Поздняя осень выдалась капризной, что избалованная молодуха на сносях. Ещё накануне яркое солнце ласкало взгляд — живи и радуйся. А поутру весь небосвод оказался облачён в серый саван - хоть ложись да помирай.
Беспросветная хмарь мокрой псиной стряхивала с себя противную морось, и редкий крестьянин без крайней нужды высовывал нос за дверь сухой, протопленной избы. Благо, последний урожай сняли с полей седмицу назад — до весны теперь торопиться некуда. Знай полёживай на печи да пожинай плоды трудов праведных.
Антип бродил по двору мрачнее тучи. С возрастом суставы всё острее реагировали на резкую смену погоды. Шутка ли — разменять полста лет - не поле перейти…
В пшеничных по молодости кудрях не осталось ни единого золотистого волоска. Беды и несчастья за пять зим запорошили голову снежной проседью, ссутулили плечи, сгорбили спину. Превратили здорового, крепкого мужика в глубокого, щуплого старца: хмурого и морщинистого.
Сначала война отняла у Антипа двоих сыновей.
Не успел порох осесть под копытами коня первого всадника Судного дня — прискакали большевики. Пуще лихих людишек опустошили подворье: вымели посевное зерно подчистую, изъяли курей, корову и клячу. Разве что блохастым щенком побрезговали.
За властью советской голодные годы напросились на постой - увели с собой дочь.
Зачахла от болезни и представилась супружница, пережив свою кровинушку на год.
А следующей зимой хмельного Антипа, заснувшего в сугробе, едва не вернул на погост, с которого тот волочился восвояси, последний всадник Судного дня — довольствовался лишь половиной правой ноги.
— Легко отделался, — приободрял его Тимоха, мясник и ветеринар по совместительству, ампутировав съедаемую чёрной гангреной обмороженную конечность по колено. — Мог ведь и насмерть околеть.
— Свезло, так свезло, — согласно вздыхал Антип, опрокидывая на грудь сто грамм анестезии.
С одной ногой свой век он, бог даст, доковыляет. А вот без рук управляться со стаканом стало бы куда как несподручнее. Позднее теми же руками он вытесал бегулёк из полена, приладил вместо недостающей части тела — и пуще прежнего принялся закладывать за воротник.
Соседские хаты дымили трубами, что паровозы, намекая на скорый обеденный час. Домашний очаг манил уютом и теплом. Антип и сам был бы не прочь погреть свои старые кости на печи, чем в облезлом овчинном тулупе скакать по грязи воробьём: пощипанным, хромым и взъерошенным. Но поджимающее время скребло нутро, что жук-древоточец правую голень - дела сами себя не сделают.
Обух топора в четыре удара сравнял шляпу гвоздя с доской. Антип отступил на пару шагов, приценился к проделанной работе. Наспех заколоченные ставни брезгливо кривились от собственной ущербности.
За спиной раздалось издевательское карканье. Старик обернулся. Белесые брови сошлись к переносице. Смуглое лицо, окаймленное густой седой порослью, пошло трещинами глубоких морщин. Из-за околицы с верхушек отцветших клёнов над его трудами насмехалась ворона.
Скорее по привычке, нежели для острастки, сарай вступился за хозяина глухим собачьим брёхом, практически тут же смолкшим. Антип поудобнее перехватил топорище и проковылял к открытой створке ворот.
Из полумрака в дальнем углу с соломенной подстилки поднялся тощий старый пёс и, устало вильнув хвостом, поплелся навстречу хозяину. Поджав уши, сунул морду под грубую мозолистую ладонь. Еле слышно заскулил.
-Да будет тебе, братец…,-потрепал Антип кабысдоха за загривок. -Всего-то ночку отсидеться. Авось, и в этот раз сдюжу…
Пёс тяжело, будто по-человечески, вздохнул и неторопливо побрел обратно к остывшей соломе.
Сарай Антип покинул с парой холщовых мешков, набитых чем-то едва ли на четверть. Запер ворота на деревянный засов. Впридачу пятью гвоздями скрепил его с дверными досками. Подергал, пробуя оторвать - не вышло. Тот даже не шелохнулся. Удовлетворившись результатом, отложил топор и взялся за один из мешков.
Следующие полчаса Антип разбрасывал по двору зерновку. Увидал бы кто - покрутил пальцем у виска, решив, что старик совсем из ума выжил - сеять пшеницу в зиму. Но и без сторонних зубоскалов ему с лихвой хватало несмолкающих насмешек со стороны уже двух черных пернатых.
Мешок опустел. Антип перевел дух и огляделся: не торчит ли где из-за плетня чей-нибудь не в меру любопытный нос. Пересудов он не боялся. Но, прознай кто из соседей, что скрывает вторая холстина, и разговаривать бы не стали - в ту же ночь пустили в избу красного петуха.
С кладбищенской землёй церемониться не стал - рассыпал дорожкой перед забором. Вернулся за топором, захватил охапку поленьев с дровни и снёс в дом, приладив возле печи. Подкинул сухих чурок на дотлевавшие угли. Окинул беглым взглядом стол. Сглотнул слюну. Отвернулся и, спешно собрав с зольника пепел, покинул избу.
Последующий час три пары черных бусин из-за околицы внимательно наблюдали за художествами старика. Тот передвигался от постройки к постройке, пачкая стены сажей, и попутно что-то бормоча себе под нос. Остатки золы щедрыми горстями развеял за забором. Постоял, задумчиво разглядывая дело своих рук. А затем снял с шеи холщовую нить с деревянным крестом и накинул на штакетник калитки.
После этого вернулся к дому, устроился на крылечке, достал из-за пазухи кисет с табаком. Неторопливо смастерил самокрутку. И закурил.
К последней затяжке уже пять ворон передразнивали с веток старого калеку.
-Погань!-сплюнул Антип в сердцах в сторону крылатых насмешников, затушил окурок и прошёл в дом, не забыв запереть входную дверь на засов.
Потёртый тулуп отправился на печку, превращая нахохлившегося воробья в жилистого сухопарого старика в дырявом кафтане. Антип ополоснул с себя грязь в кадке с водой, утерся полотняной рубахой, пригладил ладонью взлохмаченные волосы. В свете керосиновой лампы подошёл к красному углу. Перекрестившись, принялся снимать и аккуратно заворачивать образа в загодя приготовленные тряпицы: негоже тем сегодня становиться свидетелями его затеи.