– Какого цвета глаза? – спросил Громов, перепрыгивая через две ступеньки.
– Зелёные... вроде. А раньше были голубые. Это что-то значит, Дмитрий Александрович? – Григорий, консьерж в боярском доме, выглядел испуганным. И было отчего: не каждый день вызываешь знахаря, чтобы изгонять нечистую силу из благородного дома.
– Значит, – коротко ответил Громов. Он взбежал на следующий этаж и резко остановился перед распахнутой дверью.
Дверь была открыта настежь, и оттуда, словно из пасти чудовища, вырывались истошные, невыносимые звуки. На лестничных площадках стояли соседи — одетые в потёртые шали и старые пальто, они напоминали стражей, охраняющих вход в свои обители. Их лица выражали смесь страха и отвращения; они шептались между собой, но ни один не мог отвести взгляда от двери, за которой разворачивалась неизвестная им драма.
Громов, чувствуя, как его магическое кольцо сжимается на пальце при каждом крике, прошёл мимо мрачных фигур соседей. В прихожей стояли родственники девушки. Они были бледны, а в их глазах читались безмерная тревога и ужас, которые, казалось, пропитывали воздух, словно густая плесень.
Дождавшись, пока крик стихнет, Громов спросил:
— Кто родители?
— А вы кто? — спросил мужчина с явной не по возрасту сединой, шагнув вперёд. Увидев рядом с незнакомцем консьержа Григория, он тут же добавил: — Знахарь? Вы знахарь, сударь?
Едва заметно кивнув, Громов подождал несколько мгновений, затем спокойно повторил вопрос:
— Кто родители?
— Я... Анатолий Васильев, а это моя жена Лариса, — представился мужчина с сединой, протягивая руку.
Громов ответил на рукопожатие, снова отметив про себя, насколько покладистыми становятся люди в опасные моменты. Обычно знахарей избегали, стараясь обходить их стороной. Всё из-за мрачной легенды об обряде становления знахарём, который нельзя было назвать приятным. Но стоило людям столкнуться с бедой, как они тут же начинали обращаться к знахарям с почтением, едва ли не почитая их как святых.
— Дмитрий, — представился Громов и, не теряя времени, добавил: — Мы не могли бы поговорить с вами наедине? — Его фразу прервал пронзительный, до тошноты резкий крик из комнаты жертвы. Дождавшись, пока звук стихнет, Громов продолжил: — Мне нужно задать вам и вашей жене несколько вопросов перед тем, как я войду, — он кивком указал на дверь. Кольцо на пальце сжалось сильнее — время поджимало.
Родители, не задавая лишних вопросов, молча направились на кухню. Там Громов заметил остывшую супницу на столе — семья, по-видимому, собиралась ужинать накануне трагедии.
Без лишних церемоний, понимая их состояние, Громов сам сел на стул, поставил портфель на стол и, не медля, спросил:
— Когда всё случилось?
— Ближе к вечеру, — ответил отец, — я ещё не вернулся домой.
— Тогда пусть на вопросы отвечает мать, — вежливо попросил Громов и обратился к Ларисе: — Когда всё случилось?
— Вечером, — хрипло произнесла она. — Я только накрыла на стол и стала звать Таню ужинать. А в ответ… страшный голос… — Лариса Васильевна не выдержала и разрыдалась, уткнувшись в грудь мужа.
— Она не может. Еле-еле рассказала, — Анатолий Васильевич бросил на знахаря жалостливый взгляд.
— Что сказал страшный голос? — спросил Громов, медленно крутя на пальце кольцо, которое уже до боли сжимало. Чем сильнее сжималось кольцо, тем ближе подбиралось лихо. Время поджимало, но нельзя было спешить — без подготовки лезть к лиху было слишком опасно. Многие знахари потеряли жизнь, а в лучшем случае — часть тела, пытаясь торопиться. Говорящее лихо — явление редкое, поэтому было крайне важно узнать, что оно сказало.
— Она сказала... — мать всхлипнула, а муж ещё сильнее прижал её к себе.
— Лариса, послушайте, — Громов аккуратно снял кольцо, позволяя пальцу вернуть естественный цвет. — Ваша дочь сейчас в опасности, и чем дольше мы говорим, тем больше нечистая сила овладевает ею. Я должен... — он сделал паузу, прислушиваясь к очередному крику. Звук был таким пронзительным, что напоминал о шишиге — эти духи предостерегают всех своим криком, защищая свою территорию. Но в городском доме появление шишиги было маловероятно. Громов прикинул, что это, скорее всего, кикимора. Эти существа как раз активны ночью и способны издавать ужасные звуки, вселяя страх в тех, кто их слышит.
— Итак? — Громов постучал кольцом по столу. — Что сказал голос?
— Он сказал, что охотно поужинает моим сердцем, — едва выговорила Лариса сквозь рыдания.
— Сердцем? — Громов резко встал. — Голос сказал «сердцем»?
— Да, — подтвердила мать.
— Хорошо. Оставьте меня одного на несколько минут. Я должен подготовиться, — с этими словами он взялся за ручку своего портфеля. Родители поспешили выйти, но Громов их остановил:
— Ещё один вопрос. Вы недавно не ездили в лес? Может, в деревню?
— Нет. Мы уже больше года никуда не выезжали, — ответил отец. Громов кивнул, и родители вышли, оставив кухню в его распоряжении.
Руки Громова медленно скользнули по массивному портфелю, напоминающему медицинский инструментарий давно минувших времён. Он был изготовлен из тёмно-коричневой кожи, изношенной годами, но всё ещё прекрасно сохраняющей свою форму. Аккуратно откинув крышку, Громов раскрыл содержимое, организованное с точностью и тщательностью.
Внутри, на специально отведённых местах, рядами лежали маленькие стеклянные баночки с различными жидкостями. Дмитрий Александрович провёл пальцами по холодному стеклу, ощущая его гладкость и вес, и остановил выбор на одной из банок, заполненной тёмно-красной жидкостью. Он поднял её к свету, чтобы лучше рассмотреть содержимое. Жидкость мерцала в свете лампы, отбрасывая на стены таинственные блики, словно скрывая в себе древнюю силу.
Это был Экстракт Сумрачной Герани — редкий и мало используемый экстракт. Громов с досадой подумал, что придётся наведаться в клан Петербургских знахарей, чтобы пополнить запасы. Большинство отваров, бальзамов, настоек, эликсиров и порошков он мог без труда изготовить в своей ритуальной лаборатории. Но экстракты требовали клановой лаборатории с огромными чанами для выдержки и фильтрации.
Громов сидел в углу ресторации, вращая в руках рюмку водки и рассеянно наблюдая за игрой света на её поверхности. Мысли его блуждали где-то далеко, между недавними событиями и странной тревогой, которая не давала ему покоя. Взгляд его, на первый взгляд отстранённый, на самом деле был полон скрытой концентрации. Нечто в нём постоянно боролось с внешним спокойствием. Да и было ли оно настоящим? События последней встречи с отродьем, золотые кольца на теле твари — всё это стало частью неразрешимого узла, который Громов не мог просто игнорировать.
Ресторация, где находился Громов, была местом с глубокими корнями в прошлом. Интерьер его выглядел как воспоминание о давно ушедших временах, замерших где-то в начале восемнадцатого века. Тяжёлые дубовые столы, покрытые чёрными скатертями, стояли на расстоянии друг от друга, чтобы никто не мешал разговорам гостей. Стены были украшены тёмными портьерами, а над каждым столом висели старинные люстры с матовыми плафонами, излучающими тусклый, но тёплый свет. Этот свет разливался по залу, создавая ощущение интимности и уюта. Над одним из столов, чуть в стороне от центрального зала, висел большой портрет императора Николая II. Его лицо, запечатлённое на полотне, выражало смесь гордости и меланхолии.
Официанты — молодые люди в строгих белых рубашках и чёрных жилетах — двигались бесшумно, обслуживая гостей с минимальным вмешательством в их уединённость. Среди посетителей можно было заметить богатых и влиятельных людей — мужчин в дорогих костюмах и женщин в элегантных платьях. Здесь всё говорило о роскоши, но с налётом старой, потерянной в веках элегантности. За одним столом кто-то тихо обсуждал деловые сделки, за другим — вели более оживлённый разговор об искусстве. Однако все они, казалось, погружены в свои заботы, даже не замечая, что в углу сидит один из самых опасных существ, каких только знала история.
Перед Громовым сидела Анастасия. Она была вампиром. Громов чувствовал её беспокойство, как если бы оно исходило от неё физически. Её пальцы нервно барабанили по столешнице, а глаза, слегка покрасневшие, напряжённо осматривали помещение, словно ища выход из ловушки, в которую она сама же себя и загнала. Он знал, что её раздражает не только место, но и люди вокруг. Она чувствовала каждого из них — их сердца, их пульс. А это для неё было, как для него — постоянный шум, который не даёт расслабиться.
— И что мы здесь делаем? — наконец спросила Анастасия, глядя на Громова. Её голос прозвучал сухо и холодно.
Громов продолжал крутить рюмку водки в руках, медленно переведя на неё взгляд. Её вопрос звучал не столько вопросом, сколько упрёком, и он знал, что её терпение иссякало.
— Мне приходится постоянно тебе об этом напоминать, ведь я человек и нуждаюсь в пище, — спокойно ответил он, не спеша отпить из рюмки.
Анастасия приподняла бровь, явно недовольная его словами.
— Пища, — протянула она с презрением. — Всё это время ты тратишь на еду и питьё, пока я вынуждена страдать от этих запахов. Я чувствую сердца каждого из них, слышу их пульс, и все они словно взывают ко мне. А ты просто играешь с рюмкой.
Она оглядывала посетителей с явным отвращением, а её пальцы сильнее сжали ножку бокала, словно сдерживая внутреннюю бурю. Громов знал, что для неё это не просто раздражение. Она чувствовала каждого человека в этом зале так, как он никогда не смог бы. Каждый удар сердца, каждый пульс был для неё настоящей пыткой. Она была вампиром, и её голод никогда не уходил полностью.
— Ты сама выбрала это место, — напомнил он ей, слегка пожав плечами. —Я был бы не против чего-то более... скромного.
— Скромного? — переспросила Анастасия, усмехнувшись. Её глаза сверкнули холодным огнём. — Для княгини…бессмертной княгини нет ничего скромного. Скромность — это удел смертных.
Громов продолжал сидеть, сохраняя внешнее спокойствие. Он знал, что эта игра в терпение — часть её сущности. Анастасия всегда боролась с собой, и сейчас эта борьба была особенно явной. Её глаза горели хищным огнём, руки нервно сжимались в кулаки, но её голос всё ещё оставался ровным, хотя он и знал, что внутри неё кипела буря.
Она огляделась снова, её взгляд упал на двух мужчин, сидящих за соседним столом, одетых в дорогие костюмы и явно наслаждающихся своей роскошной жизнью. Их сердца били ровно и громко, как часы. Это заставило её на мгновение замереть. Она снова скрипнула зубами, и Громов заметил, как её пальцы слегка задрожали. Он тоже слышал их сердце биения, ведь эффект от экстракта Сумрачной Герани еще действовал.
— Они все такие живые. Живые и такие... вкусные, — прошептала она, сжимая бокал.
Громов напрягся.
— Ты пришла сюда, чтобы отвлечься, — сказал он, делая глоток водки, чувствуя, как крепкий напиток согревает его изнутри, но не унимает внутренней тревоги. — Попытайся сосредоточиться на другом. Как тебе нашагородская жизнь?
Он сказал это намеренно, зная, что эта фраза разозлит её. И она действительно разозлила.
— Да уж, городская жизнь, — проговорила Анастасия с явным раздражением, сжимая ножку бокала так, что он едва не треснул. — Этот город полон ничтожеств, мелких душ, которые считают себя чем-то большим, чем просто пищей. Они ходят по улицам, радуются своим ничтожным жизням, не понимая, что для таких, как я, они всего лишь мясо. Скучно? Ещё бы!
Прикрыв веки она покачала бокал с вином, который держала в руках, хотя ей вино было не нужно. Она была вампиром, и еда для неё значила мало. Но сидеть просто так за столом в ресторации — это означало привлекать ненужное внимание, и она ненавидела лишнее внимание.
Громов не стал отвечать сразу. Он знал, что её злость не утихнет просто так. Она всегда была такой — полной скрытого гнева и ненависти к тому, что её окружает. Но он привык к этому. Её природа была ему понятна, хотя он и не разделял её взглядов. Она существовала в мире, который был для неё одновременно домом и клеткой.
— Но тебе ведь всегда это нравилось, — сказал он спустя некоторое время, слегка усмехнувшись. — Ощущать себя выше других, жить среди смертных, не участвуя в их жизнях, но видя всё, что они делают.