешность.
Когда мы возвращались домой, то всегда радовались, потому что у нашего дома много этажей, много окон и много будоражащих надписей в лифте. Рядом с нашим домом стоят точно такие же высокие дома. Нас они приводили в неменьший восторг. А еще нас очень радовали соседи – мы были с ними совсем незнакомы, и это так приятно.
Когда наша няня выяснила, что она не наша няня, она была поражена. Она до сих пор поражена этим фактом. И каждый раз, перед чтением Толстого, сильно удивляется данному обстоятельству. Мы ее поддерживаем конечно. И нам нравится, когда она приводит своих детей. Правда, они отрицают, что являются ее или чьими бы то ни было детьми, но делают это не слишком внятно, как бы вскользь. Дети няне тоже нравятся. Мы с удовольствием смотрим, как они показывают в кухне балетные сценки. Очень красиво!
Семейный вечер
– Дети мои, я хочу рассказать вам историю того, как ваш папа работал на стройке. Поэтому мне пришлось вас связать и заткнуть ваши маленькие ротики кляпом. Я знаю, что потом вы будете мне благодарны, ведь вы узнаете, как ваш папка строил дома, таскал арматуру и месил раствор вместе со своим другом Робертом – все это происходило задолго до того, как мы с вашей мамой повстречались. Времена тогда были счастливые. После смены мы шли в пивную у железнодорожной станции. Эх, детки, времечко было…
Кррххррахх Тыдрщ!!! Ааахх! Хррясь! Оуаххх!!
– Пока не вернется мама, теперь ты будешь связанным. На стройке он работал. Да миллион раз слышали про твою стройку! Мы должны тобой гордиться? А когда ты нас бросил и сбежал – это, по-твоему, предмет для гордости?
– И зачем только мама заставила тебя вернуться! Мы так хотели жить одни, без твоих рассказов про стройку. Она нас любит, а ты нас не любишь!
– Ты на своей стройке даже узлы не научился нормальные завязывать. Собственных детей не смог связать как следует.
– Ммммм ммммххх!!
– Он что-то сказать хочет, может вытащим кляп на пару секунд?
– Ой да что он скажет.
– А вдруг он писать хочет! Я за ним убирать не буду!
– Ну ладно.... Папа, слушай, я вытащу кляп на две секунды. Говори по делу. Пока мама не придет, мы тебя развязывать не будем, учти.
– Я не ваш отец!
-Что?!
– Я не ваш отец!
– Что?!
– Я должен был это скрывать, потому что так меня просила ваша мама! Ваш отец – это другой человек, который бросил маму, а я ее любил и не хотел, чтобы она горевала одна, вот она и согласилась со мной жить. Но потом она поняла, что не может меня любить и я уехал, потому что она сама попросила. Вы тогда совсем маленькие еще были. Я просто, я просто не мог вам об этом говорить – она меня об этом просила. Это сложно объяснить маленькому ребенку!
– Ты гонишь!
– Так и было! Да, я и не лучший отец в мире, но я всегда любил вашу маму, и вас. А теперь развяжите мне руки, пожалуйста, или ноги – мне правда надо в уборную.
Тррах! Аууаххх! Тыдырщь!!! Дыц!
– Засранцы тупоголовые, поверили! Да вас обвести вокруг пальца ничего не стоит! Вот теперь сидите связанные, пока мать не придет. Пусть она вас и развязывает. А я пивка попью, и потом вам про стройку расскажу, как дворец спорта строили и концертный зал. Да, концертный зал! Будете слушать, кровосо…
Бац! Хрясь! Ыыыы…
– В следующий раз расскажешь, придурок! Господи, и ведь угораздило выйти за такого. А на этот твой дворец без слез не глянешь. Сиди не дергайся! И вас я пока развязывать не буду – мамочке нужны полчаса тишины. Потерпите немного. У меня и без вас голова трещит.
Белая халатность
Врачи приехали очень быстро, за какие-то 15 минут. Влетели в дом и сразу стали бабушку обнимать, молча. Она не понимала, что происходит, вращала глазами и слабыми иссохшими руками похлопывала белохалатные спины. "Крепыши какие, – думала она. – А чего это они меня обнимают?"
Тем временем, в дом сбежалась вся округа – действие проходило в бывшие годы и тогда обычай был такой: если кто помирает или к кому "скорая" приехала, надо сбежаться и стоять в дверях, чего-то ожидая.
Врачи как следует обняли бабушку и стали пристально вглядываться ей в глаза. По-доброму так. Она тоже смотрела на них как могла, мешала глаукома, но она старалась. Голубые глаза старшего по возрасту врача смотрели на бабушку с внимательной теплотой. Никто из медработников (их трое было) не произнес ни слова.
Бабушка собралась было с силами, чтобы спросить, какого ляда они на нее таращатся, но дыхания не хватило. Врачи почувствовали неудавшуюся попытку и ободряюще улыбнулись бабушке. Ну а что ей делать? Она им тоже улыбнулась, она ведь добрая была.
Через пять минут врачи потупились и задумчиво стали теребить губы. Получалось у них хорошо. Даже мелодия какая-то угадывалась. Но какая? Этот вопрос потихоньку взволновал всех. Публика предлагала варианты. Врачи хитро улыбались, переглядывались и мотали головой, нет, мол, ошибаетесь, милые граждане. И вот когда уже все версии отпали, послышался тихий голос бабушки – она напевала ту самую песню, что пробубнили на губах странные медики.
Точно! Бинго! Врачи обрадовались, вновь стали бабушку обнимать, по-прежнему не произнося ни слова. Бабушка от радости ожила, встрепенулась, в глазах появились искорки. Но ненадолго. Бах! Свет (метафорически) погас, и пожилая женщина очень тихо превратилась в снег. Деревня застыла. Люди в дверях не могли пошевелиться. Даже ветер остановился. Сугробы начали стремительно таять. Казалось, пришла весна, но это была весна странная, без пения птиц и тепла. Всем захотелось прилечь и посмотреть куда-нибудь вдаль.
А врачи взяли с собой немного сахару и ушли.
Папа покажет
Тихий вечер в доме на Конвейерной улице. Семейный вечер. Отец сидит в кресле, читает газету и понимающе качает головой. Мать на кухне нарезает кубиками горох и поглядывает в сторону подоконника. Сынишка играет большим игрушечным бомбардировщиком, уничтожающим молочную ферму противника. Дочурка укачивает плексигласовую куклу и поет песню румынского физиотерапевта. Кошка догрызает третий том сочинений Хайдеггера. Радиоприемник передает последние очевидности. Наступает момент назидательной беседы.
Сын откладывает бомбардировщик и обращается с просьбой к отцу.
– Папа, расскажи что-нибудь о своем жизненном опыте. Это может пригодиться мне в будущем.
– Хорошо, сын, так и быть! Позови сестру – я расскажу вам о том, как избежал неловкого застревания в заборе.
– Вот здорово! А можно я буду делать записи?
– Как хочешь, сынок, но я буду говорить с воодушевлением.
– Ой, папа, – подключилась дочка, – я люблю с воодушевлением!
– Итак, дети мои! Это случилось, когда я был маленький, почти такой же как вы, ну может чуть-чуть постарше. Мы бегали по улицам с ребятами и… помогали бабушкам переходить через дорогу. Один мой приятель сказал, что может незаметно пролезть в дом учительницы географии на Героической улице. Я сразу стал его отговаривать, объяснять, почему так поступать нельзя, но мой приятель меня не послушал и полез. Он знал, где находится дырка в заборе. Однако он не рассчитал свои силы, точнее размеры, и застрял в дырке. Мой приятель не мог пошевелиться и плакал, а я объяснял ему, почему он должен раскаяться и впредь так больше не поступать.
– Какая замечательная история, папа! – радостно сказал сын.
– Папа, папа, я ты можешь показать нам, где та дырка в заборе? – попросила дочка.
– Да, папа, покажи, пожалуйста, эту дырку! – поддержал сестру мальчик.
– Но это было давно, и тот забор должно быть уже починили.
– Ну а вдруг не починили! Папа, папа, ну пожалуйста!
– Да ведь уже поздно, что же бы на ночь глядя пойдем на дырку в заборе смотреть?
– Зато прогуляемся. Ты сам говорил, что вечером полезно после сытного ужина пройтись. Ну пожалуйста, папа! – не унималась дочка.
– И погода хорошая, а Героическая улица совсем рядом, – просил сын.
Отец семейства не ожидал такого напора, ну а когда в дверях появилась жена с тарелкой квадратного горошка и остановившимся взглядом, он неожиданно для самого себя сдался.
Смеркается. На Конвейерной ни души. Вся семья идет в сторону Героической улицы. Папа впереди, он чувствует какой-то подвох и ему не по себе, даже знобит слегка. Сын странно сосредоточен, он захватил с собой бомбардировщик. Жена несет тарелку горошка, а дочка тихонько напевает песню румынского физиотерапевта.
Вот показалась Героическая улица, около дома с оранжевыми ставнями стоит женщина. Она машет приближающейся семье белым платком. Она ждет. Рядом с ней стоит мужчина, у него что-то в руках.
– А может вернемся домой? – робко спросил отец. – Прохладно уже.
– Нет, папа, надо идти!
В ведре
Сначала муж меня осуждал. Решительно осуждал. Говорил, мол, ну как же так, люди смотрят, ребенок матери стыдится, на работе коллегам в глаза невозможно смотреть.
Я же оставалась непреклонна: «Это мой выбор, дорогой, не спорь!»
С самого начала предлагала ему последовать моему примеру. Однако муж находил подобное поведение недопустимым. «Как можно ходить с ведром на голове?!!» «Порядочная женщина не может так жить!» «Не может так относиться к своей семье!» Каждый день это слышала.
Сын в начале тоже не принимал меня новую. Отворачивался, плакал, обижался. Но потом к нему пришли в гости друзья. Они-то меня и выручили.
Соседский мальчишка шутки ради тоже надел ведро на голову. Всем было смешно, весело. Появились еще желающие. Я стала с ними играть. Мы очень здорово сталкивались головами, потом играли в прятки и в футбол. Вы не представляете, как весело играть в футбол, когда у тебя на голове ведро. А когда с ведрами на голове обе команды – это просто фантастика!
После того вечера сын посмотрел на меня иначе. Оказывается, его мамка веселая, смешная и с ней можно классно играть. Да и сам он с ведром походил почти час. Потом, правда, снял, но ему понравилось!
Каждый день мы стали с ним практиковать внутриведерное состояние. И с каждым днем он все больше стал понимать, как это здорово – ты концентрируешься на важных вещах, лучше все слышишь и не отвлекаешься на пустяки.
С мужем все было сложнее. Он упирался, ругал меня, взывал и молил.
Но я была непреклонной.
Мы стали спать в разных постелях. Я боялась, что он совсем перестанет любить меня. Но однажды он ко мне пришел и попробовал быть нежным. Он не хотел в этом признаваться, но ему понравилось!
Конечно, муж все равно не сдался после того случая и еще пару месяцев ходил надутый. Но я все же уговорила его. Сперва просто для нашей с ним близости. Он таки пошел на компромисс. И вскоре его восторгам не было предела!
Естественно, я не буду расписывать детали. Главное, что мы теперь в ведрах. И чувствуем себя прекрасно.
Я никого за пределами своей семьи не призываю следовать моему примеру. К тому же у людей постоянно вопросы возникают наивные – про еду, прогулки, работу и т.д. Подобные мелочи почему-то всех волнуют. Особенно беспокоятся по поводу того, что они не смогут видеть окружающую обстановку, город, в котором живут, лица родных и близких, кино и прочее. Эх! Знали бы вы! Не так уж и много вы потеряете в ведре. Зато сколько обретете!
Одна только справочка – ведро лучше использовать чистое и пластиковое. А еще есть разнообразная посуда, супница, например, или можно воспользоваться каким-нибудь абажуром – это один из самых романтичных вариантов. Не бойтесь новых ощущений!
История господина Мозарека
Господин Мозарек предпочитал общественный транспорт и мелькание будней. Ему очень нравился монотонный ритм жизни, наполненная бессмысленностью работа в скучной конторе с зелеными стенами и зацикленный на скромном потреблении семейный быт. Господин Мозарек избегал волнующих новостей и с осторожностью относился к слишком активной борьбе за что бы то ни было. В общении с коллегами он практиковал доброжелательность и ловко обходил связи, которые принято называть дружескими. Умело балансируя между двумя основными мировозренческими концепциями – вера в светлое будущее и вера в славное прошлое – он с легкостью находил возможность избегать ненужных конфликтов и четких разграничений.
Дома его ждала жена – женщина, соответствующая всем критериям жены. Ждала, согласно критериям стандартного ожидания, то есть ждала не слишком напряженно. Напряженность в их семье не приветствовалась. Мозареки решили избегать тем, способных вызвать разногласия, поэтому по большей части молчали. Бытовые проблемы становились для них серьезным испытанием, однако все всегда заканчивалось хорошо, то есть без скандалов. Само слово «скандал» вызывал в семье Мозарека удивление и насмешку, очень молчаливую, почти скрытую насмешку.
Дети у господина Мозарека присутствовали в количестве двух разнополых экземпляров. Мальчик и девочка ходили в школу, их главная отличительная особенность заключалась в том, что они росли и умнели – процесс, по мнению супругов Мозареков, не слишком интересный, но зато поступательный.
Каждый свой день господин Мозарек сравнивал с полетом, и отделаться от этой ассоциации не мог. Лавируя между грозовыми облаками, он летел в неизвестность, которую любил искренне и с нежностью. Эта неизвестность была его главной тайной.
Так и жил себе господин Мозарек в кропотливом спокойствии, пока его удивительную способность защищаться не заметили коллеги. Они вдруг обнаружили, что их товарищ поразительным образом лишен забот. Господину Мозареку начали завидовать, им стали восхищаться. Все вдруг захотели с ним дружить, общаться и обсуждать легкие для обсуждения темы. Настал момент, когда господин Мозарек понял, что благодаря отсутствию мыслей у него появилось огромное количество единомышленников. Вот только мыслили они как-то слишком навязчиво.
Все рушилось. Господину Мозареку наперебой предлагали посетить сауну, сходить на стадион и совместно порыбачить. На почту стали приходить поздравительные открытки. Вынимая их из почтового ящика, жена господина Мозарека каждый раз горько плакала.
Терпеть такое было невмоготу и чета Мозареков собралась на семейный совет, который прошел почти в абсолютной тишине. Супруги посмотрели друг на друга и приняли решение.
Рано утром господин Мозарек вызвал такси. Три чемодана и пять маленьких чемоданчиков – вот и весь багаж. Семья погрузилась в машину и отправилась на вокзал. Там их уже ждали люди. Сослуживцы вместе со своими родственниками пришли задать вопрос: «Как же так?» Они поняли, что коллега хочет сбежать еще ночью, во сне.
Пройти к поездам без объяснений и удерживаний не представлялось возможным. Господин Мозарек принял единственное в своей жизни спонтанное решение – он сказал таксисту ехать совсем в другую сторону.
Старый аэродром встретил Мозареков тишиной и сонным сторожем, который в обмен на хрустящую купюру проводил семью к небольшому самолету, напоминающему картонную коробку. Нет, Мозареков вид летательного аппарата не испугал. Воодушевил!
Господин Мозарек сел за штурвал, рядом верная жена, на задних сиденьях – дети. Роли распределены согласно фотографии на стене в их теперь уже забытой гостиной.
Управление казалось сложным, но за десять минут Мозарек-старший в нем почти полностью разобрался. Он хотел еще немного почитать инструкцию, как вдруг на взлетной полосе появились коллеги в распахнутых пальто и с распростертыми объятьями. Муж и жена посмотрели друг другу в глаза. Господин Мозарек запустил двигатель. Через пару минут самолетик разогнался и начал набирать высоту.
Погода стояла не слишком лётная, небо затягивали тяжелые облака. Господин Мозарек лавировал между ними и летел в неизвестность, которую любил еще с большей, чем раньше, искренностью и нежностью.
Интервьюируемые
Леонид Борисович был постоянно занят – его одолевали журналисты всех мастей, экспертные клубы постоянно приглашали на передачи в прямом эфире, в тесном кругу избранных ему приходилось каждый день опровергать затертые до дыр теории и разрушать устоявшиеся клише. Просто ни минуты покоя!
«Национальная идея? Хм. Молодой человек, неужели вы думаете, что таковыми идеями руководствуются миллионы…». Очередь на кассу двигалась слишком медленно. «О да, это в рамках наших традиций – считать рафинированным интеллигентом того, кто может процитировать какого-нибудь Гуго фон Ливеншталя. Не теряйтесь в догадках – я его только что выдумал». Кассирша смотрела на Леонида Борисовича с недоумением, но он молча протянул ей деньги и все разрешилось само собой.
«И вам не скучно перебирать давно написанные тексты книжных мыслителей и натягивать их теории на современную действительность?» В ответных вопросах Леонид Борисович мог быть очень язвителен, что изредка помогало ему занимать свободные места в общественном транспорте.
«Простите, но рассуждения о потенциале ВПК отдают даже не анахронизмом, а каким-то уже маразмом. Чем изобретать…». Иногда Леонид Борисович пропускал свою остановку, но это его не очень огорчало.
Дома атаки жаждущих узнать точку зрения Леонида Борисовича по самым разным вопросам не прекращались. «Канны? Ну почему бы и нет, ведь там заключаются важнейшие сделки, да и место приятное. Только вот к реальной мысли, к настоящему творчеству это…». Звон посуды на кухне ясно дал понять, что жена дома.
Надежда Юрьевна относилась к Леониду Борисовичу с большой нежностью и заботой – 15 лет вместе и никаких ссор. На ссоры и обиды просто не хватало времени. «О да, люди постоянно твердят о том, что семья – это святое. Особенно это любят говорить диктаторы и мафиози», – отшучивалась Надежда Юрьевна от слишком «высоких» вопросов. Она, конечно, тоже давала интервью.
Услышав мужа, Надежда Юрьевна выскочила на секунду из кухни, чмокнула Леонида Борисовича в щеку и вернулась к страждущим: «Ах, поверьте, Омар Шериф хорош исключительно как деталь натюрморта. Барбара Стрейзанд могла съесть эту вишню запросто». И почему их так волнует старое кино, думала Надежда Юрьевна, отмахиваясь с улыбкой от навязчивых вопрошателей.
Леонид Борисович направился в ванную, та вроде как была не занята, по пути остановился около комнаты отца. Борис Христофорович по своему обыкновению разговаривал с друзьями из французского кино: «Жан, твой фантомас был самым лучшим, потому что в него невозможно поверить. А ты, Луи, не сердись, но комиссар Жюф не может тягаться с жандармом Крюшо. Да, да, милый, старший жандарм Крюшо – это твой Эверест».
Ну главное, что ему интересно и давление в норме, подумал Леонид Борисович. В тот же момент его отвлекли вопросом о «Черном квадрате».
Звукоизоляция в ванной комнате представляла собой нечто эфемерное, поэтому застенные откровения восьмидесятилетней соседки Галины Васильевны (она почему-то могла сидеть у себя в ванной часами), стали для Леонида Борисовича привычными. «О, граф, вы разбудили мои колокола! Игорь, Игорь, я слышу, как кони несут тебя ко мне по заснеженной равнине! Князь, простите меня, но я его суженая!» Заглушить литературные фантазии Галины Васильевны смогли только потоки воды.
Стоя под душем, Леонид Борисович по традиции высмеивал позицию министра обороны в прямом эфире: «Лучшая оборона – это взвешенная политика, любезный. То есть политика, которую вы проводить не можете».
Размякший после омовений, Леонид Борисович настраивался на просмотр футбольного матча: «Болеть за клубы – это удел неудачников, испытывающих проблемы с самоидентификацией. Но это не отменяет красоты футбола, за него и следует болеть, мой дорогой».
К вечеру снисходительность Леонида Борисовича достигала максимальных значений. И на волне этого снисхождения он решил перекинуться парой слов с сыном. Комната Леонида-младшего как обычно была заперта. Леонид Борисович прислушался. За дверью раздавался ломающийся голос 13-летнего юноши, который, согласно семейной традиции, тоже давал интервью: «Почему я убил родителей? Это была самооборона. Три года назад мои родители и мой дед совершенно случайно заразились опасным вирусом и стали зомби-вампирами. Я боролся за свою жизнь, пытался найти с ними общий язык. Но в конце концов мне пришлось прострелить их головы из старого дробовика».
По пути на кухню Леонид Борисович все-таки заглянул в кладовку, где они хранили дедушкино ружье. Ружья на месте не оказалось.
Мама и мама
Мама хранила верность своим девичьим воспоминаниям 46 лет, три месяца и две с половиной недели. Пока не случилось то, о чем она до сих пор боится рассказывать. Но если ее подпоить…
Конечно, избавиться от всех воспоминаний полностью мама после того случая не решалась, тем более что многие из этих воспоминаний подкармливали ее твердые, как ей казалось, убеждения. Убеждения не отличались особой оригинальностью и легко умещались в короткий список из надежных представлений о семейных ценностях, иностранцах и звездах.
Да, да, это была самая обычная женщина – носила удобные платья скромной расцветки, смотрела сериал на втором канале и верила в народную медицину.
Дети ее любили, но предпочитали держаться на расстоянии. Одинокой она себя не чувствовала – спасал отец, спокойный, тучный мужчина, которого она бранила ежедневно, с 10.00 до 12.00. Отец вышел на пенсию десять лет назад и теперь занимался перестройкой дачи – процесс затяжной, стабильный, успокаивающий.
Короче, абсолютно мирная жизнь среднестатистической пенсионерки.
Равновесие было нарушено тем июльским вечером, когда она потеряла кошелек. Всего несколько монет, но мама расстроилась. Отец пребывал на даче, соседка уехала к внукам – поделиться несчастьем не с кем.
Чтобы как-то унять грусть, мама решила пройтись по набережной. Она этого не делала уже много лет, хотя жила поблизости, на 8-й линии Васильевского острова.
Гуляющих было много, в основном туристы и какая-то молодежь, не внушающая маме доверия. Как только она миновала тот желтый кораблик, в котором последние двадцать лет размещалось кафе, навстречу маме вышла молодая девушка. Обычная девушка, в легком платье, шла себе и шла. Но…
Боже мой! Мама не могла пошевелиться – ей навстречу шла она сама!!!
"Ошибки нет, это я, Я! Оооо!" – легкий стон, почти вздох.
«Вам нехорошо?» – спросила маму молодая мама. Огромные карие глаза, под ними темноватые круги, кожа нежная, распущенные темные волосы, худая. Руки тоненькие, грудь маленькая, шея, плечи, скулы, веснушки – все было как на тех фотографиях. Мамины глаза пожирали девушку. «Ой, Господи!» – только и смогла ответить мама. «Вам помочь? Вам надо присесть, давайте я вас до той лавочки провожу», – предложила девушка и в ее голосе уже чувствовалось желание поскорее отделаться от странной тетки.
Мама узнала ее, потеряла себя, себя и что-то за собой.
Лавочка находилась в тени деревьев, в небольшом зеленом закутке Румянцевского садика. Мама продолжала во все глаза глядеть на себя молодую. Ее слегка трясло. Девушка решила взять пенсионерку за руку, и мама не удержалась – поцеловала молодую руку, точнее прижалась к ней губами. Непонятное чувство растекалось где-то внизу и потом поднималось к голове. Все кружилось и куда-то проваливалось.
С девушкой тоже начало происходить что-то неладное. Она стала тоже пристально всматриваться в мамины глаза.
– Это… это ты? – неуверенно спросила она.
– Я, – ответила мама, – И ты.
– Блииин!
Обе заплакали: маме стало грустно, что она была вот такая, а теперь вот такая, а молодая мама поняла, что она сейчас вот такая, а потом будет вот такая, ох…
Так они просидели около часа.
Никто об этой встрече не смог бы узнать. Но… молодая мама решила сфотографировать себя в старости и поменяла аватарку.
Гуси-лебеди
Бабушка сидит на кухонном столе и, раскачиваясь из стороны в сторону, бормочет:
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Бабушка, ну пошли спать уже, время – за полночь. Мне завтра на работу рано вставать, – уговаривает ее внучка.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Они уже улетели все, бабушка. Улетели спать, и нам пора. Надо спать ложиться.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Слишком много гусей, бабуль, столько над головой не летает. Пойдем, поздно уже.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Над твоей головой люстра старая, которую я все помыть забываю, хотя надо бы. Ну ладно, бабушка, пойдем спать.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Да какие там гуси! Мне завтра в шесть вставать! Петр Михалыч поедом съест, если опоздаю. Пошли!
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Сколько им можно лететь? Они там у тебя по кругу что ли курсируют. Говорю тебе, пошли спать!
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Ну хорошо! Они летят. Молодцы! И мы полетим! Давай, бабуль, слезай со стола. Я тебе помогу.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Да. То не гуси уже – птеродактили летят над твоей забубенной головушкой. Летят птеродактили, а у каждого в клюве по бухгалтеру. Елки палки, я с тобой свихнусь совсем. Пойдем спать!
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Ой, вы гуси мои гуси у безумной у бабуси – улетели все в Брюссель, вот такая канитель! БАБУШКА! Полетели, то есть пошли спать. Слезай со стола!
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Да чтоб тебя! Пойдем в кровать!
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Смотри на меня, бабушка – я гусь, я лечу! Видишь, я машу тебе крылом – это значит, что спать пора ложиться! Слезай со стола!
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Они уже долетели, бабушка. Где-нибудь в теплых краях сели на травку и дрыхнут после перелета. Ни один нормальный гусь не станет в такое время по небу летать. Только ненормальные летают.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Да, ненормальные тебя вполне устраивают. Ну хочешь я тебе телевизор включу – там теперь сплошное «В мире животных».
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Слушай, не могу бабулю спать уложить – она на столе в кухне сидит, – жалуется внучка по телефону. – Я бы ее на руках отнесла, но боюсь уронить. Все-таки килограммов сорок в ней есть – груз приличный.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Чего? Ты серьезно? А вдруг испугается! Ладно, сейчас попробую.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Смирнова Зинаида Григорьевна, вас ожидают в спальне квартиры №12!
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Тьфу ты черт! Ты ведь и номера квартиры не помнишь поди.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
Внучка садиться на стол рядом с бабушкой и, раскачиваясь вместе с ней из стороны в сторону, начинает завывать.
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
– Летят гуси-лебеди над моей головой, летят гуси…
Звонит мобильный
– Ну чего тебе? Невовремя звонишь – мы тут с бабушкой дуэтом с ума сходим. Чего?! Какие гуси?
Объяснительная жене
Уважаемая Надежда Евгеньевна!
В связи с реализацией программы по стабилизации народного хозяйства в условиях нагнетания враждебной политики стран Запада и с учетом оптимизации бюджетных ресурсов, проводимой в рамках государственной программы противостояния дестабилизирующему давлению извне, с 1.12.2017 объем денежных средств, выделяемых на оплату труда сотрудников Отдела компиляции реформообразующего контекста, в коем я, согласно трудовому договору от 15.12.2004 выполняю обязанности заместителя руководителя второго уровня, сокращается на 87,3%. В этой связи, с 1.12.2017, вплоть до наступления системообразующих изменений в финансировании Отдела, действие программы реализации супружеских обязанностей в части обеспечения семейных бытовых нужд и пополнения семейного бюджета с моей стороны по объективным причинам приостанавливается.
В силу озвученных причин исполнение супружеских обязанностей в части формирования положительного восприятия создавшейся ситуации целиком возлагается на второго участника супружеского союза. Исполнение супружеских обязанностей в части физиологического поощрения к активным и пассивным действиям также возлагается на второго участника супружеского союза, в силу невозможности реализации оных по причине пребывания автора этой записки в состоянии депрессии с 1.11.2017.
В целях предотвращения негативного воздействия депрессивного состояния на пребывание в рамках семейного союза настоятельно рекомендуется приготовление двойной порции борща и блинов, по четным дням недели, а также по выходным.
При возникновении претензий со стороны исполняющего обязанности по материальной и физиологической поддержке супружеского долга, просьба направлять жалобы на имя руководителя Отдела компиляции реформообразующего контекста Заглушкина Г.Д.
С уважением, Ваш муж, Епифанов Р. Ю.
Странствия и странности
Молден
Есть в Тихом океане остров. Называется он Молден. Не остров даже, а атолл, внутри почти полностью пересохший. Люди его открыли давно, лет 200 назад, но жить на нем никто не захотел. Хотя попытки были, да, там даже дорога осталась, остров опоясывающая.
Молден по площади 39 квадратных километров – это больше, чем Васильевский с Петроградкой вместе взятые. Витек сразу понял, что места ему хватит…
В августе 2012 года Виктор Степцов поехал вместе со своей подругой Танькой Емельяновой на Бали. Они уже год жили вместе, собирались расписаться – все чин по чину, как полагается. Свадьбу планировали сыграть следующей осенью, если Танька, конечно, раньше времени не залетит. Короче, все на мази. Работа есть, стабильная – в РЖД. Крыша тоже над головой имеется. Родоки не нищие. Витек смотрел на жизнь с оптимизмом.
И вот полетели они на Бали. В самолете познакомились с другими туристами – ребята тоже из Питера. Компания вырисовывалась.
Все шло нормально. Пока не попробовал Витек местных пирожков, которые он купил у очень необычной старушки в зеленом комбинезоне. На Бали вообще-то старушки комбинезонов не носят.
Не пирожки, а чудо! Не по вкусу, конечно, а по силе воздействия. Сила эта ударила Витьку в голову. Очень странным образом ударила – Виктор решил сбежать.
Во-первых, ему сразу разонравилась Танька. И так сильно, что аж до отвращения. И вроде девка она симпатичная, и задница у нее хорошая, и грудь, и даже характер покладистый. Но не может он на нее смотреть, и все.
Во-вторых, ему стало страшно возвращаться домой – на родной проспект Просвещения. Как вспомнит лица друзей, старых и новых, лица родителей своих дорогих, лицо дяди Миши, который ему машину хотел подарить, лицо своего начальника Анатолия Петровича – страшно становится. Они все как в дымке проступили, а голос внутренний кричит: «Беги! Спасайся!»
Местные жители на Бали тоже пострашнели резко, еще большими чужаками оказались – улыбаются, а внутри у них пустота копошится.
Вот такие пирожки!
Сбежал Витек просто. Сидел в номере у себя, Танька пошла вниз: ребята позвали ее и Витька пивка попить на пляж. Он им, мол, сейчас иду! А сам вещи по-быстрому собрал, и деру!
Автобус до Юной Каты почти пустой был, только какие-то немцы сидели к нему спиной. 40 минут добирался. В порту судно стояло, синие такое, облезлое. Владелец, он же капитан, смотрел на Витька мутным глазом, не отрываясь, около минуты, потом молча взял триста баксов и кивнул в сторону палубы.
Витек провел на этой посудине две недели: и в Тимор зашли, и в Малуку, и в Папуа Новой Гвинее полдня провели. А потом еще долгий переход до Тувалу. Что этот корабль перевозил, Витек так и не понял, может и противозаконное что-то.
На Тувалу капитан просто кивнул в сторону берега, и Витек понял, что лучше сойти.
Тувалу только на картинках хорош, а в реальности к нему привыкнуть надо. Витек привык быстро. Пирожки его уже отпустили, но внутри себя он все равно чувствовал большие перемены – возвращаться даже и не думал. Дом, милый дом – это тот, что впереди, а не позади. Витек ни о чем не жалел.
По-английски он плохо изъяснялся. Все больше жестами. Люди его понимали с трудом. Зато Витек благодаря пирожкам научился чужим людям улыбаться – это немного помогало.
На Тувалу, в деревне Ваиаку, которая у них столицей числится, Витек познакомился с Арбалором – мужик большой, черный, татуированный, с частично покрашенными в оранжевый цвет волосами. Очень колоритный мужик. Так вот он Витьке предложил поплыть с ним на остров Джарвиса, с заходом на Токелау и Молден. Точнее, предлагал сначала Витек, но у него денег было мало и предлагал он совсем другому мужику, который плыл куда-то на север, а Арболор разговор подслушал, жестикулирующий паренек ему понравился. Ну он и подкинул путешественнику идейку с другим маршрутом и своей компанией. Витек заплатил всего 120 баксов. Кое-какую работу ему приходилось на судне выполнять, но не тяжелую. На корабле было еще семь человек – непонятной национальности и между собой явно не друзья.
Стоит ли описывать все эти путешествия, когда ты сидишь у себя в квартире, на диване, а по ящику хоккей? Да, бессмысленное занятие.
Путешествие Витька к атоллу Молден – это другая жизнь: небо не то, море вокруг, люди рядом странные. Но самому Витьку эта новая жизнь не казалась новой. Ему казалось, что он в какой-то странной очереди сидит, в поликлинике, а вокруг люди со своими хворями, и его доктор тоже примет, надо просто дождаться.
И он дождался. Встреча оказалась совершенно неожиданной. На атолле Молден Арболор должен был забрать четырех пассажиров – французских биологов, проводивших на острове исследования. Кроме них там не было никого. Витек решил остаться.
Французы показали ему, где есть бочки с дождевой водой, подарили одеяла и запас мыла, Арбалор сунул пачку крупы и сумку со старым инструментом. На Витька смотрели как на безумного, но никто не отговаривал.
Молден. Людей здесь нет, только птицы – атолл считается птичьим заповедником. Витек не знал, что атолл в 1825 году открыл двоюродный брат поэта Байрона. Не знал он и о том, что в 1956 году англичане испытывали здесь водородную бомбу, что последние островитяне покинули Молден в 1980 году. С тех пор сюда приезжали изредка лишь ученые.
Витек остался один. Крик птиц его не раздражал. От солнца он укрытие нашел – конструкция, которую с натяжкой можно назвать зданием, удобствами не обладала, но Витьку внутри понравилось.
С водой сложнее – ее осталось мало, и Витек решил до первого дождя экономить. Искал какие-нибудь плоды, забирался на редкие пальмы, кричал, бегал и купался. Потом понял, что с купанием надо быть поосторожней, да и с едой тоже.
Перспективы Витька не пугали. Его пугали скорее воспоминания, которые становились все более размытыми и далекими. Танька иногда снилась, но больше частями, точнее одной своей частью.
На третий день Витек обнаружил остатки древних полинезийских храмов: ходил, смотрел на разрушенные стены и не чувствовал ничего таинственного. А когда его напугала маленькая ящерка, внезапно выскочившая из-под камня, древние постройки и вовсе потеряли очарование.
На четвертый день пошел дождь.
Лики Е
Водитель автобуса Егорушка славился многоликостью. На проспекте Ударников он мог быть Егорушкой-рубаха-чё-парнем, а в районе Малой Охты становился упертым постструктуралистом, для которого любая реальность, включая остановки, сводилась к дискурсу, ну а так как дискурс для Егорушки был интерпретацией его самого, пассажирам приходилось выскакивать из автобуса на ходу. И все равно его любили. Егорушка пользовался колоссальной популярностью. На Ириновском проспекте он развлекал пассажиров громкими неаполитанскими песнями, от чего у всех в автобусе сразу начинали виться волосы. Новочеркасская превращала Егорушку в добродушного альпиниста-неудачника, а площадь Александра Невского – в миниатюрного японца. Эти трансформации происходили за счет мелких ухищрений, которые Егорушка впитал с молоком и другими напитками еще в подростковом возрасте. Егорушка мимикрировал, преображался, изворачивался и сворачивался, он блистал и очаровывал.
Егорушка находил новые образы также и к праздничным датам. Причем он обращал внимание пассажиров на праздники не слишком известные. Например, когда 3 мая наступал День кондитера, он жонглировал эклерами на остановках. На следующий день, 4 мая, Егорушка пугал окружающих криками «Пожар!» по случаю Международного дня пожарных. 5 мая, в Международный день акушерства Егорушка очень убедительно изображал появление жизни – зрители радостно хлопали и пропускали нужную остановку.
Громкие, большие праздники Егорушка, наоборот, игнорировал. Он старался отвлечь пассажиров от привычного, очевидного, постоянно напоминал о том, что мир велик и прекрасен, и что его можно без проблем уместить между Полюстровским парком и Лиговским проспектом.
Серые уродливые многоэтажки на маршруте Егорушки превращались в гигантские красные термитники, из которых вылезают оперные жирафы и легкомысленные филологи. Облезлая остановка выпрыгивала из своей сущности и в один момент оказывалась эстрадой, где каждый мог вырастить волосы на груди, как у Энгельберта Хампердинка. Пакеты из «Перекрестка» взлетали в небо огромными белыми чайками, распевающими неприличные куплеты. Кошки и собаки провожали автобус Егорушки троекратным «Hello!», а торговцы шаурмы выходили на проезжую часть и танцевали сиртаки, чувствуя родство с Пелопоннесом.
Кстати, по поводу шаурмы… Егорушка пропагандировал шаурму и заворачивал в нее все, что попадало под руку – лук, говядину, помидоры, сыр, овсянку, салфетки, проездные билеты, дорожные знаки, шатающихся эскимосов, демонстративное потребление и даже трансцендентализм.
Надо признать, Егорушка не всегда соблюдал расписание, поэтому находились люди, не желающие поступаться своей драгоценной суетой ради «глупых выкрутасов». А некоторые даже требовали вернуть деньги за билеты, потому что им, видите ли, не нужны поющие эклеры. Естественно, такие пассажиры хотели жаловаться. И этот порыв Егорушка встречал с восторгом! Он обожал жаловаться и призывал всех пассажиров жаловаться на него вместе с ним. Егорушка возмущался своим поведением яростно, артистично и виртуозно.
Жалобу Егорушки на самого себя как-то заметил один голливудский продюсер, он предложил Егорушке снять по мотивам жалоб фильм за 100 миллионов долларов, но пропустил свою остановку да так и катается до сих пор. Работает теперь кондуктором и каждый день ест шаурму.
Все по инструкции
Во французском городе Монпелье есть улица Вольфер, где в доме №13 живет человек; этот человек послал нам письмо. Странное письмо. В нем содержалась инструкция, необязательная к исполнению. Но мы все исполнили. Почему? Ну как почему! Представьте, что в почтовом ящике вы находите письмо из очень далекого города, где полно красивых старинных домов и много солнца. И в этом письме инструкция, а завтра на работу, а до получки три дня, а лента пугает хуже фильма ужасов. Короче, мы решили действовать по инструкции, потому что в ней было больше смысла, чем во всем этом родном и до тошноты близком.
Первым делом оставили пирожное на камине в музее переоцененного писателя – это несложно. Затем спели арию Далилы в продовольственном магазине и через три часа познакомились с кондуктором в автобусе, от которого еле отделались, кстати.
Мы должны были выбирать следующий шаг, исходя из реакции окружающих. И эта реакция привела нас в морской порт, где за довольно приличную сумму пришлось купить билеты на паром. Расплачивались кредиткой. Да, расходы непредвиденные, но что делать – у нас же инструкция!
Путь в Монпелье был смехотворно извилист. Столько неожиданных событий и волнительных знакомств за три дня! И самое главное знакомство – Норберт Вайс. Жиголо-феминист и противник однополых презрений, он отвел нас на фабрику игрушек в Бремене, где вращал глазами агент Кройцер, связанный с поставщиками подпольной пластмассы из Камеруна. Опасные люди!
Наши приключения становились все более приключенческими. Страшились ли мы поворотов судьбы? Ничуть! Мы приехали оттуда, где судьба поворотов не имеет в принципе и выглядит очень страшно.
Через Осло и Бухарест добрались, наконец, до Монпелье. Старинный город забросил в лабиринт узких улочек, где при желании можно встретить дюжину персонажей Дэна Брауна.
Сначала прошли по Сент-Ан, потом по Раншен, по улице Филиппи, свернули на улицу Терраль и… наконец вышли на Вольфер.
Дом №13 совсем узкий, три этажа и гараж внизу. На балконе второго этажа женщина в фиолетовом платье махала нам рукой и улыбалась. Мы были уверены, что это она написала письмо с инструкцией. Мы пошли к ней. Узкая скрипящая лестница. Первый пролет, второй, третий. Дубовая дверь слегка приоткрыта.
Один шаг – и пол накренился. По гладкой наклонной плоскости мы полетели вниз. В мгновение ока промелькнули старинные гобелены и шкаф с потайными ящиками, холодильник фирмы Bosch, комната немецкого мальчика, хлопающий ртом, беззвучный Кобзон, склад плюшевых гитар, полный состав The Rolling Stones и астраханцы.
Мы плюхнулись на гору беспорядочных подушек, среди которых явно затерялась рукопись Людовика XIII. Ну затерялась и ладно, в тот волнительный момент нам было плевать на французского короля. После такого падения мы даже про инструкцию забыли.
Отдышались и стали искать выход. Он прятался за маленькой плотной дверью с металлическими креплениями – чистой воды Средневековье.
Нам потребовалась вся сила (точнее ее остатки) чтобы дверь выбить. Очень крепкая! И разочаровывающая, потому что за ней – темный коридор и пылища. Больше всего хотелось найти ту женщину. Зачем она заманила нас в Монпелье, в этот дом на улицу Вольфер?
Коридор закончился еще одной дверью. Ее мы открывали часа три.
Дальше последовал плацкартный вагон, затем картофельное поле, художественный музей в Хельсинки, женская консультация, фильм Вуди Аллена, попытка проснуться, тщетный ужин на троих, опять плацкартный вагон, Крестный отец, плацкартный вагон (уже третий), амстердамские стрелки и Зинаида Григорьевна во главе банды пелевенских цыган.
Мужчина в оранжевой жилетке вышел из-за угла и попросил составить гороскоп. Пообещал, что даст проходки в планетарий и пирог с мясом. Пирог был отличный! Он напомнил нам о Родине – разноцветных домиках на берегу моря в старом фильме, где мы родились по нашему глубокому убеждению.
Из груды старого тряпья вынырнул Норберт Вайс в обнимку с женщиной в фиолетовом платье. Они весело отряхнулись и протянули нам портативную камеру. Потолок раздвинулся, южное солнце бабахнуло по головам. Норберт достал из кармана мобильный переводчик и автоматическим голосом сказал, что теперь у нас есть шанс снять заново свою Родину – фильм с маленькими домиками на берегу. Домики привезут позднее, а пока можно написать сценарий.
Ну что тут скажешь… Мы снимаем этот фильм третий месяц. Вчера приснилась заснеженная Лапландия. Хорошо там наверное!
В плену жарких объятий
В XVII веке Сардиния ощутила мощный прилив соседского влияния. Тогдашний правитель Сардинии Марио Спонтанный решил предпринять меры противостояния иностранной напасти. Он приказал всем мужчинам облачится в узкие синие брюки (Марио верил, что иностранцы не слышали о таких) и женился на местной пиратке Эльвире. Она была рыжая и очень веселая. Эти качества, по мнению сардинского правителя, противоречили заморским настроениям. Вообще-то всем остальным сардинцам было глубоко плевать на старания Марио, но он был таким искренним в своей борьбе, что граждане поддерживали его молчаливым одобрением, тем более, что синие штаны им понравились.
Чтобы отметить мини-победу над космополитизмом и показать, что он отнюдь не затворник, а человек широких взглядов, Марио снарядил экспедицию в Кению. 16 доблестных островитян (сильно пьющих было всего семь) отправились в далекую Африку. Решили плыть в обход, и… заблудились. Сардинцы – опытные мореходы, но где конкретно эта Кения находится, никто из них не знал.
На третий месяц пути главная цель экспедиции перестала казаться важной и обязательной. Сказочная Кения начинала бесить. Путешественники решили пристать к берегу. Незнакомый, но манящий, он показался им дружелюбным. Вроде Ангола, а может и Камерун…
Навстречу никто не вышел.
Отправились искать воду.
Стоило слегка углубиться в лес, как сардинцы сразу потерялись. Джунгли оказались такими густыми и душными, что рассмотреть солнце через листву было просто невозможно. Что делать?
Спустя три часа боцман Рикки предложил сделать привал. Короткая передышка не помогла – проклятые мошки лезли в глаза, а где-то наверху орали истеричные птицы. А может и не птицы, а леопарды какие-нибудь. Опасность окружала со всех сторон. Сардинцы впали в отчаяние и заплакали – не самый мужественный поступок. Но кто знал, к чему он приведет…
Всхлипы отважных мореходов услышала Мвунгана – гигантская черная женщина из племени Мбуду. Она обладала выдающимися телесами и ростом была с трехэтажный дом. Раздвигая зеленые заросли могучими руками, Мвунгана пошла на звук и вскоре обнаружила плачущих сардинцев.
Она не стала тратить время на вступительные и приветственные слова. Мвунгана обняла растерянных путешественников и крепко прижала их к своему потному телу. Сардинцам стало еще жарче, но плакать они перестали.
Испуганно вращая глазами, посланцы далекого Средиземноморья пытались осмыслить происходящее и подать сигнал наверх, туда, где причмокивала добрыми губами мощная башка африканской мега-женщины. Зря они это делали.
Не разгадав робкую просьбу прекратить объятия, Мвунгана начала мужчин целовать. Энергично и с душой. Каждый чмок был оглушительным и максимально влажным. Противостоять липкой нежности сардинцы не могли. Отдавшись на волю судьбе, они просто ждали, когда все закончится. Жизнь отдалилась и спряталась. Где ты прекрасная Сардиния? Где ты, полоумный Марио? Все померкло. Есть лишь огромные губы и крепкие черные руки!
Как Илья Васильевич был протезом папы римского
Еще в молодости Илья Васильевич понял, что чрезмерная тяга к устоявшимся образам способна разрушить образ самого Илья Васильевича. Он настойчиво искал отдохновения. Бывшие друзья посоветовали ему развлечься путешествием.
Илья Васильевич продал квартиру, уволился с работы, расстался с воображаемой девушкой и поехал в Рим.
Там он был очарован нарядом швейцарских гвардейцев, которые охраняют папу римского. Его так влюбило в эти одеяния, что безрассудство само подкралось к нему и втолкнуло в те ворота с юго-западной стороны Ватикана.
События развивались стремительно и горемыку уже хотели бросить в местную темницу за атеистический брутализм (наивный Илья Васильевич признался ватиканским властям, что в Бога не верит), но тут в дело неожиданным образом вмешался сам глава католической церкви. У него в тот день разболелась рука – что-то с ней было не так, – и папа склонялся к причудам. Он приблизил к себе молодого иностранца и через переводчика рассказал о проблемах с рукой.
Илья Васильевич со свойственной ему простотой заявил, что руку придется отрезать, она дескать слишком стара, и нужно искать протез.
Папе шутка понравилась (понтифик не понял, что это не шутка), но, будучи человеком необъяснимым и решительным, он приказал отрезать себе руку, а вместо нее пришить Илью Васильевича.
Вот таким чудесным образом Илья Васильевич стал протезом папы римского.
Чувствовал себя молодой человек неплохо первое время, только шея побаливала почему-то и с личной жизнью начались проблемы. А в остальном все было нормально и очень, очень необычно!!
Само собой роскошь и папино присутствие в скором времени надоели. Илья Васильевич задумал побег! Но как осуществить столь дерзкий план? Решение проблемы нашлось внезапно и в самом неожиданном месте.
Илью Васильевича всегда интересовала одна тайная комната в апартаментах понтифика (тайных комнат во дворце было много, но эта была особенная). Папа хранил ключ от двери в эту комнату у себя на бедре.
Пришлось почти месяц поджидать момент, чтобы ослабить узел на повязке. Потом еще месяц ушел на то, чтобы раздобыть снотворное и опоить им святейшество.
Как только глава всех католиков уснул, Илья Васильевич подтащил его к потайной комнате, отвязал ключ с рыхлого старческого бедра и открыл дверь. В очень темном пространстве не оказалось ничего кроме небольшого чемоданчика. "Может там ядерная кнопка?" – подумал Илья Васильевич. Папа римский хоть и не сидит в Кремле или в Белом доме, но ведь тоже лицо влиятельное. Кнопки в чемоданчике не оказалось – там находился странный компьютер. Странный, потому что на клавишах были нарисованы звери, овощи и какие-то непонятные знаки. Дрожащей рукой Илья Васильевич нажал на клавишу с изображением льва и....
Земля из-под ног начала уходить! Дворец закачался и со всех сторон раздался львиный рык. Оглушительный и страшный!
В считанные секунды привычные интерьеры превратились в руины, Рим куда-то канул и повсюду обнаружились остатки древних построек.
Но самое страшное, что все это непривычное и пугающее пространство заполнили львы! Величественные твари расхаживали между остатками цивилизации и облизывались.
Папа почти сразу проснулся и в страшном гневе начал на львов орать. Ничего умнее он придумать не смог. Хамское поведение львам не понравилось, и они с равнодушным видом откусили понтифика от Ильи Васильевича. Того бил истеричный мандраж и почему-то дико хотелось есть. И сильно болела шея. Что-то не так сделали с ней ватиканские эскулапы. Где они теперь?
Вива Маньята!
Было в Англии как-то тревожно в то время – сытые ратовали за империю и традиции, надутые кичились происхождением и образованием, молодые превращались в тетушек и дядюшек еще до свадьбы. А время бежало вперед, безоглядно, к новой свободе. Во Франции появились какие-то импрессионисты, в Америке женщины выходили на демонстрации, а некто Рэдклифф собирался повторить подвиг Левингстона.
Да, в воздухе определенно что-то витало, но у Мэри Кингсли не было сил и времени на улавливание эпохи – ее родители, ее милые, прекрасные родители медленно умирали. Веселые, остроумные писатели, они не стали отдавать Мэри в школу для девочек, под контроль строгих учителей. Вместо этого предоставили в распоряжение дочери богатую библиотеку. Так Мэри получила образование и внутреннюю свободу.
В 1892 году родителей не стало.
Мэри получила в наследство 4300 фунтов. И отправилась в экспедицию. В Африку. Одна.
Она очень хотела доказать, что туда могут ездить не одни лишь жены миссионеров и правительственных чиновников. Мэри не из их числа.
17 августа 1893 года она высадилась сначала в Сьерра-Леоне, а потом отправилась в Анголу. И никаких проводников. Местные жители, у которых она училась выживать, часто называли ее Маньята, то есть безумная, одержимая. Но относились они к ней хорошо, не обижали. Через полгода Мэри вернулась в Англию, и уже в декабре 1894 года отправилась обратно в Африку.
Мэри прибыла в Габон и по реке Огове отправилась вглубь страны. Достигла Камеруна и продолжила там путешествие. Ей удалось многое открыть, многое записать. Ее именем потом назвали несколько растений и три вида рыб.
По пути ей часто приходилось сталкиваться с враждебно настроенными племенами, но подарки и уверенность в себе сохраняли жизнь и свободу. Мэри было 32 года, она была не замужем.
Во время стоянки в деревне Мокаре, местный вождь решил к ней посвататься – намазал голову свиным жиром, раскрасил пузо оранжевой пылью, глаза обвел белой краской и в сопровождении свиты направился к лодке, где Мэри готовилась делала записи. Приветственный танец, дал четко понять – пора сматываться. Мэри к тому времени уже знала, как можно напугать местных жителей, при этом не обидев и не настроив их против себя. Мисс Кингсли задрала юбку и явила взору перемазанного жиром владыки беленькие хлопковые панталоны. Неприятный маневр, но что делать – он в очередной раз возымел успех. И вождь, и его свита попятилась с растерянными улыбками на лицах. У нее нет женского лона! Маньята!
Мэри Кингсли вернулась в Англию через год. Она выступала с лекциями, критиковала Англиканскую церковь и ее миссионеров, которые навязывали африканцам веру, ругала колониальную политику, оправдывала африканскую полигамию, боролась с расизмом и объясняла, что черные не глупее белых.
В результате газета Таймс отказалась публиковать рецензии на две книги Кингсли. Редактор прочитал их, посмотрел на портрет мисс Кингсли и недовольно фыркнул: "Пф! Маньята!"
Жеманчики тети Эммы
И вот значит мы сели за стол, и тетя Эмма начала рассказывать одну из своих историй о том времени, когда она участвовала в строительстве железной дороги. Дорога связывала поселок Шима с городом Терпяк. Где конкретно находились эти населенные пункты, никто из нас не знал, и очень, очень не хотел знать – хватало подробностей шпало-рельсового характера с зарисовками из махровых 60-х.
Уже мы приготовились к двадцатиминутному отрезку скуки, как из дряблых уст тетушки вырвался возглас:
– Да ну ее, эту железную дорогу! Я в то время вообще ни о чем кроме жеманчиков не думала!
– Каких таких жеманчиков, тетя? – осторожно спросила Лика.
– Каких? Хе! Жеманчики, девочка моя, того стоили, чтобы о них думать! Народ такой жил там, понимаешь?
– Народ? Где там?
– Ну рядом с Шимой, с поселком, где мы эту треклятую железку прокладывать начали, хорек ее задери. Ох!
Тишина.
Через минуту тетя Эмма продолжила.
– Они появились на третий день. Маленькие, нарядные, в фиолетовых костюмчиках, вышли из леса небольшими группами по пять-шесть шыбсдиков. Совсем крошки – метр высотой, а то и меньше. У нас тогда как раз обеденный перерыв был. Вышли они значит, поклонились нам и тихонечко стали пританцовывать. Мы так обалдели, что и среагировать не смогли. Первый очнулся комсорг наш Никита. Хотел было на них наехать, идиот несчастный, начал орать что-то, милицией грозить. Какая там милиция, в тайге!
А они на него как-то странно так посмотрели, улыбнулись ему, карманы зачем-то вывернули, и он сразу сник, отошел в сторону и разделся. Да, да, все с себя снял. Стоит дурак дураком, среди лапухов и в небо смотрит, бледный весь и живот торчит.
Мы вообще онемели. Сидим, моргать боимся.
И тогда вперед выдвинулся старший жеманчик. Сделал че-то вроде реверанса и так тихо-тихо зашуршал.
Вот тут мы все и одурели окончательно!
Вокруг свет засиял, музыка заиграла африканская, цветы из земли повылазили и бабочки мохнатые запорхали. Сначала страшно было, а потом… Короче, хорошо нам стало. Так хорошо! Разделись мы все, обнялись, и улыбнулись разом, по-доброму так, и с подкавырочкой небольшой – мол, брат, а че? Ни че! Давай жить!
Жеманчики танцуют и к нам все ближе подбираются. А мы их как вроде и не боимся. Они улыбаются и ужимочками нас подбадривают (мы их потом жеманчиками за это и прозвали).
Мы уж и целоваться начали. Но разврата не было никакого! Не, не! Все по дружбе, по широте и пониманию происходило. Очень душевно.
Я уж не помню как, но один из жеманчиков у меня на руках оказался. Ох, до чего милый он был! Выглядел как артист молодой. Свеженький такой, ласковый. А руки у него очень гибкие были и цвета приятного. Я его долго обнимала. И до чего же хорошо мне было, деточки! Словами не передать! Рай на земле! Рай, ядрон-батон, стопроцентный!
Так до ночи с жеманчиками и просидели мы. На следующее утро проснулись, а что делать и знать не знаем. Вроде как дорогу строить надо.
А вокруг то лес. Густй, дремучий. Манит.
Ну поработали мы часок другой и решили пойти в лес – посмотреть, что и как. Друг другу про жеманчиков говорить боимся, но все о них думаем.
Три часа гуляли. Смотрим, а у нас у каждого на голове венок из цветов невиданных. Откуда? А хрен его знает, товарищ майор! Не иначе опять жеманчики сработали.
И странно, ведь не боялись мы их. Какой страх! Так хорошо нам с ними было! Все хотели поскорее с жеманчиками опять встретиться. Встретиться и обняться.
Вышли мы к озеру – смотрим, а жеманчики к нам на лодке плывут. Улыбаются, руками машут. Машут и шуршат чего-то там.
И так мы им обрадовались! Бросились к ним навстречу, а воды в том озере по пояс всего лишь. Вымокли все. Весело было.
И вот так каждый день. Жеманчики всякий раз по-новому появлялись. Веселили нас, радовали. И кино нам показывали на опушке. Разное, французское в основном.
Так почти месяц было. Пока олень тот гигантский не появился. Розовый, рогастый, глаза карие, а в ухе серьга с изумрудом каким-то. Немолодой олень, седой уже местами. Ростом он с избу высокую был. Как только появился, жеманчики перестали к нам ходить – залезли на оленя, ручонками гибкими помахали и уехали.
Мы потом полгода в себя вернуться не могли. Дорогу ту сил строить не было уже, и нас вертолетом в Иркутск отвезли. Поступила я там в институт, а дальше жизнь пошла суетливая. Без жеманчиков.
Ну, чего ты хочешь?
– Тетя Эмма, а жеманчики, они…
– Ой, не могу я о них долго говорить, Родя! Слезы на глаза наворачиваются. Такой красоты у меня в жизни не было больше никогда! И не будет! Налей-ка мне сюда…
Превращение Игоря Васильевича Ведерникова
Игорь Васильевич Ведерников сильно уставал на работе. А еще эта ипотека, двое детей, добрая до ужаса жена и теща в стиле "говорила я тебе". На работе Игоря Васильевича окружали нормальные люди, они были настолько нормальными, что окружали все больше и плотнее.
Игорь Васильевич не давал силу чувствам: он заблокировал их на каких-то далеких подступах и руководствовался заданными алгоритмами поведения. Ведерников понимал, что подобная практика до добра не доведет, но семья, работа, дом, метро, носки, стул…
Немного успокаивал любимый амулет, купленный во время отпуска в Турции три года назад – фарфоровая черепашка. Ее Игорь Васильевич всегда носил с собой: сунет руку в карман, а там черепашка, милая такая.
Когда пришел заказ от ООО "ПРИМСнобпоставка", Игорь Васильевич разбирался с накладными по "ЛЕНЖЕНГРУД". Обычная ситуация, не предвещавшая ничего экстренного и тем более рискованного. Вот только в документах Игорь Васильевич обнаружил удивительную неточность: на 1000 раздвижных уберлифов полагалось 250 кляков, а в бумаге от "ЛЕНЖЕНГРУД" значились лафабры в количестве 34 тысяч экземпляров. Ошибку Ведерников не мог исправить без ведома начальства, однако идти к Зое Матвеевне Наградовой ему страшно не хотелось. Игорь Васильевич взял на себя смелость и отправил письмо завотделом поставки уберлифов Реверансову в Воронеж, с просьбой прислать пояснительную записку. Перед тем, как нажать Enter, Игорь Васильевич заметил на столе бумагу от ООО "ПРИМСноб поставка", в которой также значились лафабры. "Что за черт!" – подумал Игорь Васильевич.
За соседним столом сидела Валерьяна Александровна Илая, имевшая колоссальный опыт по части общения с поставщиками и заказчиками. Игорь Васильевич хотел было спросить ее про лафабры, но Илая его опередила:
–Игорек, тебе пришел заказ на лафабры?
– Да, да, пришли.
– О, нет! Лафабры?! – крикнула та, потому что не кричать не умела.
– Да, лафабры, Зоя Матвеевна! Но почему…
Послышался оглушительный хохот, Илая встала из-за стола и начала дрожать всем телом, особенно своими подбородками, количество которых Игорь Васильевич всякий раз пытался сосчитать.
– Лафабры – это наша ПОГИБЕЛЬ!!! – вскрикнула Зоя Матвеена, а потом внезапно обмякла и рухнула в кресло.
Игорь Васильевич вышел в коридор и увидел необычайную суету: сотрудники наполняли пластиковые стаканчики с водой и стремительно ее выпивали. Кадровик Лайкова Ризвельда Анатольевна обнимала стену. Главбух Ариадна Романовна плакала, высунувшись в окно. Завотделом по накрутке Вирсов Иван Иванович пытался разрезать портфель ножницами. Все бормотали слово "лафабры".
Игорь Васильевич вернулся на рабочее место. Валерьяна Александровна пыталась снять со стены конторские часы.
– Зачем вы это делаете, Валерьяна Александровна?
– Затем, дорогой Игорек, что не будет больше у нас заказов. Лафабры означают шестой технологический уровень, а мы на четвертом!
Игорь Васильевич тотчас увидел в своем воображении жену с детишками и парящую над ними тещу с плакатом в руках "Я же тебе говорила!" Ведерников уже чувствовал, как шуршат письма из банка о просроченных ипотечных платежах.
– Это все ОАО "ВАМЖИЛФИГ", они нам палки в колеса вставляют, потому что тамошний начальник Лидия Валерьевна раньше у нас работала и страшно ненавидит Зою Матвеевну!
– А мы-то тут причем? – вопрос Игоря Васильевича остался без ответа. Не потому, что Валерьяна Александровна была увлечена настенными часами, а потому, что Игорь Васильевич начал трещать по швам, тем самым напугав до смерти и Валерьяну Александровну, и всех остальных сослуживцев.
Через пятнадцать минут здание "ПОСТПРОМа", в котором Игорь Васильевич работал последние 9 лет, накренилось и начало рушиться. Соседние дома вибрировали, асфальт лопался, машины сталкивались друг с другом, люди в ужасе разбегались в разные стороны. Все были напуганы гигантской черепахой, испускавшей пламень из пасти.
Превратившийся в гигантскую черепаху-разрушительницу, чем-то напоминавшую потертый амулет, Игорь Васильевич больше не руководствовался заданными алгоритмами.
"Буду путешествовать, – думал Игорь Васильевич Ведерников, поливая улицу огнем, – возьму с собой жену, детишек, пойду на Север, на Юг, куда захочу. Хватит с меня этой рутины!"
Конец путешествия
Шумно здесь, да, но шум привычный. Мы же все попутчики. Под стук колес, как говорится.
Куда едем? Не принято тут подобные вопросы вслух задавать. Да и глупо это. Все знают, что такова жизнь – едешь и все. Не по-вагонному о таких вещах спорить.
Наш вагон не чета соседним, хоть они и купейные. Есть вон вообще сидячие, туда даже входить страшно.
Полочки очень важны – на них главное удержаться. Держимся разными способами: кто штампом в документе, кто гордостью за предков, кто картинкой в своем букваре, кто гимнами и знаками, а кто вообще половыми органами зацепился. Гордиться важно. Без гордости не полочке не удержишься.
Едет поезд, а по вагону нашему проводник идет с чаем, наручниками и косой – билеты спрашивает. С ним не балуй – у него не только чай, но и кнопки на пульте управления кондиционером.
Три месяца назад один из наших, тихий такой, захотел вдруг перебраться из плацкартного вагона в купейный. Мы ему говорим, мол, рискуешь, брат, на фига, у нас тут лучше всех! А он нам: «Не брат я вам, козлам, и не сестра. Хочу нахрен свалить в другой вагон, потому что с вами мудаками каши не сваришь!» Ну и свалил. Обидно. Одни говорят, там ему хорошо, а другие говорят, что он назад хочет и что в купейном ничего хорошего нет, там дыра в полу и все на рельсы проваливаются.
А еще раньше другой мужик с верхней полки сказал, что машинисты все в вагоне-ресторане сидят и пьют с отчаяния. За это мужика с верхней полки вниз сбросили. Нет у него больше полки, на полу сидит. Поделом!
Принято молиться три раза в день. Есть разногласия по поводу молитв. Иногда доходит до мордобития и поножовщины. Ну ясное дело – вопрос-то серьезный.
Полки с женскими особями под присмотром. Одно время женский пол от рук отбился – по вагону ходили, в дискуссии вступали. Но потом проводник в проходе о чью-то ногу споткнулся, ну и побили всех женщин, вернули в баб. Особо активные бабы сами же теперь за соблюдением бабского уровня следят. Мужики довольны. Кто не доволен, пусть сваливают в купейный вагон. Туда, кстати, не так-то просто свалить, потому что доплачивать надо или какие-то тонкие схемы предпринимать, не знаем какие. Не каждый на такое пойдет. Да и что они там хотят увидеть? Опять, как бабы своевольничают?
А за окном-то сколько всего! Некоторые к окнам так и прилипли: там тебе и кино, и природа, и пластик на ветвях висит, и знания всякие разные представляются. И меняется все очень быстро. Аж страшно! И чего в эти окна смотреть вообще? Проводник прав, когда некоторым окна закрывает темной пленкой – говорит, что для вашей же безопасности. По-доброму нас журит. Он знает, что делает. Так и молиться удобнее – не отвлекает ничего. Хотя народу окна нужны, конечно. Развлечение чтобы было и настрой правильный. Проводник это понимает. Он вообще золотой у нас. Умница. Мы его проводником избираем давно, единогласно и без вопросов дурацких. А кто хочет его сместить, тех на пол или вообще – в люк, на рельсы.
Все испортил один дед. Он перед смертью сказал, что мы не едем, а это мир за окном едет. Ну вот зачем так? Мы ему резонно пояснили, чтобы не молол чепуху. За окном не мир, а медийное пространство. Но он так часто повторял «мир снаружи, мир снаружи», ну.. знамо дело – заволновался народ. Короче, один смельчак этого деда наслушался и решил в окно высунуться: открыть его ночью, когда проводник спит, и высунуться. Окна у нас давно уже все закупорены намертво, но оказалось, что если за какую-то резинку потянуть, то окно само вывалится. Ну тот смельчак и вывалился. Хотел высунуться, а вывалился весь. Что тут началось!
Проводник половину вагона наказал. Окна все закрыли. Выдавленное окно заделали снятыми полками, предварительно распилив их пилочками для ногтей. Назначили шесть молитв в день. Сократили порции воздуха и, на всякий пожарный, побили баб. Одним словом, меры были приняты. Но волнение осталось! Тот смельчак свалился же в окно. Что с ним?
И хоть говорить нам об этом запрещено, однако забыть-то не получается. Несколько суток молчали. А потом, спустя несколько месяцев, случилось нечто ужасное.
Сперва это был тихий стук. Ну просто небольшой шум за закрытыми окнами. Никто особого внимания не обратил даже. Потом, под утро, стук усилился. Позвали проводника. Он с помощниками к окну подошел и велел одному из них к стеклу прислониться, предварительно подняв сплошную черную штору, то есть все по науке, с учетом высоких технологий.
Вспыхнул яркий свет и раздался резкий хлопок – накопленная информация извне заполнила внутреннее вагонное пространство за считанные доли секунды. Яркие зеленые лианы, пестрые попугаи, антропогенные роботы, картонные хиппи из 70-х, новая корейская музыка и плюшевые зверьки непонятной расцветки – это только мизерная доля того, что влетело в вагон в одно мгновение.
Все смешалось. Чьи полки и кто на них сидел – это уже никого не волновало. Какие-то ковбои в погоне за индейцами влетели в одно окно и вылетели в другое. Мощнейшей волной вышибло сразу все окна. Людей всасывало, как мошкару. Нас с 53к и 56в закинуло в кроны непонятных деревьев, листья которых лезли нам в глотку. Глаза отказывались смотреть, а мозг воспринимать происходящее.
Не знаем, сколько времени прошло и где наш вагон, но здесь очень странно и жарко. Что с нами будет и где все остальные, мы не знаем. Шумы, запахи и звуки отличаются от всего, что мы слышали раньше. Где-то внизу гигантские муравьи доедают проводниковых помощников. Наверху маячит что-то совсем непохожее на вагонный потолок. На соседней ветке сидит мужчина в скафандре и рассматривает листву. А может и не мужчина. Ко мне крадется животное, напоминающее тигра. Каковы его намерения и почему оно улыбается мне?
Романтика и рядом
Несейчас и Нуичто
Несейчас проживал на седьмом этаже многоквартирного дома в Северо-Западном районе города. Проживал тихо и радостно.
Несейчас очень любил свой диван и книги Зигмунда Фрейда. В его библиотеке они были самыми красивыми – зеленый кожаный переплет и приятные на ощупь желтоватые страницы. Несейчас мог любоваться творениями Зигмунда часами. Книг этих он не читал. Копания в глубинах и вытаскивание наружу всяческих воспоминаний, закладывающих основу сексуальных предпочтений, Несейчас не интересовали в принципе. Именно, в принципе, так как Несейчас предпочитал дружить со своими странностями, а не тяготиться ими. К потаенным желаниям он относился как к забавным элементам внутреннего интерьера.
Напротив квартиры Несейчас жила красавица Нуичто. Ее независимый нрав, горделивая осанка, изумрудные глаза и севильский профиль радовали Несейчас во время коротких встреч у лифта. Нуичто сухо отвечала на дружеские приветствия соседа и настойчиво игнорировала его ласковые взгляды. Она делала это просто потому, что не знала как на них реагировать и потому что подозревала Несейчас в подозрительных странностях.
Этажом ниже располагалась квартира философствующего скептика Нафига. С Несейчас они подружились почти сразу. Фамилия Нафига намекала на французское происхождение, но Несейчас все время откладывал вопрос о галльских корнях. Зато он любил спрашивать Нафига о взаимоотношениях с женщинами. Любил, потому что в ответ звучали не брюзжания о тщетности и занудливые поучения, а мелодичные песни на непонятном языке. С помощью интонаций и ритмических эскапад Нафига создавал очень чувственные композиции. После таких песен Несейчас всегда хотел увидеть Нуичто, но…