Я слышу приближающиеся шаги.
Негромкие мужские голоса переговариваются, мне не разобрать слов, но желание убежать, забиться в угол и сжаться в комочек стремительно возрастает, как и мой пульс.
Сердце так колотится, что я вот-вот начну задыхаться.
Увы, я абсолютно беспомощна.
Мягкий свет бра освещает в основном постель, на которой я лежу, и когда в дверном проёме возникает фигура, я вижу лишь её очертания.
– Что за… – щелчков выключателя зажигается яркий свет, заставляющий меня зажмуриться.
– Ты чего здесь забыла? – с наездом спрашивает другой. – А ну, отвечай!
Господи. Их несколько.
– У неё рот завязан, – тягуче произносит тот, кто мне не обрадовался первым. Голос негромкий, но пугающий.
Я хлопаю мокрыми ресницами на мужчин, не ожидая ничего хорошего.
От страха восприятие искажается. Я вижу лица и фигуры очень чётко, но спроси меня сейчас, какого цвета глаза, волосы, одежда – не смогу описать.
Мне только понятно, что моя персона не радует того, что стоит впереди.
Он явно предпочёл бы меня не находить.
Привязанная к кровати, я помочь ему ничем не могла и надеялась только, что он не захочет избавиться от меня по-быстрому. Я уже видела, как это происходит.
– А давайте я её пощупаю, – разглядев меня получше, воодушевляется второй. – Проверю, может, она заминирована…
Как сквозь мощнейший зум я вижу похотливый взгляд, направленный на моё тело, выставленное как блюдо на шведском столе. Меня привязали в самой похабной позе. Шесть ремней удерживают раздвинутыми мои согнутые в коленях ноги, наручниками я пристёгнута к спинке кровати, а под спину мне заботливо подложена подушка, выставляющая мою небольшую грудь в мерзком ракурсе.
Всё готово.
Подходи и пользуйся.
Очередная слезинка скатывается по щеке, которую уже щиплет от соли.
Затравленно глядя, как желающий пощупать делает вперёд шаг, я даже молиться не могу.
– Камеры иди проверь, – резко осаживает его первый. – Как-то она здесь появилась.
– Но…
– Выполнять, – приказ безэмоциональный, но его слушаются беспрекословно.
Я остаюсь наедине с мужчиной, который внимательно осматривает комнату, затем что-то проверяет на электронной панельке возле двери, а потом переводит равнодушный взгляд на меня.
Думала, что страшнее мне уже не будет, но ошибалась.
В этих холодных глазах нет ничего человеческого.
Они бездушным рентгеном пронизывают моё распростёртое перед ним тело, обряженное в мерзкие шлюшьи тряпки, которые я сама бы никогда не надела.
Ткань дорогая, натуральная, а чувствую я себя в ней дешёвкой самого низкого пошиба.
И когда взгляд-скальпель проходится по задранному чёрному шелковому подолу, по резинкам чулок, скользит по вырезу комбинации, который съехал от моих попыток освободиться и обнажил сосок, меня начинает тошнить от ужаса.
Это кошмар.
Господи.
Пусть это будет просто кошмар.
– Так, – подводит итоги осмотра, судя по всему, хозяин комнаты. – Сейчас мы узнаем, кто тебя сюда доставил.
Если он рассчитывает меня напугать разоблачением, то зря старается, я и так напугана весьма качественно.
Я боюсь даже моргнуть, чтобы упустить из вида какое-нибудь движение этого типа. Впервые его вижу, но всеми фибрами чувствую, что сантименты, вроде жалости и сочувствия, ему не знакомы.
Высокий, мощный, движется мягко, глаза пустые, одет в чёрное.
Дементор.
Не торопится меня развязать.
У меня ужасно затекло тело, но мне кажется, что если он ко мне сейчас прикоснётся, я умру.
Но мужчина достаёт из заднего кармана смартфон, и тот, словно специально дождавшись этого момента, заливается стандартным обезличенным рингтоном.
Мой нынешний тюремщик отвечает по громкой связи:
– Слушаю, – а сам кладёт мобильник на край стола в углу комнаты и плавным шагом подходит к окну, заглядывая в щель между неплотно задвинутыми шторами.
– Амир, с возвращением! – голос глумливый, надтреснутый и принадлежит явно немолодому уже человеку. – Нашёл мой подарок? Я хотел тебя порадовать.
Этот Амир возвращается за аппаратом, но вместо того, чтобы взять его в руки, продолжает беседу по громкой связи, а сам лезет за спину, откидывая полу кожаной куртки, и достаёт ствол.
Мамочки!
– Во-первых, я не вернулся, а приехал решить пару вопросов, – своим вымораживающим тоном отвечает Амир. – Во-вторых, ты зря вошёл без приглашения.
– Это не я, дорогой, – придуривается собеседник.
– Ты или твои люди – неважно. Это невежливо, Мустафа.
– Прости старика. Небольшое нарушение этикета, чтобы организовать сюрприз. Хотя я знаю, как ты их не любишь. Но этот того сто́ит. Согласись.
Я считаю, что мой отец уже расплатился.
Точнее, семья расплатилась за него разрушенными жизнями.
Но, кажется, некоторые считали, что нам горя было недостаточно, а фраза: «Дети не отвечают за грехи отцов» была этим людям чужда.
Никогда не была храброй и стойкой, и сейчас я заскулила.
Жестокость, и только она, правит в окружении таких, как Джафар. Его сын не может быть другим по определению.
– Смотри, какое молодое мясо. Анечка у нас в самом соку. И траурные тряпочки мы ей подобрали на славу, – продолжает разливаться соловьём неизвестный собеседник Амира. – И самому хватит, пока свежее, а потом и парни твои развлекутся…
Я уже даже не чувствую, как катятся слёзы.
– Зачем тебе это? – несмотря на ненавидящий взгляд, направленный на меня, тон Амира равнодушный, словно ему подарили зубочистки, не более того.
– Хотел сделать приятное, я же говорю. В память о друге. Нам ведь ещё жить рядом.
Это кто-то из старых дружков Джафара?
– Я не собираюсь возвращаться, Мустафа.
– Поживём – увидим.
Амир обрывает разговор и подходит к кровати.
Под сумасшедший грохот моего сердца садится на постель так, что я ступнёй чувствую грубую ткань его джинсов.
Меня обволакивает мужской запах. Запах опасности.
Вижу, как он кладёт пистолет рядом со мной, и зажмуриваюсь. Самое ужасное, что я не знаю, чего ожидать. Про клан Джафара ходили такие слухи, что, даже если лишь доля из них – правда, мне конец. И не быстрый, а долгий и мучительный.
Вздрагиваю, когда широкая ладонь сжимается на моей щиколотке. Она с нажимом скользит по отвратительному чёрному чулку до кружевной резинки, где уже наливаются синяки от бесцеремонных лап, натягивавших на меня эти похабные тряпки.
Амир молчит, провоцируя нашествие кошмарных образов в моей голове.
Я дышу, как загнанная лошадь, но рот мой заткнут кляпом под повязкой, поэтому воздух с шумом выходит через нос.
Мне плевать, насколько жалко я выгляжу.
Я не «Крепкий орешек» и не «Чёрная вдова».
Мне страшно.
И рука Амира, ядовитой змеёй скользящая по шёлку развратной комбинации, пугает до обморока.
Длинные пальцы проходятся по краю выреза, задевая бледную кожу на груди, поднимаются к горлу, проводя по бьющейся жилке не шее, и я не выдерживаю – распахиваю глаза.
– Анна, значит, – он тянется, чтобы освободить мой рот от повязки, промокшей от бесконечных слёз, и я вся сжимаюсь. – Добро пожаловать в ад.
Моё тело сотрясается в рыданиях, но они не трогают сына Джафара.
– Можешь кричать, но это бесполезно, – безразличный голос контрастирует с ненавистью во взгляде.
Не очень бережно Амир распутывает узел у меня на затылке, честно говоря, я ждала, что он дёрнет за волосы, но, видимо, он не привык мелочиться. Углы рта болят, и тело затекло, но это только начало.
Кляп исчезает, и я молю:
– Пожалуйста, не надо…
Кого я прошу, господи?
Я же вижу, что я для него даже не тело, а мясо. Ошмёток врага.
Мне всего двадцать лет, я не хочу умирать.
Я не хочу того, что мне уготовит этот человек.
В дверях снова появляется тот, второй. Наверное, он охранник или боевик клана, я его боюсь, пусть чуть меньше, чем Амира, но только потому, что без приказа хозяина он меня не тронет, и всё равно трясёт от него.
– Это люди Мустафы, – отчитывается он.
– Я уже понял. Плохо, Саня. Плохо. Незваные гости ходят у нас как у себя дома. Мне не нравится.
– Босс, новая территория, не успели освоиться… – слегка побледнев, оправдывается этот Саня.
Я готова слушать вечно, как его распекают: пока Амир занят своим работником, он не трогает меня.
Не трогает условно.
Амир на меня не смотрит, но гладит по волосам, перебирает их, рисует на щеке кончиками пальцев нечто невидимое, доводя меня до ужаса.
– Я и говорю. Плохо. Усилить периметр, и пришли ко мне Павла Андреевича. Мне нужна информация. Не верится мне в расположение Мустафы, и подарки его всегда с гнильцой.
– Слушаюсь.
Стараюсь даже не дышать, чтобы не привлекать к себе внимания.
Если Амир сейчас займётся каким-то Павлом Андреевичем, я дольше проживу.
Безысходность давит на меня всё сильнее.
Я, наверное, слабачка, но что я могу?
Ещё пока лежала одна в свете бра в ожидании своей участи, я перебрала в голове все возможные варианты спасения, и выходило, что без посторонней помощи мне не выбраться ни при каком раскладе.
Везли меня сюда с завязанными глазами. Ехали мы долго, но потом был катер, и ещё минут двадцать на машине. На тот берег вплавь я не доберусь, это точно, а скрываться на этом берегу мне вряд ли удастся. Да и судя по тому, какая тишина стояла, когда меня выводили из авто, круго́м лес.
– В этой позе Анна меня устраивает, – заколачивает гвозди в крышку моего гроба Амир. – Ты ещё здесь?
Он спрашивает телохранителя негромко, но тот испаряется, как будто ему пинка дали для ускорения. Никто не желает быть причиной недовольства такого человека, как сын Джафара.
Амир поднимается и не торопясь снимает куртку, продолжая меня разглядывать.
Он… сейчас меня…
Я зажмуриваюсь и шепчу голосом, сорванным криками во время похищения:
– Пожалуйста, не надо… Я не…
Что «я не»?
Жалости не будет. Убедить можно было бы незаинтересованного лично человека, но не кровного врага.
Я всем телом чувствую, как Амир склоняется над кроватью, но ничего не происходит.
Решаюсь открыть опухшие глаза и вижу, что мой мучитель берёт пистолет, лежащий рядом со мной, и снова бесшумно подходит к окну. Выглянув за шторы, он полностью их задёргивает.
Мне больше не достаётся ни взгляда.
Амир и до этого игнорировал мои мольбы, а сейчас меня словно вообще нет.
И мне бы радоваться, но я чувствую в этом отношении свой приговор.
До сих фантомными следами ощущаю прикосновения его рук.
И мой скулёж его не переубедит, только я всё равно не могу перестать молить о пощаде.
А Амир, убирая ствол, принимается за обычную вечернюю рутину, вгоняющей меня в панику.
Повернувшись ко мне спиной, он стаскивает чёрную футболку, которая едва не трещит натягиваясь. Бугрящаяся мускулами спина намекает, что и без своих боевиков Амир не беззащитен. Застарелые тонкие белые шрамы рассекают загорелую кожу паутиной. Татуированный чёрно-белый дракон, извиваясь кольцами, растягивается вдоль правого бока, покрывает лопатку и кончиком хвоста обвивает мощную шею.
Боевая машина.
Смертоносная.
Безжалостная.
Чудовище.
И это чудовище толкает дверь справа и ненадолго скрывается из вида, зато мне слышен шум воды и плеск.
Мне пока не требуется в туалет, но скоро наступит этот унизительный момент.
Амир возвращается, вытирая лицо и волосы белоснежным полотенцем, чужеродным пятном, выделяющимся в руках того, чей образ для меня соткан из мрака.
Я не могу не следить за каждым движением мужчины. Он приковывает взгляд своей властью надо мной, и то, что сейчас Амир себя ведёт со мной как с пустым местом дела не меняет. Мне кажется, что сто́ит оторвать больной взгляд от угрожающей фигуры, и произойдёт что-то непоправимое.
Капли воды на плечах, перекатывающиеся мускулы, потемневшие от воды волосы…
Всё это я замечаю, но целиком облик у меня не складывается, потому что я не могу анализировать, воображение тоже парализовано.
Отодвинув панель шкафа, Амир вытягивает такую же чёрную футболку и раскатывает на себе.
– Амир Шамшидинович, Павел Андреевич уже в кабинете, – я вздрагиваю, когда слышу голос Сани.
Поглощённая гипнотическим присутствием хозяина спальни, я не обращаю внимания больше ни на что, и поэтому не заметила появления телохранителя.
Амир, меняя часы, поводит могучими плечами, словно отгоняя назойливую мошку:
– Что-то нашли по территории?
– Нет. И я поставил в смену свежих парней, – Саня докладывает, а сам пялится на меня.
У меня ощущение, будто он не взглядом меня ощупывает, своими грязными лапами.
– Свободен, – отпускает его Амир, и снова, не глядя на меня, проходит через комнату и распахивает другую смежную дверь, откуда я сразу слышу:
– Чем могу помочь?
Павел Андреевич, видимо, кто бы он ни был.
А там, похоже, кабинет, и то, что Амир не закрывает за собой дверь, говорит не в мою пользу. Это означает, что неважно, услышу ли я что-то лишнее, потому что будущего у меня нет.
– Меня интересует Мустафа и Платонов.
– Алексей Платонов? – в возрастном усталом голосе слышится удивление.
– Да, вы же приглядываете за теми, с кем у нас счёты?
– Его мы списали, но да, приглядываем.
– Мустафа подарил мне его дочь.
Пауза.
– Я не думаю, что это подарок без подвоха, – вздохнув, сказал наконец Павел Андреевич.
– И что есть на девчонку?
– Сейчас…
Шуршание.
Мой воспалённый мозг выкручивает слух на максимум.
– Анна Алексеевна Платонова, двадцать лет, поступила в Строительный на дизайн, но забрала документы, я так понимаю, в связи с финансовыми проблемами в семье. Родители разведены, связь с отцом не поддерживает, хотя Платонов дёргался в сторону единственной дочери. Летом подрабатывала официанткой в кафе на набережной. Сожителя не имеет.
Скупой отчёт о моей недолгой жизни повергает меня в ужас.
Тот день стал финальной точкой в том, что длилось несколько лет.
Счастливые семейные времена закончились намного раньше, но именно тогда я поняла, что такое крах семьи.
Когда-то Алексей Платонов был прокурором области, и характер государственного советника юстиции второго класса полностью соответствовал должности и чину.
Мой отец – человек сложный. Я не оправдываю его, но время показало, что в душе у него много демонов, и он не всегда их побеждает.
Каждый раз, когда кто-то из Джафаровских избегал наказания, его упрекали в том, что он этому посодействовал. Обвиняли во взятках, сговоре, поливали дерьмом. Но отец был честным служакой, именно поэтому и не удержался на посту. Иногда нужно идти важным людям навстречу, а он был слишком горд, чтобы поступаться.
Именно очередное дело с Джафаровскими ребятам и стало поводом, чтобы отца турнуть. Не оправдал, не справился. Предложили другую должность, как альтернативу, но намекнули, что Платонов стал неугоден и неудобен.
Так что у отца и Джафара старые счёты, однако они не были личными, пока не произошло то, что произошло.
Собственно, никому бы и в голову не пришло, что после того, как отца попросили из прокуратуры, что ему ещё раз придётся столкнуться с Джафаром, в миру Шамшидином Сафаровым.
Мы жили своей жизнью, задетый отставкой отец долгое время бодрился, но срывался на маме. Несмотря на то что бизнес, в котором он себя нашёл, шёл в гору, склоки дома становились чаще. Я была мелкой, ревела за закрытыми дверями, когда начинался очередной скандал, но с течением времени стало хуже.
Оказалось, что отец азартен.
Вот тут знаменитые Платоновские принципы и не прошли проверку.
Нет, он не просаживал деньги в игровые автоматы, не спускал бабки в казино, всё было даже хуже.
Фондовая биржа.
Первая же сделка принесла отцу солидный куш, окрылив его. А вот вторая разорила, а дальше – по классике: надеясь, что в следующий раз удача улыбнётся, и всё окупится, он пробовал ещё и ещё, залезая в средства компании, используя деньги партнёров и клиентов.
Разумеется, это не могло продолжаться вечность.
Всё всплыло наружу. Скандал не стал достоянием широких масс лишь чудом, но внутри делового мира репутация Платонова была уничтожена.
С больши́м трудом нам удалось расплатиться по основным долгам, распродав всё, что оставалось от красивой успешной жизни. Этого не хватило на остальное, и отец набрал кредитов у сомнительных людей.
Тогда мама ещё держалась и не уходила, хотя каждый новый день давался ей всё тяжелее. За два года она буквально превратилась в собственную тень и чуть не допустила ошибку во время серьёзной операции. Для хирурга нервы так же важны, как твёрдая рука, а у мамы они были ни к чёрту.
Коллекторы начали нас преследовать, когда я поступила в Строительный, и стало окончательно понятно, что обучение на дизайне я не потяну. Слишком дорого, мы не могли себе позволить платить за расходники. Пришлось забрать документы.
С помощью маминых знакомых я поступила в медколледж на сестринское дело.
Как мы пережили этот период, вспоминать не хочется.
Помог отцу бывший подчинённый, который тоже ушёл в бизнес и помнил отца честным и принципиальным человеком. Взял его к себе в фирму, но отец, чувствуя себя униженно в роли того, кому протянули подачку, стал прикладываться к бутылке.
Раз в несколько месяцев он уходил в запой, и в один из таких моментов всё и произошло.
Обвинение в непреднамеренном убийстве Бекхана Сафарова, старшего сына Джафара и его правой руки, стало громом, хоть и не среди ясного, а очень даже пасмурного неба нашей жизни.
Улики были косвенные, доказать ничего не смогли, но для Джафара всё было яснее ясного. Честно говоря, даже мы с мамой не могли с уверенностью утверждать, что отец был невиновен. Сам он ничего не помнил, потому что как раз был в загуле.
Предъявленные в качестве улик записи с камер наблюдения в баре, где в тот день нажирался отец, демонстрировали его свинское состояние и пьяные выкрики-угрозы в сторону клана Джафара. Его собутыльник и тот сообразил, что дело добром не кончится, и свалил, когда пошли слюнявые похвальбы, что отец – не кто-нибудь, а Платонов, и он разберётся с этой семейкой, так или иначе.
Машина отца, оставленная на месте ДТП.
Следы разлитой водки в салоне.
Это стало кошмаром.
Непроспавшийся отец, которого забрали из дома, не мог дать внятных показаний.
Он не помнил ничего.
Мама ушла от отца, не став дожидаться, пока Джафар доберётся до семьи виновника смерти его сына.
А мне вот однажды довелось с ним встретиться.
Мы переехали в соседний город, мама после развода взяла девичью фамилию, но нас всё равно нашли. Детские ухищрения не помогли.
Меня, возвращавшуюся после колледжа, у подъезда дома, зажав рот, запихнули в машину на глазах у людей, и никто ничего не сделал.
– Послушай меня, девочка, – скрипучий голос навсегда въелся в мою память. – Передай отцу, что ему лучше самому ко мне прийти, тогда расплачиваться придётся только ему. Если он надеется отсидеться за решёткой, то это не вариант. И там достанем, но тогда и вам с матерью придётся несладко. Это понятно?
Амир окидывает меня взглядом.
Для него не составляет труда сделать верный вывод о место положении ключа, которое я не смогла произнести вслух.
Шелковая комбинация слишком просторная, чтобы в ней могло что-то удержаться, тем более такая мелкая вещь.
Трусики.
Один из уродов положил их мне в трусики.
Меня и без того трясёт, а когда Сафаров наклоняется ко мне, я рефлекторно начинаю дёргаться, чтобы отодвинуться, хотя прекрасно понимаю, что ничего не выйдет. Я несколько часов пыталась освободиться безуспешно, и сейчас ничего не изменилось.
И вот сейчас, когда Амир приблизил лицо к моему и, глядя мне в глаза, проводит ладонью от горла до чёрного шелкового треугольника, каждая деталь врезается в мозг.
Красивый ли это мужчина, я не могу оценить, хотя теперь я всегда буду помнить эти черты лица.
Пальцы Сафарова с нажимом проходятся по подрагивающему животу и проникают под скудную ткань, скользя по узкой полоске волос. В поисках ключах следуют ниже по половым губам, пока не находят нагретый от тепла моего тела кусочек металла.
А я даже колени свести не могу, ремни не пускают.
Я чувствую себя грязной. И от того, что Амир не смотрит, мне не легче.
Охваченное паникой сознание не понимает, как воспринимать ситуацию. Он собирается снять с меня наручники? Для чего? Что со мной будет?
Сафаров, и в самом деле, отмыкает замок. Перехватив оба моих запястья одной рукой, он разглядывает мои пальцы.
– Художница, значит.
Ноль эмоций в голосе.
И это пугает ещё сильнее.
– Пожалуйста…
Но мне уже пообещали ад. А такие люди слов на ветер не бросают.
Амир позволяет моим затёкшим рукам упасть на подушку и приступает к отстёгиванию ремней, которые брезгливо отбрасывает в сторону.
От долгого неподвижного лежания тело меня плохо слушается, но я пытаюсь отползти и свернуться в комок. Увы, мне даже этого сделать не дают.
Тяжёлая ладонь фиксирует меня на месте.
– Амир Шамшидинович, какие будут распоряжения? – заглянувший в спальню Павел Андреевич становится безучастным свидетелем моего бедственного положения. И его, похоже, ничего не смущает. Хотя, что может смутить человека, работающего на клан Сафаровых?
– Мне не нравится информация по девчонке, – говорит обо мне в третьем лице Амир, заставляя меня чувствовать себя вещью, которую не жалко.
– Чем?
– Скажи, как быстро представили отчёт после запроса?
– К вечеру.
– Значит, у этого агентства всё уже было. Кто-то уже интересовался, и вам дали готовые сведения. И это какая-то шляпа.
– Может, Мустафа?
Мужчины обсуждают меня и мою судьбу, а я, замерев, не могу отгородиться от того, что Сафаров, удерживая меня, снова перебирает мои волосы. Он то наматывает длинные пряди на кулак, то распускает, будто я игрушка-антистресс.
– Мустафа, – сипло тянет Амир. – Это на него не похоже. Я, конечно, не в курсе, как всё изменилось, но он из тех, кто уважает традиции, работает по старинке.
Моё ухо выхватывает отдельные фразы.
Анализировать я не в состоянии, но сейчас из нескольких скупых фраз, оброненных Сафаровым, я делаю вывод, что он не участвует в делах клана, по крайней мере, активно. Я никогда не следила за криминальной хроникой, да я даже детективы не люблю. А когда Джафаров отхватил второй инфаркт и обзавёлся пышной оградкой на кладбище, я вообще закрыла эту страницу.
Писали, что первый удар у него случился, когда Сафаров-старший узнал о смерти сына. Второй, когда вдова Бекхана потеряла ребёнка.
Про младшего сына от второй жены Джафара мало что было известно. Или я не интересовалась. Мне было ни к чему. Я даже краем не хотела касаться этой стороны жизни. Своих проблем хватало.
Правда, толку от того, что я теперь знаю, никакого.
– И что вы будете делать с «подарком»? Вернёте Мустафе? – Павел Андреевич, очевидно, совершенно безнравственная скотина.
– Проверь-ка всё ещё раз. Сам. И узнай у этого агентства, для кого они собирали информацию по дочери Платонова.
– Сделаю.
Что-то в тоне Павла Андреевича резануло мне ухо. Какое-то странное недовольство, заставившее меня вскинуть взгляд на него.
Жирная обрюзгшая свинья в дорогом английском костюме с отвратительным галстуком, который не мог бы носить кто-то нормальный.
На дне его глаз плескалось нечто мутное, и направлено оно было даже не на меня, а на Сафарова. Я бы на месте Амира к этому дядечке спиной не поворачивалась. Скользкий тип. Ну и однозначный моральный урод. Хотя других в этой комнате нет. Да и не выходило у меня переживать за сына Джафара, который пообещал устроить мне ад на земле.
Павел Андреевич уходит, когда снова появляется Саня.
Его липкий взгляд снова проходится по мне, и я пытаюсь натянуть короткую тряпку пониже, чтобы хотя бы прикрыть выставленную задницу.
Дверь мягко закрывается за Амиром, но тихий щелчок кодового замка звучит как захлопывающая крышка гроба.
Несколько минут я стою недвижимо, всё ещё чувствуя покалывание в затёкших конечностях.
Дверь в уборную приковывает взгляд.
Я решаю воспользоваться удобствами, пока они мне доступны.
Что показательно запора на двери нет, то есть даже там мне закрыться.
Справив нужду, я методично проверяю шкафчики, но там предусмотрительно отсутствует всё, что могло бы стать средством самозащиты.
Кошусь на душ. Я чувствую себя такой грязной, что хочется срочно смыть с себя все мерзкие прикосновения, которые словно печати продолжают гореть на теле везде, где меня касались чужие бесцеремонные руки.
Особенное омерзение вызывают те лапы, которые меня переодевали. Хотя я умоляла позволить мне сделать это само́й, но уроды упивались моей беспомощностью и унижением.
Даже Сафаров не вызывал такой гадливости.
Я боялась его до одури, но его скупые движения не были такими липкими.
Скорее всего, я поменяю своё мнение уже в ближайшие часы.
Если я сейчас начну мыться, то сотру себе всю кожу.
Естественно, ничего такого я не делаю. Ещё не хватает добровольно раздеться.
Хотя шелковые лоскутки вряд ли станут препятствием, если…
Я сглатываю. Нет, ни о каком душе речи идти не может. Я не в гостинице.
Но можно хотя бы руки помыть и попить из-под крана.
Тут даже зеркала нет.
Впрочем, я и так знаю, что увидела бы в отражении.
Худенькая растрёпанная блондинка с распухшими глазами и красными раздражёнными пятнами от слёз на лице.
Видимо, из-за шума воды в раковине я не слышу, как дверь в мою камеру снова открывается, и шаги в комнате за спиной как гром среди ясного неба.
Всё? Передышка закончилась?
Но в ванную заглядывает та самая домработница.
– Я принесла поесть, – лицо её непроницаемо, но в глазах мелькает что-то такое, что заставляет меня броситься к ней.
– Пожалуйста, помогите! – я хватаю её за руки, но она отшатывается.
– Просто выполняй, что скажут.
– Мне нужно отсюда уйти, они меня убьют! – истерика заново набирает обороты.
– Куда ты пойдёшь? Лес круго́м.
– Всё равно! Главное — выбраться…
– Ешь, пока горячее. Амир Шамшидинович распорядился, чтобы ты поела…
Какой заботливый! А потом распорядится, чтобы дала всём его псам. А следом, чтобы не дёргалась, пока меня будут убивать.
Женщина отступает, я иду за ней, как привязанная.
– У вас есть дочь или внучка? Представьте их на моём месте. Как вы можете…
Кровь отливает от лица домработницы, она выворачивается из моих рук, которыми я пытаюсь её задержать, и выходит, снова оставляя меня одну.
Сотрясаясь от рыданий, я оседаю прямо на пол.
К кровати я добровольно и близко не подойду. Она для меня выглядит как плаха.
Когда очередной поток слёз останавливается, переходя в икоту, я нахожу взглядом поднос, пристроенный на подоконник.
Есть мне не хочется, кусок поперёк горла встанет, да я и не уверена, что в пищу ничего не подмешано.
Однако моё внимание привлекают столовые приборы.
В дурной надежде я подскакиваю и подлетаю к подносу.
Ужин, если это можно так назвать, самый простой. Я бы сама себе такой на скорую руку приготовила, если бы засиделась допоздна над очередным рисунком. Омлет, кусок хлеба с ветчиной, свежий огурец, пол-литровая бутылка воды без газа.
Но меня интересует не еда.
Домработница явно не имеет опыта в содержании пленников. Она добавила к тарелке вилку.
Да, жаль, что не нож, но и этим прибором можно сильно ранить.
Наверное, я сумасшедшая.
Даже если мне удастся вывести из строя кого-то одного, остальные меня скрутят, но я не в состоянии рассуждать здраво.
Я цепляюсь за эту вилку, будто она супероружие.
Мечусь по комнате, не зная, то ли спрятать, то ли держать при себе.
И не замечаю самого очевидного.
Камеры, расположенной под потолком.
А стоило бы догадаться, что она здесь будет, если уж даже хозяйская спальня оборудована средствами слежения.
Видимо, наблюдение идёт постоянно, потому что где-то через двадцать минут моих метаний, дверь с тонким писком открывается, являя на пороге Сафарова.
Наивная я радуюсь, что успеваю спрятать руку за спину.
Мысленно готовлю себя к тому, чтобы нанести удар.
Как манок, как красная тряпка позади мощной фигуры виднеется незакрытая дверь.
– Посмотри на меня! – требует Сафаров.
Ему приходится придавливать меня всем весом, чтобы я не вырывалась.
Я чувствую гранитную твёрдость его тела и понимаю, что мне никогда с ним не справиться.
– Посмотри. На. Меня.
Я с ненавистью и презрением встречаю его взгляд.
Не знаю, что мне будет за провалившуюся попытку нападения, но меня ведь и так не чай с пряниками позвали.
Но оказывается, мой поступок был настолько глупым, что Амиру и в голову не приходит, что я хотела вилку вонзить в него.
– Если ты надумала с собой что-то сделать, то напрасно. Тебе это не удастся. Ясно?
Смотрю на него молча.
– Я спрашиваю – ты отвечаешь. Ещё раз. Ясно?
Киваю, и Сафаров поднимается с меня.
Пока он подбирает вилку, я забиваюсь в угол и скрючиваюсь, обхватив колени руками.
– Гордая, значит, – делает ядовитый вывод Амир.
Что сказать? Он подумал обо мне лучше, чем я есть. Но мне плевать.
– Что со мной будет? – спрашиваю я. Мне кажется, я имею право знать.
Сафаров же так не считает.
– Торопишься расплатиться по отцовским долгам?
Понятия не имею, что меня ждёт, но ожидание выматывает не хуже пытки.
Амир выходит, и я сижу, отупело раскачиваясь на кровати. Эмоциональная вспышка высосала из меня всё.
Какое-то время меня не беспокоят, но вскоре я понимаю, что не всё в порядке в датском королевстве.
Комната, судя по всему, имеет двустороннюю шумоизоляцию, потому что из-за двери до меня ничего не доносится. Полагаю, бывший хозяин комнаты позаботился и о том, чтобы в коридоре не было слышно криков его «гостей». Однако окно приоткрыто на микропроветривание, и на улице происходит что-то непонятное.
Перекрикиваются мужские голоса, бросая скупые фразы, которые мне не разобрать. Визг тормозов, хлопанье дверями, лязг ворот. Необъяснимое оживление для глубокой ночи.
Вдруг всё стихает. С полчаса стоит гробовая тишина. Я уже думаю, что все уехали, замуровав меня в этой комнате, но потом снова слышно, как открываются ворота. А через десять минут на пороге опять возникает Сафаров.
Он в куртке, его лицо по-прежнему непроницаемо, а во взгляде добавляется что-то ещё, чему я не нахожу описания.
– Как чувствовал, что с тобой что-то не так. А ну, пошли.
Я вжимаюсь в стену сильнее, будто это как-то может оградить меня от Амира.
За его спиной появляется Саня.
– Босс, нужна помощь?
Меня передёргивает от одного его вида, хотя он пока меня и пальцем не тронул.
– Анна перестанет дурить и пойдёт сама, – с нажимом произносит Сафаров, и я, с трудом расплетя ноги, всё-таки подхожу к нему. Лишь бы меня не трогал телохранитель.
Тяжёлая рука ложится на моё плечо и выводит из комнаты.
Ни слова не говоря, Амир ведёт меня по коридору, потом вниз по лестнице. Мы оказываемся на крыльце снаружи. Я ничего не понимаю. Мне кажется, я так больше не выдержу. У любого человека есть предел.
В двадцати шагах от ступеней дожидается огромный чёрный джип под парами.
Двери распахнуты в ожидании пассажиров.
Меня опять куда-то повезут? В чём дело?
– Возьми её, – командует Сафаров Сане, – босиком она далеко не уйдёт.
Шарахаюсь в сторону от протянутой руки, вжимаясь в Амира.
– Дойду, – хриплю я. – Всего лишь щебёнка.
Смачно выругавшись, Сафаров просто в одно движение закидывает меня на плечо, и прежде чем я понимаю, что произошло, уже сгружает в салон, запихивая вглубь. Сам садится рядом. Саня падает на место рядом с водителем, и мы стремительно покидаем дом.
Джип несётся в темноте, освещая дорогу дальняком, разрезая ночную тьму.
Я таращусь в окно, чтобы понять, где нахожусь, но не видно ни черта.
– Босс, так что с Мироненко? – нарушает тишину телохранитель. – Он же не всерьёз? На хрена ему эта краля?
– Это мы спросим у Павла Андреевича, – отвечает Мир таким тоном, словно спрашивать он будет, снимая с дядечки тонкую стружку. – Я в местных раскладах пока ничего не понимаю. Приехал, называется, решить вопросы. Десять лет меня не было, и на тебе.
Неожиданно много слов от Сафарова.
Он же их экономит.
И явно зол.
– А может, у неё спросим? – кивает в мою сторону Саня. – Обстоятельно.
Я сжимаюсь и стараюсь отодвинуться, как можно дальше, но Амир притягивает меня вплотную к своему боку. Его рука остаётся на моём плече, снова механически наматывая толстую прядь светлых волос на кулак.
– Я спрошу.
Я даже не пытаюсь сказать, что не знаю никакого Мироненко.
– Вы её отдадите?
– Решила, что можешь мне ставить условия? – поднимает бровь Сафаров, его сиплый негромкий голос вызывает у меня леденящую вибрацию в животе.
– Нет, – тут же даю я заднюю, ещё не хватает злить его. – Но тебе ведь нужна медицинская помощь, а с огнестрелом ты вряд ли захочешь светиться в клинике. Даже частная не станет рисковать и уведомит полицию…
– Я в порядке. Царапина.
Он выходит из комнаты, а я бросаюсь к окну.
Чёрт, чёрт, чёрт! Очень высоко. Выше десятого этажа точно. Круго́м огни ночного города, и я даже не могу определить, что это за район. Ничего примечательного в глаза не бросается.
От злости ударяю кулаком по подоконнику со всей силы.
Боль в костяшках отрезвляет.
Сафаров слишком самонадеян. Видимо, это его первое в жизни пулевое ранение, иначе бы он не был так уверен, что обойдётся.
Поначалу поражённая часть немеет, но потом боль будет нарастать. Он уже сейчас морщится, через час-два ему мало не покажется.
Я не хирург, один раз просто посетила лекцию приглашённого в колледж специалиста, и то, исключительно чтобы понять, насколько в кино всё правда.
Оказалось, враньё полное.
Лекция была не то чтобы захватывающей, но кое-что мне запомнилось. И я очень чётко уяснила, что без первой грамотной помощи риски очень высоки.
Амир всё ещё отсутствует, и я решаюсь на небольшую разведку. Нужно понять, в какую сторону бежать, если получится. Проходя мимо шкафа с зеркальными дверями, успеваю мельком себя увидеть. Рваные чулки почему-то особенно бросаются в глаза.
Не сейчас.
На цыпочках выхожу из комнаты.
Как такового коридора нет: из очень просторного центрального помещения можно попасть в любой угол квартиры. Кажется, вон там – что-то вроде прихожей. Виднеется нечто похожее на входную дверь.
– Вынюхиваешь? – голос телохранителя заставляет меня взвизгнуть от неожиданности. Саня сидит сбоку, развалившись на кожаном диване, и я его не заметила.
Мой визг призывает Сафарова. Он появляется в проёме, ведущем, судя по всему, на кухню. Я так думаю, потому что здоровым плечом он зажимает телефон у уха, а в другой руке у него стакан, по виду с чем-то алкогольным.
Похоже, ему уже хреново, хотя лицо по-прежнему не выражает особенных эмоций, кроме раздражения, когда он видит меня, замершую напротив телохранителя.
Продолжая слушать собеседника, он резко мотает головой, давая понять, что мне следует пройти на кухню.
Прошмыгиваю мимо Амира, стараясь его не коснуться.
Пока сто́ит слушаться, может, удастся усыпить бдительность Сафарова.
А ещё я стараюсь не смотреть на его плечо, хотя саму рану он уже залепил какой-то кривой повязкой, за которую мне в колледже бы руки оборвали.
Я буду плохой медсестрой.
Я до сих пор очень брезглива, в морге мне становится дурно не только от запаха. Прекрасно отдавая себе отчёт в том, что я не выдержу, уже распланировала, что после выпуска, я пойду на курсы коррекционного массажа для детей или лечебной физкультуры.
Крови я не боюсь, но при виде ран высокий уровень эмпатии заставляет меня переживать так, будто я сама всё это чувствую.
Забиваюсь в угол и загнанным зверем слежу за перемещениями Сафарова по кухне.
– Понял, – недовольно отвечает своему собеседнику Амир. – Нет, Яр. Я тут ненадолго и не хочу обзаводиться долгами. Помощь Измайлова будет некстати.
Сделав глоток из стакана, он отставляет его. И, включив громкую связь, лезет в морозильник, чтобы достать лёд.
Под звук кубиков, пересыпаемых в пакет, неведомый Яр продолжает свою деятельность по вразумлению:
– Не дури. Нужный набор медикаментов я тебе сейчас пришлю, но нужен кто-то, кто всё сделает правильно. Сейчас мой человек поднимется к тебе.
А он не дурак, этот Яр.
– Ты здесь?
– Заехал захватить кое-что для жены…
Не знаю, кем является этот Яр, но я догадываюсь, о каком Измайлове идёт речь. Отец часто упоминал одного из «хозяев» города. Видимо, и приятель Сафарова из этих же. У меня никак не укладывается в голове то, что у таких людей есть жёны, дети, они кого-то любят, кем-то дорожат, желают порадовать.
Хотя… вот же он сын врага моего отца.
Я просто не в порядке, раз о таком думаю сейчас.
– Ты всё-таки сделал это, да? – неожиданно с тёплым одобрением усмехается Амир.
[История Ярослава Корельского и Эммы Станцевич в романе «Эксклюзивные права на тело» – https://litnet.com/shrt/nztX ]
– А были варианты? Не заговаривай мне зубы. Подумай хорошенько и перезвони, я на связи. В любой момент попросим у Измайлова хирурга. Сам ты сейчас найдёшь только нелегального коновала.
– У меня есть кое-кто на примете. Давай. Созвонимся позже.
И этот «кто-то», видимо, я.
Потому что взгляд Сафарова устремлён на меня.
До этого меня худо-бедно скрывала от взгляда запотевшая дверца, но сейчас я перед Сафаровым как на ладони.
Прикрываю руками всё, что получается.
Меня не успокаивает даже то, что Амир не входит, а просто сверлит меня взглядом.
– Повернись спиной, – командует он.
Пожалуй, это отличная идея.
– Душ плохая идея, – сиплю я.
После недолгого молчания Сафаров комментирует.
– Чисто.
Видимо, нервы сказываются, иначе я бы не решилась на подобный тон, но у меня вырывается:
– Спиртовой салфеткой протереть не желаете? – и тут же прикусываю язык.
Ой дура…
Неожиданно Амир снисходит до пояснений:
– Мироненко своих девочек клеймит.
– Что? – напрягаюсь я.
– Если бы ты была его собственностью, у тебя была бы татуировка. Вот здесь.
И я чувствую, как палец касается места пониже ягодице и ближе к внутренней стороне бедра.
– Я же говорила, он просто клиент кафе. Я даже не знала, как его зовут.
– Но Мироненко высказался прямо. Ты его добыча. Выходит, мужик за свои слова не отвечает.
Это не со мной.
Это просто не может происходить со мной.
Собственность.
Добыча.
Пугающие люди. Туманные, но нерадостные перспективы. Похищение, огнестрелы.
Это кошмар. Я уснула за просмотром боевика, и теперь мне снится этот ужас.
Дрожа, я стою спиной к Сафарову, у меня чёткое ощущение, что к моему затылку приставлен пистолет.
Слышу, как Амир выходит из ванной, и, развернувшись, дотягиваюсь до полотенца. Вытираюсь так быстро, словно от этого зависит моя жизнь.
Среди сброшенного мною на пол, чёрного, как вороньё оперенья, барахла разыскиваю трусики. Они, конечно, отвратительно-проститутские, но совсем без белья я не готова ходить в этом доме, хотя они вряд ли способны остановить кого-то вроде Сафарова и его подручных.
Банный халат становится моей шкуркой.
Мне не запрещали, значит, можно.
Он волочится за мной по полу, и рука приходится закатать почти вполовину, но это лучше, чем то, что на мне было.
В спальне Амира нет, и я отправляюсь на кухню, по дороге заплетая в косу мокрые волосы.
– Ты тут не в гостях, – стальная хватка сжимается на моём предплечье, когда я прохожу мимо телохранителя. – Не забывайся.
Вырываю руку и пулей залетаю на кухню, где Сафаров стоит над аптечкой.
– М-можно воды? – сердце ещё колотится.
Амир молча кивает, я приставным шагом обхожу его и набираю в стакан воды из фильтра. Взгляд выхватывает телефон Сафарова, лежащий рядом. Амир ко мне спиной. Может, я успею…
– Даже не думай, – предупреждает меня он, не оборачиваясь, словно успевает прочитать мои мысли до того, как я вспоминаю, можно ли набрать «112» на заблокированном экране.
Молчу. Говорить, что я даже и не мечтаю отсюда выбраться, глупо.
Хочу и буду пытаться.
Пока есть шанс.
До сих пор Сафаров не сделал мне ничего непоправимого. Судя по всему, не принял пока решения о моей участи. Задобрить его невозможно, но и злить сильнее я точно не стану.
Буду тянуть время.
Ранение – такая вещь… Ему, возможно, совсем скоро будет не до меня.
Так. Ладно. Что там у нас?
– Ты когда-нибудь уже такое делала? – взгляд-автоген полосует меня, когда я дрожащими руками начинаю перебирать присланное Яром.
– Нет, – мотаю головой, – но я знаю, что делать, – и сглатываю. – Будет больно.
Главное, чтоб руки не подвели.
И опять, словно Сафаров пасётся у меня в голове, спрашивает:
– Налить тебе?
Не уверена, что это хорошая идея, но меня реально трясёт. Да, хирурга из меня тоже бы не вышло. Нервы-канаты – это не про меня.
И я всё ещё боюсь, что мне что-то подсыплют. Сейчас это, конечно, Амиру невыгодно, но я боюсь абсолютно всего и не могу с собой совладать.
Поэтому под его удивлённым взглядом я забираю его стакан, на дне которого ещё плещется немного виски, и залпом выпиваю.
Обжигающий ком прокатывается по горлу и падает в пустой желудок. Меня на секунду ведёт с непривычки.
– А пациенту пока больше не стоит, – выдыхаю я, пытаясь сморгнуть выступившие слёзы.
Я говорю о Сафарове в третьем лице, потому что не знаю, как к нему обращаться. На «вы» язык не поворачивается, а «ты» – это сокращение дистанции, и может не понравиться Амиру, да и мне хочется скорее её увеличить.
Обрабатываю руки хлоргексидином, натягиваю перчатки, стараясь отстраниться от обстоятельств. Разрываю упаковку шприцев.
Всё-таки не быть мне шпионом или кем-то подобным.
В моменты стресса следить за языком мне сложно.
Пока дрожала от ужаса, ещё справлялась, а теперь…
Теперь я устала.
Я всё ещё боюсь, но психика не может находиться в постоянном напряжении.
Вот и сейчас я, понимая, что прямо сию секунду меня не будут мучить, неосознанно отпускаю вожжи.
И когда новый телохранитель покидает кухню, у меня вырывается:
– Что это за жизнь такая, если нельзя доверять даже своему охраннику? Как можно такое выбрать? – и в голосе у меня яд и нотки тихой истерики.
– Виски не пошёл тебе на пользу, – рубит Сафаров, и я затыкаюсь. Впрочем, лошадиная доза медикаментов тоже делает своё дело, и немного развязывает Амиру язык. – Я не выбирал.
Помолчав, он добавляет:
– Я никому не доверяю.
Вряд ли это откровение, скорее, намёк.
Я уже собираюсь спросить: «Что, и матери?», но успеваю сдержаться.
Не мне такое говорить. Я-то своему отцу не доверяю ни на грош.
Да и тему семьи лучше не затрагивать.
Не в этом случае точно.
– В спальню, – приказывает Сафаров тоном, ясно дающим понять, что слушаться надо беспрекословно.
Мне муторно, страшно, но я успокаиваю себя тем, что Амиру сейчас явно не до сексуальных забав. Видно, что ему несладко, хоть он и не показывает, но его выдают бледность, лихорадочные пятна на скулах, испарина на шее.
Вдруг в одну секунду у меня в голове что-то происходит, и я смотрю на Сафарова отстранённо. Пожалуй, только сейчас я вижу его не пугающим набором деталей, а целиком.
Высокий мужчина, намного выше своего отца, по крайней мере, каким я Джафара запомнила. Вроде бы говорили, что вторая жена Джафара была моделькой, польстившейся на деньги, а потом еле унёсшая ноги. История какая-то мутная, но я никогда не интересовалась таким, так что ничего вразумительного я не знаю.
Не брюнет, скорее, тёмный блонд, если так можно вообще сказать. Несколько выгоревших прядей в причёске. Глаза холодные, не то серые, не то голубые. Ресницы длинные, скулы вылеплены идеально. Жёсткая линия рта.
Да, на отца внешне совсем не похож.
Не то что Бекхан. Тот, судя по фотографиям в новостях, был копией папаши.
Амир вообще производит другое впечатление. Если старшие мужчины в его семье напоминали зверей, то Сафаров-младший пугает совсем по-иному.
И дело вовсе не в мускулах.
Есть ощущение, что если его вывести из себя, то это будет локальный конец света.
– Не заставляй меня повторять, – замершую истуканом меня предупреждает Амир.
Спохватываюсь и линяю.
А в спальне снова начинаю метаться.
Кровать одна. Да, большая. Да, Сафарову сейчас не до секса. И всё равно.
Что-то мне подсказывает, что спать рядом с ним — плохая идея.
Да с чего я решила вообще, что он сам меня будет… а не отдаст своим прихвостням.
В комнате есть ещё кресло. Оно не раскладывается, но я вполне могу поместиться в нём, если скрючиться.
Вернувшийся в спальню Амир сначала не обращает на меня внимания.
Я вижу в открытую дверь ванной, как он, намочив одно из полотенец, обтирается.
У меня начинается откат или что-то вроде того. Эмоции тухнут одна за другой. Я равнодушно слежу за скупыми, где-то даже красивыми мужскими движениями. Отдаю себе отчёт в том, что моё состояние не нормально, но и ситуация далека от стандартной.
Видимо, я проваливаюсь в свои мысли, потому что упускаю момент, когда Сафаров подходит ко мне.
– На кровать.
– Я и здесь переночую.
– Тебе нравится меня злить?
Сглотнув, я неловко выбираюсь из глубокого кресла и, спотыкаясь, иду к кровати.
– Халат снимай, – заставляет меня вздрогнуть сиплый голос, будто рядом со мной кнутом щёлкнули.
– Мне нормально...
– Зато мне неудобно.
Я не понимаю, зачем ему это.
Хотя… Это унизительно.
Позволяю халату соскользнуть на пол и забираюсь в постель, тут же заматываясь в простынь, приготовленную, чтобы укрываться. Забиваюсь в самый дальний угол.
Не знаю, чего ждать.
Это выматывает.
Благодарности за помощь с раной ждать не приходится. Так что Сафаров, видимо, ещё обдумывает, как именно со мной поступить. И это точно не про отпустить на свободу. Хотел бы, или уже отпустил, или оставил в том доме.
Отворачиваюсь к стене, когда Амир начинает переодеваться.
Делает он всё бесшумно, поэтому, когда матрас прогибается под тяжесть тела, я оказываюсь к этому не готова.
Я совсем не уверена.
Ответ Сафарова как бы подразумевает, что он принял в отношении меня какое-то решение. И что мне оно не понравится.
Я просто зажмуриваюсь.
Это трусость, но я не знаю, чего страшусь больше: узнать правду прямо сейчас или оставаться в мучительном неведении, каждую секунду проигрывая в голове самые страшные сценарии.
Ладонь продолжает скользить по моему телу, бесстыдно прикасаясь ко всему, что захочется. Пальцы очерчивают выступающие ключицы, ребра, сжимают мягкую плоть, задевают твёрдые соски.
Я напряжённо жду, что Амир сделает, но ничего не происходит.
И, видимо, нервы не выдерживают такого накала.
Перегорают.
Происходит то, о чём я и подумать не могла.
Я засыпаю.
Проваливаясь в сон, слышу негромкое:
– Гордая. Посмотрим.
А во сне хорошо. Во сне нет всего этого кошмара, мне снится нечто отрывочное, но не пугающее. Размазанные картины морского пляжа, безмятежные картины летнего отдыха. Измученный мозг ищет убежища в безопасных виде́ниях.
А ещё мне жарко. Очень жарко.
Наверное, я забыла оставить открытым окно. Сентябрь стоит жаркий, душный и пыльный.
Ворочаюсь с бока на бок, пытаясь совладать с непослушным одеялом, на которое я забрасываю ногу, а оно опять ускользает.
И всё равно ощущение, что я сплю на печке. Горячее томление захватывает тело, расползается под кожей, проникает в каждую клеточку.
Во рту пустыня.
Мной овладевает незнакомое чувство. Неизведанная потребность подчиняет, заставляет плавиться, раскрываться, поддаваться.
Особенно сладко тянет между ног, вынуждая напрягаться изнутри.
Сквозь сон я не сразу осознаю, что виной всему пальцы, хозяйничающие в трусиках.
Легко, но настойчиво они скользят между влажных складочек, кружат вокруг набухшего бугорка, иногда надавливая, и тогда у меня вырывается тихий стон.
Этого не может быть!
Не может!
Я распахиваю ресницы и встречаю взгляд Сафарова, всё так же лежащего на боку. В пасмурном утреннем свете его глаза кажутся ещё более холодными.
Изучающими.
И меня словно ледяной водой окатывает.
Пытаюсь сдвинуть ноги, но это ничего даёт. Хочу оттолкнуть, но Амир просто наваливается на меня и, вглядываясь в лицо, продолжает своё дело.
Это ужасно! Отвратительно!
И унизительно, оттого что прямо сейчас телу уже наплевать, что удовольствие доставляет враг. Мозг бьёт тревогу, рассудок отказывается принимать глубину моего падения, но возбуждение не спешит проходить, а лишь растёт под умелыми движениями.
Когда меня пронзает сладкая судорога, Сафаров, наконец, оставляет меня в покое.
– После завтрака нужно поменять повязку, – хладнокровно бросает он, поднимаясь с постели и отправляясь в ванную.
А заворачиваюсь в простынь и реву от стыда.
Стоит Амиру переодеться и уйти, я надеваю халат и отправляюсь в душ.
Скотина.
Сволочь.
Мерзавец.
Я пытаюсь с себя смыть его прикосновения, но, кажется, нет ни единого места на коже, которого бы не коснулся Сафаров.
Даже в зеркало не могу на себя смотреть. Я противна само́й себе.
Хочется забиться в угол, но я понимаю, что никто со мной церемониться не собирается.
Пряча зарёванные красные глаза, захожу на кухню. Следом за мной заходит тот угрюмый тип, что сменил вчера Саню.
Амир снова разговаривает по телефону.
Дрожащими пальцами жму кнопки на кофемашине.
– Здесь самообслуживание, – вдруг говорит мне Амир, прикрыв ладонью трубку и кивая в сторону холодильника.
Я послушно открываю дверцу и достаю мясную нарезку.
– Мне сделай блины, – снова отвлекается Сафаров на меня.
Видимо, самообслуживание только для меня.
Достаю яйца, молоко, ищу муку, вынимаю нож.
Похоже, мой застывший на лезвии взгляд не нравится телохранителю:
– Не дури, – негромко предупреждает он.
И я, сглотнув, принимаюсь заводить тесто.
Когда кофемашина перестаёт шипеть и плеваться, я лучше разбираю, что говорит Амир.
Некоторые фразы привлекают моё внимание, и я взбалтываю смесь так, чтобы можно было слушать.
– И его тоже. Да, не доверяю. Он не мой человек, а человек отца, и в какие игры играет Павел Андреевич, я не знаю, но очень хочу узнать. И ещё. Подними всю информацию о гибели моего брата. Меня тогда в городе не было, и мне известно только то, что было в газетах и что рассказал отец.
Я буквально застываю с зажатым в руке венчиком.
– Блины, – напоминает мне Амир.
Если бы ему от меня нужны были только они…
Но совсем недавно он показал, что всё-таки рассматривает меня как сексуальный объект. И я не уверена, сколько ранение будет его отвлекать.
Это и сейчас происходит не очень успешно.
То, как Сафаров сегодня показал мне, что моя гордость ничего не стоит, бьёт очень больно.
Лишь в любовных детективных романах главная героиня, попавшая в переплёт, вдруг через постель привязывает к себе плохого парня, и тот решает её проблемы.
Амир и есть моя проблема.
И будь я хоть умелая жрица секса, вряд ли у меня вышло бы что-то изменить.
Сглатывая горький ком в горле, который возвращается вновь и вновь, переворачиваю блины один за другим на автомате.
У меня они не выходят такими кружевными, как у мамы.
Мама…
Я гоню от себя мысли о ней, но всё равно…
Скоро она начнёт беспокоиться, искать меня. Что ей придётся пережить?
Повисшая пауза такая тягостная, что не выдерживает даже охранник.
Он щёлкает пультом и включает новости.
Господи, кто-то ещё смотрит федеральные каналы? У меня вот даже телевизора нет.
– И ничего по ситуации в заповеднике, – комментирует телохранитель, имя которого так ни разу и не прозвучало.
– Что тебя удивляет? – спрашивает Сафаров. – И в сети ничего нет. И не будет. Подумаешь, пара выстрелов. Если кто-то и услышал, то в полицию звонить не станут. Это и к лучшему.
– Но всё равно пахнет войной, – тяжело бросает охранник.
Я поражена этому диалогу. Даже не его смыслу, а тому, что эти двое способны говорить длинными фразами. Обычно каждое слово экономится так, будто оно из чистого золота. А что там за разборки у бандитов, мне знать совершенно не хочется.
– Это и странно, – задумчиво отвечает Амир. – Сколько лет всё было спокойно? Пятнадцать? Двадцать? Попытались мутить воду, когда не стало Бекхана и отца, но тогда улеглось. Сейчас, казалось бы, времена изменились, но что-то затевается, и мне не нравится, что в это хотят впутать меня. Есть новости?
Я перекладываю последний блин на блюдо, и Сафаров, дотянувшись, берёт сверху ещё совсем горячий, вызывая у меня желание треснуть его по руке. Вовремя спохватываюсь, что это не тот случай.
Жаль, что эта разборка не случилась до того, как меня похитили. Было бы прекрасно, если бы все эти гады друг друга перестреляли.
– Пока нет, – отзывается мужик, который всё меньше напоминает простого охранника и всё больше – советника. – Но мы работаем. В соседней квартире трое моих парней, на подземной парковке ещё двое. Ну и один дежурит в машине возле входа в здание. И Корельский передал ключи от одной из его машин. На его тачку нападать идиотов нет.
Корельский – это тот Яр, который прислал аптечку?
Смутно знакомая фамилия, но в моём сознании не ассоциирующаяся с криминалом.
– Тачка, это хорошо, – кивает Сафаров. Я как раз ставлю блюдо на стол. – У меня сегодня встреча.
Боже! Сделай так, чтобы его не было как можно дольше!
Ещё лучше, чтобы он не возвращался!
– Может, отложить? – предлагает телохранитель, заставляя моё сердце замереть.
– Не вариант.
– Её куда? – равнодушно спрашивает тип.
Амир окидывает меня своим пронзающим взглядом:
– Анна не внушает мне доверия. Кажется, она пока не усвоила основные моменты. Со мной поедет, – и абсолютно без перехода от третьего лица, как о неодушевлённой вещи, следует приказ: – В холодильнике есть варенье.
У меня в груди всё клокочет.
И вдруг до меня доходит: я попаду на люди. Возможно, мне удастся, если не сбежать, то подать знак, что мне нужна помощь.
Словно читая меня, как открытую книгу, телохранитель раздражённо выдаёт:
– Бабы – дуры.
Понятия не имею, чем я заслужила такой лестный отзыв, но и плевать.
Если этот отморозок считает, что я должна смириться и не пытаться освободиться, то это его проблемы.
– Надеюсь, что не всё, – веско и с толстым намёком, что мне не стоит его раздражать, добавляет Сафаров.
Ставлю варенье перед его носом.
Получается с громким стуком, я это не специально, скорее, на нервах, но выходит, будто я собираюсь закатить скандал.
– Зря надеетесь, – припечатывает телохранитель.
Смотрит он на меня, как на головную боль. Можно подумать, я здесь по своей воле и хоть что-то решаю.
Мужик выходит, а я вцепляюсь в кружку с уже не таким горячим кофе.
Не сразу ловлю на себе требовательный взгляд Амира.
Ну что ещё?
Обслужить?
И угадываю.
Собирайся.
Как он себе это представляет?
У меня даже расчёски нет.
Только зубная щётка, которую я распаковала в ванной комнате.
Поэтому я просто сижу на кровати, пока собирается Сафаров, стараясь не выдать, как много надежд я возлагаю на эту возможность оказаться на людях.
Почему-то я жду, что Амир наденет костюм или нечто подобное. Наверное, так на меня действует слово «встреча» в деловом контексте. Однако Сафаров выбирает джинсы и чёрную рубашку. Под ней почти незаметна повязка.
Ищу глазами пистолет, который был у Амира вчера, но он его предусмотрительно куда-то убрал, хотя я не умею стрелять, могу только угрожать или использовать его как дубинку. Я сильно подозреваю, что пользоваться огнестрельным оружием не так просто, как в кино. Там же есть какие-то предохранители, наверняка отдача от выстрела.
Нет, пушку в руки взять я рискну. Отобрать у меня её ничего не стоит, а вот подозрений я буду вызывать намного больше.
Честно говоря, меня успокаивает тот факт, что пистолета нет в поле зрения.
– Готова? – застёгивая ремень часов на крепком запястье, спрашивает меня Сафаров.
Киваю, морально готовясь идти босиком.
Вряд ли Амир будет и дальше таскать меня на плече, особенно с учётом того, что в отличие от первых часов, сейчас рана его беспокоит.
В прихожей телохранитель выдаёт мне бахилы, которые я вместе с перчатками видела в аптечке от Корельского. Ну хоть что-то.
Выгляжу я, конечно, как пациентка психиатрической больницы, но, похоже, это смущает только меня одну. И Сафаров, и охранник бровью не ведут, словно они каждый день прогуливаются в обществе лохматой девицы, шуршащей бахилами, в банном халате размера на три больше чем нужно.
Спуск в лифте проходит без посторонних, никто не присоединяется к нам, да и на подземной парковке безлюдно, если не считать двух парней, кивнувших телохранителю. Они передают ему ключи, и телохранитель первым делом открывает багажник, заставляя меня похолодеть при мысли о том, что, возможно, я поеду в нём.
Но мужик просто достаёт плед и бросает его на пол перед пассажирским сидением сзади. Явно для моих босых ног, но у меня не получается испытывать благодарность за это подобие заботы.
Когда мы выезжаем на улицу, я стараюсь разглядеть сквозь тонированные стёкла, где находится дом, в котором меня держат. Район знакомый, где-то рядом с центром.
– Тебе это не поможет, – комментирует мой интерес Сафаров.
Посмотрела бы я, как он себя бы вёл на моём месте.
Дорога не занимает много времени, и буквально через пятнадцать минут мы паркуемся впритык к двери. Если это и обувной магазин, то мы явно подкатываем к складской двери или что-то вроде того. Скорее всего, чтобы не светить мой вызывающий подозрения вид, ну и чтобы я не позвала на помощь.
Нас уже ждут.
Красивая высокая блондинка смотрит на меня с интересом и сочувствием, однако не говорит ничего лишнего и ни о чём не спрашивает. Единственный вопрос, который она задаёт, обращён к Амиру:
– До открытия магазина полтора часа, что нужно подобрать?
– У неё только то, что на ней. Нужно всё на пару дней.
Меня прошибает озноб.
Значит ли это, что жить мне осталось именно этот срок?
– Поняла вас.
– Я мог вас где-то видеть? – вдруг интересуется Сафаров.
– Могли, – криво усмехается девушка, – но с той жизнью меня больше ничего не связывает. Так что теперь я просто Светлана, хозяйка магазина модной одежды. Договорились?
– Без проблем, – соглашается Амир.
– Пройдёмте, – это она уже мне.
– Нет, – резко обрубает Сафаров, – она не будет от меня отходить. Вы принесёте всё, что нужно, мы померим и выберем.
Идеальные брови взлетают в удивлении, но Светлана явно тёртый калач и не спорит. Она провожает нас к примерочным, светлым и просторным. Внутри даже есть диванчик, чтобы сопровождающий смог вытянуть ноги. В больших зеркалах я вижу своё бледное, испуганное отражение.
Первым нам приносят бельё. Логично.
Сафаров перебирает плечики и часть почти сразу возвращает Светлане. Когда она выходит, он переводит свой ледяной взгляд на меня:
– Не тяни время, его очень мало.
Я непонимающе смотрю на него.
Он дёргает за пояс халата.
– Примерь.
Это ужасно. Стыдно. Унизительно. Но у меня нет выхода.
Я быстро натягиваю первый комплект, надеясь, что если он подойдёт, то мы на этом и остановимся. Сам же сказал, что времени мало. Бельё приходится мне впору, да и выбрал Амир вещи изысканные, но не похабные. Я бы и сама такие купила, если бы у меня были подобные деньги.
Сафаров хоть и остаётся доволен, но заставляет меня перемерить всё.
Его выбор падает на белый комплект, на удивление невинный. Остальное он приказывает упаковать.
Короткое предложение.
Чьи-то сомнения.
Но что они значат лично для меня?
А если… выяснится, что мой отец и вправду ни при чём? Меня отпустят? Или окажется, что я теперь слишком много знаю?
На самом деле, мне ведь неизвестно ничего. Да я половины не понимаю того, о чём говорят в моём присутствии.
Ну какая из меня угроза?
Я гоню от себя мысли об отце.
Не знаю, что думать. Я тогда так и не приняла для себя решения: верить, что он ни в чём не виноват, или нет. Тем более что отец и сам не мог утверждать точно.
Но в тот момент я почти ненавидела его за то, как он сломал наши жизни, и любое подтверждение того, что отец – плохой, находило во мне отклик. Правильно ли это? Или я должна была, сцепив зубы, доверять ему?
Увы, он перестал быть родным задолго до всего этого кошмара, и у меня не получилось. Наверное, я плохая дочь.
– Анна, – нетерпеливые нотки в голосе Сафарова заставляют меня обратить внимание на то, что дверь машины мне уже открыли.
Я выбираюсь из салона, и в эту секунду я остро чувствую, как прекрасна жизнь.
Как я хочу оказаться отсюда подальше и просто наслаждаться этим ласковым осенним солнцем, а ещё лучше обнять маму, которая наверняка уже сегодня обнаружит моё исчезновение.
И хотя на небе ни облачка, мир для меня погружается в серые краски.
– Веди себя прилично, цыпа, – предупреждает меня телохранитель.
– Аккуратнее со столовыми приборами, – добавляет Амир.
Это сейчас что было? Неужели шутка?
Тогда смешно только ему.
Тяжёлый, плотный шёлк моего платья колышет ветер, пока мы идём к веранде, на которой уже расположилась охрана за дальним столиком.
Стоит нам занять места, как появляется такая же группа парней, как те, что теперь пьют минералку, взглядами сканируя окружающее пространство. Они усаживаются в другом конце, и мы оказываемся, как бы под прицелами с двух сторон.
А вот тот, с кем у Сафарова назначена встреча, выделяется не только на общем фоне, но и вообще из всех, кого я когда-либо знала.
Он выглядит так, будто родом откуда-то с Балкан или средиземноморья. Первое впечатление опровергают слова на чистейшем русском:
– Ты навёл шороху.
Я не могу не разглядывать этого человека. Он смотрит на всё вокруг, словно бы сверху. Как персонаж, не являющийся частью игры. Высокий, темноглазый и подавляющий. Наверное, немногим старше Амира.
Это наблюдение впервые заставляет меня задуматься о том, сколько лет Амиру. Выходит, что около тридцати. Вряд ли сильно больше.
– У меня противоположные цели, – пожимает Сафаров протянутую ему руку.
– Александр Марич, – вдруг представляется мне мужчина. И хотя это очевидная вежливость, я вздрагиваю. Несмотря на моё непреодолимое желание не связываться с этой средой, меня исподволь вовлекают, и у меня крепнет ощущение, что мне уже не выпутаться.
– Анна, – отвечает за меня Амир.
– Просто Анна? – приподнимает бровь Марич.
– Анна Платонова, – не скрывает Сафаров.
Марич соображает быстро:
– Забавно, – но на этом комментировать ситуацию перестаёт.
Разговор возобновляется, когда официант, принёсший меню, удаляется.
Не хочу слушать, о чём они говорят.
Хочу сбежать.
Пытаться, конечно, глупо. Мы за городом. До ближайшего посёлка я пешком идти буду несколько часов. Но ведь можно попробовать выпросить телефон.
– Хочу помыть руки, – встаю я из-за стола.
Амир провожает меня насмешливым взглядом, и я быстро понимаю почему.
За мной, как на привязи плетётся телохранитель, следуя до самого туалета. Мне чётко показывают, что поводок очень короткий.
Попытки приблизиться к кому-то из персонала задушены на корню.
Из мелочной мести я торчу в туалете как можно дольше, хотя сразу понятно, что выбраться через узкое горизонтальное окно под потолком сможет только гимнастка.
Я расстроена, что пока мои надежды не оправдываются, но отдаю себе отчёт в том, что мне не может везти вечно.
А в том, что мне везёт, сомнений нет.
Подозрительность Сафарова не позволила ему разобраться со мной сразу. Ранение Амира оттягивает момент, когда он мной воспользуется. А Сафаров ясно дал понять, что моё тело его интересует. Вряд ли интерес продлится дольше одного раза, я ничего такого не умею, да и ему главное – сломать меня. Что меня ждёт после, даже представлять не хочу.
Возвращаюсь за стол под зубовный скрежет телохранителя.
«Спорная территория», «навести порядок», «проблемы», «вырубка», «цена вопроса», «незаконная застройка»… Все эти слова пролетают мимо моих ушей. Включаюсь в беседу, когда звучит:
– Я подумаю. Надо взвесить. Ты уверен, что не хочешь остаться? – спрашивает Марич.
Я не смогла спрятать ненависть, всколыхнувшуюся во мне при этих словах Сафарова. Она отразилась в моём взгляде и вызвала у Амира усмешку.
Что он от меня ждёт?
Я не профессиональная стриптизерша, не шлюха, которой нужно возбудить клиента. Сафаров хочет, чтобы я чувствовала себя именно так?
Могу ли я сейчас послать Амира с его приказом?
Нет.
Я поднимаюсь и медленно распутываю завязки на платье, оно распахивается, но Сафаров смотрит равнодушно. Его вид словно говорит, слабовато. Но я и не нанималась его развлекать.
Шёлк соскальзывает на пол, и я развожу руками.
Что дальше?
Притворяться, что мне нравится эта игра бессмысленно.
– Остальное, – требует Сафаров.
Я расстёгиваю бюстгальтер и отбрасываю его на постель.
Ещё одна усмешка, когда я сначала пытаюсь закрыть руками грудь.
– Повернись спиной и разденься до конца.
Уровень унижения зашкаливает, но я вынуждена подчиниться.
Меня колотит в прямом смысле слова. Прямо сейчас я даже не могу думать о том, что собирается сделать Амир. Если бы в этот момент мне дали вилку, я бы больше не медлила. Сволочь!
Теперь, когда есть сомнения в том, что мой отец хоть в чём-то виноват, Сафаров всё равно издевается надо мной. Я словно вещь.
Я чувствую, как Амир перекидывает косу мне на грудь, ощущаю его взгляд. Кажется, если он коснётся меня, я закричу, но Сафаров меня не трогает.
Будто ему достаточно того, что я подчиняюсь, наступая себе на горло.
Я не слышу его шагов, но понимаю, когда он отходит – дышать становится легче.
– Один звонок. Минута. Говоришь только то, что я скажу. Номер знаешь?
Я резко оборачиваюсь, не веря в то, что этого оказалось достаточно, чтобы мне разрешили позвонить.
– Знаю, – хриплю я, подтягивая к себе простыню с кровати, чтобы прикрыться. Сафаров меня не останавливает.
– Здороваешься, говоришь, чтобы не теряла, просто у тебя телефон разбился, что сама позвонишь, когда купишь новый. Понятно?
– Понятно, – нервно облизываю я губы, прямо сейчас решая, что мне важнее: ещё пару суток спокойствия мамы или дать ей понять, что я в серьёзной передряге.
– Не сто́ит испытывать моё терпение, Анна, – словно угадывая, о чём я думаю, ещё раз предупреждает Амир и протягивает телефон с разблокированным экраном.
Не медля ни секунды, я набираю мамин номер, молясь о том, чтобы она была не занята и услышала мой звонок. Её телефон частенько на беззвучном режиме.
Мне везёт, после нескольких мучительно долгих гудков мама поднимает трубку.
– Мам, – сразу начинаю я…
– Ань, ты, что ли? А почему номер не определяется?
– Да я не со своего, мам, – горло сдавливает при звуках родного голоса, хочется разреветься. – Я со свой телефон в ванной уронила, он пока не пашет. Я новый куплю – симку переставлю.
– А сейчас ты от кого звонишь? – материнское сердце не проведёшь. Мама ещё спокойна, но вопросы, которые она задаёт…
– Да мне одногруппник дал. Я просто предупредить, чтобы ты не волновалась, если не дозвонишься.
– Предупредить – это хорошо, – одобряет мама. – Тебе денег-то хватит? Подкинуть?
Вот и настаёт момент, когда нужно принять решение.
Когда я брала в руки телефон, то склонялась к тому, чтобы просто успокоить маму, но сейчас, когда я её слышу… Не попросить о помощи – сильнее меня.
Хотя я не представляю, что она может сделать.
Только если обратиться к моему отцу, но он сейчас уже не имеет той власти, какая была у него во временя службы прокурором.
И всё же, я выдаю придуманный нами с мамой когда-то код. Кажется, мы договорились о нём после того, как Джафар поймал меня у дома.
– Нет, мам, – я изо всех сил стараюсь не выделять фразу интонацией, чтобы не привлечь к ней ненужного внимания, – ты же знаешь, я привыкла рассчитывать только на себя. Ну всё, мамуль, созвонимся, – начинаю тараторить я, потому что говорить ровно уже не получается.
– Береги себя, – сдавленно произносит мама, и я понимаю, что она считала моё послание.
Сбрасываю звонок, хотя, наверное, у меня есть ещё немного времени, чтобы послушать родной голос, но… я не выдержу.
Сафаров забирает телефон из моих ослабевших пальцев, и у меня ощущение, будто он обрывает мою связь с нормальной жизнью.
Слёзы текут, я сглатываю их, понимая, что никакие рыдания не проймут этого монстра, и не обращаю внимание на то, что происходит вокруг.
Упускаю момент, как Амир ненадолго выходит из спальни, а потом возвращается. Реагирую, только когда он бросает передо мной на кровать какой-то тюбик.
– У тебя синяки, – это намёк, чтобы я их намазала этим?
– Какая разница? – горько спрашиваю я.
Сафаров не спешит выйти из спальни, и я, чтобы не устраивать ещё одно шоу с раздеванием ему на потеху, забрав тюбик, иду в ванную. Ну не будет же он проверять, как я намазалась?
Мне сейчас не до этого.
В голове вата.
Он не догадался? Не должен был. С чего вдруг?
Изнутри скребёт при мысли о том, что сейчас должна испытывать мама.
Мысленно перебрав все доступные ей возможности, понимаю, что их ничтожно мало, но не воспользоваться шансом было глупо.
Когда я выхожу из ванной, в комнате пусто. Натягиваю на себя обратно бельё и платье. Другого-то у меня ничего нет.
Так я думаю, пока не решаю отправиться на кухню. В холле я сталкиваюсь с телохранителем, который с отвращением на лице несёт брендированные пакеты, похоже, из того магазина, в котором меня одевали.
Их не чтобы много, но они есть.
Чёртов эстет Амир, когда говорил о необходимых вещах на несколько дней, видимо, возжелал смотреть на меня в разных нарядах.
– Забирай, я тебе не носильщик, – бурчит телохранитель и разворачивает меня обратно, всучив шуршащую ношу.
Я ему не нравлюсь и определённо мешаю, но уж лучше он, чем Саня.
Я испытываю лишь облегчение по поводу того, что та сволочь куда-то пропала.
Тряпки меня не радуют, хотя я люблю красивую одежду, но, нетрудно догадаться, что сейчас вовсе не тот случай, чтобы с восторгом мерить обновки.
Впрочем, вялое любопытство всё-таки присутствует: что именно выбрал Сафаров? Отвратительное бельё, в которое меня обрядили люди Мустафы, ему не понравилось, судя по тому, что сейчас на мне.
Я вяло разглядываю весьма женственные платья, никаких тебе БДСМ-намёков, хотя по моим ощущениям, Амир именно из тех, кто любит доминировать. С другой стороны, о сексе и его девиациях я знаю только понаслышке. В анамнезе только поцелуи и то, чему меня подверг Сафаров.
Что тут у нас ещё?
Изящное бельё без пошлости. Пиджак.
На секунду мне кажется, что что-то не так.
Я повторяю движение рукой, которым провела от ворота до полы, и понимаю, что в кармане что-то есть.
Наверное, бирка…
Но стоит мне залезть внутрь, как сердце начинает молотить на полную.
Вынимаю несколько крупных купюр, на каждой из которых гелевой ручкой написан номер мобильного и приписано «С.».
Светлана сделала для меня, что могла на этом этапе, и уже одно это заставляет меня надеяться на лучшее. Или это свойство человеческой натуры? До последнего верить, что обойдётся?
Хозяйка магазина сделала очень разумный выбор. У меня нет опыта в подобных ситуациях, но и дураку понятно, что телефон мне не передашь, его быстро обнаружат. Большая сумма тоже вряд ли будет полезна, но если мне удастся вырваться, наличка, чтобы купить воды, доехать до полиции или до мамы, пригодится.
И номер телефона тоже очень кстати.
Заучиваю его наизусть.
Деньги пока оставляю в кармане пиджака.
Чтобы не привлекать к нему лишнего внимания, иду на кухню. Пить от нервного напряжения хочется так сильно, будто мне не давали воды всё это время.
– … у неё на лице написано, что она в любой момент вытворит дичь, – слышу я голос телохранителя. Кажется, это меня обсуждают.
Я замираю, не доходя до порога.
– У тебя тоже, – ровно отвечает Амир.
– Надо её чем-то занять, – продолжает гнуть свою линию охранник.
– Она художница. Купи ей принадлежности, – заставляя меня икнуть, предлагает Сафаров со смешком.
– Я? – охреневает тот.
– Да, Диман, ты.
Диман.
У меня язык бы не повернулся этого амбала так назвать.
Тут целый Дмитрий.
Пока я перевариваю странную фразу про принадлежности, телохранитель решает выйти и сталкивается со мной в дверях. Взгляд у него такой, будто он хочет меня придушить.
А на кухне Сафаров медитирует на бутылку вискаря, которого ему нельзя.
В квартире полно комнат, но все трутся здесь. А я бы предпочла лишний раз не сталкиваться с Амиром. Тем более что сейчас он смотрит на меня по-особенному. Я чувствую его сексуальный интерес, хотя внешне Сафаров его не проявляет, но я словно заново переживаю те моменты, когда он собственнически прикасается ко мне.
Может, не ставить на ночь обезбол, чтобы ему в голову лишнее не лезло?
Кого я обманываю?
Амира и сейчас останавливает не только рана. Он играет со мной. Обещанный ад становится всё ближе. Я это чувствую, и Сафаров это видит.
И снова попытка сварить себе кофе приводит к приказу от Амира:
– Сделай жареную картошку, – требует он.
Я чуть чашку в руке от злости не раздавливаю.
Что ему в ресторане не елось?
– Почему ты не общаешься с отцом?
Я мгновенно ощетиниваюсь. С какой стати я должна объясняться? Мне перед Сафаровым душу выворачивать? Не много ли он хочет? Этому человеку я точно не буду рассказывать, каким болезненным для меня было разочарование в отце, которого я когда-то боготворила.
– Какое это имеет значение? – ответ мой звучит грубо, хотя я и не хочу нарываться, но Амир задевает меня за живое.
У него вообще талант, не ударив ни разу, заставить меня чувствовать себя жалкой и беспомощной.
– Правила не изменились, Анна. Я спрашиваю, ты отвечаешь, – с нажимом произносит Сафаров, вновь разжигая во мне ярость. Недостаточно унизить тем, что заставил тело предать. Ему нужно потоптаться в глубоко личном.
Видимо, Амир наступает на самое больное, потому что у меня вырывается раньше, чем я успеваю себя тормознуть:
– Ну ты тоже со своим отцом не общался.
И застываю, сжавшись, осознав, что это уже не просто дерзость. Я заступаю за красные линии, и чем это обернётся неизвестно.
– Я про своего отца всё знаю. А про твоего нет, – ровно отвечает он.
Меня пронесло? Или нет?
Сафаров после недолгой паузы всё-таки снисходит до пояснений:
– Ты считаешь своего отца убийцей?
Какая ему разница, собственно? И что Амир хочет от меня услышать? Скажу, что да, и он поглумится, что даже родная дочь не верит Платонову. Скажу нет, и Сафаров усмехнётся, что близкие одинаковы и готовы закрывать глаза на кошмарные поступки тех, кого любят.
Амир своими вопросами выбивает меня из колеи, заставляет думать о том, о чём я запретила себе думать уже давно. Меня колбасит так, как не трясло даже во время похищения.
Сафаров словно специально провоцирует, проворачивая словесный нож в старых ранах, которые, как я думала, уже затянулись.
Но ошибалась.
– А ты? – руки дрожат так, что я обхватываю ими себя. – Ты считаешь своего отца убийцей?
Прямо сейчас в моей душе происходит буря.
Отец для меня слишком неоднозначная фигура. И я до последнего его оправдывала, и всё же я не считаю его плохим человеком. Оступившимся, запутавшимся, давшим слабину, но не плохим. Просто он потерял свой стержень.
И сравнивать его с таким, как Джафар?
Да у меня всё внутри переворачивается от этого.
Уж, наверное, Амир считает своего отца эталоном, непогрешимым, который, как это у них там заведено? Испачкал руки, чтобы навести порядок?
Тем неожиданней становится ответ Сафарова:
– Да, но он никогда и не притворялся тем, кем не является, – и тон у него странный.
Настолько, что мне хочется посмотреть в эти пустые глаза, чтобы успеть уловить эмоцию. Мне кажется, что если я её разгадаю, то получу ключ ко всему.
Резко оборачиваюсь, но уже поздно. Амир отвернулся и смотрит в окно.
Это очень похоже на умелую манипуляцию, потому что меня тут же тянет в ответ на откровенность дать немного искренности.
– Мне было неважно, убийца он или нет, – отвечаю я. – Я не могу его простить за другое – за то, во что он превратил мою жизнь и жизнь мамы. Даже сейчас, я в этой ситуации только из-за него. Когда ты кого-то любишь, ты же не подвергнешь его такому, правда? Значит, он любил нас недостаточно сильно. И растоптал наши любовь и уважение.
Тишина.
Сафаров никак не комментирует приступ моей откровенности.
Не насмехается.
И я не выдерживаю эту мхатовскую паузу:
– Готово. И я, скорее всего, пересолила, – выдавливаю я и ухожу из кухни.
Не хочу его видеть. Сейчас ещё больше, чем прежде.
Я снова и снова переживаю своё моральное падение. Ведь я плохая дочь. Во мне не хватило терпения и всепрощения. Не захотела идти на дно, оставаться в этой клоаке, в постоянном ожидании, а вдруг опять сорвётся. Напьётся, проиграется, собьёт кого-то.
Я отсиживаюсь в спальне, гипнотизируя пиджак.
Чтобы не думать о том, насколько я плохая, занимаю мысли эфемерными планами побега. И чем дольше я думаю, тем сильнее моя решимость.
Я же художник. Я всегда внимательна к деталям.
Просто не могла сосредоточиться до этого момента, постоянно находясь в страхе.
Но сейчас меня захватило эмоциональное отупение, и я отмечаю, что Сафаров хоть и держится хорошо, но он устал. Амир не спал эту ночь, и до этого неизвестно сколько был на ногах. Ему больно. На скулах опять лихорадочный румянец. Скорее всего, опять поднимается температура.
Это в сериалах и кино герои даже с пулей в плече резво сражаются с врагом. А я прекрасно понимаю, как паршиво чувствует себя Сафаров. Правда, восхищаться его стойкостью меня не тянет.
И в голове зреет план.
Нужен только подходящий момент.
И неожиданно вселенная идёт мне навстречу.
Я специально несу все лекарства и материалы в спальню.
У меня очень простой расчёт. Он не очень надёжный, но другого всё равно нет.
По моим прикидкам Сафаров вымотан, хоть и не показывает это. Он почти не спал двое суток минимум. Ему больно. Обстановка не самая спокойная.
Если не жалеть обезбола, как я сделала вчера, то есть шанс, что измождённый организм провалится в крепкий сон. Просто от облегчения. Амир, конечно, на вид почти киборг, но даже машине нужна подзарядка. Нервная система, даже самая тренированная, требует перезагрузки.
И я очень рассчитываю, что расслабление, которое принесёт отсутствие боли, вырубит его. А тут и кровать рядом. Приляжет ненадолго и заснёт. Ну не машина же он, в конце концов!
Но когда Амир в очередной раз раздевается до пояса, я уже ни в чём не уверена.
Эти мускулы, перекатывающиеся под плотной, покрытой мелкими шрамами кожей, похоже, скрывают под собой сталь.
Сафаров по-прежнему пристально следит за каждым моим движением.
Я буквально чувствую, что он готов в любой момент перехватить мою руку.
Стараюсь скрыть нервозность, хотя в моей ситуации это нормально, разве нет?
И всё же, я почти не дышу.
Сделав уколы, я работаю намного тщательнее, чем в прошлый раз, просто чтобы не дать Амиру встать с кровати, прежде чем на него подействуют лекарства. Ему уже сейчас должно быть не больно. Складка между бровей разгладилась. Взгляд слегка осоловелый.
Как он держится-то?
Я бы уже спала без задних ног.
Впрочем, я и с антибиотиков отключаюсь на раз. Индивидуальная особенность.
А Сафаров борется.
И я не учла того, что, перестав чувствовать боль, он захочет других ощущений.
Я ещё заканчиваю перевязку, а атмосфера в спальне меняется.
Мужская ладонь ложится мне на талию, большой палец поглаживает живот сквозь плотный шёлк.
Кинестетик прокля́тый!
Видно, что Амир наслаждается этими прикосновениями, и ему плевать, что у меня будто удавка на шее затягивается.
Закрепляю конец повязки и, собрав мусор, сматываюсь в ванную.
Мою руки в раковине, глядя в зеркало пустыми глазами, тяну время, но, когда возвращаюсь, Сафаров ещё не спит. Он манит меня к себе рукой.
С колотящимся сердцем замираю в двух шагах от него, но Амира не устраивает эта дистанция. Одно движение, и вот я уже стою между широко расставленных ног.
Он развязывает завязки на платье. Медленно. Я уже поняла, что ему нравится меня «разворачивать». Горячее дыхание сквозь ткань впитывается в мою кожу, заставляя сердце учащённо биться. Стискиваю зубы, чтобы себя контролировать. Нельзя сейчас заставить его насторожиться. Пусть думает, что я смирилась.
Но когда грубоватая ладонь забирается под распахнутую полу, не выдержав, отворачиваюсь.
– Смотри на меня, – приказывает Сафаров.
Приходится подчиниться.
Зрачок в светлых глазах расширяется, когда Амир сжимает мою грудь поверх кружева бюстгальтера. Его пальцы скользят вниз по рёбрам, по животу, который я неосознанно втягиваю, добираются да верхней резинки трусиков.
Пожалуйста, нет!
Не надо!
Не делай так снова!
Мой взгляд кричит об этом. Сафаров не может не видеть этой мольбы в моих глазах, но ему плевать. Он делает то, что хочет.
Его пальцы, грубые и уверенные в своём праве, проводят по бедру, покрывающемуся мурашками, и ныряют под мягкую эластичную ткань и накрывают бархатистые половые губы.
Зажмуриваюсь от нестерпимого стыда за то, что мне приходится позволять ему это.
– Открой глаза, – безжалостно требует Сафаров.
Он надавливает и находит ту самую чувствительную точку, которую уже изучил.
Мозг регистрирует, что прикосновения мне неприятны, но тело – предатель. Оно помнит тот позорный путь, который проложила рука Амира, доведя меня до оргазма. Помнит наслаждение, пробивающееся сквозь унижение.
А Сафаров терпелив. Он настойчиво ласкает увлажняющуюся плоть, ищет подход и находит.
Кусаю губы, чтобы не выдать, что Сафаров добивается своего.
Давлюсь собственным дыханием, но смазка выдаёт меня с головой.
Под внимательным взглядом мне всё сложнее сдерживаться.
Я уже задыхаюсь. Каждый нерв натянут, как струна.
А Амир не спешит. Издевается над моей волей. Он методично подводит меня к пику, наслаждаясь тем, как меня ломает. Его взгляд не упускает ничего: ни проступающего на щеках румянца, ни напрягшихся сосков, ни подрагивающего живота.
Ненавижу его.
И себя ненавижу.
Так не должно быть!
Но колени уже подгибаются, я не сразу замечаю, что уже держусь за плечи Сафарова, и только повязка, попавшаяся мне под ладонь, открывает мне глаза на глубину моего падения.
Адреналин в крови растёт скачками, и в какой-то момент даже голову ведёт, и я вынуждена остановиться на одном из пролётов лестницы, чтобы успокоить сердцебиение. Только пульс и не думает переставать строчить.
Лифтом я воспользоваться не рискнула, и вот я, зажав подмышкой босоножки, спускаюсь по ступенькам, и, кажется, им нет конца.
Через парковку нельзя. Там точно дежурят люди Дмитрия, уж, наверное, им не покажется нормальным, что я одна покидаю дом таким нестандартным путём. Как минимум захотят уточнить у начальства, что это за фортель.
Мозг на стрессе работает на таком максимуме, что я даже не успеваю додумать мысль, как на её место приходит другая.
Подъезд. Главный вход.
Там вроде кто-то в машине следит, но там скорее насторожит заходящий, чем выходящий. И ночь почти, уже темно. Нужно просто не светить лицом. Мало ли кто выходит? Тут же должны быть жильцы какие-то?
В последний момент вспоминаю, что сто́ит обуться. И вовремя. В просторном холле за остеклённой перегородкой сидит консьерж, и он внимательно на меня смотрит.
Делая вид, что я пьяна, опускаю голову, завешивая лицо немного спутанными волосами, и широким взмахом надеваю пиджак. Нетвёрдую походку даже изображать не приходится. Перед глазами всё плывёт, и тело будто поменяло центр тяжести.
Сбега́ю по ступеням крыльца и, стараясь не разглядывать несколько машин, припаркованных рядом, иду в другую сторону. Оказавшись во дворе классической хрущёвки, выглядящей неуместно рядом со стеклянным монстром, из которого я сбежала, лихорадочно соображаю, что мне дальше делать.
Очень хочется к маме.
Но мама в соседнем городе. Это мне пришлось вернуться сюда, чтобы отучиться в колледже. Тут осталась квартира, и пренебрегать этим в условиях острой нехватки денег мы не могли. Кто же знал, что всё превратится в кошмар?
И я не уверена, что сейчас сто́ит подставлять маму. Там меня будут искать в первую очередь. Вряд ли стали бы из-за того, что сбежала неопытная игрушка, но вот разговаривали при мне не стесняясь. Как минимум надо где-то пересидеть. Да и куда я ночью? Без телефона.
Нужно позвонить Светлане, но как?
Это в юности моей мамы на улицах ещё встречались таксофоны, сейчас ничего подобного нет. Приставать к прохожим я не рискну.
В этот момент во дворе появляется группа подвыпивших парней, и меня сдувает с лавочки, на которой я нашла свой временный приют. Не хочу проверять: прицепятся ли они ко мне или нет. И вообще, я не знаю, сколько у меня времени. Может, уже прямо сейчас Дмитрий заходит в квартиру, будит Амира, и они начинают меня искать.
Поплутав по узким улочкам, я понимаю, что никак не могу сориентироваться, что это за район. Тут всё очень похоже выглядит, народа почти нет. Взгляд натыкается на «Пятёрочку». Вот, было же, что потерявшиеся могут обратиться к ним.
Я, конечно, потерялась сама и не хочу, чтобы меня находили, но позвонить они мне, наверное, смогут разрешить.
Я обращаюсь к кассиру, лепечу, что у меня украли сумочку, а в ней был телефон. Что мне нужно позвонить, чтобы меня забрали.
Она разглядывает меня. Дорогие тряпки, испуганное лицо.
– Я могу заплатить, – чуть не плачу я, доставая измятую купюру, зажатую в потной ладошке.
Лицо кассира смягчается:
– Не надо. Сейчас, – она протягивает мне свой телефон с разблокированным экраном. – Может полицию вызвать?
Я вздрагиваю. Полиция – это было бы чудесно, но я почти уверена, что тогда к маме придут.
– Н-нет, как их ловить? Я даже не разглядела никого…
Дрожащими руками набираю номер Светланы, и с каждым длинным гудком моя надежда слабеет, но всё-таки трубку поднимают:
– Алло?
Я отворачиваюсь, чтобы кассиру не показалось странным то, что я говорю:
– Светлана, это Анна. Я у вас сегодня утром покупала одежду. Точнее, мне покупали…
– Ты где? – резко спрашивает она.
– В «Пятёрочке». Сбежала.
– Давно?
– Минут тридцать-сорок назад…
– Я тебя заберу, скажи адрес, – Светлана чем-то грохочет на заднем плане, и я, надеюсь, что она собирается ко мне.
Спрашиваю у кассира адрес, она его бормочет, пробивая товар кому-то из покупателей, и я быстро пересказываю Светлане.
– Жди там. Никуда не уходи, будь на людях. Пошарахайся по магазину минут пятнадцать, но смотри в окна. У меня чёрное пежо. Номер – три, пять, шесть. Поняла?
– Д-да…
Обрыв связи – как обрыв ниточки с нормальной действительностью.
Возвращаю телефон кассиру и бреду в торговый зал.
Будь на людях. Тут и нет почти никого в такое время. Это же не магазин в торговом центре. Скоро уже закроются.
А те двое, что только что зашли и стоят возле витрины с готовыми сэндвичами и бургерами, не вызывают у меня никакого желания держаться к ним поближе. Один из них пялится на меня, и я ухожу за стеллаж, но он обходит его и встаёт на моём пути.
Что? Какое тело? Чьё?
Моё?
Я ловлю в зеркале заднего вида взгляд водителя и читаю в нём приговор.
Нет-нет-нет!
Тихий вой вырывается у меня из груди, и я бестолково дёргаю дверную ручку, чтобы выйти, но всё бесполезно. Замок заблокирован.
– Зачем вы это делаете? – всхлипываю.
Но мужчина, убрав телефон в карман, отводит взгляд и ничего не отвечает.
Я не верю, что всё вот так закончится.
Я даже толком не понимаю, что происходит.
Паника набирает обороты, я пытаюсь дотянуться до водителя, чтобы ударить, истерика выплёскивается в бесконтрольных ударах, и мужчине это не нравится:
– А ну, тихо!
Тихо? Он в своём уме? Собирается от меня избавиться и думает, что я буду покорно молчать? Господи, какая я дура! Надо было в «Пятёрочке» хоть нож купить! Сейчас я бы не задумываясь ударила.
Увы, хватают за горло меня.
– А ну, заткнись! – злится водитель. Он трясёт меня так, что голова мотается из стороны в сторону, дыхание сбивается, мне не хватает воздуха, но я всё равно тянусь, чтобы расцарапать лицо уроду.
Он с трудом уворачивается, отклоняясь за спинку кресла, но поскольку я не успокаиваюсь, тип тянется куда-то за спину. Я не понимаю, что он нашаривает, даже когда слышу треск. И отключаюсь от жалящего разряда, прежде чем до меня доходит, что это такое.
Открываю глаза, когда нас подбрасывает на ухабе, и я ударяюсь лбом о дверцу, к которой меня привалили.
– Ты глаза разуй, – ругается рядом со мной Серый, – тут тоже есть лежачие полицейские. Куда ты так летишь, Тёмыч?
– Сказано исполнить быстро, – обрубает водитель, которого, похоже, зовут Артём.
Я хочу закричать, но обнаруживаю, что мне заклеили рот.
И вообще я теперь связано. Вроде только руки за спиной перехвачены скотчем, и вывернутые плечи уже затекли и болят.
– О, очухалась, краля? – скалится Серый. – Я уж думал, у неё сердце не выдержит. Не ожидал, Тёмыч, что ты её так приголубишь. Ты ж у нас джентльмен. Даже рот залепил.
Мерзкий гогот мерзавца пробирает меня до поджилок, у него в руке воняет банка открытая банка пива, она-то, похоже, и развязывает ему язык:
– Слышь, Тем, я так и не понял, какого хрена мы в такую даль тащимся. Уже два часа плюхаем. Прибавь газу.
Артём за рулём явно на нервах, потому что он срывается на приятеля:
– Я уже прибавил, блядь, видишь, двести двадцать иду. На все камеры, сто пудов, попал. Я могу тебя высадить и побежишь за машиной. Кто из нас придёт первым, тот получит благодарственное письмо.
– Какого лешего мы едем на кордон ночью? Днём могли бы переправиться на катере, там бы нас ждала тачка. А сейчас только в объезд по автобану. И я уже отлить хочу…
– Потерпишь! – вызверяется Артём. – Это из-за тебя. Ты бабу подобрал, подкинул головной боли.
– А чё я-то? – свешивается в проём между передними сидениями Сергей, чуть не расплескав пиво.
– А то. Пока ты ходил за куревом, босс звонил. Пришлось ему рассказать, о твоей «инициативе». Оказалось, напрямую бабу к нему везти нельзя. Он сказал, где её оставить.
Вот для этого мне и заткнули рот, чтобы Сергей не узнал от меня, что звонил никакой не босс, а Артём сам набрал человека из чужого клана. И что-то мне подсказывает, что сейчас Тёмыч ненастоящий план пересказывает.
– Долго ещё? – пыхтит Серый, которого прихватила нужда.
– Полчаса где-то.
Хочется выть, но я молчу, чтобы не получить ещё один разряд электрошокером. Сознание отказывается верить, что это всё. Отчаянно надеется на какой-то счастливый случай, хотя события последних двух суток говорят, что всё становится ещё кошмарнее, хотя в самом начале казалось, что хуже некуда.
Есть куда.
Но я всё ещё жива.
И да, мне очень страшно, но я не готова сдаваться.
Я на дальнем кордоне не была никогда, но по логике вещей, это противоположный конец заповедника, уже ближе к соседнему городу, в котором как раз и живёт мама. Только пешком оттуда всё равно больше суток идти, это если не заблудишься.
В заповедник нас возили в школе и ходить разрешали только по единственной тропе, заблудиться там как нечего делать.
Господи, ну кто будет искать меня там?
Никто.
Только если егерь на тело наткнётся…
Мы петляем по извилистой дороге, но за окном темнота, и я не вижу никаких ориентиров, только ветки иногда хлещут по стеклу. И когда мы добираемся до какой-то опушки, и свет фар выхватывает нечто похожее на пирамиду, Серый цедит:
– Жопа мира. Почему её нельзя было в какой-нибудь подвал сунуть?
– Мы делаем, что сказано, и не задаём вопросы, – рубит Артём, нервно глядя в боковое зеркало.
– Ты чё на измену-то присел?
– Я ничего не… – кричит Артём, поднимая руки, когда один из парней в чёрном берёт его на мушку.
– Где она? – этим голосом можно дробить асфальт. Если и можно лишь тоном передать всю гамму эмоций от усталости до злости, то Сафарову это удаётся.
Он меня не видит. Я вне светового пятна и осознаю, что надо прятаться.
Стряхнув ступор, я медленно, стараясь не привлекать внимания, двигаюсь на четвереньках назад к деревьям, утопающим в темноте. Мне всё равно, что ночью в лесу опасно, и у меня нет воды, а пить хочется. Единственное, о чём я думаю, это о том, как скрыться ото всех этих людей.
Увы, Артём, осознавший, что пришли за мной, косится в мою сторону.
– Я не знал… У меня был приказ… – выкрикивает он. – Разбирайтесь с Мироненко… Просто исполнитель…
Бежать!
Но я успеваю лишь подняться на ноги, когда двое парней подходят ко мне быстрым шагом и берут под руки.
Достаточно бережно, но всё же так твёрдо, что вырваться у меня не получится, хотя я и пробую стряхнуть навязчивую хватку.
– Ты бы лучше не врал, – рубит Сафаров. Фраза обращена к Артёму, но взгляд его направлен на меня. Я кожей ощущаю, как каждый миллиметр моего тела подвергается тщательному осмотру, как только я оказываюсь в освещённой зоне.
– Я работаю на Мироненко, – упирается Артём.
Понятно, на что он рассчитывает.
Однако Сафаров, видимо, рождён, чтобы ломать всем планы и расчёты.
– И не только на него, правда? – жёсткость слов как у дамасской стали. – Ты знаешь, крыс никто не любит. Ни одна сторона, ни другая.
Меня подводят к Амиру, и тот первым делом прикасается к моим спутанным волосам.
– Что они тебе сделали? – спрашивает он. И я понимаю, что огребу за побег я позднее, сейчас будут наказывать тех, кто «трогал его вещи».
Мотнув головой, отворачиваюсь и цежу сквозь зубы:
– Электрошокер.
Пауза, которая повисает, неожиданно тяжёлая. Я, похоже, брежу, но мне кажется, что даже дуло, направленное на Артёма, осуждает его. Сафаров снимает с моей руки разлепившийся во время падения скотч.
– Да она сама…
– Что сама? Не хотела с вами ехать? Как невежливо с её стороны…
Артём понимает, что лучше заткнуться.
– Забирайте этих, – командует Амир. – Везите к Диме. Он умеет с такими разговаривать.
– А вы? – уточняет вооружённый.
– А мы, – тяжёлая ладонь ложится мне на плечо, – возьмём покататься другую машинку. Поедем в дом. Там ведь зачищено?
– Так точно.
– Вот и отлично, – Сафаров подталкивает меня к тачке, на которой я приехала, только к переднему пассажирскому сидению.
Он не дожидается окончания погрузки связанных тел. Единственное, что я успеваю заметить до того, как мы отъезжаем, это то, что Серый жив. Опустившийся на водительское место Амир морщится. Обезболивающее спустя несколько часов перестаёт действовать так эффективно, тем более что Сафаров много и активно двигался.
– У тебя почти получилось, – заводит он двигатель. – Могло бы выгореть.
Я не знаю, что он хочет до меня донести этой фразой. Похвалить? Или, наоборот, показать, что любые усилия сбежать бесполезны?
– Как меня нашли? – я пустым взглядом смотрю в лобовое стекло, за которым видно максимум на несколько метров, а дальше свет фар пожирает ночь. Тут ведь не как в городе, где темноту разбавляют горящие вывески, фонари, вечерние окна. Сто́ит погасить фары, и темень наваливается, обволакивая так, что не видно ни черта.
Мы поворачиваем на техническую трассу для квадроциклов работников заповедника. Она петляет между деревьями, подбрасывая нас на ухабах.
– Светлана позвонила.
Поджимаю губы.
– Решила, что я меньшее зло. Она рассказала о вашем плане.
– Что с ней? – вскидываюсь я.
– Ничего, – равнодушно отвечает Амир. – Думаю, Светлана уже дома с ребёнком.
– И ей ничего не сделали?
Сафаров поворачивается ко мне:
– Она свояченица моего друга – это раз, и два – позвонила мне. С чего мне делать ей что-то? Я с бабами не воюю.
Последняя фраза иглой вонзается в мозг, поражая последнюю точку, которая ещё хоть как-то позволяла мне находиться на грани адекватности.
Но эти слова…
– Не воюешь? – верещу я, окончательно забыв свои метания по поводу того, как безопасно обращаться к Сафарову. – А это что? – всплёскиваю руками и указываю на себя. – Или это другое? Или ты меня даже за человека не держишь? Ах да! Я же вещь! И почему? Просто потому, что я дочь Алексея Платонова? А как насчёт тебя? Ты же сын убийцы и преступника! Давай затравим твою мать, и тебя отдадим на растерзание близким тех, кого уничтожил Джафар!
Меня несёт.
Амир снова поворачивается ко мне, но вдруг перед нами в лучах дальняка проскакивает, что тёмное. Сафаров, заметивший это движение краем глаза, выворачивает руль, машина резко поворачивает в сторону, мы подпрыгиваем на ухабах. Меня бросает на приборную доску, и я сильно ударяюсь рёбрами. Дух перехватывает, я зажмуриваюсь. Чувствую, как автомобиль бросает в обратную сторону.
– Медленно, очень медленно спрячь руки за спину, – командует Амир.
Я слушаюсь, будто я сама кобра, загипнотизированная дудочкой заклинателя.
В голове царит сумятица из мыслей, тонущих в гуле.
Я судорожно вспоминаю, что по статистике укусы гадюк в большинстве случаев не приводят к летальному исходу, особенно если вовремя оказать медицинскую помощь.
Но всегда есть исключения, а я понятия не имею, какая у меня лично переносимость яда, и проверять на себе мне очень не хочется, тем паче, что скорая сюда вряд ли доедет.
И я делаю то, что говорит Сафаров просто потому, что он говорит уверенно, будто знает, что делает, в отличие от меня, буквально парализованной от страха.
Змея всё ещё не опускает свою клиновидную голову, не похоже, чтобы её беспокоил или отпугнут свет фонарика. Я ни черта не знаю о пресмыкающихся.
Амир делает несколько плавных шагов в нашу сторону.
Я не понимаю, что он собирается делать.
– Замри, – негромко повторяет он.
А я впервые в жизни понимаю, что стоять не шевелясь очень сложно.
Мне плохо видно самого Сафарова, из-за света фонарика, направленного на меня, я, скорее, угадываю очертания его фигуры, да и перед глазами всё расплывается, не от страха, не то от подступающих слёз бессилия.
Замечаю только замах Амира. Его рука молниеносно взмывает вверх, занося какой-то тёмный тонкий предмет. Палка? Лом? Не могу думать. Я вся сосредоточена на том, чтобы остаться на месте, а не рвануть в сторону, напугав змею.
Следующее движение Сафарова заставляет телефон с фонариком дрогнуть, отчего пятно света резко смещается, скрывая в темноте змею и провоцируя этим скачок адреналина в моей крови.
Прежде чем я успеваю закричать от ужаса, Амир резко, словно клюшку для гольфа, опускает то, что у него в руках.
Глухой стук, шорох комьев земли, вспаханный чем-то неизвестным, шуршание кустов вдали.
Фонарик снова освещает место у моих ног, и там больше никого нет.
Воздух вырывается из лёгких со свистящим звуком. Меня начинает трясти, в горле булькает подступающая истерика. То, как спокойно Сафаров втыкает в рыхлую влажную землю своё орудие, оказавшееся на вид, чем-то вроде длинного засова от двери, меня подкашивает окончательно.
Тело больше не может противиться приказам мозга и делает неконтролируемый шаг назад. Под невысокий каблук попадает что-то твёрдое и гладкое, нога едет, и я заваливаюсь назад.
Всё происходит мгновенно.
Секунда, и я с размаху шлёпаюсь пятой точкой на землю. Ногу, подвернувшуюся под меня, простреливает резкая обжигающая боль в щиколотке, но тут же отступает, оставляя после себя ноющее ощущение.
Да когда же этому будет конец?
Я больше не могу сдерживаться.
Из груди вырывается почти вой, переходящий в надрывные рыдания.
Подошедший ко мне Амир, протягивает руку, но я отталкиваю её.
– Убери лапы! – сквозь всхлипы, выкрикиваю я. – Убери! И сам убирайся! Ненавижу тебя! Всё это ненавижу! Всё из-за тебя!
Игнорируя мою истерику, Сафаров опускается передо мной на корточки, видимо, чтобы подставить плечо, но я луплю его, куда придётся, в том числе и по ране, но он всё равно сильнее. Амиру удаётся привести меня в вертикальное положение, но я не могу наступить на ногу. Больно. И я реву ещё громче.
Я устала! У меня больше нет сил бороться!
За что мне это?
Что я такого сделала?
Чем я заслужила всё, что со мной произошло за последние два дня?
Сафаров встряхивает меня:
– Прекрати! – но это только усугубляет истерику. – Надо зайти внутрь. Хочешь ещё на кого-нибудь наткнуться?
Но уже всё равно, и, поскольку добровольно идти я отказываюсь, а прыгать на одной ноге можно только так, Амир взваливает дрыгающуюся меня на плечо.
Меня не останавливает даже риск упасть.
Затащив в предбанник и усадив на грубую деревянную лавку, Сафаров достаёт с притолоки спички и блюдце с огарками. Зажигает пеньки свечей и заходит в парильню. А я не могу успокоиться. Для меня всё это слишком. Мне даже дышать сложно, я открытым ртом набираю воздух, пропитанный запахами дерева, веников и пыли, и мой плач переходит в икоту, сотрясающую тело. Щиколотка пульсирует, и любая попытка поставить ногу на ступню, кончается новым приступом боли и новым витком истерики.
Я так погружаюсь в свои переживания, что не замечаю, как возвращается Амир.
Вода выплеснутая мне в лицо из ковшика, вышибает из меня дух, не хуже пощёчины. Её затхлый запах забивает нос, снова приводя меня в ярость:
– Сволочь!
Сафаров явно не чувствует вины за гадкий поступок:
– Думаешь, сейчас самое время поплакать?
Куда ему понять?
Отворачиваюсь от него, вытирая лицо рукавом грязного пиджака.
Эмоции, которые я вызвала у Амира, меня пугают, но не настолько, чтобы отказаться от своих слов.
Не сейчас.
Не в этом месте.
Не в этом состоянии.
– И в чём я не права? – упрямо смотрю в потемневшее от гнева лицо. – Яблочко от яблоньки…
– Если бы я был, как ты говоришь, истинным сыном Джафара, тебе бы не только не удалось сбежать, ты вряд ли до сих пор была жива. А если бы и была, то сильно бы об этом сожалела, – рубит Сафаров.
– Печалишься, что решил растянут мои мучения? – цежу я.
– Ещё нет, но ты упорно к этому ведёшь. Если бы я хотел тебе навредить, то так бы и сделал, – эта фраза звучит, как сигнал к окончанию беседы, но меня не устраивает.
Я злюсь ещё сильнее. Осторожность полностью отказывает мне, как перегорает лампочка от излишне поданного напряжения.
Кажется, если я сейчас замолчу, то на меня навалятся жуткие воспоминания о том, как удавка ложится на шею, или о том, как хрипит стоя́щий на коленях Сергей в руках Артёма.
Я не предназначена для такой жизни.
Я не Сафаров. Я не похожа на всех этих людей. Мне ни к чёрту не нужен такой адреналин. Что должно быть у человека в голове, чтобы сказать, что если бы он хотел мне навредить, то так бы и сделал? В ситуации, когда меня похитили, унизили, напугали, чуть не убили? Это, по его мнению, лакшери обращение? Или что? Особенное гостеприимство? Я даже не знаю, что со мной будет!
– Ясно. То есть сейчас ты делаешь мне благо? Какой извращённый подход!
Кулаки сжимаются, и короткие ногти впиваются в ладони.
– Девочка, что ты вообще понимаешь?
– Ну, конечно! Это просто я глупая, не догоняю всей прелести похищения и угроз…
– Мне тебе посочувствовать? – льда в голосе Сафарова прибавляется. Такое ощущение, что в отличие от меня, которая кипит, он от злости становится только холоднее. – Не я тебя похищал, ты бы предпочла остаться один на один с людьми из клана? Сейчас между ними и тобой стою только я.
– И в чём разница? Джафар, его люди, ты? Одного сорта бандиты…
– Ты зарываешься, Анна. Что-то ты осмелела. Не находишь, что пленникам не позволяют так дерзить? Пока я только и делаю, что вытаскиваю тебя из задницы.
– В которую я попала по твоей вине?
– Начнём с того, что всё, что с тобой происходит – вина твоего отца.
Меня буквально разрывает от гнева?
– Ты же сам признаёшь, что моего отца подставили… – мой голос снова набирает децибелы.
– Его никто не заставлял спиваться и терять человеческое лицо. Трезвый человек помнил бы, сбил он кого-то или нет, – обрубает Сафаров. В его тоне отчётливо чувствуются нотки презрения.
На это мне нечего ответить.
Именно этого я так и не смогла простить отцу.
Его запои, мамины нервы, то, каким он приходил домой после недельного загула, и растерянного лица, когда ему сообщили, что он убийца. И то, что все улики были косвенными, ничего не меняло.
Все решили, что то, что не удалось доказать, что именно он был за рулём, – это результат связей в силовых в структурах. В глазах всех он так и остался преступником, ушедшим от правосудия.
Да, были люди, которые считали, что папа чуть ли не герой, что с бандитами так и надо, но так думали единицы…
А в реальной жизни это был человек, топтавшийся возле дна, разрушивший свою семью, загнавший нас всех в долги и обеспечивший проблемы жене и дочери.
Да, сейчас Алексей Платонов взял себя в руки, больше не пьёт, но уважения к нему у меня не осталось.
– И это повод надо мной издеваться? – устало спросила я, растеряв весь запал.
– Ты не слышишь, – подводит итог Сафаров и снова закрывает глаза, отгораживаясь от раздражающего фактора, то есть меня.
Но я не готова к молчанию. У меня будто сгорел предохранитель.
Я устала бояться, но не настолько осмелела, чтобы осознанно провоцировать Амира, однако, оставаться один на один со своими переживаниями я совсем не готова. И пусть лучше, Сафаров злится, чем я начну заново прокручивать в голове страшные события на поляне.
– Так мой отец всё-таки не виноват в ДТП? – хочу просто спросить, потому что, мне кажется, я имею право это знать, но получается истерично и с наездом.
– Выглядит так. Скоро я буду знать точно.
– Но почему это не выплыло раньше? Если ты за два дня сумел в этом разобраться, почему следствие не смогло? Почему Джафар не выяснил?
– Потому что всё было просчитано грамотно. И мы снова возвращаемся к твоему отцу. Он сам довёл себя до того, что родная дочь сомневалась в его невиновности. Чего ожидать от людей ему посторонних? Тем более тех, с кем у него был серьёзный конфликт.
– Но…
– Тебе, правда, лучше помолчать. Ты ещё расскажешь мне, что произошло с момента твоего побега и до того, как я тебя нашёл.
И тон у Сафарова такой, что на этот раз я не решаюсь продолжать.
– Я сама! – тяну руку, чтобы отобрать полотенце.
– Сама ты нос расквасишь, – игнорирует протест Сафаров, подходя ближе. Мне приходится отвести взгляд в сторону, чтобы не пялиться на мужское достоинство.
– Я не калека и…
– Выкладывай, как всё было, – перебивает меня Амир, выжимая полотенце над грязным ободранным коленом.
Отвернувшись от него, сквозь зубы пересказываю ход событий.
А Сафаров, пройдясь по телу влажным полотенцем, приступает к намыливанию, заставляя меня сгорать от стыда, и чтобы отрешиться от этого гадливого чувства, я с головой ухожу в воспоминания о кошмаре сегодняшней ночи, лишь бы не ощущать грубоватых ладоней, которые скользят по коже, обходя ссадины.
Мой дрожащий голос словно впитывается в пар, заполняющий душевую. К концу рассказа, когда на меня снова наваливается понимание, что сегодня я могла остаться там на дальнем кордоне, меня начинает колотить.
Но и это не позволяет отгородиться от присутствия Амира.
Ощущение, будто я перед ним не просто голая, а словно вывернутая наизнанку.
Сафаров помогает мне подняться и пристроить ногу на ступеньку так, чтобы не намочить повязку. Я чувствую, как он стоит за моей спиной, иногда его грудь прижимается к моим лопаткам, его член задевает ягодицу, а руки по-хозяйски продолжают массажные движения, расслабляя закаменевшее тело, и нечто тёмное в глубине естества отзывается на уверенные прикосновения.
Когда под пальцы Амира попадаются промокшие трусики, он их просто разрывает, и они с влажным чавканьем падают мне под ноги.
Испуганная неожиданным спазмом внизу живота, я пытаюсь отрезвить себя, вернуться к исходному состоянию. Это ненормально, когда головой понимаешь, что происходящее должно вызывать отвращение, а реакции тела, продиктованные травмой и страхом, идут вразрез с сознательным.
И мне всё равно: попытка ли это психики найти большого и сильного защитника, или примитивные желания заглушить стресс простым и понятным способом. В конце концов, для первого амплуа Сафаров не подходит, искать защитника во враге – глупость. А для второго… человек не животное, и нами давно руководят не инстинкты.
И чтобы разрушить это наваждение, я не нахожу ничего лучше, как завести разговор:
– Как вы нас нашли?
– Мы уже обнаружили твой побег, когда позвонила Светлана. Ты выбрала удачное время, но больше у тебя не выйдет, – Сафаров пенит шампунь на моих волосах и возится с этим даже дольше, чем с моей грудью, у него явно пунктик. Как это ни противно признавать, но делает он приятно. – Мы пробили номера машины, на которой тебя увезли, подняли связи, чтобы по дорожным камерам отследить, где вы, но это не такое быстрое дело. Веселее пошло, когда сработал жучок в квартире Павла Андреевича.
– Я не понимаю, зачем ему это, – упираюсь ладонями в запотевшую кафельную стену, пока душевой лейкой Амир смывает с меня шампунь и гель.
– Если сложить два и два, то получится четыре. Дорогой советник очень хотел меня подставить. Свалить на меня твоё убийство. Было бы ещё одно красивое дело с подставой.
Я соображаю со скрипом:
– То есть ты считаешь, что убийство Бекхана устроил Павел Андреевич? – я готова в это поверить, мерзкий тип с самого начала произвёл на меня впечатление двуличного подлеца, а уж после того, что произошло сегодня, и вовсе не остаётся сомнений, но что он способен отправить человека на смерть. Только я всё равно не могла понять, какие цели Павел Андреевич преследовал.
– Практически уверен в этом.
– Какой в этом смысл? Что там не поделили твой брат и Павел Андреевич в прошлом – это один вопрос, но избавляться от тебя? Ты же всё равно не собираешься оставаться в городе…
– Вот, чтобы прояснить этот момент, мы и побеседуем с ним завтра. Думаю, он как раз созреет поговорить по душам. Дима – хороший психолог, и методы у него травматичные, но рабочие.
– Ты всё это мне рассказываешь, потому что я уже никому… – сглатываю горький ком. – Тогда почему ты за мной приехал?
Я не знаю, что я хочу услышать от Сафарова. Наверное, что он понял, что мстить надо не моему отцу, и Амир готов отпустить меня, если я никому не расскажу про похищение и всё то, что я услышала за последние двое суток.
Это дало бы мне надежду, но Сафаров не спешит меня успокоить.
– Стоило оставить тебя там? – жёстко спрашивает он. – Это твоя благодарность?
И это в очередной раз руинит всё.
– Какая мне разница, кто меня убьёт? Артём хотя бы хотел гуманно меня задушить, – развернувшись к Амиру лицом, я несу откровенный бред. – Он не лез ко мне грязными лапами!
– Твоя очередь, – он впихивает мне в руки полотенце.
– Что? – не понимаю, о чём он.
Сафаров зажимает моей рукой полотенце и показывает, чего от меня ждёт.
– Раз мои руки для тебя грязные, то приведи их в порядок. И не только их.
Не нужно быть профессором психологии, чтобы понять, что я сама только что спровоцировала Сафарова. Осторожность в очередной раз мне отказала. Бояться – я его, конечно, боюсь, но, видимо, недостаточно, раз позволяю себе подобные высказывания.
И Амир решил это исправить, поставить меня на место.
Я замираю, а Сафаров, накрыв мои пальцы, сжимающие полотенце, проводит им по своему животу.
– Я жду, – требовательный тон на этот раз не оставляет свободы для протеста. Я сейчас где-то на той границе, за которой расплата последует за любое неповиновение.
Вздрогнув, я хватаюсь свободной рукой за стену, чтобы не потерять равновесие, и моя грудь остаётся без прикрытия. Может, если бы он пялился на нее, мне было бы легче, однако Сафаров смотрит мне в лицо, наблюдая за моими эмоциями, которые я, в отличие от него, скрывать не научилась, и мне кажется, что это последний этап моего «обнажения».
Беззащитность, вот что я ощущаю.
И вместе с тем, не могу отделаться от странного чувства, что пока этот мужчина рядом, других опасаться не стоит. Это делает его ещё более угрожающим в моих глазах, будто мир сейчас замыкается на нём, делая его самым важным.
И я слушаюсь Амира, понимая, что до сих пор мне позволялось очень многое, и если я не хочу ужесточения условий, придётся принимать правила игры, навязанные Сафаровым. Он же их озвучил предельно чётко: «Я говорю – ты выполняешь».
И всё же я не могу опустить глаза на то, что делаю.
Краем взгляда я уже заметила эрекцию, вызвавшую у меня неожиданное волнение, и всеми силами пытаюсь остановить неуклонно возрастающее животное возбуждение. Просто стокгольмский синдром какой-то.
Кровь шумит в ушах, пока я омываю стальные мускулы. Тело Амира напряжено, как струна. Задевая пальцами плотную кожу, я чувствую под ней мощь, и она против воли меня смущает.
Под пристальным взглядом Сафарова, щеки мои заливает краска, и когда наступает очередь геля для душа, меня едва держат колени. Всё становится совсем плохо, потому что приходится действовать ладонями, и это похоже на ласку. Амир не спешит повернуться ко мне спиной, поэтому чтобы пройтись по всему телу, я вынуждена его почти обнимать, прижимаясь к нему грудью, чувствуя животом твёрдость члена.
«Это пациент!» – твержу себе я, чтобы загнать непрошеные реакции обратно, но получается плохо. Сафаров слишком подавляет, чтобы походить на больного, требующего ухода.
«Это враг, преступник!»
Но древний мозг и женская сущность спелись и видят в Сафарове только сильного самца, которому сто́ит подчиниться, хотя бы для того, чтобы выжить.
Тянусь к лейке, чтобы, наконец, покончить с этой унизительной для меня процедурой, но Амир меня останавливает:
– Ты кое-что пропустила, – он перехватывает мою руку и заставляет обхватить напряжённый ствол. – Что? Твоя дерзость уже закончилась?
О да! Какое уж тут сопротивление, когда меня не отпускает дрожь. Во рту пустыня, ноги едва держат, а сознание концентрируется на тех движениях, которые моим кулаком совершает Сафаров, скользя членом в ладони от основания до головки и обратно.
Самое постыдное, что в такт этим движениям, у меня между ног разливается жар, вызывая тёмное томление и усиливая спазм внизу живота.
Поймав ритм, я даже дышу, ускоряясь вместе с ним. Я зажмуриваю глаза, когда чувствую, как под сдержанное шипение Амира, брызгает густая сперма, увы, на этом позор не заканчивается.
Сафаров прижимает меня лопатками к гладкому кафелю, и его рука уверенно проникает между моими бёдрами, и мне не увернуться от этого.
– Ну что же ты, Анна, – насмешничает Амир, раздвигая складочки, позорно скользкие и вовсе не от мыла. – Теперь я чистый, у тебя ещё остались возражения?
Подушечка большого пальца кружит в сладкой зоне в поисках чувствительного местечка, и неизбежно его находит. Моё тело выдаёт себя подрагиваниями, каждый раз, когда Сафаров задевает пульсирующий клитор, хоть я и кусаю губы, чтобы не выдать стоном, что мне не только противно. Огненные нити свиваются в клубок внизу живота, усиливая предвкушение надвигающегося оргазма. Я задыхаюсь в клубах пара.
Уже не обращая внимания, что хватаюсь за плечи Сафарова, я растворяюсь в той чёрной волне, что накрывает меня в преддверии разрядки. Уронив голову на грудь Амира, поддаюсь, уговаривая не ненавидеть себя за то, что он со мной делает, за то, что я откликаюсь. Так быть не должно, но происходит.
Наигравшись, Сафаров позволяет мне кончить, и вместе с оргазмом на меня накатывает опустошение. Глупость, конечно. Нужно радоваться, что Амир не заходит дальше, что всё это происходит так. Меня ведь могли отдать на потеху мужчинам клана, не разбираясь, виновен ли мой отец.
Но сейчас из меня в очередной раз вынули стержень, моя девичья гордость растоптана, душа вывернута наизнанку, и Сафаров видит то, что я чувствую.
Он ополаскивает нас обоих и, помогая мне выбраться из душевой, неожиданно мягким тоном подбадривает:
– Давай, девочка. Пора спать.
Промокнув меня полотенцем, он быстро заканчивает обработку моих мелких ссадин. Я отрешённо наблюдаю за этим, вдруг понимая, что он старается не причинить мне лишней боли. Даже подул на ободранную коленку.