Сигналы Страшного суда. Поэтические произведения - читать онлайн

Тихо-тихо на лугу,

Догорает ветерок.

Я бегу к тебе, бегу,

Пастушок.

Выходи же на ручей

Под горой

Поскорей. Поскорей,

Дорогой.

Стынет вечер голубой,

Гаснет свет.

Ах, увижусь ли с тобой,

Или нет…

Оружейник, точи.

Наши стрелы – лучи,

Их огонь не убывает.

Наши стрелы быстрей,

Наши стрелы острей,

Наши стрелы убивают.

Оружейник, точи.

Мы подымем мечи,

Нас хранят вороненые латы.

Мы набычим рога,

Мы летим на врага,

Мы украшены. Мы крылаты.

Точно ливень из туч,

Точно огненный луч,

Мы ударим по вашим латам.

Мы летим, мы летим

Черным и золотым,

Мы летим раскаленным градом.

Под горой зеленая долина,

В лозняке ручей неуследим.

С очерета черного овина

Стелется вечерний дым.

Уплывает розовая глина,

Ускользает ветерок.

Аист подымается с овина

И улетает на восток.

А за ним, скрипя и лая,

Сняться с места норовя,

Над колодцем тянется сухая,

Неживая шея журавля.

Кто не хочет оставаться, —

Клонит голову к плечу,

Должен никогда не просыпаться.

Я снимаюсь и лечу.

Река еще в тумане.

Розовый восток.

Облачко над нами,

Как машущий платок.

И машет и мелькает,

Как будто ветерок

Нас жадно провожает

Изгибами дорог.

Взбегает на вершину,

Кружит платок и рвет:

– Не брошу, не устану…

Бросает. Отстает.

Вот январь наступил,

Снег глубокий

Опушил, оснежил

Наши щеки.

Речка бьется подо льдом.

Стынут мели.

Лица темным огнем

Заалели.

Злыми пальцами мороз, —

Снег глубокий, —

Щиплет щеки, держит нос,

Щиплет щеки.

Быстрый ветреный восход

Разгуляться не успеет,

И мутнеет небосвод.

И темнеет.

Вот луна. Висит коса.

В наши уши

Ночь доносит голоса

Глуше. Глуше.

Одинокий поезд мчится.

Рвется, рвется серый дым.

Утренний туман клубится

По просторам золотым.

Ветер с нами вперегонку

Разгоняет облака,

Раздаются часто, звонко

Стук колес и звук гудка.

Мимо нас простор широкий

Мчится вспаханных полей,

Вот, задернутый осокой,

В балке маленький ручей.

Прокатился мост зеленый,

Пролетает стая луж.

Воет, воет поезд сонный,

Усыпляет стук колес.

Промелькнула и деревня

Мимо. А за ней опять

Потянулася равнина

И широкой степи гладь.

Одинокий поезд мчится.

Рвется, рвется серый дым.

Утренний туман клубится

По просторам золотым.

Пальцы ветра, шумно шаря,

Плющ срывают с мокрых стен.

Шпага звякнула о шпору.

Дочитал. Встает с колен.

Беглый стук копыт,

Звук ответный плит,

Листьями покрытых.

Это он спешит,

Черный конь летит,

И стихают плиты.

Время спит. Неслышно тянется.

Так ползет в траве змея.

Кто уйдет и кто останется?

Кто умрет? Быть может, я.

Слышен стук копыт.

Или кровь стучит?

Звук ясней и чаще.

Опоздавший спешит.

Конь как ветер летит,

Разрывая кольца чащи.

Ветер воет иль ворон каркает?

Ветер листья кружит в ветвях.

Шпага вытерта желтым бархатом.

Тело сложено в кустах.

Злобно дуб качается сгорбленный,

Ветер воет в победный рог.

Расползается знак бесформенный.

Капли крови сосет песок.

В поту его холодный лоб,

И убегает взгляд.

На этот раз не повезло —

Сейчас его казнят.

Его ведут на эшафот

С рассвета до сих пор.

И он идет, давно идет,

Над ним висит топор.

Он прислоняется к столбу.

Вокруг шумит народ.

Прилипли волосы ко лбу.

Сейчас он оботрет.

Дым ли это снежный, туманы ли

Так окутали плечи башен?

Звезды пылью в небо прянули,

А под ними месяц повешен.

Блестки снега с визгом и пением

По дворам и крышам мечутся,

Так что стены качаются, пьяные

Под лучами летящего месяца.

От огня такого неверного,

Под лучами такого месяца

В эту ночь, на суку дерева черного

Кто-нибудь должен повеситься.

Саван сумерек клубится за окошком,

Бледен неба северный наряд.

Только месяца мутнеющие рожки

В глубине топазами горят.

Мы остались. Улетели птицы.

За окном, в тумане сентября,

Стая листьев медленно кружится,

Красным снегом по двору соря.

Выгорает свет на половицах,

Тучи точат за слезой слезу.

Темнота зевает и ложится.

В высоте сосна, как волчий зуб.

Ветер резкий плащ черный рвет.

Серой дымкой скрыта даль.

Море песню из всплесков поет,

В этой песне звенит печаль.

Черный плащ донесло до воды,

Подымает его волна,

И, отмытая, возле дыр

Кровь теперь уже не видна.

Плачет сумрак голосом шарманки.

Звон дождя о скуке говорит.

Извиваясь в глубине Фонтанки,

Сквозь туман мерцают фонари.

Под ногами мокрые каменья,

Временами – скрип песка.

Сквозь туман дождливой тенью

Пробирается тоска.

Воду режут отраженья ночи,

Окна щелкают зубами рож.

Фонарей огни в ответ хохочут.

Тело охлаждает дрожь.

Плачет сумрак голосом шарманки.

Ряд стволов качнулся и поник.

Хорошо катиться по Фонтанке,

Головой ушедши в воротник.

Мы избавимся от пыток —

По дороге мчится гул.

Торопитесь, твердые копыта,

Караул уснул.

За мелькающим лесным забором

Скоро будут синие луга.

Солнце красит блекнущим загаром,

И полет туманит, как угар.

Уносите кони, уносите,

Нас опутал лунных нитей дым.

Нить за нитью мчатся эти нити,

И от них летим мы и летим.

Остров, остров, берег желтый,

Месяц, месяц молодой,

Утром, крадучись, прошел ты

Низко-низко над водой.

Белый парус далеко, —

Опадающий мешок.

Месяц цедит молоко

В тростниковый гребешок.

Вечер, догорающий победно,

Красный плащ над степью распростер.

Стадо туч под мутным солнцем медно,

И безмолвен выжженный простор.

Зубьями камней овраг ощерен,

Шевелится высохший ковыль.

На огромный лошадиный череп

Оседает розовая пыль.

Солнце через пыль кроваво гаснет,

Как в тумане тлеющий костер.

Догорая, этот вечер красный

Мутный плащ над степью распростер.

В крыльях туч, темнея, гаснут перья,

Вянут листья красного куста.

Как в овраге лошадиный череп,

Голова разбита и пуста.

Окна стеклянной пеной

Бьются в сетях у стен,

Разломан ножами света

Холодный блеск их.

Как рыбы, уходят в тени

И в тине тонут, с тем,

Чтоб на внезапной леске

Метнуться занавеской.

За дребезжаньем ведер,

За звяканьем подков,

За прыганьем подводы

По голышам булыжным

Взлетают, звоном выдернутые,

Грузила пятаков

И падают под сводами,

Холодные и влажные.

И, каплями разбуженные,

Оживают плиты,

И уплывают лужи,

И розовы граниты.

Со звоном плывут и тонут

В тени вороненые рыбы,

А от стекольной водицы

Взлетает битая птица.

Не вытянет стрела в глухие облака

Тугой и медный звон зеленой тетивы.

Молчат колокола. На мертвых языках

Качаются сползающие шлифованные тени.

Им петь нельзя, но звон их в грязной пене

И в плеске желтых волн Невы.

Колет колокол железом,

Звон удара, бок проломан.

Разогнали. Он ползет.

Он сорвался с колокольни

Для последних похорон.

По каменьям грянул звон.

Пепел тает. Ветер веет.

Пыль пылит. Нева невеет.

Стекло растеклось весенней льдинкой.

Ветер распелся глубокой глоткой.

Пустота, – разведенная в ветре синька,

В жестяном ведерке пеною оботканная.

И босые, в мыльном и лоханном запахе,

Синие асфальты, свежие, как в госпитале,

Метятся собаками на быстрых лапах

И убегают с лаем в хлопоты и ростепель.

И солнце, солнце целый час,

Как в яму неба плечи вперло!

С его побелевшего плеча

Сочится пот в земное горло.

Кусаешь ногти, морщишь брови.

Губы сохнут, кусаешь их.

Сырая груда – улов слов,

Притоптанных и тишайших.

Со скуки со слов этих шкуры слазят

На переплеты, пыль их,

А надо, чтоб, дрогнув зрачками глаз,

Задергались и завыли.

Локтями влезши в железный стол,

Потеешь и трешь в нём плешины.

В воде серебрятся ожившие толпы,

Играют, смешны и смешаны.

К северу держит капитан,

Львы ниспадают в танцах.

В то утро ветер разнес туман

И чёрт принес испанцев.

Сто сорок весел сыплет дождь,

Вздуваясь, лоснятся рожи.

Испанцы лезут на абордаж,

Британцы хотят того же.

Крючок; у кливера острый нюх,

Испанская галера повернула к английской.

Борта трещат от оплеух,

В воде роятся искры.

Людей бросают друг на друга

Дрогнувшие палубы,

Взрывает пену немая ругань

И пузырятся жалобы.

Они, кипя, венчают веру

В спасительного бога,

А галеры трутся друг о друга,

Как два подпивших друга.

Теснят англичан и валят,

Вбивают в щели, как паклю.

Сэр Герберт яростью налит,

Сулит недобитым петлю.

Обидно быть побитым,

Но, провидя участь армады,

Он, кляня испанцев, грозит им:

«Мы еще вам покажем, гады!»

Вечер высчитал – ночь через час.

Точно. Был он.

Свет сочившийся погас.

Наступил сон.

Хрип, и ветер, и треск свай,

Череда волн.

Жесть выхлестывала лай,

Звон бил мол.

Волны с ревом в степь несут

В шерсти белый дым.

Камни рокочут – крабы в тазу

Черные из воды.

Сломлен у мидий острый край,

Погреб – бочки – сыр.

На базаре лают псы.

Бьют часы. Ночь.

Окна и люди – серые на желтом.

Люди и мыши – хвостики улыбок

Мечутся по улицам, а улицы расколоты

Сталью – это лужи, глубиной до неба.

В каждом желтом дворе

Синяя весна.

В каждом синем окне

Веселится примус.

На гудящем огне

Варится горох.

Под котами во дворе

Пыльные диваны.

К одному бежит гречёнок,

Подбежал и наплевал.

А коты, сощурясь

На весенний день,

Прыгнули с диванов

В голубую тень.

В погребе у норок,

В писке темноты

Ждут мышей тишайшие

Черные коты.

У солнца лучик-хвостик,

Горячий, как укол.

Внизу цветет известка,

Но влажен желтый двор.

Расщеплены ступени,

Разлито молоко,

И выгорают тени

Угарно и легко.

Я сидел, а вы играли,

Это было не нарочно:

Я глядел в свою диктовку,

Вы шутили с мандолиной.

Впрочем, тихо на рояле

Мендельсона вы учили.

Что поделаешь – таких

И в могиле беспокоят.

Мягко волосы струились,

Тихо песня раздавалась

И, однако, заглушала

Громкий примус в вашей кухне.

Слезы жгли глаза и душу,

Я их прятал, вы скрывали.

Грустно Мендельсона слушать

На расстроенном рояле.

На большом колесе,

Красном и зеленом,

Двинулась карусель

С пеньем и звоном.

Лошадки качаются —

Огненные пятна,

Голубые платьица,

Синие глаза.

Расплетается коса,

Придвигается гроза.

Затуманился базар,

Ветер давит, тучи прут.

Улетают платьица,

Пыль по полю катится.

Капли прыгают, как ртуть,

Начинается дождь.

Под зеленой стеной

Карусель в брезенте.

Я один. Пустота. Кипящее небо.

Я один. Пустота. Шипящие лужи.

Я один. Я один. Это грусть моя звенит.

Убегаю и стою. Так ныряющий стоит.

. . . . . . . . . . . . . .

И дождь стоит – струя в струю.

И звон стоит, и я стою.

Я вижу – нет надежды,

Не любишь ты меня.

А слёзы, как и прежде,

Безмерны и красны.

И я сгораю, воя,

От темного огня,

От яростного зноя

Нахлынувшей весны.

Всё сходится точно,

В назначенный день.

Решенье заочно

И неотступно, как тень.

Ты взвешен и сложен

По сотне смет.

Ты есть, ты должен,

Свободы нет.

Улица пуста. Опрокинутые в днище,

В лужах лица стекол морщинисты и плоски,

И дождь процарапывает белой ночью чище,

Чем мелом, ручейки, дорожки и полоски.

Слезные полоски. Тяжелый храп

Жеребцов из бронзы и дрыхнущих казарм.

Город полон шума, от писка во дворах

До сонного собачьего лая по базарам.

Если это – тишина,

Всё равно – не легче мне.

Тяжело бродить без сна

Или бредить в тишине.

Здесь всюду дышит и всюду полно:

Куда рука не ткнет,

За каждой дверью и стеной

Храпит, вздыхает, живет.

Опять окно, опять стена,

И здесь – рукой подать,

И здесь измята простыня,

И здесь скрипит кровать.

Я задыхаюсь и, если б мог,

Я вам клянусь, – сейчас

Я, право, пришел бы к каждой из вас

И придушил бы вас.

У труб, с их журавлиных ног,

Вода стекает вниз.

Но жар лицом уткнулся в сон

И, вздрогнувши, затих.

Скривились морды колесом

У подворотен злых.

Дождь перестал. Сошел с чердака,

Высморкался в плакат.

Железные крыши стали лакать

Рваные облака.

В луже смяк заплаканный плакат.

Черт подери, до чего же пусто!

Это не день, это не ночь,

Это ни то ни се,

Это – листок схлестнуло прочь

И по воде несет.

Видишь – там, в открытом поле,

Дождевые облака,

И в качестве постели

Почерневшая река.

Над широкою водою

Лошадь вытянула шею.

Одинокий поезд воет,

Одинокий ветер веет.

Оцарапав клочья туч

О горелый красный лес,

Дождь прошелся кувырком

По траве. И улетел.

Сосны вспыхнули как медь,

Трубы кончили греметь,

Солнце сопки золотит.

За блеском дождевых червей,

За черными стеблями трав,

Туман застлал далекий путь

До шелковых синих снежных гор.

А тут горят стволы,

Текут куски смолы.

Мы расправляем грудь,

И вспыхивает медь.

Не увлекайтесь преступными мечтами,

А занимайтесь доступными вещами.

Сдерните дырочки с кружев.

В курзале семга, побелев.

Промчался синий лес, звеня.

Влюбитесь, девочки, в меня.

Дама с зонтиком стоит,

Солнце локон золотит.

Золотые стервы

Мне портят нервы.

Саки лёки лёк лёк

Не твори мне смерти.

Смердь твор в глубину

Не залей водой. Потону

Леденея. Ни кружки. Крошки.

Крышка. Болт.

Петушка на хворост.

Что за хвост?! – Не вырос.

Так зачем же меня

Выудили с неба,

Если здесь для меня

Не хватает хлеба?

Выпусти меня, дорогая тетя,

Я слезами обольюсь,

Помолюсь

За тебя и за всё твое семейство

– Не большое беспокойство.

Все, которые живут,

Обязательно умрут.

Ночью в окошко

Прыгнула черная кошка,

Села на шею спящего лица —

Уберите мертвеца.

Ужины в «Астории»,

Темные истории,

Чёлка, чечетка,

Что ли, не очень четко.

Чок-чок боевичок.

Лиговские бандиты

Этим весьма убиты.

Поверьте на́ слово

Катюше Масловой

И многим другим

Недорогим.

Было дело поперек,

А он себя не поберег —

Ходил фертом,

Задравши рыло,

И вот уже мертвым.

Не выгорело. Погорело.

Шел трамвай девятый номер,

А в трамвае кто-то помер.

Уберите.

С кисточкой…

Я высуну язык. На крюк —

Это ли еще не трюк?!

И сам себя поволоку,

Дергая за проволоку.

Ты засмейся, моя дорогая,

За мной. Догоняя

На снегу.

Но потом я убегу.

Мы не грешим прекрасною душой —

Не благоуха в духах,

Мы всегда не в духах,

И дороги напитки.

Я слишком кроткий,

Чтобы скакать на цирковом коне.

Дайте хоть кончик пальчика

На счастье мне,

И то заплачу

От неожиданной радости,

Так как вижу только гадости.

Как принято выражаться

В родственном кругу,

Мне очень больно,

Я больше не могу.

Да, белокурые стервы

Мне портят нервы.

Дама с зонтиком стоит,

Солнце локон золотит.

Золотые стервы

Мне портят нервы.

Но я не первый.

За столом – гип! гип! —

Собралась компания.

Комната – гип! гип! —

Убрана цветами.

Куда же деваться?

Не с ними ли?

Снимите мне голову с плеч,

Так как мне негде лечь,

Кроме как в лужу,

Что совершенно то же.

И если нельзя иначе,

Пусть неудачник плачет.

Но если Господь захочет,

Выскочит и проскочит.

И тогда – гип! гип! —

Соберемся в комнате.

И тогда – гип! гип! —

Вылетит из памяти.

Стукнуло по глазам,

Заволокло слезам

Каменные искры —

Сколько сил на тоску. Тоска.

Письмо на столе. Чужая рука.

Далеко до далеко до далека

До горы. Но только дошел

До высокого верха,

Только сказал «хорошо», —

Налетают зимние ветры

И несут навстречу смерти.

Остановись, остановись,

Порадуйся, повеселись.

Вот и счастье – на этом месте

Ни ногой.

Перед дорогой. Под горой.

Кружится ветер. Липнут

К вишневым каплям лапы.

Жук лезет, окунаясь

В сухие слёзы клея.

Одна упала из клещей

И в двух сучках застряла —

А ну, лови ее скорей,

Пока она не упала.

Добывши спелую каплю,

Жук расправляет крылья

И из зеленых стен

Выпархивает вон.

На завитке лозы

Висит глоток росы.

Он подлетел и выпил,

Над ним сверкает тополь,

А на листке у тополя

Повисла третья капля.

Великолепно пить,

Когда свободна грудь.

Зачем же нужно року,

Чтоб жук свалился в реку?!

Каждый из дому в карманчике

Нам приносит вечерком

По морковке. И казанчики

Булькотят под огоньком

Веч дорожный скровь вил

Вытянула конфету

За бырожным ворковал

Голубь на заборе

И зеленая трава

Вика, виколиса

Затаманы, крам вбил

Кол ему в голову

С полфунтом олова.

Дорога к раю

Колючки скраю

На землю в леньдик завирхи

Выревку задрогнул слескир

Магазинась лакомый клемкой

От муки на красной булке

Поликрачка плюнула

Килевая качка

Задоралы веткала

Дорогая дочка

Ласкалья Кляровна

Выньтела плючку

На кофейный сервиз

В замочную ключку

В траву упали капли

Оранжерейный, теплый

Скротуй забай

Зибавый перегай

Мизолы ветки

Слепили слепи

Миленю летю

Забили сети

И втыкали по метке

Зеленые букетки

Несище плётом однорух

Столы подето вперепух

Крылами выслами петух

Согласно с зуслами старух

И вылимляно круглопёх

Разлаполит скорополох

Последний свет зари потух.

Шумит тростник. Зажглась звезда.

Ползет змея. Журчит вода.

Проходит ночь. Запел петух.

Ветер треплет красный флаг.

Птицы прыгают в ветвях.

Тихо выросли сады

Из тумана, из воды.

Камни бросились стремглав

Через листья, через травы,

И исчезли, миновав

Рвы, овраги и канавы.

Я им кричу, глотая воду.

Они летят за красный мыс.

Я утомился. Я присяду.

Я весь поник. Мой хвост повис.

В песке растаяла вода.

Трава в воде. Скользит змея.

Синеет дождь. Горит земля.

Передвигаются суда.

Во двор к королеве в замок

Влетел нежданный всадник.

Конь перед ней пригнулся,

Мальчик ей поклонился.

О, как она была

Прелестна и мила!

Сверкнул из детских рук

Протянутый ей рог.

И тысячи огней

Роятся перед ней,

И из огней возник

Рубиновый цветник.

Клыком слона был рог,

Изогнут и велик,

Белее детских рук

Необычайный клык.

Вдоль рога звездный ряд —

Бубенчики горят.

Множество их вылито

Из звонкого золота.

Его послала фея,

О крестнице тоскуя,

В награду чистоте,

На службу красоте.

И мальчик говорит:

«Сейчас он крепко спит,

Но пальцы пробегут,

И рог мой оживет.

И колокольный лед

Сломавшись, зазвенит,

И капельки росы

Получат голоса.

Никто так не споет,

Как этот мертвый рот,

Его золотой язык

Убьет голоса живых».

Оставленный мальчиком рог

Хранит застывший звук,

Но когда королева его коснется,

Он раскроется и проснется.

Нет дыма тверже над землей

И пламя веселей,

Чем мы, когда встаем стеной

Из обугленных полей.

Вот режут голубой угар

Комки живых огней,

Мы вырастаем как пожар,

Мы веселим коней.

Язык огня летит разить

Из роковой руки.

Кто нам захочет возразить

На наши языки?

В ответ на темные слова

И на набатный гром

Летит пустая голова

Сметающим ядром.

А если кто оставил нас,

Подобран и зарыт, —

Он никому не портит сна,

Он рядом с нами спит.

Едва на утреннем огне

Заискрится роса,

Душа на облачном коне

Взлетает в небеса.

Вот дураки.

Уже зажаты скрипки,

А он еще не подымал руки,

Немой и робкий.

Их голоса, слагаясь в хор,

Живут, как части.

Они ведут согласный спор,

Топчась на месте.

Один ощупывает грудь —

В ней дырки флейты.

Другой свернулся, чтобы дуть,

Сверкающий и желтый.

Тот, у кого висел язык,

Исходит звоном,

А самый круглый из пустых

Стал барабаном.

Вот девушка глядит в окно,

Внимая стонам.

Она мертва. Ей всё равно.

Она кивает всем им.

О, как волшебно извлекать

Из носа звуки,

Одному только не на чем играть,

У него пустые руки.

Ей щиплет сонные глаза

Их треск и копоть.

Когда на щеке висит слеза,

Ее приятно выпить.

Им удается побороть

Голодные вопли.

Но зачем, зачем им собирать

Соленые капли?!

Колышет ветром рукава,

Сверкают плечи.

Он не умеет воровать,

Он только плачет.

Губы сжала белая корка,

Это начало и очень жарко.

От чистой тени, разлитой лесом,

Я оторвался слепящим часом,

Но твердым шагом, с хвастливой осанкой,

Зигзаг за зигзагом иду тропинкой.

Шаги бесчисленно множат склоны,

Поток стал узкий и зеленый,

И каждому шагу всё больше невровень,

За острым камнем – высокий камень.

Я вижу, что сил у желанья мало,

Так пусть поднимает чужая сила.

Когда я пойму, что вниз не вернуться,

Мне будет легче туда взбираться.

Где сыпет камни тяжелая робость,

Легко пролетает слепая радость.

Я прыгнул с высокого берега щели

На дальний, низкий, ведущий к цели.

Но тут меня охватила забота:

Я вспомнил, что что-то внизу забыто.

Я не мог припомнить ни черт, ни имени,

Напрасно глядя вниз на камни.

Может быть, это встретится мне,

Или я вспомню об этом во сне.

Но, двинувши осыпь забрасывать снег,

Я вдруг заметил странный знак:

Из груды камней непроходимых

Едва приметна полоска дыма.

Я увидел скатерть из нашего дома

И за ней сидящих двух знакомых.

Один сказал: «Иди скорее,

За той стеной тебя ждут другие».

Не зная, кто там мог оказаться,

Я боялся надеяться и ошибиться.

Но там было пусто. Меня не ждали.

Как сжала тоска от дурацкой шутки!

А когда я вернулся, – и те пропали,

Только дым остался, сухой и редкий.

И мне не открыли их дороги

Ни солнечный круг, ни серп двурогий.

Где надо жаться к пустой стене,

Другие лица явились мне,

Но, как и те, всего на миг,

И я ожидаю своих родных.

Меня торопит проклятый путь,

Не знаю, как мне их удержать.

Я считаю уступы бесцельных стен,

Я устал от прощальных перемен.

Уходят, уходят их голоса,

И тоска затемняет мои глаза.

Ослабевшая, упала,

Бросив ветку, вишня.

Я томилась, ожидала,

В сад зеленый вышла.

Засияли, потеплели

Лунные ночи,

Чтоб не спали, чтоб летели

Сонные речи.

Если б им хватило силы

Подхватить, как крылья,

Мы слились бы и забыли

Пустоту усилий.

Проверьте скатерть на столе,

Под этой шляпой пусто.

Эта штука – пистолет,

А эта вещь – капуста.

Небосвод за пять минут

Виден стрелке плоским.

Я так рад на вас взглянуть,

Девушка из воска.

Теперь следите за рукой,

Я смешиваю кости.

Будьте, девушка, со мной,

Приходите в гости.

Дайте я вас помещу

В черную корзину,

Дайте я вас угощу

На одну персону.

А потом мы будем пить

Веселые напитки,

У меня есть кровать,

И ляжем спатки.

Бредят души из темных тел,

Освободившись от важных дел.

Встряхните пальцы и бросьте

На клавиши, как кости.

Фикус нам являет фокус,

Троечный дупель представляет тревогу градом,

А дверь привешена к деревьям сада.

Живите осторожно —

Что человеку нужно?

Немножко водочки,

Немножко девочки.

Патефон развит над дачей.

Поздравляю вас с удачей.

Полинялая такая,

Обескровленная,

Завитая и пустая —

Чья ты, кто ты,

Дорогая?

Не побежденная,

Не убежденная,

Чужая,

Шуткой встреченная,

Минуткой меченная.

Глупая боль.

Жадная моль.

Полет. Мелькая.

Вот ты кто такая.

Под горой на камне,

Выточенный утром,

Темно-красный пламень

Облаком окутан,

И за дымным оловом

Видно в узкие дверцы

Всё, что было жаловано

Ищущему сердцу.

Это вышитый закуток

Деревянных сеток

И висящая коса,

А в ней сердечная роса.

Когда я был наездником,

пятнадцать дней,

Я был завзятым звездником,

искателем огней.

И ременная ручка

моего хлыста

Торчала с каждой кочки

из зелени куста.

А вот уже вторая

неделя снега, —

Я снял с себя дороги

и сбросил ноги.

Сколько неизбежных снов

Выметает вечер,

Столько неизвестных слов

На языке у ночи.

Я устал благословлять

Счастливые обманы,

В стенки влипать и холодеть,

И зажимать ей карманы.

Всех карманов не зажмешь —

Она в жилетном носит нож.

Как быть? Что делать? Как спастись?

Услышь меня и отзовись!

Мне отвечает беззвучный голос:

«Бессмысленно не падет твой волос».

О, голос тайный, безголосый,

Ведь это важные вопросы!

Какой-то странный человек

Был пастырем своих калек.

Он запускает их с горы,

Они катятся как шары,

Потом кладет их под горой

В мешок глубокий и сырой.

Там в сокровенной темноте

Они лежат уже не те.

Закрыв полой лукавый взор,

Мы темнотой смываем сор.

Пусть из текучей дряни

Окаменится строенье,

И пусть из ночи синей

Распустится освещенье.

В нашем труде нет мутной боли,

В нашей слезе нет капли соли,

У нас в глазах спокойный сон,

У нас в ушах веселый стон —

Стон укушенного,

Стон утешенного.

Мы из первых рук берем свечу,

Провожаем в спальню их чету.

Мы оставляем их вдвоем,

И мы не рыдаем, а поём.

Когда же один из них ушел, —

О, сколько яростных упреков! —

Пусть тот, кто что-нибудь украл,

Поднимет руку.

Из всех, кто был так близко от вас,

Нам дорог тот, кто вот что унес:

Ярость и злобу на доски

И немощь подняться того, кто плоский.

А мы заполняем пустую впадину,

И мы убиваем слепую гадину.

Чем корзины полней высокими лбами,

Тем горше взгляды глаз под ними.

Чем ближе угол, чем шире дверь,

Тем больше глубоких черных дыр.

И только чердачные полосы

Чешет гребень сосновых реек,

И только страшные возгласы

Заносят шаг правее.

Когда шипит комок из черной глотки,

Тот, кто бежит, – пришит.

Мы шлём привет спецам наводки,

Мы шлём привет.

Один из нас, семерых и рослых,

Когда в реке

Из твердых рук упали весла,

Был далеко.

Что было общего, что нас связало?

Стрекоза с зеленым рылом.

За мной следил зеленоглазый гад.

Красные веки содержали лужи воды болотной,

Зубы мысленно жевали мой обглоданный скелет.

А я? Что я делал? – Я был рад,

Что я такой беззаботный.

Став на собственные ноги,

Несмышленый мальчик

Был убит в универмаге.

Дело было мельче:

Он был пойман в переулке,

Уличенный в краже булки,

Где пришлось остановиться

По причине помочиться,

И из-за карманника

Получилась паника.

Да, на кучу мелочи —

Ничего нет легче —

Вот что можно получить,

Будучи ловче:

Веселый вечер с эскимо

И с папиросками,

Потом нардом, и в нём кино

С недопёсками.

Там шикарно в темноте,

Можно пощупать в тесноте,

Подержаться за буфера —

Развлекайся, детвора!

Выиграв американку,

Отвести ее в сторонку:

«Брось, Клавка, не виляй,

Лезем в дровяной сарай.

Тише, тише, шутки брось!

Эх, беда! Не довелось».

Публика протестовала:

«Этого недоставало!»

Если б свежая зелень пробила щели,

Мы бы меньше трепались и больше спали.

Под самую крышу перинных гор

Восходит кухонный теплый пар.

Мы замыкаемся под дождем,

Мы просыпаемся и не ждем,

И, раздвигая стебли пыли,

Выходят все, кого забыли.

Окно занавешено в пустоту,

Я щупаю ночную густоту:

Она закрыта, она надежна,

А то, что за нею, – темно и нежно.

Самый лучший из миров —

Глубокий колодец березовых дров

У нашей каменной стены,

А остальные не нужны.

Нам не нужно и не важно,

Кто разрывает, кто освещает, —

Действуйте осторожно!

Мы проклинаем веселый грех,

Мы обрекаем короткий смех,

И пусть нам поможет единый Бог,

Благословляем сонный вздох.

Жили на свете пень и колода:

Он сед как лунь, а ей три года.

И оба были вoроны,

И правы обе стороны.

Один имел уютный дом,

Другой ютился под кустом.

А ночью наступал мороз,

Но, между прочим, ворон рос.

Пока он рыл себе нору,

Другой надраивал кору:

«Дом устойчивый и крепкий,

Окружен болотом топким.

Ни одной в трясине тропки,

У меня сухие лапки».

«Холод ветрен и остер,

Развести бы хоть костер.

Мне тесна моя нора,

И узка в нее дыра.

А вот готовые дрова —

Старые заборы.

На дворе растет трава.

На дверях – запоры».

Полуворон-полувор

Собирает общий сбор:

«Давайте, звери, возьмемся вместе,

Растащим старый дом на части».

Слава справедливой мести!

Звери раскрывают пасти.

Ворон делает крылом:

«Будем строить новый дом,

А сначала безусловно

Разнесем седые бревна!»

Раздавайся, победный гром!

Ворон делает крылом.

Смысл всего пока что в том,

Что на болоте хренолом.

На самой бедной

безлистой ветке

Повисла парадная

птичья клетка.

Играя, треплются

острые полы,

В песок торопятся

медленные стрелы,

Тетивой доброшенные

до крови,

Круглые, бешеные,

как брови.

Луки мечут

вылеты,

Сухие плечи

проколоты.

С размаху валится кусок

под очаг,

И забивается песок

в живучий мех.

Сбегают осыпи, топча

зеленый луч,

И зарывается плечо

в холодный снег.

Разбуженный стрельбой

Сгибает шею.

Конь сыпет за собой

Осколки боя.

Но вымытый овраг

Хранит, как ночь,

И сваливает шаг

Угрозы с плеч.

Во встретившемся доме

Дымится печь.

Всё быстрыми следами

Стремится прочь.

Еще стучат и дышат

Стволы перил,

Но тот, кто здесь ходил,

Меня не слышит.

Мне открывает след

Слепая жалость.

Еще разбивает сад

Бегущий шелест.

Из бледного окна,

Ломая складки,

Мятется тишина

В сухие ветки.

Но поиски меня

Приводят к чаще,

Там вырос рой огня,

Ко мне летящий.

Среди зеленых пчел, —

Я к ним пробился, —

Ее бы я нашел,

Но оступился.

Вот подкручены усы

У нашей грусти.

Бегут веселые часы.

Мы с ними вместе.

Нам не расстаться,

Мы не хотим.

И мы за ними.

Неотвратим,

Он забирает у нас часы,

Он обрывает у нас усы,

И он разбивает нам носы.

Тогда мы утром, под дождем,

Летим по крышам.

И мы скитаемся и ждем,

И тихо дышим.

Нас утешает в пустоте

Тревога драки,

И мы кусаем в высоте

Пустые руки.

Сатурн ступил на темный хвост

Из деликатности.

Но этот шаг ему принес

Неприятности.

Вот путь его блестит слезами звезд —

Сатурн вступил в несчастный час

На темный хвост.

Он уклонился, уклонился. Мимо.

Его преследует беда незримо.

Она приводит в нужный час, —

Нескоро, —

К тому, что вот – Сатурн погас

С пути мирского.

И кто взошел на звездный мост

Его следами,

Страшитесь наступить на хвост

Тех, кто под вами.

Рассеялся вонючий дым

Небесной падали,

Но мы хотим, но мы хотим,

Чтоб чаще падали.

Без помарок. За курок.

Сорван синенький цветок

Беззаботно на снегу.

Он сбегает к озеру,

Он цветет на берегу,

Пока не подморозило.

На полозьях донесен

До колеи сквозящей,

И утоплен прошлым летом

Как самый настоящий.

Ветка сбросила

Серый снег.

Было весело,

Я бы лег.

Тем, чье вечером

Ремесло,

Было весело,

Их несло.

Утром пущенный

На восток,

Змей, размокший

Под кустом.

Мы нагнулись

За ним рукой,

Но наткнулись

На ручей.

Они питаются за счет

Жестокой тряски.

Есть некий низменный расчет

На ваши ласки.

Раскрывается тряпье,

И вводят руку.

Рука хватает за ее

Нагую штуку.

Выносят мокрый узелок

Из парадной…

Я одеваюсь. Я увлек,

Я нарядный.

Я оделся чрезвычайно.

Это пагубная тайна.

Для того, кто одинок,

Сорван радостный звонок.

Мы выбегаем в гастроном

Достать мадеры,

Мы возвращаемся с вином,

Но там – заборы.

Привлекательная месть

Сорвала двери,

Но разрешите мне присесть:

Здесь были воры.

Я дурак, я дерьмо, я калека,

Я убью за колбасу человека.

Но пустите нас, пожалуйста, в двери,

Мы давно уже скребемся, как звери.

Я ж страдаю, палачи,

Недержанием мочи!

Мы растопим венец на свечку,

Мы затопим мольбертом печку,

Мы зажжем запломбированный свет,

Мы сожжем сохраняемый буфет.

Я проклинаю обледенелый мир,

Я обожаю воровской пир.

Мы от всех запрячем

Ароматный пар,

Мы у дворника заначим

Хлеб и скипидар.

Как будто я еще довольно молод

И даже, кажется, сравнительно здоров.

Так почему ж меня сжигает постоянный холод?

Да потому, что в жилах истощилась кровь.

Дайте, дайте мне обед,

Дайте сытный ужин.

А иначе Бога нет,

И на хрен он мне нужен.

Первый признак – потный лоб,

Мы очень рады.

Когда едим горячий суп,

Свистят снаряды.

Второй – медали на груди

И бешеные строки.

Ах, мы не знаем, что впереди,

Какой там джокер…

Но мы прокладываем путь.

Там месят тесто.

Там у меня осталась мать,

Там ждет невеста.

Лети, лети, крылатый друг,

Спеши на праздник милый.

Ты не окончишь полукруг

Моей могилой.

Кто отстраняет их полет?

– Не ты, конечно.

Но если, если Бога нет?

– Нам безразлично.

Бессмыслен праздник, если нет

Веселой встречи.

Мы оторвали свой обед,

Свисти короче.

Кто отстраняет их полет?

Мы очень рады,

Когда течет горячий жир с котлет,

И шоколаду.

Но если в небесах столбы

Родного дыма,

Мы воссылаем вам мольбы:

Валитесь мимо!

Тесто всходит в темноте белее снега,

Зеленей воды шумят деревья в парке,

Дышит хлебной печью раскаленная дорога,

Пыль лежит, как мука на теплой корке.

Хрупкий сахар арбузов склеивает пальцы,

До локтей в бараньем жире руки,

Крепкий сок благоухает чесноком и перцем,

В нём кипят золотые чебуреки.

Скумбрия еще свистит, захлебываясь маслом,

Камбалы еще сосут лимонный сок.

Неужели этот мир немыслим?

– Всё это голодный сон.

На горячих бубликах распускалось масло,

Мы их заливали козьим молоком.

К розовым бифштексам мы заказывали рислинг —

Почему ж нам не было легко?

Что-то не давало нам покоя.

Что-то нас тянуло к панике.

Видно, нам мерещилась выжатая соя

И дурандовые пряники.

Я еще плетусь за светозарным небом,

Но меня не выпускает ледяная тень.

Надо одеваться и идти за хлебом,

Мне сегодня что-то лень.

Я предлагаю кофе и открытки,

Я предлагаюсь весь,

Я сделался немой и кроткий,

И я с покорностью глотаю грязь.

Кускам подобранного с четверенек хлеба

Давно потерян счет.

Я, очевидно, никогда и не был

Ни весел, ни умен, ни сыт.

Еще висят холсты, еще рисунки в папках…

Но я теперь похож, —

Произошла досадная ошибка, —

На замерзающую вошь.

А впрочем, может, вши тебе дороже

Заеденных людей?

Если так, – выращивай их, Боже,

А меня – убей.

Но если что-нибудь над нами светит

И ты на небесах еси,

Я умоляю, хватит, хватит!

Вмешайся и спаси.

Золотой, высокопробный лещ,

Вознесенный над голодным миром,

Это ювелирнейшая вещь,

Налитая до краев бесценным жиром!

Чья прозрачней чешуя

И острей чеканка?

– Твоя, твоя!

Ты даже слишком тонкий.

Твой жир, впитавший хвойный дым,

Как янтарь висит по порам.

Мы хотим его, хотим,

Чтоб согреться животворным жаром.

А чьи глаза, а чьи еще глаза

С продернутым сквозь них шпагатом

Висят, как пьяная роса

На бокале круглоротом!

Мы пьем беззвучные слова

С благоговеньем жалобным и пылким,

И у нас темнеет голова,

Задранная к вожделенным полкам.

Возношу к тебе мольбы и лесть.

Плавающий над погибшим миром,

Научи меня, копченый лещ,

Как мне стать счастливым вором.

Презреннейшие твари

В награбленных шелках

По подвалам куховарят

На высоких каблуках.

Эти твари красят губы

Над коровьим языком,

Их невысохшие груди

Набухают молоком.

Сам огонь в их плитах служит,

Усердствуя, как пес,

Он их сковороды лижет,

Сокровенные от нас.

Нас томит у их порога

Страшный запах каши,

Мы клянем себя и Бога,

И просим, просим кушать.

Нет желания сильней,

Чем сбыть им наши вещи,

И мы следим за их спиной

В ожиданьи пищи.

Мы найдем себе жилплощадь

Без потолка и пола,

Мы развесим наши вещи,

Чтоб не было так голо.

Да германские снаряды

<Изорвали> воздух…

Отчего же мы не рады

Ночевать при звездах?!

Может, это шутки надо мной!?

Невыносимо!

Или просто скиксовавший кий,

И шар проехал мимо?

Или ты выдавливаешь мысли

Из меня, как молоко из сои?

Так скоро, скоро я прокисну,

Я предупреждаю.

И если это для художника

Открытое окошко,

То клянусь, клянусь, – хорошенького

Понемножку.

Отчего я лаю на тебя, о Боже,

Как исполосованный холоп?

Оттого, что из вонючей сажи

Голыми руками выскребаю хлеб.

А отчего земля внезапно повинуется ноге

И восторженный мороз пронизывает кожу?

Оттого, что ты бросаешь кость строптивому слуге,

О великодушный Боже!

Я предъявляю жалобы и ругань.

– Безрадостный удел!

Никто еще свирепейшего Бога

Пинками не будил.

Конечно, до сих пор мой собеседник – ты,

За неимением другого.

Я ем, я ем твои цветы!

Дурацкая забава.

Куда бы сном ни уводили улицы,

Чудеснее ты не видал изделий,

И те, которые тебе умеют нравиться,

Такими не ходили.

Выискивая под столами крохи,

Обрызганный землей могил,

Я предъявляю золотые руки

Со всем, что я любил.

Нет, я ничего не понимаю

В своем голодном вое,

Слишком долго я немею,

В стиснувшем меня трамвае.

Дома я бы каждою минутой

Оживлял твою сырую глину,

Но ты меня томишь другой работой —

Вот я терплю, терплю и плюну.

Старый дом несносен.

На сухую кашку

Мы наплещем песен

И растопчем кружку.

Посбиваем крышки

И выбросим во двор

Старые игрушки

И прочий сор.

А затем над грядками

С молоком

Мы зальемся сладкими

Незнаком.

И обеспокоенные

Острой болью,

Заметем посеянное

Белой пылью.

Вот умервщлено на стебле, —

Ах, зачем это нужно, —

Молодые, острые как сабли,

Всё, что было нежно.

Что же, мы очень рады,

Нам не жалко

Вывалить салаты

На тарелки.

Веселитесь, детки,

День ваш краток.

Скоро втопчут ветки

В комки грядок.

Налетели страшные рожи

На счастливый дом.

Скатерти пятнает сажа,

Окна затекают льдом.

Переломанные полки

Устилают щепками пол.

Опустевшие тарелки

Наполняет черная пыль.

Мы туда вернемся

Все втроем

И окликнем сидящих молча

За пустым столом.

Их узнает темной ночью

Наша выросшая дочь.

Мы устелем скатерть пищей.

Будь благословенна, ночь.