Когда за Кириллом громко захлопнулась входная дверь, я не испытала ничего. Просто констатировала факт: он ушел. Ушел и точка. Я сначала даже испугалась собственного бесчувствия, а потом поняла, что так даже лучше. Бежать за ним и падать на колени, умоляя вернуться, я точно не собиралась.
Сняв тонкое обручальное кольцо, я положила его на белую деревянную полку с книгами. Пусть тоже пылится вместе с непрочитанными томами. Мысленно отметила, что, когда буду убираться, нужно будет протереть и ее.
Он ушел, и у меня освободилось время. Готовить не нужно, гладить его рубашки тоже. Это даже заставило меня порадоваться и принять тот факт, что мужчины отнимают слишком много времени. И хотя Кирилл был вполне самостоятельным мужем, не требующим от меня ведения домашнего хозяйства и бережного поддержания уюта, я это делала на автомате. Потому что так положено. Потому что все так делают.
Я вернулась в комнату, взяла телефон в руки, полистала соцсети, посмотрела смешное видео с котиками, ответила на пару сообщений. Но руки хотели что-то делать, а не просто тыкать пальцем в экран.
Я походила по дому, даже притронулась к пылесосу, но потом одернула руку, поняв, что и это делать я больше не обязана. И что мой самый главный бардак только что ушел, напомнив мне на прощание о моей черствости и безразличии. Я даже хотела сказать ему вслед, что мне плевать на его мнение, но промолчала, хотя мне и правда было плевать.
Выглянув в окно и убедившись, что Кирилл точно ушел, а не просто демонстративно вышел на улицу, я направилась в гараж. Он примыкал к кирпичному дому, отличаясь разве что подъемной автоматической дверью. В гараже стояла моя старенькая, но такая любимая машинка — Пежо 107 модели. Я провела рукой по белому кузову — старая привычка, от которой давно пора было избавиться. Но я настолько ее любила, что готова была целовать в капот каждый раз при встрече. Она появилась у меня еще раньше, чем этот дом и муж, в те времена, когда я только научилась зарабатывать. Я пыталась откладывать, но долго не выдержала и влезла в кредит, чтобы разорвать порочный круг поездок на общественном транспорте. Я увидела ее на всем известной онлайн-площадке и сразу влюбилась, окончательно и на всю жизнь.
Кирилл всегда говорил, что она некрасивая, несуразная какая-то. Я злилась на него за это. Какая же она некрасивая? Очень даже красивая. Продолговатые фары, выступ на капоте, словно носик. Я ухаживала за ней и берегла больше, чем мужа. Просто она никогда не ворчала, никогда не высказывала мне о том, какая я бесчувственная и черствая. Это было не просто «корыто с болтами», как говорил Кирилл, это была моя крепость, место, где я чувствовала себя собой.
Я прошла вглубь гаража к коробкам, которые давно собиралась разобрать. Они стояли здесь с момента переезда, около шести лет. Именно тогда я купила этот дом, а потом зачем-то вышла замуж. Коробки мне торжественно вручила мать, бережно собрав мои детские вещи. Этот факт я тоже приняла спокойно. На тот момент мне уже исполнилось 25 лет, я накопила на первоначальный взнос по ипотеке и купила небольшой, но такой уютный дом. С тех пор я сделала ремонт, поменяв цветастые обои и странный кухонный гарнитур на более современную и сдержанную мебель и отделку.
И вот эти коробки, которые за шесть лет я ни разу не открыла, стояли здесь. К ним еще добавились две — после ремонта. Они покрылись толстым слоем пыли и наверняка пропахли бензином, но нюхать я их не собиралась, а вот замарать одежду пылью я точно не хотела. Оглядевшись по сторонам и кинув взгляд на маленький стеллаж, на котором я хранила всякие автомобильные принадлежности, я увидела зеленую тряпку. Встряхнув ее, я протерла коробки, собирая пыль в маленькие серые комочки и сдвигая их на бетонный пол.
Сначала я взяла самую большую, нижнюю коробку. Открыла и разочарованно вздохнула. Старые тетради, книги, школьные учебники. И зачем мать мне это отдала? Но все же покопалась в тетрадях, нашла свои детские дневники, полистала, почитала пару страниц, еле разбирая свой кривой почерк и убрала назад. Неужели мать думала, что я тоскую по школьным временам? Хотя, откуда ей было знать о моих чувствах, если она никогда не спрашивала, а я никогда не стремилась делиться с ней.
Второй пошла коробка поменьше. В ней уже были вещи интереснее — сувениры, статуэтки, медали. Я аккуратно перебирала вещи и ностальгировала. Вот фигурка слоника, которую я привезла с моря, когда мне было лет 10. Вот ангел, подаренный моим первым парнем. Вот цепочка с двойным кулоном, которые мы носили с лучшей подругой. Перебрала медали за свои заслуги в плаванье. Великой плавчихой я так и не стала, не дотянула даже до всероссийских соревнований. Но вспоминать о том времени было приятно.
В третьей коробке тоже были сувениры. В основном купленные мной, либо подаренные подругами. Одно время я коллекционировала статуэтки, чем и пользовались мои друзья на все праздники. Некоторые из них сломались при переезде, но большинство хорошо сохранилось.
Я сгребла все сувениры в одну коробку и унесла ее домой, по дороге еще раз прикоснувшись к своей машине. Что же, когда Кирилл заберет свои шмотки, освободится одна полка, которую и займут мои воспоминания.
Кирилл пришел за вещами на следующий день. Открыл дверь своим ключом и, сняв обувь, осторожно прошел в коридор. Видимо, он ждал, что вылечу из комнаты, начну просить прощения, но я даже не пошевелилась. Сидела на кухне и, закинув ноги на стул, пила чай. Кирилл заглянул ко мне, кинув удивленный взгляд, и пошел в свою уже бывшую комнату.
Я слышала, как он хлопает дверцей шкафа, как кидает в пакет свой скромный запас вещей, как вытаскивает из розетки свою зарядку.
— Оль, где мой планшет? — крикнул он из комнаты.
Я вздохнула. Этот мужчина без меня никогда ничего не мог найти. Ходят слухи, что все мужчины такие, но утверждать не бралась — замужем я была всего раз. Я встала и направилась в комнату, шаркая носками по полу. Наши взгляды встретились: мой безразличный и холодный, его — обиженный, возмущенный. Он широко раскрывал свои карие глаза и слегка сморщивал маленький нос. И хотя я не была проницательным человеком, считать его настроение не составляло труда. Когда он сердился, сжимал и без того тонкие губы в нитку, когда волновался — теребил и грыз пальцы, когда радовался — улыбался так широко, что можно было увидеть все его 32 зуба, включая две пустующие лунки. Никакой загадки и интриги, скучный, как школьный учебник по истории. И это была одна из причин, по которой мне не хотелось сохранить брак. Одна из сотни.
Планшет лежал в ящике стола, там, где и всегда. Я могла найти его с закрытыми глазами, потому что он всегда был здесь. Но, видимо, уже бывший муж хотел привлечь мое внимание, заставить осознать горечь утраты такого шикарного спутника жизни, выбрав для этого святая святых — супружескую спальню. Только попытка оказалась бесплодной, я не отреагировала, даже когда Кирилл взял у меня планшет, коснувшись моих пальцев и что-то буркнул себе под нос. Я лишь посмотрела на его пакет, на куртку, переброшенную через руку, и вышла из комнаты, бросив ему через плечо:
— Ключи оставь у входа.
Я вернулась в кухню, блаженно вытянув ноги на стуле, и продолжила смотреть сериал. Подняла взгляд только когда мимо кухни промелькнула его тень. Он бросил ключи на обувницу и вышел, демонстративно хлопнув дверью.
Я снова приняла это как состоявшийся факт. Ушел и ушел. Плевать.
Вечером, когда я пришла в комнату поваляться на кровати, я споткнулась о коробку с сувенирами. Еле удержалась за шкаф, чтобы не грохнуться между шкафом и кроватью. Чертов Кирилл как будто специально поставил ее на пороге, отодвинув от стены.
Я села на кровать и уставилась на коробку, которая еще хранила гаражную пыль и мои отпечатки. Аккуратно приоткрыла ее, убеждая себя в том, что надо разобрать содержимое, иначе в следующий раз я точно грохнусь. Решительно поднявшись с кровати, я притащила с ванной влажную тряпку, чтобы стереть шестилетнюю пыль с моих раритетных подарков, и начала разбирать коробку.
Сначала на полку встали крупные фигурки — копилка в виде белой собачки, большое сердце и пара влюбленных. Потом я протирала и ставила маленькие статуэтки, пытаясь вспомнить историю каждого. Половин, конечно же, опознать не удалось, но часть подарков снова вернули меня в прошлое.
Последним остался черный камень. Я смотрела на него и думала — выбросить или оставить. Это камень нашла Ника, когда мы в детстве забрели в заброшенный дом. Зачем она его забрала и потом отдала мне, я не помнила, но бережно хранила. Я взяла камень в руки, протерла пальцем. Он оказался гладким, прохладным на ощупь. Довольно большой — крупнее моей ладони. Но для такого размера оказался удивительно легким. Я покрутила его в руках, а потом потрясла. Изнутри донесся какой-то странный звук, словно там хранился песок. Пригляделась и увидела тонкую полоску посередине. Это был не просто камень, это был футляр.
Я приблизила камень к глазам, чтобы лучше видеть отверстие и резко вдавила ногти больших пальцев в разрез. Камень щелкнул и открылся, выбрасывая в воздух черную пыль. Я невольно чихнула, когда она облаком окутала лицо, и тут же подумала, что зря вдохнула эту древнюю гадость.
Я протерла лицо чистой рукой, с отвращением вытирая остатки черной пыли и с разочарованием посмотрела внутрь — пусто. Никакого старинного украшения, ни записки от предков, только черные стенки. Подумав, что делать с футляром — выбросить или сохранить как память о беззаботном детстве, о когда-то лучшей подруге, я решила, что выбросить его не поднимется рука. Я вытерла с его поверхности пыль и убрала на полку. Пусть лежит. Как воспоминание о детстве, где не нужно было играть какую-то роль, чтобы понравиться другим.
Утром я едва не проспала на работу. Утром я едва не проспала на работу. Привыкла, что после моего будильника звенят еще десять Кирилла, поэтому отключила звонивший телефон, и снова уснула, дожидаясь будильника мужа. А когда открыла глаза и посмотрела за спину, резко вспомнила, что я больше не замужем. Кинула взгляд на часы — половина восьмого. И если бы не планерка ровно в восемь, я бы спокойно опоздала. Но мой начальник терпеть не мог опозданий.
Я наспех собралась, прыгнула в машину, и ровно в восемь ноль-ноль вошла в офис, где уже собрались коллеги. Все дружно посмотрели на меня, кто-то с осуждением, кто-то равнодушно. Я проигнорировала внимание к своей персоне и встала позади всех. Мое присутствие в принципе не было обязательным, но я делала вид, что прилежный, ответственный работник, соблюдающий внутренние правила компании.
Начальник, Владимир Дмитриевич, вышел к нам, как всегда, при полном параде. Чистые, выглаженные брюки, пиджак, галстук. На лице, несмотря на шестидесятилетний возраст, ни одной морщинки. По офису давно гуляли слухи, что он делает подтяжку кожи, потому что его широкий разрез глаз в какой-то момент сузился. Волосы начальник тоже держал в порядке — регулярно запрашивал седину и делал укладку перед выходом на работу. Коллеги посмеивались над ним, и над его ориентацией в курилке сомневался каждый, кто был не слишком ленив. Я же не считала это недостатком. Нравится ему за собой ухаживать, нравится хорошо выглядеть — пусть, каждый вправе решать, делать ему укладку по утрам или ходить вечно лохматым как наш сисадмин Рома.
Далее была скучная планерка, на которой шеф раздавал указания, говорил о достижениях на прошедшей неделе. Я еле держалась, чтобы не уснуть от тоски. Зевала, прикрыв рот рукой и чуть не упала на впереди стоящую спину. Хотела даже ударить себя по лбу, чтобы проснуться, но вовремя спохватилась, когда ладонь уже летела к лицу. Пришлось начать петь про себя, чтобы немного взбодриться и не уснуть стоя. Время, как назло, шло очень медленно, стрелка на часах словно стояла на месте.
Раздав указания, Владимир Дмитриевич удалился к себе в кабинет, остальные разбежались по своим местам, а я пошла за кофе. В маленькой кухне, где стоял напольный шкаф с посудой и небольшой круглый стол в углу, я столкнулась с Димой. Двадцатипятилетний менеджер по продажам, который был на своем месте как рыба в воде. Ему очень подходила эта должность — он умел разговорить даже свой стул, находил общий язык с немыми и очень нравился девушкам. Дима всегда приходил на работу бодрым и счастливым, шутил и смеялся, а тут я его не узнала. Помятый вид, под глазами синяки, всегда аккуратно уложенные волосы торчали вверх. Его вид еще больше вогнал меня в тоску, и я сладко зевнула.
— Что, тоже не выспалась? — спросил он, забирая стакан из кофемашины.
— Ага, — ответила я, — А ты что такой помятый?
Он облокотился о стол, вдохнул пар от кофе и застонал от наслаждения.
— Собака вчера убежала, искал ее по району всю ночь. Даже поспать не удалось. — он грустно опустил взгляд. — Сестра младшая взяла ее на прогулку, а та сорвалась с поводка.
— Не нашлась? — спросила я, забирая свой кофе.
Он покачал головой.
— Фотка есть? — я сделала глоток, и кофе обжег язык. — Давай по группам раскидаю. Можно ориентировки напечатать, расклеить по району.
Дима с такой благодарностью посмотрел на меня, что я подумала, он кинется обниматься.
— Олька, ты чудо! Спасибо огромнейшее просто! Сейчас скину тебе фотку.
Я улыбнулась, потому что он улыбался. На самом деле, внутри я не испытала никакой радости, да и грусти тоже. Ни одна эмоция не пробилась сквозь ледяной айсберг внутри меня. Но в обществе так принято — если тебе улыбаются, то ты должен улыбнуться в ответ, даже если не хочешь.
Кофе помог мне проснуться, и к своему рабочему месту я пришла уже довольно бодрая. Включила компьютер, он шумно вздохнул, издал привычный писк и загрузился. Я сразу же закинула фотографии милого пуделя по чатам и пабликам, а потом приступила к работе. Мои обязанности были скучными и однообразными, но за это я и любила свою работу — в ней была предсказуемость, а еще мне почти не приходилось общаться с людьми. Я собирала заявки и раскидывала их по отделам, где с потенциальными клиентами уже работали менеджеры.
В обед, поднявшись со своего кресла и потянув спину, я направилась на кухню за кофе. И снова столкнулась с Димой. Он стоял спиной ко входу и что-то напевал себе под нос. Едва я переступила порог кухни, как почувствовала исходящую от него волну счастливого возбуждения. Дима обернулся и, увидев меня, радостно заголосил:
— Нашлась! Олька, нашлась! Позвонили мне, сказали у них моя потеряшка! И даже фотку скинули, точно моя Джесси!
Лицо Димы светилось радостью, голубые глаза сияли, а рот расплылся в искренней, широкой улыбке. Он едва не подпрыгивал на месте, и его настроение странным образом оказалось заразительным. Дима так радовался, так был благодарен, что я почувствовала это. И, не удержавшись от нахлынувших чувств, я сделала два шага вперед, закинула ему руки на шею и обняла. Он сначала застыл, потом нерешительно похлопал меня по спине, аккуратно прикладывая ладонь. И этот хлопок заставил меня очнуться, вернуться в реальность. Я отпрянула от него, почувствовав ужасный стыд, от которого хотелось провалиться сквозь пол.
— Я рада, — буркнула я и вышла из кухни быстрым шагом, чувствуя взгляд Димы на себе.
Закрывшись в туалете, я посмотрела на себя. Мои щеки пылали от стыда, словно я только что вышла из бани. Я набрала холодную воду в руку и похлопала себя по лицу. Жар начал отступать, вот стыд — нет.
Я никогда не позволяла себе фамильярность на работе. Да и нигде не позволяла. Отношения с коллегами всегда были просто рабочими, без всяких компромиссов. И чтобы я бросилась на шею кому-то — это что-то сверхъестественное. Я вообще очень уважала личное пространство и ценила людей, которые отвечали мне тем же. Не любила, когда дотрагиваются до рук, когда подходят слишком близко при разговоре и дышат на меня, даже если со спины. А тут я бросилась на шею коллеге, нарушив все мыслимые и немыслимые границы. И сделала это не осознанно, а спонтанно, будто кто-то заставил меня сделать этот шаг.
Утром я проснулась от раскалывающейся головы. Боль была настолько сильной, что я зажмурила глаза, когда вышла из темной комнаты в светлую прихожую. Сразу выпила таблетку и хотела снова отправиться в кровать, но услышала шум за окном.
Это был истошный крик моей соседки Людмилы, от которой меня отгораживал только деревянный забор высотой около метра. Я выглянула в окно и увидела, как Люда, упершись кулаками в бока, кричала на своего двадцатилетнего сына Артема. Такие проявления чувств были не редкими, обычно я спокойно реагировала на вспыльчивую соседку, но тут у меня в груди что-то ёкнуло.
Я вышла во двор, ловя обрывки ссоры. Людмила кричала, что Артем не может найти работу, что целыми днями сидит за компьютером и гуляет с девчонками. А она, одна его поднявшая, устала и ждет помощи. В общем, классика жанра. Взрослое дитя, отказывающееся брать на себя ответственность, и мать, пытающаяся достучаться криками.
Я подошла к забору, когда Артем уже вышел на улицу, громко хлопнув дверью, чем еще больше разозлил мать. Людмила увидела меня и подошла ближе, не в силах больше сдерживать желание поделиться своими разочарованиями в ребенке.
— Нет, ну ты слышала?! — вопила она так, что изо рта летела слюна. — Не может найти работу по душе! Мать пашет целыми днями, а ему душевной работы захотелось!
Я тяжело вздохнула. И странное дело — я вдруг отчетливо поняла ее злость. Прямо кожей почувствовала. Да, на ее месте я бы рвала и метала точно так же.
— Дааа, — протянула я, и комок злости начал разворачиваться у меня внутри горячим клубком. — Эта молодежь к жизни не приспособлена! Без родителей они пропащие!
— Вот-вот, — Людмила с одобрением посмотрела на меня. — Только игрульки эти на уме, да девчонки! Хоть впору выгнать его и дома, и пусть пробует жить самостоятельно, без моей помощи!
— И правильно, — подхватила я. — Только так его можно будет научить чему-то! А то совсем не приспособлен к жизни!
— Именно, — сказала Люда, уже успокаиваясь.
— И ничего не хочет делать! — подхватила я. — Хоть бы вышел, во дворе убрался, зимой снег почистил! А то сидит целыми днями, пока мать здоровье убивает. Какой негодяй, а! Не видит, как матери тяжело!
Я уже не просто злилась — меня захлестывала ярость. Я размахивала руками, кричала, мои пальцы судорожно сжимались у груди, пародируя жест Людмилы. Слова вырывались ядовитым, бурлящим потоком, и я с ужасом понимала, что не могу его остановить. Я не управляла собой.
А потом Людмила повернулась ко мне. Абсолютно спокойная, без тени той злости, которую она только что выплеснула на своего сына. Она внимательно посмотрела на меня, словно видит в первый раз. И, ничего не сказав, удалилась к себе.
Я осталась стоять возле забора, и злость потихоньку начала отступать. И не просто злость, а осознание, что я влезла в чужую жизнь, ранее мне абсолютно безразличную. Показала свои эмоции, которые раньше прятала за стеной равнодушия. Я никогда не поддерживала Люду в ее претензиях к сыну. И не потому, что лезть с непрошенными советами — плохо, и не потому, что я ничего не понимаю в воспитании детей, а просто потому, что мне было плевать.
Я резко развернулась и пошла к себе. Снова равнодушная, снова безучастная. Но теперь с твердым пониманием, что со мной что-то происходит.
Я проснулась ночью от осознания того, что за мной кто-то наблюдает. Я ощущала на своей коже холодный, неприятный взгляд, и не решалась открыть глаза. Было по-настоящему страшно увидеть того, кто буравит меня взглядом в доме, где кроме меня никого нет. Я старалась не дышать и не шевелиться, чтобы ко мне потеряли интерес.
Потом давящее чувство ослабло, и я с огромным усилием подняла веки. Сначала я уставилась в белый распашной шкаф, потом медленно, позвонок за позвонком, повернула голову. Мой взгляд скользнул по двери, по противоположной стене и, наконец, пополз к окну. В окно бил лунный свет, оставляя на полу тонкую дорожку, которую я тоже увидела. В комнате было пусто.
Облегченно вздохнув, и подумав, что у меня разыгрывается паранойя, я спокойно перевернулась на другой бок, подтягивая одеяло к подбородку. Взгляд сам выхватил в темноте мой черный письменный стол с компьютером и остановились на фигуре. Страх заставил сначала вздрогнуть, а потом впасть в ступор. Сердце бешено колотилось, дыхание стало быстрым и тяжелым.
Темная фигура стояла перед столом, наблюдая за мной. Я не видела ни лица, ни глаз. Только черный силуэт человека с капюшоном на голове. Я закрыла глаза и зажмурилась, пытаясь прогнать галлюцинацию, но, когда открыла глаза, фигура стояла на том же месте.
— Вы… кто? — жалобно и очень хриплым голосом сказала я.
Фигура молчала и даже не двигалась.
— В доме нет денег, могу отдать телефон, технику, карты, — проскулила я, еще сильнее зарываясь в одеяло.
Фигура слегка дернулась и заговорила грубым мужским голосом:
— Мы будем наблюдать за тобой, эмпат. Контролируй силу.
— Чего? — я почти плакала.
— Я предупредил, — сказал он и тут же растворился в воздухе через мягкие колебания, словно расплылась волна.
Я еще смотрела несколько секунд на то место, где была фигура, а потом резко подскочила с кровати и включила свет. Яркое освещение заставило меня зажмуриться и интуитивно закрыть лицо. Открыв глаза через боль и слезы, я начала судорожно искать в комнате незнакомца. Но от него не осталось и следа, даже пыльного пятна на ламинате. Я выбежала из комнаты, по пути включая свет в коридоре, прихожей и на кухне. Но никого не было.
Я подбежала к входной двери, подергала ручку — закрыто. Даже хлипкая щеколда была сдвинута. Сердце еще бешено билось в груди, отдавая в виски.
Я схватила телефон и набрала телефон службы спасения, нетерпеливо подождала два гудка, а когда на том конце провода ответили, с нескрываемой паникой крикнула в трубку:
— Помогите!! В мой дом залезли!
До приезда полиции прошли томительные, ужасно долгие двадцать минут. Я стояла на кухне, дрожа всем телом. В руке держала большой и самый острый нож, которым я обычно разделывала мясо. Его деревянная рукоятка удобно лежала в ладони, но я сжимала ее так сильно, что ногти воткнулись в кожу.
Когда за окном я увидела проблесковые маячки полицейской машины, выбежала на улицу и сразу кинулась открывать ворота. Передо мной стояли двое сотрудников полиции, и я сразу начала рассказывать свою историю, удивляясь их испуганному взгляду.
— Женщина, нож на землю бросьте. Сейчас же, — сказал один из них, прижимая руку к кобуре.
И только тогда я поняла, что до сих пор держу кухонный нож в руке, размахивая им перед их лицом. Я бросила нож в траву, но не чувствуя вины или стыда.
Они не спеша прошлись по двору, заглянули в гараж, потом походили по дому, оставляя грязные следы на полу. Я шла за ними следом, едва не наступая на пятки.
— Чисто. Никого нет, — сказал более молодой полицейский с крупным шрамом на лице.
— Дверь заприте и ложитесь спать. — второй полицейский с сочувствием посмотрел на меня, но было видно, что они мне не поверили.
Я не стала спорить, но очень хотелось, чтобы они остались до рассвета. Проводив их до ворот, я подхватила нож с травы и побежала в дом. Закрыла дверь на все три замка и подперла ручку стулом, как это обычно делается в кино.
Спать, я, конечно же не легла. Постоянно озиралась по сторонам, выискивая фигуру. В каждой тени я ловила пугающий облик, всматривалась, и только потом понимала, что уже начинаю бредить. Я просидела всю ночь за кухонным столом с ножом в уже онемевшей от напряжения руке.
Когда солнце забросило мне в окно свои первые лучики, я ушла к себе и упала на кровать. Долго ворочалась, вспоминая слова фигуры, а потом поднялась с кровати. Налила горячего, крепкого кофе и включила ноутбук.
Он назвал меня эмпатом. Значение этого слова я знала, но решила убедиться. Интернет выдал, что это люди, которые умеют считывать эмоции других, переживать их и сочувствовать. Я хмыкнула. Даже муж от меня ушел, потому что я холодная и безразличная. А уж считывать чужие эмоции и подавно не умела, просто потому что было плевать.
Я постучала по белому стеклянному столу пальцами и задумалась. Недавние всплески эмоций были такими яркими, непривычными для меня. Дима обрадовался возвращению собаки, и мне стало радостно. Потом Лиза, рыдающая над своей утратой и, наконец, соседка Люда и ее сын.
— Да не, бред какой-то, — сказала я вслух.
Это просто совпадение, просто психологическая травма от того, что ушел муж. Я копнула внутри себя и попыталась понять, какую эмоцию вызывает у меня уход Кирилла. Безразличие? Радость? Облегчение? Или мне было обидно или больно? Подумав, я снова убедилась, что мне никак от его ухода. Словно он для меня пустое место. Или не словно, а так и было.
Я налила вторую порцию горячего кофе, достала с холодильника кусочек слегка подсохшего сыра и, закинув его в рот, снова начала думать. Если этот мужик прав, и я эмпат, то почему так произошло? Где я так нагрешила, что теперь мало того, что мне придется реагировать на чужие эмоции, так еще и по ночам терпеть визиты странного гостя в капюшоне.
Встав со стула, все еще жуя сыр и отмечая, что понятие «слегка» засохший к этому камню во рту не подходит, я начала ходить по кухне. Потом посмотрела на часы и поняла, что уже два часа занимаюсь какой-то ерундой. Голова начала проясняться, принимая уже вполне реалистичные мысли. Мужик мне просто приснился. А вся эта история с эмоциями — полный бред. Может, я и рада уходу Кирилла, а вот моя психика считала иначе.
Остановившись возле ноутбука, я решила найти психолога. И посетить его. Желательно сегодня.
Психолога я выбрала по очень простому принципу — есть окошко на сегодня. Ждать день или больше я не могла, решить вопрос нужно было до наступления ночи и появления следующей галлюцинации. И, на мое счастье, нашлось свободное окошко к молодому врачу, фамилию которого я, конечно, же не запомнила.
Я зашла в кабинет врача и осмотрелась. Он совсем не был похож на кабинет психолога из фильмов, где пациентам предлагают мягкое кресло и даже диван, а на журнальном столике стоит пачка открытых салфеток. Передо мной открывался обычный медицинский кабинет. Скромный стол в углу и два самых обычных металлических стула с мягкой сидушкой и спинкой.
Врач тоже сильно отличался от тех, кого я рисовала в своем воображении. Передо мной была миловидная девушка лет тридцати. Красивая, стройная фигура, длинные светлые волосы, голубые глаза. Отметив про себя, что женщинам с комплексами ходить к ней не стоит, я села на стул.
Сначала она что-то писала, задавала стандартнее вопросы вроде имени, даты рождения, хронических заболеваний. А потом посмотрела на меня, отложив ручку.
— Я вас слушаю, — сказала она таким приятным голосом, что я улыбнулась.
— У меня галлюцинации, — сразу выпалила я, а потом быстро добавила. — Кажется.
— Расскажите подробнее.
— Сегодня ночью мне привиделся человек в моей комнате. Но никаких признаков взлома не было. Он ушел, растворившись в воздухе.
Я замолчала, ожидая ее реакцию. Она покивала головой, наверняка я не первая пришла с такими словами.
— А еще я начала сочувствовать людям. — я посмотрела на нее, на ее удивленный взгляд.
— Раньше не сочувствовали?
— Ну… — я замялась. — Понимаете, человек я такой. Безэмоциональный. Черствый, холодный.
— Это вы сами так решили или вам кто сказал?
— Я сама так считаю, и мне об этом говорили. Да не важно это, важно то, что эмоции других людей мне передаются, и я начинаю их чувствовать.
Врач посмотрела за мою спину, немного подумала.
— А что здесь плохого? Эмпатия — это нормально, это даже хорошо. Люди должны как делиться, так и принимать эмоции. Это и отличает нас от других существ.
— Дело не в хорошо или плохо, а в том, что я всю жизнь так живу. Ну безразличны мне люди, их эмоции. Я никого не обижаю, если надо, выслушаю, если надо поддержу. Но так, чтобы кто-то злился и я тоже начинала злиться, такого не было. И это меня пугает, доктор. Вдруг у меня шизофрения или еще что-то страшное?
Утром я снова проснулась с головной болью. Проглотив таблетку, я подумала о том, что надо бы провериться у врача. Может, у меня с мозгом что-то не так? Рак, например? Головные боли, галлюцинации, вспышки гнева. И даже эта мысль меня не испугала так сильно, как предположение о мистической природе моего поведения.
Немного подумав через головную боль, я поняла, что мне нужно поговорить с Ириной. Узнать у нее, была ли эта неконтролируемая вспышка гнева, или же накопившиеся за годы жизни в браке эмоции. Но как это сделать, если она наверняка сейчас под стражей, сидит либо за решеткой, либо в психушке, и к ней не пустят малознакомого человека. Да и состояние ее вряд ли позволяет провести разговор.
Я задумалась. Если с ней не поговорить, то нужен кто-то, кто знал ее достаточно хорошо. Мама! Точно, Людмила говорила, что это мать обнаружила труп Олега. Но кто ее мать, и как ее найти? Всплеснув руками, я подбежала к ноутбуку. Набрала в одной известной социальной сети «Бурко Ирина». Результат выдал много Ирин, но я сократила поиск, выбрав город и примерный возраст — от 20 до 40 лет. Результат показал две страницы. На одной профиль был заблокирован, на второй с фотографии на меня смотрела приятная девушка, и я узнала в ней соседку.
Надеясь, что профиль не закрытый, я кликнула по никнейму и сразу зашла в друзья. Ирина, судя по цифре 30, была не сильно общительным человеком. Потратив около часа на изучение страниц, я нашла подходящую. На фотографии — женщина лет пятидесяти, с красивой улыбкой и модной стрижкой. Она держала в руках розу, делая вид, что принюхивается.
И мне просто несказанно повезло. Мама Ирины, Елена Павловна, оказалась риелтором, поэтому ее номер телефона был под каждым постом. Уняв дрожащие руки, я набрала номер. Трубку взяли не сразу, только после десятого гудка.
— Алло, — услышала я хриплый женский голос.
— Елена Павловна, здравствуйте! Это Ольга, подруга Ирины, — я замялась, вдруг у нее нет таких подруг.
— Да, слушаю.
— Елена Павловна, простите за мою назойливость, но я так хотела бы повидаться с Ириной, поддержать ее, — я дрогнула голосом, будто собираясь заплакать.
— К сожалению, пока это невозможно, — вздохнула женщина. — Мне разрешили с ней повидаться завтра, буквально на несколько минут.
— Как жаль, — грустно сказала я, — Елена Павловна, а может, я письмо ей передам через вас? Всего пару строк, для поддержки.
Она помолчала, и я ждала, что она откажет, или начнет допытываться, кто я. Но она лишь снова вздохнула и сказала:
— Думаю, это хорошая идея. Приезжайте ко мне сегодня после 13 часов.
— Спасибо, я приеду. Продиктуете адрес?
Положив трубку, я едва не запрыгала от радости. Это оказалось слишком легко, даже несмотря на то, что мне пришлось играть на чувствах людей.
Вытащив из стола листок и ручку, я аккуратным почерком вывела предложения: «Мы с тобой. И я тебе верю. Держись, и помни, что ты не одна. Твоя Ольга». Получилось кратко, но емко. Но самое главное, что я писала искренне. И хотя я не знала Ирину, не знала ее мотивы, мне хотелось ее поддержать.
Я подъехала к дому ровно в час, но еще двадцать минут сидела в машине, не в силах заставить себя позвонить. Руки предательски дрожали. Страх был конкретный: переиграю или, наоборот, недотяну. Наконец, я выдохнула, надеясь, что горе матери притупило ее бдительность, и набрала код на панели домофона. Дверь щелкнула, и отступать было некуда.
Держа в руках письмо и маленький тортик, я поднялась на старом, дребезжащем лифте на восьмой этаж, где дверь с нужной мне цифрой уже была приоткрыта. Я осторожно вошла в квартиру и прикрыла дверь. Мне навстречу вышла женщина, один в один как на фотографии. Светлые уложенные волосы, зеленые глаза, приятное лицо с мелкими морщинами и брылями. Только на фотографии она улыбалась, а передо мной стояла заплаканная, уставшая женщина с опущенными плечами.
— Здравствуйте, Елена Павловна, — тихо сказала я, не двигаясь в комнату.
— Здравствуй, — ответила я, быстро окидывая меня взглядом, словно пытаясь узнать во мне подругу дочери, — Проходи.
Я скинула кеды и прошла за ней в маленькую кухню. Взгляд сам метнулся к высокому холодильнику, на котором магнитами были прицеплены фотографии дочери. Ирина улыбалась почти везде, но улыбка была либо натянутой, либо скромной, показывающей ее неловкость.
Елена Павловна указала мне на стул рядом со столом, и я села, поставив тортик на столешницу. Она включила чайник и уставилась в стену, будто разглядывая причудливый узор на обоях. Я быстро огляделась. Кухня маленькая, ремонт давно не делали, что было видно по желтым пятнам на стене возле плиты, но в целом все чисто и аккуратно. Несмотря на скромные габариты, помещение вмещало довольно большой бежевый кухонный гарнитур, холодильник и квадратный стол, покрытый белой скатертью из силикона.
Мы молчали, погруженные в траур. Я видела, как она пытается сдержать слезы, как дрожат ее пальцы, наливающие чай. Как она с испугом смотрит на нож, разрезающий мякоть торта.
— Елена Павловна, — начала я тихо и неуверенно, — передайте Ирине, что мы… что я поддерживаю ее, что верю ей.
Она смахнула слезу рукой и посмотрела на меня. Уголок ее рта слегка дрогнул.
— Я тоже не верю, что это она сделала. Она так любила Олега, они хотели родить ребенка, строили планы, — Елена Павловна начала плакать.
И тут волна жалости, волна скорби по живой, но потерянной навсегда дочери, захлестнула меня. Уронив руки на ладони, я заплакала. Не рыдая, а просто тихо, почти беззвучно плача.
— Как так, — со всхлипом говорила я в свои ладони, — Она же такая… хорошая, такая… добрая.
Елена Павловна, тронутая моими искренними чувствами, погладила меня по спине.
— Она никогда в жизни никого не обидела. Детей любила, животных. Замкнутая, конечно, была, скромная, но это ее не портило совсем. И тут такое…
Я, продолжая плакать, и испытывая сильную эмоциональную боль в груди, подняла лицо на женщину.
На утро голова болела еще сильнее. Снова выпив таблетку, я не стала даже возвращаться в комнату. Села на кухне, уронив голову на руки в ожидании, когда невидимое нечто перестанет сверлить мне мозг. Было настолько больно, что каждое движение проталкивало сверло только глубже. Я старалась не то, чтобы не двигаться, но и не дышать.
Я просидела за столом не меньше часа, пока боль не начала отпускать. Я уже могла двигаться, но думать — нет. Мысли концентрировались вокруг пучка боли, застрявшего в моей голове. Было плевать на все, что происходит вокруг, даже если прямо сейчас на мой дом сядет инопланетный корабль с кучей черных парней в капюшонах.
Еле заставив себя встать, я подошла к раковине и засунула голову под ледяную воду. Это немного ослабило боль, но не убрало ее полностью. Она еще гудела где-то внутри, становясь фоновым, но таким настойчивым шумом.
Взгляд наткнулся на листочек, на котором я вчера писала свои идеи. Но ничего нормального я так не придумала. Мое расследование зашло в тупик. Да еще и этот следователь теперь стоит на пути. Решив пока отложить дело Ирины, я собралась, облачившись во все черное, словно это могло избавить от головной боли, и пошла на выход.
Я направилась в научный центр, расположенный в соседнем городе. О нем я знала от Лизы. Сестра проходила там практику, когда училась в институте, и я припоминала, как она рассказывала о работе отдела по исследованию аномалий. Была надежда выяснить о проклятии эмпата. Слабая, но все же надежда.
Я подъехала к научному центру уже почти в четыре часа, потратив три часа на дорогу. Голова еще болела, но я уже почти не обращала на нее внимание. На входе немолодой охранник поинтересовался моим визитом, и я сказала, что веду научную работу по исследованию аномалий. Он позвонил кому-то по телефону и за мной спустился такой же немолодой мужчина.
Я прошла к нему, поздоровалась, он оценивающе посмотрел на меня через толстые линзы очков.
— Я вас слушаю, — сказал он и по голосу сразу стало понятно, что он — ученый.
— Я пишу книгу на тему аномалий, а точнее — на тему аномальных проклятий. Было бы интересно пообщаться с вами на эту тему, почитать книги.
Я врала и даже не смущалась. За последние дни ложь стала даваться мне особенно легко, хотя раньше я придерживалась совершенно других принципов. Но ученый оживился и пригласить пройти с ним.
Мы поднялись на старом лифте, который вздрагивал на каждом этаже, угрожая нам сорваться вниз, на четвертый этаж. Мы прошли по светлому коридору с желтыми стенами в его кабинет. Когда он открыл дверь, я не смогла сдержать возглас удивления.
Это был не просто кабинет, это была библиотека. В ней пахло старыми книгами и пылью, свет слегка приглушен и абсолютная тишина. Вдоль стен и посреди комнаты стояли стеллажи, упирающиеся в потолок и заполненные книгами. Ученый нажал на выключатель, и загорелись еще несколько лампочек на огромной люстре, украшающей потолок. Стало намного светлее, но ушла та самая уютная атмосфера старой библиотеки.
Ученый провел меня дальше по комнате, где возле небольшого пластикового окна стоял стол, заваленный бумагами и папками, и два деревянных стула. Я села, подождала, пока он, слегка похрамывая, тоже сядет на стул.
Ученый поправил очки морщинистыми руками и с интересом спросил:
— Вас интересуют конкретные феномены или общая теория аномалий?
— Конкретный, — я сделала паузу. — Меня интересует природа эмпатии. Как сила.
Он кивнул, встал и, слегка прихрамывая, направился вглубь книжных джунглей.
Его не было около минуты, пока я разглядывала папки на столе с ничего не значащими надписями. Ученый вернулся с книгой, положил ее перед собой и начал листать страницы, макая палец в маленькую губочницу.
— Вот, пожалуйста, — он повернул книгу ко мне.
Я притянула книгу к себе и впилась в буквы глазами.
Эмпатия — поглощение и передача эмоций. Происходит контролируемо при прямом или косвенном контакте с человеком: через взгляд, рукопожатие, разговор, поцелуй. Передается из поколения в поколение, в редких случаях — после смерти носителя через его личные предметы.
Эмпаты служат доброй цели — лечат от затяжных депрессий, тревоги, горя. Носителю дар не причиняет вреда, если поглощение и передача происходят контролируемо.
— И все? — разочарованно спросила я, переворачивая страницу.
Ученый забрал книгу и кивнул.
— Эмпатия перестала быть даром, как, например, телекинез. Она стала обыденностью, поэтому о ней сейчас почти не говорят.
— А раньше, как было? — я понимала, что приехала зря.
— А раньше этот дар использования для разжигания войн, для завоевания сердец. В мирах, где не оставалось места эмоциям, такие люди очень ценились. Именно эмпаты становились врачами.
Ученый посмотрел на меня поверх своих очков.
— Я могу еще поискать в архивах, если вам так это нужно.
— Да! — я оживилась. — Очень нужно!
Он протянул мне листочек и ручку.
— Напишите ваш номер телефона. Если я найду что-то полезное, я вам позвоню.
Я быстро написала цифры и имя, а затем передала листок ученому.
— Спасибо! Буду очень благодарна!
Ученый кивнул и пошел проводить меня до выхода.
По дороге домой я попала в пробку на въезде в город. Время было около шести вечера, все торопились домой, нервничали и громко сигналили. Я сидела спокойно, вцепившись в руль и второй рукой упираясь в подлокотник. Дар! Какой же это дар, если это чистое проклятие?
Я выглянула в боковое окно и посмотрела на водителя. Он явно сильно нервничал, крепко держа руль двумя руками. Лицо было красным от злости, а изо рта вылетали ругательства.
Я резко отвернулась, но было поздно. Чужая ярость, как волна, накатила изнутри. Комок злобы подкатил к горлу, и моя рука сама ударила по клаксону.
— Успокойся, успокойся, — говорила я себе, чувствуя, как лицо охватывает жаром.
Не в силах сдерживаться, я открыла окно, высунула голову и крикнула впереди стоящим машинам: