…Ночное небо было темно-синим, бархатным, а снег под ним в лучах серебряных звезд и взошедшей полной луны сиял, как будто кто-то щедрой рукой насыпал бриллиантов от берега угольно-черной, быстрой незамерзающей реки до самого горизонта. Второе полнолуние с тех пор, как Зверь излечился…
И месяц с тех пор, как он покинул столицу, оставив там свое разбитое сердце и свою любовь – Ягодку. Не ему пришлось выбирать, решила все женщина. И кто же знает, почему она решила именно так… Кто, какой бог ведает, как рождается любовь? Почему порой и одного взгляда достаточно? И почему никакими силами не совладать, не сломать и не исправить этого?
Кристиан свистнул. Ведущий пес его упряжки отозвался протяжным громким воем, нарты, быстро скользящие по снегу, начали замедляться. Собаки брехали, выли, выпуская клубы пара из раскрытых горячих пастей. Мороз крепчал, псы устали, и надо было подумать о ночлеге.
Здесь, на берегу черной реки, на границе вечной ночи Кристиан и остановился. Покуда собаки глодали брошенные им куски мороженого мяса, Кристиан, проваливаясь в рыхлый снег чуть не по пояс, нарубил черного сухого тальника вдоль заснеженного берега, срубил несколько невысоких прямых осинок для кольев – установить небольшой шатер над нартами, чтобы переждать ночь.
Темнота, одиночество и тишина стали его постоянными спутниками. Здесь, глубоко на севере, зима все еще была в силе, и если в столице наверняка уже робко заявляла о себе весна – теплым солнцем, веселой капелью, - то тут и рассвет наступал неохотно, всего на пару-тройку часов небо светлело, становилось серым, а затем мир снова погружался во мрак.
Кристиан не хотел смотреть на солнце.
Его лучи, его алый диск, закатившийся в тяжелые снеговые облака, напоминали ему шелковые кудри Ягодки, и тогда Кристиану казалось, что от одежды его вновь пахнет погребальным костром Якоба, а руки все еще хранят тонкий ягодный аромат…
Кристиан не хотел говорить.
Любой звук, любое слово болью отзывались в его сердце – в том самом сердце, в котором он теперь хранил много невысказанных слов, которыми мог бы убедить Ягодку быть с ним… Но она выбрала Эйвинда. И все слова остались непроизнесенными.
Кристиан засыпал в кромешной темноте и просыпался в ней же, и иногда ему казалось, что весь мир исчез, не существует. Нет никого на всем белом свете, кроме него, и существует только то, что он видит – вечная ночь и звезды с луной. Беседуя с ними, он убеждал себя, что все – и путешествие в столицу, и Этель с Якобом, и Ягодка с Эйвиндом ему приснились. И тогда ему становилось легче.
Путь его лежал в Северный Порт – прямо на берег Дышащего Ледяного Океана. Там Кристиан рассчитывал сесть на корабль, каких отходило от причалов великое множество, и уплыть на Одинокие Острова – на самый Север, где морозы самые жгучие, а в небе, в зеленых и голубых сполохах словно ворочаются таинственные чудовища. Там, в работе и постоянной борьбе за жизнь его сердце должно было остыть, успокоиться. Если же нет… если же даже весь лютый мороз Севера не сможет его унять…
Но Кристиан не хотел думать об этом.
Становилось все холоднее, собаки скулили, и Кристиан пустил их в шатер, вожака прихватил с собой, обнял его меховое тело, прижал к себе покрепче, чтоб согреться. В такие ночи небесные чудовища неслышно гуляли и по здешним облакам…
Проснулся Кристиан оттого, что стало ему неимоверно жарко, хотя под руками он не ощущал песьего теплого тела. Он откинул жаркий меховой плащ, потер разгоряченное лицо ладонью – и сел торчком, потому что в его шатре помимо него был еще человек. Собак в шатре не было – Кристиан услышал, как они брешут на морозе и грызут замерзшие кости.
Тихо, точно призрак, сидел незнакомец перед костром, помешивая алые потрескивающие сгорающие уголья прутиком. Вился дым, пахло кипящим в котелке травяным настоем, и тишина стояла такая… словно все кругом притаилось и ждало, когда странный призрак заговорит, разрешит миру ожить и дышать.
- Ты еще кто таков? – Кристиан протянул руку и в голенище сапога нащупал припасенный нож, но смешок странного гостя почему-то остановил его.
- Я судьба твоя, Сердечный Брат Короля, - ответил призрак женским голосом. – Я знаю о тебе все – и как ты спас Короля и каменный город, и как теперь бежишь прочь, желая свое сердце остудить.
- Мне дела нет до того, что ты знаешь обо мне, - огрызнулся Кристиан, ладонью отгоняя вьющийся дым. – Тоже мне, тайна… об этом все королевство, небось, болтает. Мне нужно знать о тебе!
Под полог шатра сунулась наглая любопытная песья морда, потянуло холодом, дым разошелся, ринувшись вверх, и в скудном свете Кристиан, наконец-то, разглядел странную гостью.
Она сидела на брошенной на снег шкуре, поджав под себя ноги в меховых грубых штанах и больших меховых сапогах. Тело ее от мороза грубая укрывала шуба из оленьих шкур, с песцовым капюшоном, украшенная странными вышивками красными яркими нитками, а на голове был странный убор – тонкая узорчатая ленточка, с которой серебристым дождем спускались нити бисера, длинные, до самых плеч, частые, закрывающие лицо. И волосы ее были под стать этому бисерному серебряному дождю. Светлыми толстыми косами спускались они на грудь, вьющиеся серебряные кончики их лежали на снегу, как лучи луны.
- Так кто ты, призрак? – переспросил Кристиан. – Зачем ты нашел меня в ледяной пустыне?
- Синильга, - звучным глубоким произнесла женщина, ломая хрупающий прутик и подкладывая огню новую пищу. – Меня зову Синильга, я беседую с теми, кто ушел и с теми, кто еще не родился.
- Колдунья, - подвел итог Кристиан, откидывая нагретые жаром его тела шкуры и опуская ноги на снежный пол своего ночлега. – Шарлатанка и обманщица. Я не верю в колдовство, женщина. Я верю только в людей, в их добрую волю и в их злые помыслы. Больше и нет на свете ничего.
Синильга помолчала, слушая его язвительные слова.
- Я не заставляю и даже не прошу тебя поверить в колдовство, – произнесла она, наконец. – Я колдовать не собираюсь, да и не умею. Если б я обладала чарами… о, если б это было так!
- То что было бы тогда? – насмешливо поинтересовался Кристиан.
- Тогда, - сухо ответила Синильга, явно обиженная его колкостями, - ты не нужен был бы мне, чтобы избежать пророчества и наши пути не сошлись бы, Сердечный Брат Короля.
- И в страшные пророчества, - со смешком ответил Кристиан, - я тоже не верю!
- Да? – отозвалась Синильга. Теперь ее голос звучал язвительно и колко. – И в судьбу не веришь? «Давай, Этель, покажи мне, как выглядит твоя судьба!»
Голос ее огрубел, став удивительно похожим на его собственный, и слова, произносимые ею, слились со словами, промелькнувшими в его памяти.
- Это тоже мне рассказала людская молва? – издеваясь, продолжила Синильга, глядя на потрясенного Кристиана. – Здесь, в диких снегах? Или псы выболтали все мысли твои?
- Ведьма, - выдохнул Кристиан, лихорадочно припоминая, куда же он положил оружие. – Да что тебе нужно? Морочить меня пришла?
- Я пришла, - холодно ответила Синильга, - чтобы предложить тебе сделку. Но ты же не слушаешь меня. Предпочитаешь издеваться и смеяться надо мной.
- Говори же, колдунья!
- Так слушай, упрямый рыцарь.
Синильга неторопливо наклонила котелок с кипящим варевом, плеснула пахучего настоя в глиняную кружку и обхватила ее ладонями, словно замерзла и хотела отогреться ее жаром.
- Давно это было, еще прабабка моя была жива, - глухо начала она свой рассказ, - а я была так мала, что только и видела, что потолок над своей колыбелью, в наше поселенье пришел недобрый человек. Откуда он и как его звали – никто не знал, да только явился он с запада, оттуда, где тепло, где много городов и зимы не так суровы. И пришел он якобы за тем, чтобы выкупить у наших родителей их детей. Говорил, что его сыновьям нужны сильные жены. Говорил складно, умно, грамотно, платил чистым золотом. И некоторые, наслушавшись его сладких речей, соблазнившись на деньги, отдавали своих детей ему. Конь его был упитан и чист, собаки не злы и не голодны – так, стало быть, и с детьми он по-доброму обращаться станет. Так размышляли наши старики. Одного только не учли они: и конь, и собаки ему в дороге были нужны, а вот дети… Дети ему нужны были совсем для других нужд! Каждого младенца он тщательно осматривал, спрашивал о дне, когда тот родился, об имени, данном ему родными. Отобранных отсылал к своим слугам, платил деньги и уверял, что на западе подросшее дитя не будет знать бед…
Да только, говорят, в лесу, под снегом, начали вдруг находить останки человечьи, маленькие кости, обглоданные псами… и замерзшие, изуродованные до неузнаваемые маленькие головы… Словно раздавленные жуткой силой, выпотрошенные, как пустые карманы, в которых искали затерявшийся последний медяк.
После этих вестей верить приезжему перестали, хоть он и повторял свои ласковые, сладкие слова и звенел золотом в кошельке. Его гнали прочь, а он не уезжал. Кружил вороном, ко всем в дом напрашивался, лез, словно едкий дым… И однажды попал и к нам.
Хоть я и говорить не умела тогда, а навсегда я запомнила тот день и его слова. И лицо его – жуткое, словно он и не человек вовсе, а стервятник, падальщик, учуявший близкую смерть рядом. Увидев меня, он затрясся весь, побледнел, огнем вспыхнули его черные глаза, губы задрожали. «Ее хочу! - закричал он, протягивая ко мне руки. – Вот же та, которую я искал все это время, вот она, Синильга!»
Путешествие с колдуньей на восток было не сложным делом. Она ехала впереди на своих нартах, в которые был впряжен северный белый олень с красивыми ветвистыми рогами, Кристиан на своей собачьей упряжке – за нею. Долгие дни, слившиеся в одну непроглядную синюю ночь, рядом с ними никого не было, ни единой живой души. Не пахло дымом и жильем, не было слышно лая собак, охраняющих дома. На ночлег путники останавливались, порядком замерзнув и устав. Кристиан кормил своих собак, Синильга – оленя, и наступала долгая молчаливая ночь.
Они почти не разговаривали, греясь у костра в наспех поставленном шатре.
Синильга, казалось, и не спала совсем. От усталости ее плечи опустились, сгорбились, и в неверном свете костра она казалась Кристиану совсем крохотной, измученной, высохшей, как кусок плавника*, вынесенный на берег Океана и выбеленный северным солнцем до мертвенного серого цвета. Засыпая, Кристиан видел, как она сидит у огня, шевеля прутиком рдеющие угли и бормоча что-то себе под нос, и просыпаясь , он заставал ее в том же месте, в той же позе. Нити серебристого бисера, словно капли талой воды, стекали по ее лбу, очерчивали линии щек и терялись в меху ее одежды, темные недобрые глаза сверкали из-под блестящей завесы. Все чаще и чаще он ловил на себе ее взгляд, все чаще она отворачивалась стыдливо, встретившись с ним глазами, и все печальнее вздыхала, пряча руки в меховых рукавицах. Иногда она варила в котелке кипящий алый отвар и пила его, и тогда всю ночь сквозь сон Кристиан слышал ее голос, бормочущий что-то…
- Как ты видишь? – спросил Кристиан. Это был едва ли не первый вопрос, заданный им Синильге за все время, проведенное вместе. То, что она прячет от него лицо, невероятно бесило его.
- Духи видят вместо меня, - ответила Синильга. – Они ведут меня и не дадут упасть.
- Духи, - передразнил ее Кристиан насмешливо. – А если нападет кто? Духи за тебя драться станут? Или мне придется, пока ты будешь сидеть с закрытыми глазами?
- Духи направят мою руку, - ответила Синильга. – Не беспокойся. До сих пор только я сама и защищала свою жизнь. Могу и тебя защитить… пока ты спишь.
В голосе ее послышалась обида, и Кристиан стушевался, смутился от собственной неуклюжести и грубости. Он не хотел причинить ей боль, но отчего-то не смог сдержать накопившееся раздражение. Темнота и вынужденное молчание доконали его, лишили терпения.
Синильга, казалось, тоже была на пределе.
Чем ближе они были к границе полярного круга, чем дольше по утрам солнце задерживалось в небе, тем становилась она беспокойнее и злее. Северный злой ветер вплетал в ее светлые косы еще больше серебра и высушивал жизнь в ее маленьком теле. Ее шест нещадно погонял оленя, она кричала что-то на непонятном Кристиану языке, и даже снежные бури не сразу останавливали ее. Сквозь них она готова была ехать вперед, к своей цели, и Кристиану приходилось не раз окликать ее, чтобы она услышала и остановила этот безумный бег. И она останавливалась с видимой неохотой, приближалась к нему так, словно ей невыносимо было находиться рядом с провожатым, которого сама упросила ехать с нею. Иногда Кристиан думал, что теперь она не просто едет к своей цели, но бежит от него – словно боится, что и его рука однажды поднимется против нее. Он прислушивался к своему сердцу – нет, не хотелось. Не хотелось убить ее, и золото, обещанное колдуном, тоже его не соблазняло. Он Синильга этого не могла знать, не могла прочесть в его сердце и поэтому смотрела на него подозрительно. По вечерам, когда он раздевался и натягивал новую, пропахшую морозом рубашку, свет играл золотыми бликами на его плечах, на сильных руках, на гладкой коже спины, и Синильга вздыхала и куталась в свои меховые одежды все плотнее.
Поэтому и колкость Кристиана, отпущенная в ее адрес, не прошла бесследно. Обычно немногословная и спокойная, как скала, Синильга вдруг стала язвительной и хитрой, как ядовитая змея, изготавливающаяся ужалить врага. И ее укус пришелся прямо в сердце.
- А она, - рисуя своим прутиком неведомые символы в остывшей золе, - на самом деле пахнет ягодами, или ты это придумал?
Кровь отлила от лица Кристиана, ему показалось, что мороз коснулся его щек и выстудил тело до мертвого ледяного звона.
- Откуда ты знаешь? – прошептал он побелевшими губами. – Откуда знаешь?!
- Ты во сне говорил, - ответила Синильга. В ее голосе звучал смех и торжество; она отомстила за причиненную ей боль, ее глаза зло сверкали из-под серебристого бисера. – Так правда это?
- Не твое дело, старуха! – рявкнул он, багровея. Теперь вся кровь прилила к его лицу, обжигая кожу стыдом. Кто-то посторонний коснулся его сокровенной тайны, влез, разворошил грязными руками потаенное, и от этого на душе было гадко и противно.
- А я чем пахну? – продолжала Синильга вкрадчиво, пристально наблюдая за Кристианом, но словно не замечая его гнева. Она как будто нарочно дразнила его, цепляла, колола острием кинжала в кровоточащее сердце, чтобы посмотреть, как то затрепещет от боли.
- Тем, чем тебе и полагается – хвоей, потом, дымом и рыбой, как и все твои соплеменники, старая ведьма! – рявкнул Кристиан. Синильга едко захихикала, прихлебывая свое пахнущее травами варево, сжимая кружку руками в меховых варежках. – Не смей своим поганым языком прикасаться к тому, в чем сама не понимаешь!..
- А то что? – хихикнула Синильга в очередной раз, словно смакуя его гнев, ярость, наслаждаясь его желанием сорваться, причинить боль. – Убьешь меня? Ты итак везешь меня на погибель.
- Сама просила! – рассвирепел Кристиан. Он совершенно не понимал, зачем колдунья дразнит его, зачем морочит голову, что хочет добиться этим. – Брошу тебя здесь – и все!
- Ты обещал, - насмешливо ответила Синильга. – И это не только мне нужно, не забывай. Ты сам излечишься…
- Ты лжешь! – взревел Кристиан, подскакивая на ноги. Его огромная фигура угрожающе нависла над крохотной Синильгой, так же неподвижно сидящей на брошенной на снег шкуре. – Лгут твои духи! Или и вовсе нет их, никого нет!
- Ну, что я тебе говорил? Веришь теперь мне?
Кристиан не сразу понял, где находится. Текущая багрово-золотая река листьев наводила на него уныние и тоску, хрустальный смех прячущейся за деревьями девушки то удалялся, то снова приближался. Кристиан пробовал ее преследовать, но она всякий раз ускользала, исчезала за золотым осенним кружевом.
- Кто она? Кто это?
- Судьба твоя, - уже сердито бубнил знакомый голос, и Кристиан, обернувшись, снова увидел Якоба. - Та, которая тебе предназначена. Не Ягодка твоя... горькая.
В голосе Крысиного Короля проскользнула обида, Кристиан, глянув в его лицо увидел, как злобно сверкнули его маленькие глазки, как искривился неулыбчивый рот. Губы его были перепачканы оранжевым и красным и Кристиан не смог сдержать улыбки. Якоб выглядел как ребенок, который тайком от родителей наелся красивой, но горькой ягоды, и теперь сердился непонятно на кого.
- Зачем ты напугал меня тогда? - спросил Кристиан, рассматривая сердитого Якоба. Тот снова окрысился, показал острые зубы, наморщил горбатый мясистый нос:
- Я же крыса, - напомнил он, помахав у Кристиана перед носом короткопалой рукой, удивительно похожей на крысиную лапку с острыми ногтями. - А у нас, у крыс, лучше укусить брата, если он не чует опасности, чем потерять его. Уж извини. Я таков, и иным мне не стать никогда. Так ты веришь мне теперь? - нетерпеливо переспросил он.
- Верю, Сердечный брат, - легко ответил Кристиан.
- Садись, - Якоб махнул рукой в сторону травы, в которой пестрым ковром лежали листья, и сам плюхнулся на лесную подстилку, нисколько не заботясь о чистоте своей одежды. - Говори.
Кристиан с вопросами не спешил. Неторопливо он опустился, так же неспешно оправил плащ на плечах, нерешительно тронул рукоять меча.
- Ну?!
- Зачем этому колдуну Синильга? - произнес наконец Кристиан, и Якоб раздраженно фыркнул, с хрустом почесал выпуклое пузко.
- Ты думаешь, я знаю? - насмешливо произнес он. - Духи не боги. Они знают только то, о чем живые им сами рассказывают. То, о чем признаются в молитвах и мечтах. Такой человек, - голос Якоба понизился до вкрадчивого шепота, его внимательные умные глазки смотрели в лицо Кристиана не мигая, - расскажет о своих планах? О своих тайнах? О своих желаниях и страхах? Нет, брат, нет! Он накрепко ото всех свои мысли запер, я даже не вижу его на вашей земле. Может, есть кто-то, с кем он делится своими тайнами - да наверняка есть, ведь нашептал же ему кто-то об этой Синильге, - да только мне он не ведом. Что я? Я простой человек. А они, - Якоб многозначительно поднял вверх палец, словно указывая на кого-то , кто находится много выше него, - они намного хитрее меня устроены, и намного опаснее. Может, этот колдун хочет с Синильгой ее силу поделить. Может, нужна она ему для ритуала. или, например, он хочет выводок от нее - как это у вас, у людей? Детей! Наследников! Жениться, может, на ней хочет. Или... убить.
- Убить, - эхом повторил Кристиан. - А ты можешь увидеть, когда... нам с ней срок придет?
Якоб хмуро покачал головой, все так же строго глядя в лицо Кристиана.
- Я не бог, Кристиан, - повторил он, но голос его смягчился. - Боги с умершим не делятся своими планами, даже если проходят совсем близко. Я не знаю, как они распорядятся твоей судьбой. Я не вижу так далеко. Все, что я вижу впереди - это твой путь и вот ее, - Якоб кивнул на девушку, которая, казалось, притаилась за деревьями и прислушивалась к их разговору. Кристиан видел ее ловкие пальцы - они перебирали листья в богатом осеннем венке, - ее босые ноги - привычные к холоду, они топтали зеленую еще траву, чуть затронутую первыми холодами.
- А она кто?
Якоб развел руками.
- Думаешь, она дастся мне в руки? - грубо спросил он, намекая на свое прошлое. - Не показывается она мне. Знаю только одно - тобой от нее пахнет. Твоя одежда на ней. Твой плащ. Вчера в траве перстень нашел - тоже твой. Твоя она. Скоро твоей будет. С ней и утешишься - так боги хотят, так они задумали. Молодя, ловкая, веселая. В любую сторону света пойди - и ее встретишь.
Кристиан задумчиво посмотрел на девушку, силуэт которой угадывался за трепещущими листьями. Боги, верно, приготовили ему славный подарок. Хорошая девушка, сильная. Ладная. Здоровая. Только отчего же образ колдуньи тревожит теперь его разум?
- Надолго ли... - пробормотал он, вспоминая свое слово, данное Синильге, и таинственного колдуна. Якоб пожал плечами.
- Как боги распорядятся, - просто ответил он. - Может, на неделю, а может, и навечно. Но если ты погибнешь... если умрешь... то я рад буду разделить с тобой мое послесмертие. Нравится тебе здесь?
Кристиан огляделся, губы его дрогнули.
Ягодка, Ягодка... о таком лесном рае грезил Зверь, сыпля проклятья на голову Этель! По этой тропинке, убегающей под полог притихшего темного леса, хотел он идти, и здесь, под орешником или под дубами, хотел повстречать красивую дочь охотника, рыжую, как сама осень, Катрину!
- Нет, брат, - медленно проговорил Кристиан. - Это место красиво, но навевает на меня тоску, не хочу я тут провести вечность.
- Ну и зря, - грубо сказал Якоб. Наверное, он мог бы еще сказать что-нибудь о вкусных грбах и орехах, которые тут были в изобилии, но не стал. - Но смотри же: я тебя предупреждал, Кристиан, - Крысиный Король погрозил когтистым пальцем. - Не будь рабом чужих желаний и слушай то, чего сам желаешь!
***
Кристиан вздрогнул и очнулся ото сна, приподнялся на локте. Синильга спала рядом - крохотная, завернутая в его плащ. Ее дыхание было еле слышно, Кристиан осторожно, чтобы ненароком не разбудить девушку, приподнял тяжелую толстую ткань, чтобы осмотреть раны колдуньи.
Рассечение на плече почти затянулось, алой полосой перечеркивая белизну кожи. Кровь, кое-как стертая, засохла и отставала мелкими чешуйками. Но от больной, измученной девушки пахло не горьким потом и не сладкой кровью, а... Кристиан чуть опустил лицо, почти коснулся носом ее теплого плеча.