Моя судьба — не просто мой выбор. Это груз наследия, что я несу на своих плечах с тех пор, как помню себя. Желание отца, погибшего в бою, и последний взгляд деда, угасший на моих глазах. Их мечта, ставшая моим проклятием и моим двигателем, — возродить былое величие Бенгалии, нашей родины.
Путь к трону был предрешён. Я бы сделал наши земли сильнейшей империей, если бы не он… Леогрэ. В той решающей битве, что должна была стать моим триумфом, я пал. Проиграл. Не стану принижать его достоинств: его несгибаемая воля и пылающий дух заслуживают уважения, даже сквозь зубы. Мы были соперниками, почти что друзьями, но в час поражения любая дружба обращается в пепел. Корона по праву крови и силы должна была принадлежать мне.
А я… я стал тенью при дворе. Принуждён был стоять в толпе и наблюдать. Сначала — за его коронацией. Затем — за тем, как он вёл к алтарю свою королеву. Я видел блеск в его глазах, когда на свет появился его наследник. Каждый из этих моментов был для меня ножом, вонзённым в самое сердце. Несправедливость этого мира гноила меня изнутри.
Теперь, командуя Восточной армией, я лелею единственную мысль, что придаёт смысл моему существованию — свергнуть Леогрэ. Из былого соперничества родилась дикая, первобытная ненависть. Я не просто хочу победить его. Я хочу его уничтожить.
На этом празднике цветов, говорят, случилось нечто… курьёзное. Все звери судачили о каком-то морском чудовище, которого будто бы сразила странная девчонка. Кимиона, кажется? Приёмная дочь капитана Игла.
Наша встреча была мимолётна — я возвращал украденные реликвии Бенгалии, попутно вызволив одного из своих солдат. И по прихоти судьбы, именно тогда же я спас и её. Существо… непохожее ни на кого. Ни шерсти, ни чешуи, ни перьев. Голый розовый кожный покров.
И вот сейчас, наблюдая за ней сквозь толпу, я не мог поверить, что эта хрупкая девчонка смогла одолеть монстра. Возможно ли это? Её голубые глаза, наивные и ясные, словно у неопытного детёныша, скрывали какую-то тайну. И это вызывало не только презрение, но и щемящий интерес.
Время течёт, как песок сквозь когти, но ненависть моя не ослабевает. Недавно мне и моему отряду пришлось плечом к плечу встать рядом с Леогрэ, дабы раз и навсегда покончить с уродливым отродьем, что зовётся «Бандой Багрового Копыта». Этим свиньям, однажды посмевшим похитить реликвии моей земли и моего солдата.
Я сделал это не из братской верности. Леогрэ, вечный романтик, возможно, так и считает. Но мои причины куда рациональней. Эти отбросы перешли все границы. И главное — их взоры обратились к Годлоту. Если бы они нашли путь к той силе, проблемы обрушились бы на все королевства, включая мои Восточные земли. Пришлось вмешаться. Теперь с этим грязным делом покончено.
И вот, когда Багровое Копыто было повержено, я окончательно понял: час пробил. Пора брать то, что по праву принадлежит мне. Слишком долго я ждал. Слишком долго откладывал свой звёздный час во имя призрачной стабильности.
Теперь я стою в ночной тишине на окраине города. Пандресса, мой верный инженер, наконец-то завершил устройство — тот самый ключ, что отопрёт для нас врата к Годлоту. Он клянётся, что оно сработает.
Что ж… Посмотрим.
В ту самую ночь, когда Жемчужная и Рубиновая луны сошлись в предначертанных фазах, настал миг для свершения великого заклинания.
Священник Пергола, застыв в безмолвии, сжимал в руках опахало, чья форма повторяла распушенный павлиний хвост. Шёпот Сореанца раскалывал тишину:
– Ами бхагья буни, ами амадера Экатрит кари, амара йена эка хаце насбара хаи. Ара йади ами мара йаи, туми'о амара сатхе марабе...
И случилось ожидаемое: двойной свет лун вспыхнул, заливая всё вокруг призрачным сиянием. Пергола закрыл глаза, вдыхая порыв внезапно поднявшегося ветра, пахнущего озоном и древней пылью. Так же внезапно свет погас, и ветер отступил, оставив после себя звенящую, мёртвую тишину.
Именно тогда Павлин почувствовал это — пустоту. Глухую, безразличную пустоту вместо ожидаемого отклика мира. Сердце его сжалось от дурного предчувствия. Стремительно, как тень, он скользнул в покои спящей Кимионы.
Златовласая девушка безмятежно сопела, её ровное дыхание было единственным звуком в комнате. Пергола, затаив своё, приблизился к ложу. Мгновение он колебался, будто надеясь, что ошибётся. Затем лезвие кинжала блеснуло в полумраке. Он провёл им по собственной ладони, не сводя глаз с лица спящей.
Кимиона лишь беспечно перевернулась на другой бок, даже не прервав своего дыхания. Ни судороги, ни наморщенного лба — ничего.
«Она должна была проснуться... Или хотя бы вздрогнуть... — пронеслось в голове у Перголы, и холодная сталь разочарования вонзилась в него острее лезвия кинжала. — Неужели... не сработало?»
Розы цвели буйно и гордо, будто и не было тех хрупких саженцев, что Кимиона бережно высаживала казалось бы только вчера. Теперь они стояли ровным строем, а их бархатные, алые лепестки пьянили сладким ароматом.
Девушка застыла, заворожённая их красотой. Вдруг её взгляд зацепился за что-то, невидимое глазу. Она вглядывалась, пытаясь поймать ускользающий образ, и в этот миг яркие бутоны разом потемнели, стали чернее ночи. Сердце Кимионы ёкнуло, и она инстинктивно отпрянула, с силой встряхнув головой. Когда она с опаской приоткрыла веки, розы снова сияли прежней, невозмутимой красотой.
Но внутри что-то оборвалось. В груди заныла тупая, тоскливая боль, а по щекам сами собой покатились горячие слёзы.
«Что... что это? — прошептала она про себя. — Откуда эта тяжесть? Словно я... кого-то потеряла. Кого-то очень важного...»
Спиной она нащупала ствол старого дерева и, не в силах стоять, медленно поползла по нему вниз.
«Как же больно... Это не моя боль. Она чужая, но я чувствую её каждой клеткой!»
Воспоминание нахлынуло, как внезапный прилив.
– Дедушка! Деда...! – детский голос, разрываемый рыданиями, нёсся по тёмной комнате, где лишь одно крошечное пламя свечи боролось с мраком. Оно освещало лицо старого тигра, навеки уснувшего в своей постели. – Почему ты оставил меня? Я... я исполню твою мечту! – всхлипывал малыш. — Я стану королём! Обязательно стану!
И тут же картина сменилась. Зал, грохочущий от аплодисментов и ликующих возгласов.
— И побеждает... Леогрэ!
Победитель, молодой лев с гордой осанкой, приблизился и протянул лапу тому, кто проиграл.
— Было весело. И всё благодаря тебе.
— Нет, это тебе спасибо, Леогрэ. — ответил ему другой юнец.
— Однажды я стану королём, и когда это случится, я хочу, чтобы ты помогал мне, Голдер...
«Голдер...?» – эхом отозвалось в сознании Кимионы.
Кимиона резко распахнула глаза, судорожно хватая ртом воздух. Она прижала ладонь к груди, пытаясь унять бешеный стук сердца. Но прежде чем она успела опомниться, новая волна памяти накрыла её с головой.
Голос в её сознании звучал уже не по-детски, а с горькой яростью.
«Леогрэ... Ты победил! Ты стал королём! Получил корону, сел на трон... И ты счастлив! Правда? Тебе нравится это?! Но это ненадолго! Я исполню мечту... Я убью тебя, займу трон и первым делом восстановлю наше королевство! Я верну Бенгалию к жизни!»
Сознание снова прорезалось реальностью. От таких жёстких вторжений у неё кружилась голова, а в глазах всё плыло. Последнее, что она успела осознать, — это испуганное лицо отца, который бежал к ней через сад.
— Кимиона...! — его голос донёсся будто из-под толщи воды.
Веки сомкнулись, и она погрузилась в пустоту.
— Кимиона! Очнись! — в панике кричал капитан Игл, тряся дочь и легко похлопывая её по щекам, пытаясь вернуть её к жизни.
У входа возник Дакер.
— Капитан Игл? Что случи...?
— Лекаря! Немедленно! — рявкнул орёл, и в его голосе была такая тревога, что Дакер, не задавая больше вопросов, взмыл в небо и помчался в сторону посёлка за помощью.
Игл бережно подхватил дочь на руки, прижал к своей груди и прошептал, полный отчаяния:
— Держись, моя девочка... Держись...
Время тянулось мучительно долго, а Кимиона не приходила в себя. Лишь тихие стоны и прерывистое, частое дыхание свидетельствовали о том, что она борется. У её постели сидела синица-лекарь по имени Сэнни, и её лицо было омрачено печалью.
— Что с ней, Сэнни? — голос Игла дрогнул.
Женщина молча наклонилась, прикоснувшись тыльной стороной ладони ко лбу Кимионы.
— Сильный жар. Она в бреду.
— Можно что-то сделать?
— Я предвидела это, — кивнула сореанка. — И уже послала за особым лекарством от лихорадки.
Игл бессильно опустил голову. Но очередной сдавленный стон дочери заставил его снова броситься к кровати. Он взял её горячие ладони в свои.
— Не бойся, ангелочек мой, папа с тобой... Я здесь... Только бы ты была в порядке... — он говорил шёпотом, умоляя судьбу о пощаде.
Жар не отпускал Кимиону, а её состояние становилось всё тревожнее. Дыхание было поверхностным и частым, а на лбу проступали капельки пота. Обычные снадобья и лекарства оказались бессильны. В отчаянии капитан Игл, сердце которого сжималось от беспомощности, послал за священницей Свон Эксид.
Дверь в спальню отворилась беззвучно, и в комнату вошла лебедь. Её появление было подобно видению — она не шла, а словно плыла сквозь воздух, и белоснежные одежды колыхались вокруг неё, как крылья. Каждый её шаг был полон безмолвной благодати. Она приблизилась к ложу, и в глубине её ясных глаз плескалась тихая грусть.
Свон Эксид протянула изящную руку и коснулась ладонью пылающего лба Кимионы. Прикрыв веки, она погрузилась в сосредоточенную тишину, и тихий шёпот заклинания наполнил комнату. Под её пальцами тело девочки озарилось мягким, целительным сиянием.
На мгновение сердце Игла затрепетало от надежды. Он уже готов был поверить, что магия священницы одолела недуг. Но когда Свон убрала руку и взглянула на него, её глаза говорили сами за себя — в них читалась бездонная печаль и сожаление.
— Что-то не так? — голос орла прозвучал сдавленно, выдавая его нарастающую тревогу.
— Я была так уверена... но мне что-то мешает, — прошептала она, и её собственные руки, тонкие и прекрасные, дрогнули. Она прикрыла ими свои глаза, будто пытаясь скрыть стыд за свою неудачу. — Я не могу... достучаться до неё...
Игл, превозмогая отчаяние, мягко положил свои сильные руки на её хрупкие плечи.
— Милая Свон... Я верю в твои силы, — тихо, но настойчиво прошептал он. — Умоляю... попробуй ещё раз. Ради нашей дочери...
Лебедь молча покачала головой, опустив её. Её взгляд снова прилип к Кимионе. Девочка слабо морщилась, её веки подрагивали, а из груди вырывались тихие, ноющие звуки — словно кто-то невидимый и жестокий терзал её изнутри...
— Годлот! Дай мне силы! Больше! Ещё больше! — рёв Голдера был полон отчаяния и ярости.
Золотой куб ответил на его мольбу, но не спасением, а проклятием. Алое сияние, исходящее из артефакта, стало густым, как кровь. Огненная энергия, до этого послушная, вдруг обратилась в яростный смерч и обвила тигра раскалёнными клещами. Это была уже не сила, а самосожжение.
Король Леогрэ, до последнего надеявшийся образумить бывшего друга, замер в ужасе. Он видел одержимость в глазах Голдера, но не мог представить, что она приведёт к такому. Ярость, пожиравшая тигра изнутри, теперь пожирала его и снаружи.
Пламя, рождённое артефактом, не обжигало кожу — оно прожигало саму душу. Голдер горел заживо в этом потоке чистой мощи. Его рёв, ещё недавно полный гнева, сменился душераздирающим воплем агонии. Каждый мускул пылал, каждый вздох обжигал лёгкие раскалённым воздухом.
Так же внезапно, как и возник, багровый поток иссяк.
На месте беснующегося воина стояла статуя с ожогами. Голдер замер на мгновение, а затем рухнул на землю с тяжёлым стуком.
— Командующий!
Леопарминт, Биг Сероу и Огрэ, наблюдавшие за дуэлью, не могли поверить в произошедшее. Их глаза были наполнены ужасом.
Голдер лежал в пыли, его тело пылало болью, а сознание медленно уплывало в туман.
«Снова... я проиграл... — пронеслось в его помутневшем сознании. — Леогрэ... сильнее... Таким король и должен быть... Почему я понял это так поздно?..»
К нему бросились его верные подданные. Пандресса, Джан-Джан, Морган и Сианби упали на колени рядом с его изувеченным телом, не в силах смириться с тем, что их несокрушимый командир повержен.
— Это я...виноват в восстании... — с трудом выдохнул Голдер, его взгляд, полный боли и раскаяния, был прикован к Леогрэ. — Это моя вина...
— Я знаю, — тихо, с неподдельной тяжестью в голосе, ответил лев.
— Вы... пытаетесь нас прикрыть... — сквозь рыдания прошептал панда Джан-Джан, по щекам которого текли слёзы.
Но Голдер уже почти не слышал их. Его взгляд затуманился, уставясь в небо, которое из чистого и голубого медленно превращалось в серую, безрадостную пелену.
«Прости, дед... — последней мыслью пронеслось в его голове. — Я не смог... Я подвёл...»
И тут в наступающем мраке мелькнуло видение... Золотые волосы, сияющие, как солнце... Глубокие, бездонные голубые глаза... Лицо незнакомой девушки, пришедшей из ниоткуда...
«Почему... именно сейчас... ты пришла ко мне?»
Это был последний образ, последний вопрос, который успел поймать его угасающий разум.
Голдер закрыл глаза. Его грудь медленно и навсегда замерла, испустив тихий, последний вздох.
Свон Эксид резко распахнула глаза, будто от толчка. Её взгляд упал на Кимиону, и лебедь почувствовала ледяную волну предчувствия. Рука сама потянулась ко лбу девочки.
— Жар… спал, — прошептала она, и в её голосе прозвучала не облегчение, а тревога. — Но что-то не так…
Капитан Игл, не отрывавший взгляда от священницы, тут же наклонился к дочери. Лицо Кимионы, ещё недавно пылавшее жаром, теперь было неестественно бледным, будто из него ушла сама жизнь. Тревога, тлеющая в груди орла, вспыхнула ледяным костром. Дрогнувшей рукой он коснулся её груди, ища привычный ритм сердца.
И не нашёл.
Под его пальцами была лишь неподвижная, зловещая тишина.
Игл резко отдёрнул ладонь, словно обжёгшись, и снова прижал её, сильнее, до боли, пытаясь ощутить хоть что-то — слабый удар, мимолётную вибрацию. Напрасная надежда. Тело под его рукой было холодным и безжизненным.
Внутри всё оборвалось. Комок, горячий и колючий, подкатил к горлу, не давая вздохнуть, не давая крикнуть. По лицу могучего воина, не знавшего страха в бою, медленно и неумолимо покатились слёзы.
— Кимиона… — выдохнул он, и это имя прозвучало как последний стон. Его пальцы впились в одеяло, бессильно сжимая его. Всего мгновение назад её тело было огнём, а теперь оно остывало, уходя от него в небытие, и он был бессилен это остановить.
Свон Эксид не выдержала этого зрелища.
— Прости… — её шёпот был поломанным и полным стыда. — Прости меня, Игл… Я не смогла…
Её ноги подкосились, и она безвольно опустилась на колени, уткнувшись клювом в складки простыни. Её спину сотрясали беззвучные, отчаянные рыдания.
Орёл не отвечал. Он лишь молча смотрел на свою дочь, и слёзы, словно вечные дожди, продолжали течь по его суровому лицу, оставляя на нём следы немой, всепоглощающей скорби.