Roses hare thorns, and silver fountains mud,
Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud,
All men make faults…
Прохожий по большой дороге в маленький, чистенький городок Синг-Гилл испытывает весьма странное, щемящее впечатление близ тюрьмы Синг-Синг, в мрачных стенах которой томятся «жертвы» преступных страстей и сурового попечительства неумолимой американской Фемиды. Тюрьма Синг-Синг расположена весьма живописно, на правом берегу прекрасной и широкой реки Гудзон, на небольшой горе Плизент, в тридцати трех милях от Нью-Йорка. Странная ирония случая! Эта мрачно величественная тюрьма красуется среди самой роскошной природы и так-сказать в райском уголке Нью-Йоркского залива, который оканчивается чудным устьем Гудзона. Какою прелестью дышат берега этой реки, над которою высится Маунт-Плизент! Зеленые поля и лесистые холмы веселят взор своею мирною красотой и затишьем, обрамляя темно-лазуревые извивы Гудзона, по которым мчатся и колышатся огромные речные пароходы, барки, яхты, шлюпки, челноки и утлые лодочки. Виды со скалистых прибрежных холмов, а в особенности с западной стороны так очаровательны что их трудно описать пером. По холмам раскинулись густо-населенные колонии дачников или обывателей из приречных городков в роде Синг-Гилла. И среди всего этого высится колоссальная тюрьма невольно напоминающая пролог, где среди сонма лучезарных серафимов и херувимов виднеется мрачный облик духа тьмы. Название тюрьмы Синг-Синг на языке краснокожого племени Апачей значит Крепкое место. Ни один белый не сумел бы кажется найти более подходящего названия для этой тюрьмы. Прибавьте к этому прозвище Дом вечного молчания, и вы легко поймете что это за здание которое так бросается в глаза путнику. Тут же тянется знаменитый Кротонский водопровод, который снабжает водой столицу. Сооружение его обошлось в 14 миллионов долларов и длилось, если не ошибаюсь, что-то около семи-восьми лет. Croton-Aqueduct существует с 1842 года и наравне с тюрьмой Синг-Синг есть одно из величайших архитектурных чудес заатлантической республики. Счастливые обыватели крошечного города Синг-Гилл не нахвалятся им. Водопровод сослужил большую службу Американскому правительству и правосудию. Чем? спросят быть-может читатели. А тем что его «паровые бассейны» в миг потушили пожар 1866 года, грозивший истребить тюрьму Синг-Синг, которая в то время не была так огнеупорна как в настоящее время.
Тюрьма расположена в трех четвертях мили от города Синг-Гилла. Здание её имеет форму трапеции. Главнейшие постройки «Крепкого места» возведены осужденными каторжниками; материалы, мрамор, гранит и известняк, дала окрестность. Главная одиночная тюрьма – в пять этажей кроме подвальных помещений; длина этого здания 484 фута, ширина 44 фута. Окончено оно постройкой в 1852 году, и уже в то время в нем было 869 заключенным, а в 1861 году число их возрасло до 1.800 человек.
В течение последних 20-25 лет тюрьма Синг-Синг все расширялась, так как правительство штата Нью-Йорка то и дело сооружало новые тюремные здания, корпуса, флигеля и службы, а также и мастерские, которые представляют нечто интересное и грандиозное для европейского любознательного туриста. Женское отделение расположено на расстоянии 40 сажен от мужского. Все постройки занимают площадь во 180 акров. Тюрьму сторожат часовые. Мимо тюрьмы несутся взад и вперед поезда железнодорожных линий. Большая дорога тянется вдоль реки Гудзона, которая в свою очередь протекает близь полотна Гудзон-Риверской железной дороги, соединяющей Нью-Йорк с Альбани. В одной мили от тюрьмы устроена небольшая платформа, на которую с поездов два раза в месяц высаживаются целые «транспорты» тех кому по воле рока суждено умножать собою молчаливое население «Крепкого места».
Обыватели Синг-Синга называются не арестантами или преступниками, а гостями, такое название дано затворникам Дома вечного молчания сторожами тюрьмы; сами затворники называют тюрьму гостиницей Синг-Синг (Hotel Sing-Sing)! Название это весьма распространено между различными темными деятелями Нью-Йорка, которые обыкновенно говорят после своего осуждения родственникам и друзьям: «Ну, до свидания! Захотите повидать меня, адрес мой теперь гостиница Синг-Синг». Нью-Йоркские мошенники, гроза банков и магазинов, карманщики, воры вообще и loafet'ы (ворующие бродяги) на вопрос: куда мол девался Big Joe (дылда Иосиф), alias Уильямс или French Harry (Француз Гарри),[2] отвечают что тот или другой гостить в Синг-Синге. Когда же освобожденный рецидивист наталкивается на знакомого среди нью-йоркской уличной толпы и тот из любопытства опросит: «Дружище, где ты пропадал?» то пресериозно отвечает: «я опять, знаешь, был в гостях… на даче в Синг-Синге».
Мрачные, массивные, гранитные стены тюрьмы пропитаны космополитическими миазмами порока и ужасных преступлений. Здесь заключено несколько тысяч человек в строжайшем одиночном заключении. В каждой келье содержатся более или менее «знаменитость» своего рода, «герой» давно впрочем забытых эпопей, которые когда-то удивляла «весь свет» и давали столько работы: сыщикам, полиции, судебным следователям, прокурорам, судьям, адвокатам и неизбежным репортерам огромных газетных простынь в больших городах Союза. В этих кельях или гранитных могилах (toombs)[3] дышат тюремным воздухом множество осужденных американских граждан и пришлецов со всех концов мира, а большею частию эмигрантов из Старого Света. Главные элементы многотысячной толпы каторжников всех трех разрядов составлены большею частью из пришлого эмиграционного элемента американского общества, как-то: Англичан, Шотландцев, Ирландцев, Немцев, Французов, Итальянцев, Шведов и Испанцев. Наибольший контингент преступников навербован из Англичан и Ирландцев. Бывали случаи когда в Синг-Синге гостили и Русские: так, например, некий Воскресенский отсидел десять лет в «Крепком месте» за разные мошенничества и за фабрикацию фальшивых ассигнаций Союза. Сколько мне известно, этот Воскресенский был не кто иной как сильно компрометированный русский анархист из Москвы, бежавший из Сибири в конце шестидесятых годов. С ним же сидел другой «Русский» из петербургских Немцев под вымышленною фамилией «Кап», за сбыт фальшивых гринбаков в Нью-Йорке, где Воскресенский фабриковал их. «Кап» был приговорен к пяти летней каторге. В Петербурге он был учеником, а потом прикащиком в одном из погребов известного виноторговца-Немца Ш. «Кап» попал в компанию архиплута Воскресенского, и несмотря на свою молодость (ему было не более 24 лет), был уже совершенно испорчен когда его приговорили к каторге. Воскресенскому было около 30 лет. Кровный Американец и Эмигрант-Европеец одинаково пользуются теми условными удобствами которые продиктованы суровым законом страны для заключенных в ужасном «Доме вечного молчания».
Мертвая тишина, железные массивные решетки, чудовищные болты, секретные замки и двери с крошечными окошечками в виде овала, косого квадратика или сердца, огромные засовы и перекладины как нельзя лучше напоминают узнику Синг-Синга что его счеты с жизнью временно закончены, а итог его счета с карающим людским обществом зачастую подводится лишь когда заключенный испустит последний вздох в этой «неудавшейся» жизни. Удивительно ли что смерть для большинства узников Синг-Синга является настоящим избавителем и искуплением их страданий и преступлений? Могущественный хаотический поток общественной жизни вне тюрьмы и однообразный до умоизступления быт гостей «Крепкого места», вот контраст который охватывает душу узника в тот момент когда он переступил порог этого ужасного капища молчания и почти сразу логружает ее в специфическую апатию. Действует ли душа в теле каторжника? Без сомнения, но не вполне. Душа его дремлет и ждет того мига когда наступает освобождение или последний расчет с жизнью… Ужасен должен быть такой конец когда человек годами забывает в тюремном полумраке о том что у него когда-то было начало, – начало свободной и незапятнанной гражданской жизни. Но и здесь, в холодных и безмолвных стенах «Дома вечного молчания», узники-каторжники лелеют пышный и никогда не увядающий цветок души – надежду. В своем убийственном и молчаливом одиночестве, когда все живые на свободе забыли гостя-узника «Крепкого места», за исключением разве сторожа в том тюремном корридоре где помещается могила-келья живого гражданского трупа под известным нумером, да быть-может матери преступника, которая где-ни будь вдалеке вспоминает о нем со слезой или с проклятием, – и тогда этот отверженный, манимый гением надежды, чувствует что и он живет, дышет и имеет неотъемлемое право сказать себе и стенам кельи:
– И я человеке….
Кто из нас дерзнет отнять у такого потерянного ближнего его заветную мечту? В душе узника неизгладимо врезались знаки начертанные богиней правосудия и жрецами сурового храма её. Что это за знаки? Это срок его заточения… Узник ежедневно и ежечасно шепчет себе:
– Терпи, ведь тебе осталось недолго!
А это недолго длится иногда пять, десять, пятнадцать, двадцать и двадцать пять лет!
Двадцать пять лет одиночного заключения, – и все еще мечтать о свободе! Это ли не химера, это ли не детская игра в сериоз, это ли не умопомешательство? Тем не менее узники-ветераны Синг-Синга мечтают… и только тот из них не мечтает кто приговорен к «вечному» или, вернее, пожизненному заключению!.. Но и эта жертва злого рока и своей злой воли надеется, хотя в этом случае надежда покоится на двух весьма шатких устоях: на помиловании или побеге… Помилование в том случае если преступник, укротив самого себя, старается безропотно нести тяжелое бремя пожизненного заточения в утлой надежде что вот-вот и для него блеснет луч милосердия, то-есть сокращение срока. Но, увы! таких счастливцев было и будет немного! Вот надежда на удачный побег, та постоянно культивируется в душе узников-гостей «Крепкого места», хотя зачастую таковые или подвергаются заточению на крепко (когда тюремные сторожа открывают или находят следы предполагаемого побега) или не видя возможности побега с отчаяния лишают себя жалкой жизни при удобных случаях. Но такие удобные случаи бывают весьма редко, так как начальство Синг-Синга взяло за правило и в привычку охранять не только персону своего «гостя», но и тусклое пламя его каторжной жизни. Если в течение десяти лет удастся хоть одно самоубийство или побег, администрация Синг-Синга подвергается строжайшему дисциплинарному взысканию от правительства. Штат служащих и вообще вся администрация тюрьмы составлены согласно цели коей должна служить в принципе и на практике эта замечательная тюрьмы на пользу и страх американского общества. Легче попасть «гостем» в Синг-Синг чем сделаться членом его администрации или служебного штата, так как правительство крайне щепетильно в выборе людей.
Правительство требует чтобы тюремщики зорко охраняли этот живой товар и поставило им в обязанность чтоб этот драгоценный для земного правосудия, клейменный, нумерованный «товар» ни в каком случае не подвергался порче… Оно старается откармливать своих тюремных нахлебников в этой образцовой тюрьме и все только для того чтоб угодить американской Фемиде, которая, надо полагать, не терпит чтобы питомцы-каторжники нарушали программу закона и раньше положенного срока отправлялись туда куда мы все, свободные и несвободные граждане американского отечества, должны будем отправиться, несмотря на все протесты и фокусы наших шарлатанствующих и не шарлатанствующих последователей Эскулапа. Когда Синг-Синг теряет жильца-нахлебника по какой-либо причине ранее срока, бдительное начальство тюрьмы огорчается так же сильно как иной нью-йоркский волокита которому не удалась любовная шашня или вампир-ростовщик у которого внезапно умирает доходный клиент-векселедатель. Чистота и опрятность в Синг-Синге изумительны, а также вентиляция и дезинфекция, без которых немыслимо было бы сохранить драгоценный живой товар тюрьмы.
Вообще же это депо каторжников представляет драгоценный источник не только для ученых тюрьмоведов, но и для психиатров, которые могут черпать обильные материалы для исследований быта и жизни заключенных, над которыми тяготеет исправительная система упорного систематического молчания. Система эта выработана и улучшается ежегодно до мельчайших подробностей и основывается не столько на теории сколько на практике, Синг-Синг послужил образцом при введении подобной системы и в других тюрьмах республики, хотя и не в такой резкой форме.
«Гости» Сивг-Сингского «отеля» не имеют права говорить и, раз переступив порог «Крепкого места», обречены на долгое молчание, что для многих каторжников кажется вечным молчанием… Бывали примеры что осужденный на срок от 5 до 25 лет, выходя из этой могилы тюрьмы, был в состоянии дать отчет о количестве тех слов которые были им произнесены в продолжение заключения. Гениальная фантазия Данта ужасающими красками рисуют мрак и ужасы «Ада»; но включи Дант в свою поэму описание Синг-Сингского узника, страшная картина людских страданий была бы еще полнее.
Мущины-каторжники вероятно легче переносят кару молчать и не слышать ни одного звука человеческого голоса; но как тяжко приходится это «вечное» молчание женщинам-«гостьям» Синг-Сингского отеля, это могут только сама они описать. Свободная женщина ни за что не согласится промолчать хотя бы час в течение суток, а тут правосудие требует чтоб Американки (которые любят почесать язычек не менее европейских женщин) не употребляли одного из своих лучших наступательных и оборонительных орудий, которым их так щедро наградила природа.
Впрочем, начальство тюрьмы Синг-Синга не так жестоко обходится с женским элементом «Крепкого места», так как женщинам-узницам даны некоторые льготы, а главное, большинство заключенных женщин не содержатся в абсолютном одиночном заключении. Они сходятся вместе или вернее партиями на работы. Только тяжкия преступницы содержатся в одиночных камерах. Мущинам-каторжникам живется в Синг-Синге куда тяжелее чем «счастливым» дщерям первой грешницы. Надзиратели и сторожа тюрьмы обязаны быть если не жестокими, то очень строгими и недоступными к таким просьбам или требованиям которые ни в каком случае не могут быть удовлетворены.
Начальство тюрьмы не балует заключенных и частыми дозволениями свидания с родными и знакомыми. Те же заключенные у которых нет родни принуждены молчать в полном одиночестве. Редко с ними разговаривают сторожа (и то в крайних необходимых случаях), врачи и духовник-настоятель тюремной часовни.
При вступлении каждого невольного «гостя» в тюрьму ему вручается Евангелие, альманах и печатные правила тюрьмы: в последнем издании каторжник знакомится с теми параграфами дисциплинарного устава которые учат его как следует жить и вести себя в «Доме вечного молчания». В известные сроки и дни гостям (и то лишь отличающимся примерным поведением) раздается бумага, конверты, перо и чернила чтоб они могли писать родным… только близким кровным родственникам. Письма эти, понятно, проходят особую инстанцию тюремной цензуры, инспекторского надзора. Все домашния необходимые черные работы исполняются каторжниками поочереди. Никто по принципу не избавляется от физического труда; даже и слабые преступники, неспособные к тяжелому каторжному труду, вынуждены ежедневно исполнять легкия подходящие работы. Не работай такой слабосильный узник, ему пришлось бы не долго сохранить свои умственные способности. Труд развлекает арестантов, заставляет их временно забываться и привыкать к подобной жизни, строгим порядкам и оригинальному быту среди могильной тишины. В начале, когда каторжник только-что вступил в тюрьму и его приучают к ремеслу, он имеет случай поговорит с тем мастером-ремесленником который обучает его. Но мастера эти так выдрессированы сами что редко обращаются с вопросами к своим ученикам, и если что объясняют, то коротко и сжато насколько это необходимо в виду практической цели: быстро заставить ученика понять то что следует безо всяких лишних словоизвержений и болтовни. Как радуются за то каторжники когда наступает воскресенье и их ведут гуськом в церковь и часовню. Там они по крайней мере слышат слова проповеди пастора, а также дружное пение под орган всех заключенных, которые войдя, в церковь занимают каждый свое место. Места закрытые, так что ни один каторжник не видит другого.
Статистика и время доказали что немногие бывшие каторжники-пансионеры этой тюрьмы попадали в нее вторично… Видно по всему что первый курс каждого бывшего «гостя» Синг-Сингской гостиницы вполне отрезвлял многих преступников. Но бывали конечно и такие случаи когда озлобленные до мозга костей и в корень испорченные преступники возвращались в «Дом вечного молчания» и, надо сказать, прехладнокровно и без страха. Но с тем уже чтобы никогда не выходить оттуда.