Том I: Искра на Сухой Траве Глава 1: Бремя Памяти
Ульфрик: Медленное Удушье
Воздух в кабинете был густым и неподвижным, словно выдержанным в дубовых бочках вместе с дорогим виски, что неспешно убывало из хрустального бокала на столе. Но пахло здесь не винным погребом, а пылью веков, выделанной кожей древних фолиантов и едкой, тревожной озоной магических чернил. Ульфрик, вождь клана Огненных Полос, сидел за массивным столом, грубо сколоченным из тёмного дерева, и его могучая лапа с острыми, подпиленными когтями лежала на развёрнутой карте. Карта была старой, настолько старой, что кожаный пергамент пожелтел и потрескался по краям, а чернила выцвели, но контуры континента были выведены с изумительной, болезненной точностью.
На этой карте не было и намёка на королевства зверолюдов. Весь континент, от заснеженных пиков Хребта Холода на севере до знойных болот Южных Трясин, был окрашен в изумрудно-зелёные и серебристые тона и испещрён изящными эльфийскими вязями. «Сильванаар», «Ландериль», «Иллуэрин» — эти названия резали его взгляд, будто отточенные клинки. Он водил пальцем по пергаменту, ощущая шершавость под подушечкой, и его золотистые, с вертикальными зрачками глаза, холодным огнём горели в полумраке комнаты. Его собственная шерсть, густая, рыжеватая с угольно-чёрными полосами, казалась в этом свете ещё темнее, сливаясь с тенями, что клубились в углах.
Рядом с картой лежала стопка свежих, пахнущих дешёвой бумагой отчётов. Демографические сводки. Графики рождаемости. Отчёты старост деревень о новых случаях голода и болезней. Цифры складывались в безрадостную, неумолимую картину. Картину медленного, но верного удушья.
«Четыреста лет, — беззвучно шевельнул он губами, обнажая длинные клыки. — Четыре столетия назад они носили наши ошейники. Сто лет назад мы, истекая кровью, отвоевали право просто дышать. А сегодня… сегодня их магия, их проклятая, бездушная природа душит нас в каменных мешках наших же городов. Они называют это прогрессом и цивилизацией. Я называю это медленным, растянутым во времени удушьем целого народа».
Дверь в кабинет скрипнула, открывшись без стука. Ульфрик не повернул головы. Лишь одно ухо с чёрным кончиком дёрнулось и развернулось в сторону вошедшего. Он знал эту поступь — лёгкую, почти бесшумную, но отчётливо слышимую для его чуткого слуха.
— Ты слишком много времени проводишь в одиночестве с этими бумажными призраками, Ульфрик, — прозвучал низкий, хрипловатый женский голос. — Они высасывают твою силу. Сухие цифры не могут заменить запаха дождя и вкус реальной крови.
Хельга, его советница и некогда боевая подруга, остановилась по другую сторону стола. Она была волчицей, её серая шерсть тронута проседью на морде и груди, а в жёлтых глазах светился ум, отточенный десятилетиями интриг и сражений. На её шкуре, поверх простого кожаного дублёта, виднелись старые шрамы — молчаливые свидетели восстания и последующих войн.
— Цифры, Хельга, — Ульфрик отодвинул демографический отчёт, — это и есть кровь. Только выцвевшая и вписанная в таблицы. Кровь наших детей, которые рождаются в перенаселённых трущобах. Кровь наших охотников, возвращающихся с пустыми руками из лесов, где дичи не осталось. Они говорят, мы — варвары, дикари, не способные управлять своими землями. А что мы можем управлять? Камнями? Пылью?
Он ударил ладонью по карте. Стол содрогнулся, зазвенел хрусталь в бокале.
— Посмотри! — его голос, обычно глухой и ровный, приобрёл металлические нотки. — Они владели всем. Всем! А что нам оставили? Скалы да высохшие степи. И даже это они считают непозволительной щедростью. Их Священный Лес… — он провёл когтем по огромному зелёному пятну на карте, последнему оплоту эльфов, — он простирается на сотни миль. Пустует. Они не живут там, они… «созерцают». Пока наши дети плачут от голода.
Хельга внимательно смотрела на него, скрестив руки на груди.
— Говори прямо, Ульфрик. Зачем ты вызвал меня? Не для того же, чтобы в очередной раз пожаловаться на несправедливость мироустройства.
Ульфрик откинулся на спинку кресла. Оно затрещало под его тяжестью.
— Рорик, — произнёс он имя своего седьмого сына без тени отцовской теплоты. — Он видел пленную эльфийку в королевстве Ящериц. Рассказывал Иггрену. Говорит, она была… прекрасна. Несмотря ни на что. Несломленная.
Волчица хмыкнула, но в её глазах мелькнула тревога.
— Юная кровь кипит. Он мальчишка, впечатлительный. Увидел изящную игрушку и возжелал её. Что в том удивительного?
— Нет, — Ульфрик покачал большой, полосатой головой. — Иггрен говорил, в его глазах было не вожделение. Не страсть зверя. А… благоговение. Как будто он узрел не пленную тварь, а статую божества. Он ищет не тело, Хельга. Он ищет идеал. Доказательство, что есть нечто выше нашей «звериной» сущности. И это… это опасно. Идеалы размягчают волю. Делают уязвимым.
— Что ты предлагаешь? — спросила Хельга, уже понимая ход его мыслей.
— Наши сыновья… — Ульфрик снова посмотрел на карту, но видел он уже не её, а будущее. — Наши сыновья — это семена. Семена, которые мы бросаем в почву, удобренную кровью и пеплом. Они должны быть крепкими. Жестокими. Целеустремлёнными. Они не должны смотреть на эльфов с благоговением. Они должны видеть в них врага. Препятствие. Добычу. Только тогда они взойдут победой. Только тогда наш народ выживет.
— Ты говоришь о Рорике как о пешке, — констатировала Хельга.
— Мы все пешки в этой игре, старая волчица, — Ульфрик поднял на неё тяжёлый взгляд. — Я. Ты. Мои сыновья. Разница лишь в том, кто двигает нами. Я предпочитаю двигать сам, а не быть движимым голодом и отчаянием. Рорик ищет высшую цель? Что ж. Я дам ему её. Такую, что он забудет о своих эльфийских фантазиях. Он станет тем искрой, от которой вспыхнет сухая трава.