В 03:22 дождь в Лондоне был не просто осадками. Это была метафора, вечная, навязчивая ирония. Он омывал фасады зданий в «Золотом кольце», но не мог смыть грязь, въевшуюся в камень, в политику, в каждую транзакцию, происходившую за этими стеклянными стенами. Детектив Шон О’Коннелл, сидя за рулем своей старой, неброской машины, чувствовал себя частью этой влажной, усталой машины города. Ему было тридцать пять. Прошлая ночь была потеряна для очередного отчета, и пульс стучал в висках. Он был одинок. Не просто без жены или семьи, а абсолютно одинок в своей приверженности к Долгу. Это была не гордость, а скорее травма. Много лет назад он упустил мелкую деталь в деле о коррупции, что привело к самоубийству свидетеля. С тех пор Шон поклялся, что ни одна деталь, даже самая ничтожная, не ускользнет от его внимания. Его работа была его искуплением, его аскезой. Он натянул старую кожаную куртку, которая давно пропиталась запахом чужих квартир и чужого страха. Он ехал к месту, где жили те, кто думал, что купил иммунитет от законов физики, морали и правосудия. У ворот особняка Виктора Ставрова, похожего на черный, блестящий сейф, его ждал Дэвид.
— Ты привез с собой всю депрессию округа, Шон, — проворчал Дэвид, протягивая ему стаканчик с кофе. — По-моему, ты влюблен в дождь.
— Дождь честен, Дэвид. Он моет грязь, — Шон сделал глоток. — Что у нас тут?
— Ставров. Бывший политик. Убит около двух часов назад. Выглядит как казнь, Шон. Очень, очень чистая казнь. Без борьбы.
Шон прошел под ленту. Запах внутри особняка был ошеломляющим — не кровь и не страх, а смесь дорогих чистящих средств и чего-то, что он едва успел уловить на улице. Гостиная была размером с его квартиру. Жертва лежала на персидском ковре. Удар ножом был нанесен с удивительной, почти анатомической точностью — прямо в сердце.
— Послушай, — Шон прервал монолог Дэвида. — Запах. Ты его чувствуешь?
Дэвид вдохнул, пожал плечами. — Э-э... да. Кажется, уборщики перестарались с полиролью.
— Нет. Принюхайся глубже. Это живое. Это пахнет чем-то, что растет. Жасмин, мята... и сырая, влажная земля.
Шон подошел к телу. На шелковом халате, прямо над местом удара, он увидел микроскопический, едва заметный, зеленый налет. Это был след от растения.
— Он не приглашал садовника в три ночи, Дэвид. Убийца принес этот запах с собой. У этого убийства нет гнева, нет страсти. Оно просто... выполнено.
Шон прошел мимо тела и остановился у журнального столика. На нем стояли чашка, пульт и маленькая фарфоровая статуэтка — абстрактный ангел. И он был смещен. Сдвинут на два миллиметра от идеального центра.
— Дэвид, — Шон говорил тихо, почти шепотом. — Посмотри на эту статуэтку. Убийца её задел. А потом попытался поставить на место. И промахнулся.
— И что?
— А то, что профессионал не поправляет ангелов. Ему всё равно, — Шон склонился над столиком. — Это признак тревожного, педантичного человека, который по роду своей деятельности привык работать с хрупкими вещами. Шон указал пальцем. Точность удара сочеталась с нервной небрежностью в деталях.
— Мы ищем того, кто использует деликатный инструмент. Что-то, что требует точности, но применяется к чему-то живому и нежному. И кто несет на себе груз вины.
Шон покинул особняк, когда Лондон начал обретать грязно-серый оттенок рассвета. Дождь почти прекратился. Аромат жасмина, мяты и земли преследовал его. Он вспомнил Клэр, его бывшую невесту-флориста. Она ушла, сказав, что Шон женат на своей работе. Но сейчас, впервые за долгое время, его работа несла в себе эмоциональный отпечаток, который не давал ему покоя. Он достал телефон и набрал судмедэксперта Хелен.
— Хелен, это Шон. Скажи мне еще раз про орудие. Точность удара. Какая-то специфическая форма?
— Очень узкий, тонкий клинок. Не кухонный нож. Похоже на филировочный нож или профессиональный нож для обрезки. Что-то, что используют для тонкой работы, — прозвучал усталый голос.
— Ищи волокна, Хелен. Ищи цветочную пыльцу. Ищи всё, что связано с растениями.
Он положил трубку. Филировочный нож. Инструмент для создания красоты, ставший инструментом смерти. Шон знал, что найдет её. Он найдет цветочницу с дрожащими руками, убивающую из-за шантажа. Он найдет женщину, которая, возможно, была единственной, кто заслуживал сострадания в этой грязной истории. Но его Долг... Долг был абсолютен. Нельзя позволить, чтобы шантаж, месть или любая другая эмоция заменила Закон. Если он отпустит её, он разрушит не только свою карьеру, но и тот последний моральный компас, который остался у него. Он заехал на территорию своего дома и долго сидел в машине. Он знал: этот случай был ловушкой, которую ему подстроила судьба. Ловушкой, где выполнение долга — это потеря собственной души. Он вышел из машины. Город ждал. Убийца ждала. И Шон, верный своему Долгу, знал, что сегодня его путешествие началось, и оно закончится трагедией.
Ева неслась по мокрым лондонским улицам, не столько ведя машину, сколько позволяя ей самой нести себя прочь от «Золотого кольца». В её груди билась не кровь, а запертый в клетке, бьющийся об ребра ужас. Адреналин отступал, оставляя чистую, липкую дрожь и острую боль в правом плече, которое она ушибла, споткнувшись, покидая особняк Ставрова. Она была не ранена, но сломана. Её магазин «Земля и Небо» в Блумсбери был её крепостью, построенной из стекла, дерева и живой красоты. Она влетела через черный вход. Внутри царила мертвая тишина, нарушаемая только монотонным гудением холодильников для срезанных цветов. И запах. Густой, пьянящий, дурманящий аромат гиацинтов, старой, влажной садовой земли и лилий. Этот запах должен был успокаивать, но теперь он казался ей едким, как известь. Это был запах её тайны, её прикрытия, её смертельного врага. Она сбросила промокшее пальто в ванну, наполнив её ледяной водой.
Ева бросилась к раковине. Она взяла филировочный нож. Идеально острый, с тонким лезвием, предназначенный для аккуратной обрезки роз и жестких стеблей. Она протирала лезвие спиртом, снова и снова, её движения были механическими, как при обрезке самых дорогих и капризных орхидей.
— Мои руки. Они создают красоту. А теперь они отнимают её, — прошептала она, глядя на свои узкие ладони, испещренные мелкими порезами и мозолями. Она знала: её педантизм — это её единственный шанс на выживание. Этот инстинкт, как она чувствовала, подвел её на особняке Ставрова. Она была слишком напугана, чтобы быть безупречной. Она задела статуэтку, оставив свою психологическую подпись. Прежде чем принять душ, Ева поднялась к сестре. Майя спала, подключенная к тихо гудящему аппарату. Болезнь Майи была редкой формой генетического разрушения костного мозга. Только нелегальное, экспериментальное лекарство «Орхидея», которое поставлял ей Кукловод (которого она знала только как «К.»), удерживало Майю в этом мире. Это был не шантаж деньгами, а шантаж жизнью. Ева взяла Майю за руку.
— Ты должна жить, — прошептала Ева. — Ты — единственное, что у меня есть.
Она отправила "К." зашифрованное, кодовое сообщение. Ответ пришел немедленно: «Молодец. Точность – это твоя сильная сторона. Но ты оставила слишком много себя. Помни: любая ошибка, любой допрос, любая задержка – и Майя умрет. Ты должна быть идеальной. Следующий объект – завтра. Открой магазин, Ева. Играй свою роль».
Ева не могла спать, и начала свой ритуал полной, навязчивой чистки. В подсобке она использовала ультрафиолетовую лампу, чтобы проверить свое черное пальто и ботинки. Она искала не пятна крови, а невидимые улики: волокна, пыльцу и микроскопические комочки грунта из «Золотого кольца». Она взяла филировочный нож и методично выковыривала грязь из протектора ботинок.
«Каждый крошечный комочек земли. Каждое нежелательное волокно. Детектив будет искать хаос, но он найдет лишь маниакальный порядок.»
Её руки болели. Боль в плече усилилась. Она знала, что её педантизм был её единственным шансом. Она была вынуждена быть совершенна. Она проверила свое отражение в зеркале: на мочке уха осталось еле заметное зеленоватое пятнышко — цветочная пыльца, смешанная с влажной землей из её пальцев. Аромат жасмина прилип к её коже, как метка. Она была Продавцом Цветов, и этот запах был её подписью, её алиби, которое теперь могло стать её уликой. Когда солнце взошло над Лондоном, Ева начала свой финальный ритуал. Она проверила холодильники, перебрала тюльпаны, оценивая состояние ядовитых растений (аконита, дурмана), которые она использовала для создания специфических ароматов. Её ремесло научило её, что красота и смерть часто сосуществуют в одном стебле. Она взяла свой тайный дневник — старую бухгалтерскую книгу — и сделала финальную запись, используя свой код, фиксируя ошибку (сдвинутый ангел) и угрозу ("К."). Это был акт контроля над хаосом. Её навязчивый педантизм перешел на звуки. Она поливала растения, чтобы создать шум льющейся воды — чистый, невинный звук, который заглушал крик в её голове. Она поднялась, чтобы в последний раз увидеть Майю. Сестра проснулась и улыбнулась ей.
— Ты пахнешь, как весь наш магазин, Ева. Земля и жасмин. Мне нравится, — прошептала Майя. Этот невинный комментарий стал для Евы финальным ударом. Запах, который она так тщательно пыталась уничтожить, для Майи был любовью и домом. В тот момент, когда она обсуждала с Мистером Адамсом, её поставщиком, проблемы с папоротником (скрывая острую боль в плече), она отрепетировала свою роль: заботливая сестра, увлеченный флорист, человек, полностью поглощенный своей маленькой, безопасной жизнью. Она открыла входную дверь магазина, впуская в него холодные лучи лондонского утра. Она была уверена, что сегодня в этот магазин зайдет детектив. Она была готова, потому что у неё не было выбора. Она должна была сыграть свою роль безупречно, чтобы выиграть Майе еще один день жизни.
Лондонское утро, начавшееся с серой влаги, к полудню стало выглядеть обманчиво чисто. Шон и Дэвид приехали в Блумсбери. Район казался оазисом тихой, старомодной красоты, совершенно чуждым стеклянному блеску «Золотого кольца». Цветочная лавка «Земля и Небо» была маленькой, но внушала доверие. Запотевшие витрины скрывали буйство красок и форм. На табличке висела аккуратная надпись: Ева — владелец.
— Тебе не кажется, что мы ведем себя как в кино, Шон? — проворчал Дэвид, поправляя галстук. — Детективы, идущие по следу "цветочного запаха".
— Нет, Дэвид. Мы идем по следу педантичности, — ответил Шон. — Человек, который способен на идеальный удар, но не может вынести беспорядка.
Когда они вошли, Шона окутало. Это было не просто "хорошо пахнет". Это была сложная, многослойная волна: тяжелая, дурманящая сладость жасмина смешивалась с острым, свежим ароматом мяты и проникающим запахом влажной, плодородной земли. Запах был настолько доминирующим, что вытеснял из его легких городской смог. Это был тот самый запах. Уникальный, стойкий, неповторимый. Внутри всё было организовано с маниакальной точностью. Горшки стояли по идеальной симметрии, каждый стебель был выставлен так, чтобы подчеркнуть соседний. Это была идеальная чистота, которую Шон нашел бы успокаивающей, если бы не знал, что эта чистота — маска.
Она стояла у дальнего стола, спиной к ним, занятая тем, что методично обрезала стебли белых лилий. Её фигура была хрупкой, волосы цвета темного ореха собраны в небрежный пучок. На ней был простой льняной фартук, испачканный землей и зеленью, что, парадоксальным образом, подчеркивало её деликатность. Когда она обернулась, Шон остановился. Ева. Глаза были глубокими, серо-зелеными, как вода в лесу. Они были уставшими и настороженными, но на лице застыла мягкая, профессиональная улыбка. Эта улыбка была безупречной. И в этом был её ужас. Шон мгновенно сопоставил её образ с образом убийцы. Хрупкая, нежная, пропахшая жасмином. Та самая, что нанесла смертельный удар.
«В ней нет гнева. В ней только страх. Она не монстр. Она жертва, которой пришлось стать хищником», — подумал Шон, и это впервые за его карьеру вызвало в нем не профессиональный интерес, а мучительное сочувствие.»
Дэвид откашлялся.
— Добрый день. Мы из полиции. Детектив О’Коннелл, детектив Браун. Нам нужно задать вам несколько стандартных вопросов.
Ева положила нож на стол, её движения были грациозными, неспешными.
— Добрый день, офицеры, — её голос был низким и ровным, без тени нервозности. — Чем я могу помочь? Здесь никогда не бывает проблем.
Шон сделал шаг вперёд, прислонившись к деревянному прилавку. Он выбрал максимально нейтральный тон.
— Прекрасный магазин. У вас очень специфический, сильный аромат. Сразу чувствуется. Вы, должно быть, эксперт в смешивании запахов?
Ева улыбнулась, и улыбка достигла только уголков её рта, не затрагивая глаз.
— Спасибо. Я стараюсь, чтобы мои клиенты чувствовали себя как в саду. Жасмин — это основа, я смешиваю его с мятой и редким лесным мхом, чтобы получить эту влажную, землистую ноту. Мох я достаю только через одного поставщика. Это делает мой запах уникальным.
Её ответ был идеален. Она не стала отрицать запах, а превратила его в часть своего профессионализма. Она подтвердила, что этот запах – её постоянный спутник, её рабочая форма. Шон посмотрел на её руки. Они были тонкими, но кожа была загрубевшей и покрытой мозолями. Руки, которые постоянно работают с землей и колючими стеблями.
— У вас очень точная работа, — заметил Шон, не отрывая взгляда от её рук.
— Цветы требуют точности, детектив. Особенно розы, — Ева взяла с прилавка маленький филировочный нож, который она использовала для чистой обрезки, и с невероятной легкостью убрала лишний листок с лилии.
Шон почувствовал, как напряжение в его груди достигло предела. Она показывала ему орудие. Возможно, это был другой нож, но жест был демонстративным. «Я мастер острого лезвия».
— Мы проводим опрос в рамках расследования одного инцидента в районе «Золотое кольцо». Вы знакомы с Виктором Ставровым?
Ева моргнула один раз, но её улыбка не дрогнула.
— Ставров... Кажется, это политик, да? — Она сделала вид, что напряженно вспоминает. — Нет. Я не занимаюсь политикой. Мои клиенты — это в основном местные жители Блумсбери. Я никогда не была в «Золотом кольце», кроме как проездом, и уж точно не знаю Ставрова. Это произошло... что-то серьезное?
Её игра была безупречна. Вопрос был поставлен спокойно, ответ – нейтрально-любопытный. Но в её глазах Шон увидел страх. Он видел не ужас от убийства, а ужас от неизбежности разоблачения. Она лгала не убедительно — она лгала отчаянно.
— Это очень серьезно, мисс Ева. Очень серьезно, — Шон, впервые за разговор, позволил своему голосу стать жестче. — Вы сказали, что никогда не бывали там. Можете подтвердить свое местонахождение прошлой ночью, с полуночи до четырех утра?
— Конечно, — Ева оперлась на прилавок. — Я была здесь. Я живу наверху, как и всегда. Я не отхожу от сестры. Она болеет, и мне нужно постоянно следить за ней. Моя соседка, миссис Эллис, может подтвердить, что я была здесь всю ночь. Она заходила проведать сестру около десяти.
Ева выстроила идеальное, неприступное алиби, основанное на её любви и долге перед Майей. Шон кивнул. Он знал, что она лгала. Но он также знал, что не мог арестовать её за запах жасмина и сдвинутую статуэтку. Он не хотел её арестовывать.
— Мы, возможно, вернемся, мисс Ева. Нам нужна будет полная информация о ваших поставщиках.
— Конечно, — Ева взяла ручку и протянула ему визитку. — Всё, что нужно.
Шон принял визитку. Холодный картон. Но его пальцы словно обожгло. Впервые он коснулся её мира. Шон и Дэвид вышли из лавки. Дождь снова начался, но Шон его не чувствовал.
— Что скажешь, Шон? Улики? — спросил Дэвид.
— Улики говорят, что она убийца, Дэвид. Запах, педантичность, нож. А алиби говорит, что она — святая. И она нам лжет. Каждая пора её кожи кричит о лжи.