Глава 1.
Дверь, которая не вела назад
Оксана всегда умела делать вход. Даже в собственный день рождения она вошла в ресторан как в переговорку, где ставки — миллионы, а итогом станет либо россыпь аплодисментов, либо новая война. На ней было чёрное платье, в которое вшита маленькая уверенность «я выгляжу так, как хочу», тонкие бретели тянулись по плечам, как две линии подписи на контракте, блеск ткани ловил каждый луч, что скатывался с хрусталя люстр. Волосы — пепельное золото, длинные, до лопаток и ниже, уложены так, будто ими занимались три мастера и два ангела, но на самом деле она просто научилась за годы жить с собственными завитками как с характером: не ломать, а направлять.
В ресторане пахло тёплым маслом, белыми грибами и чёрным перцем, у окна, за стеклом — огни города, как незакрытые сделки. На белой скатерти её стол напоминал остров: икра, устрицы, лёгкие тарталетки, торжественно поджидавший своего часа многоярусный торт с вкраплениями фисташек. Рядом — коробка с ленточкой от самого наглого её поставщика: «Для нашей королевы логистики». Не королевы, поправила она мысленно, — генерального директора. И вообще, хватит громких слов. Королева — это что-то про одиночество на троне. У неё есть люди. И есть День Рождения. И сорок — это не возраст, это противоударный режим.
— За именинницу! — рявкнул с натренированной радостью её директор по продажам. Он умел продавать даже воздух, если в придачу шёл его зубастый полушутливый напор.
Бокалы вздохнули. Шампанское тонко ударило в нос. Друзья, коллеги, пара людей, которые слишком часто называли себя друзьями и слишком редко звонили, когда ей было плохо. Оксана улыбалась, отражая теплые слова как зеркало, но фильтры у неё включались сами: «ты — наш маяк» (корысть? лояльность? привычка греться у тёплой батареи), «желаю тебе женского счастья» (угу, ты уже развелась и забыла, какой из твоих поздравителей тайком передавал бухгалтерии фальшивые отчёты). По столу гуляла лёгкость, за спиной играли живые джазовые ребята, и всё было красиво, как на картинке, — и чуть-чуть фальшиво, как любая картинка.
— Оксан, — подтолкнула её локтем Элька, худощавая пиарщица с вечной стрелкой на веке, — загадывай сейчас. Желание. Пока свечи горят.
«Хочу, чтобы хоть один человек сказал мне правду», — неожиданно пришло в голову. Она вдохнула и вонзила взгляд в мерцающие огоньки. Правду — значит, без мазка сахарной ваты. Но это, видимо, подарки из области фантастики. Ладно. Хочу, чтобы… чтобы перестали думать, будто со мной можно договориться любым способом. Хочу, чтобы меня перестало трясти от лжи, на которую я киваю из вежливости. Хочу, чтобы…
— А ещё я хочу в туалет, — сказала она вслух и рассмеялась. — Извините, но шампанское не ждёт.
Шутка разрядила воздух. Её провожали добрыми смешками. Она скользнула меж столиков: шёлк платья шептал по бёдрам, каблуки уверенно ловили ритм пола. Камердинер у двери в дамскую улыбнулся с уважением — не всем удаётся держать спину так ровно к концу вечера. В зеркале в дамской комнате всё было как надо: чуть румянец, подчёркнутая скулой решительность, ресницы, которые не расползлись от влажного смеха, и взгляд — быстрый, оценивающий, тот самый, что когда-то заставил её первый крупный контракт дрогнуть и сдаться.
Туалет был отдельной комнатой за второй дверью — белая плитка, тёплый свет, запах цитрусов и драгоценного мыла. Оксана потянулась к ручке, прикасаясь к серебру. «Ну что, жизнь, продолжаем твой смешной танец?»
Ручка холодила ладонь. Дверь открылась. И не туда.
Сначала она решила, что это шутка дизайнера: за порогом — не тесная кубическая кабинка, а длинный коридор, выложенный светящимся материалом. Свет был не лампы — а как будто сама поверхность изнутри мягко дышала. Стены — гладкие, матовые, серо-перламутровые. Вдалеке мерцал круг — то ли проём, то ли окно, и за ним темнели линии немыслимого города: вертикали небоскрёбов, струящиеся мосты, небо, смазанное блестящим куполом — как капля воды на стекле, увеличившая картинку и одновременно отделившая её от всего остального мира. Из ниоткуда слышался шёпот механизмов. Воздух пах озоном и холодными травами.
— Эй, — сказал голос. Мужской. Чёткий, уверенный, без эмоций. — Объект прибыл.
Не «гостья», не «женщина», не «человек». Объект.
Взгляд Оксаны оторвался от матового пола и упёрся в троицу. Люди? Похожи. Слишком похожи — как модели, собранные из инструкции «безупречная внешность». Высокие, гладко-живые, точёные скулы, нечеловечески ровные линии, спокойные глаза цвета древесной коры и холодной стали. Одежда, будто вырезанная из самой тени, без складок и нитей. Стояли, как будто то, что происходит, — стандартная операция, уже прокрученная тысячу раз. Поблёскивала тончайшая вставка — едва заметная, на висках — как украшение. Или не украшение, а интерфейс? Самым высоким из троицы был мужчина с волосами цвета мокрого дерева, перекинутыми через плечо. Он смотрел на неё с вежливой пустотой, как ресепшен дорогого отеля, где тебя улыбчиво проводили в номер и тут же забыли.
Оксана не закричала. Она приучила себя не кричать, когда мир меняет стенки. Просто вдохнула глубже, чем обычно, и закрыла за собой дверь, которая, кажется, была теперь дверью в никуда: за спиной осталась белая плитка и цитрусы, впереди — этот коридор, перламутровый, как раковина.
— Вы кто? — спросила она вежливо. Вежливо — значит, голос низкий, спокойный и с едва заметной ноткой «готовы ли вы понять, с кем разговариваете».
— Добро пожаловать, — произнес высокий, не моргнув. — Вас зовут «Оксан-а», верно? Произнесение допустимо с редукцией. Вы были выбраны.
— Выбрана была я, когда купила платье без скидки, — ответила она. — Кто вы и где мой ресторан?
— Ресторан? — он внимательно усмехнулся глазами. — Понятия земной культуры. Мы обеспечим адаптацию. Не беспокойтесь. Ваш мир… — он чуть повернул голову, будто слушая невидимый голос, — остаётся в своих параметрах. Вы — здесь. Теперь.
— Параметрах? — у неё дёрнулась бровь. — Мальчики, я в туалет хотела. Я не подписывалась на путешествия.
Глава 2.
Город под куполом
Проснулась я от звука, которого в обычных отелях не бывает: не «дзынь» будильника и не шум чей-то ванной за стенкой, а как будто стеклянный палец провёл по стеклянной поверхности — тихо, тянуще, с едва слышной мелодией. В ответ в стене мягко вспыхнула вертикальная полоска — мой «утренний интерфейс». А я, как приличная сорокалетняя женщина, которая умеет радоваться мелочам и подозревать в них подвох, на секунду обняла подушку, вдохнула запах чистого белья и сказала в потолок:
— Доброе утро, тюрьма повышенной комфортности.
Потолок, кстати, был идеален. Никаких тебе пятен от протечек, ни паучка в углу. Гладкий, матовый, с едва заметной геометрической фактурой. Надо будет записать: «гладкий потолок расслабляет жертву». А пока — душ.
Ванная — как запятая в дорогом шрифте: изогнутая, белая, такая, что её хочется потрогать ладонью и проверить, не живая ли. Сенсор распознал меня с первой секунды, вода пошла ровная, как струнка, идеально тёплая, с ароматом цитруса и чего-то хвойного. Я стояла под струями и, как ни странно, не думала ни о панике, ни о «верните меня к свечам и торту». Думала о том, как странно быстро тело привыкает к новому: мыло — их, стекло — их, воздух — их, а кожа всё равно моя. И как чётко мозг перестраивается на работу, когда включается режим «смотрим, где слабое место».
Пока сушила волосы — смешно, да, в «идеальном мире» у них фен без насадки, зато теплота правильная, — поймала в зеркале собственный взгляд и хмыкнула. Да, девочка, в сорок нужно быть особенно настойчивой в одном: никому не позволять превращать тебя в «единицу». Даже если у них глянец со всех сторон.
Шкаф меня услышал. То есть не шкаф — система: двери сдвинулись, предложив набор «базового городского». Ни тебе корсетов эльфийских балов, ни хитрых застёжек — всё удобно, функционально и… нейтрально. Серые и тёмные оттенки, удобные брюки, мягкие футболки, куртка с легким намёком на структуру, обувь без каблука — но красивая, с гибкой подошвой, какая подойдёт и на стеклянные мосты, и на «куда-мы-там-пойдём-дальше». Я выбрала тёмно-графитовые брюки, белую футболку и куртку цвета мокрого камня — получился «офисный лесник». Волосы собрала в высокий хвост: мне нравилось смотреть на себя, когда шея открыта — там где-то живёт моя выдержка.
Зазвенел тихий вызов. Сердце успело стукнуть дважды — и всё. Страх, оказывается, тоже умеет работать по регламенту: пришёл, посмотрел, ушёл.
— Входите, — сказала я и отошла к столу.
Леон вошёл так, как входит мужчина, привыкший к чужим комнатам и к тому, что их хозяевам не всегда легко. Никакой демонстративной мягкости, никакой «я не займу у вас много времени», просто ровная осанка, тёплые глаза и взгляд, который задерживается на долю секунды — проверяет опасность и… да, оценивает, как я выглядеть предпочитаю. Каштановые волосы с лёгким беспорядком, куртка потемнее моей, на виске знакомая тонкая полоска шрама — как запятая в фразе «поверь мне позже». Полукровка. При всей своей «обычности» рядом с глянцевыми эльфами он выглядел живым предметом в вылизанной витрине.
— Утро, — сказала я, — в этом музее чистоты везде встречают по расписанию?
— Утро, — кивнул он. — Я — по делу. Программа адаптации: базовый маршрут, центр согласований, питание, базовые закупки. И — вы хотели воду. И кофе.
Кофе он произнёс с таким серьёзным уважением, будто это было имя божества. Я улыбнулась. Сервис, как ни странно, работает, когда у людей есть совесть. Или чувство стыда. У Леона — было то и то.
— От кофе никогда не откажусь, — сказала я. — Даже если он ваш, эльский.
— Тут кофе нормальный, — сообщил он. — Без пафоса.
— Уже люблю это место чуточку больше.
Я поймала его взгляд на секунду — он был быстрый, отводящий, не цепляющийся. И правильно: не доверяешь — не зависай. Нормально. Я тоже не доверяю.
* * *
Лифт работает без кнопок, без панелей. Ты становишься внутрь, говоришь: «вниз», и тут же чувствуешь, как мир мягко ползёт по стеклу. Мы ехали без слов. Я училась дышать в этом их воздухе: чистом, чуть сухом, с примесью озона. Леон стоял на полшага позади и справа — так, чтобы мой обзор был свободен, чтобы его рука, если что, оказалась между мной и дверью. Это не доверие. Это — роль. Куратор. Сопровождающий.
Город под куполом из лифта выглядел как каталог мечты инженера: уровень над уровнем, мосты над мостами, платформы — как лепестки, уложенные в розетку, по краям — вертикальные сады, словно кто-то решил, что стекло — это скучно, и налепил к нему зелёные ленты. Потоки людей — тонкие, организованные, никто не толкается, никто не ругается. Я люблю порядок. Но здесь он был такого сорта, от которого хочется тихо выдернуть нитку и посмотреть, что расползётся первым.
А ещё — купол. Он, оказывается, не просто «накрывает». Он живёт. В глубине его прозрачности клубятся тончайшие сполохи — как северное сияние в миниатюре. Если прищуриться, можно увидеть, как по нему пробегают блеклые геометрии — волны, арки, сетки. Умная защита. Технология вместо «абракадабра». И где-то очень далеко за куполом, за этой стеклянной небесной крышкой, есть другое. Но сегодня — мы знакомимся с этим.
Леон не комментировал, не строил экскурсовода; и это, кстати, лучше любых речей. Молчание — тоже доверие. Потому что в молчании не навязывают взгляд. Я сама выбирала, где смотреть, и сознательно ловила себя на том, что любую красоту здесь хочется проверять ногтем, как покрытие на дорогой мебели.
Мы вышли на платформу. Пол — матовое стекло, под ногами — световые нити, по периметру — прозрачное ограждение. Внизу — вторая жизнь: улицы, по которым не ездят машины — их заменяют тихие, почти невесомые капсулы, перемещающиеся по магнитным рёбрам. В воздухе — дроны, которым плевать на романтику: они строят, чинят, носят.
И люди. Женщин — мало. Настолько, что мужские взгляды, даже идеально вежливые, всё равно выдавали статистику. «Редкая». «Статус». «Бонус». Я видела это уже не глазами — своим новым чутьём. Словечки над головами вспыхивали и тухли, как огоньки на ёлке: «пригласить», «компенсация», «возможность», «контракт», «проверить». У кого-то — «интерес», у кого-то — «не лезь». У эльфов — очень часто: «контроль». У полукровок — чаще: «не шуметь».
Глава 3.
Мужчины на витрине
Зал встретил меня взрывом света и запаха, как если бы дизайнеры ночных клубов и фармацевты собрались вместе и решили: «Сделаем так, чтобы никто не ушёл равнодушным».
Сначала — тьма. Потом, как резкий вдох, вспыхнули прожекторы: алые, фиолетовые, золотые. Под потолком закрутились спирали дыма, подсвеченные голубыми лучами. Пол дрогнул — не от моих каблуков, а от вибрации: звук усиливали так, что он пробирал не только уши, но и кожу. Музыка не была ни классикой, ни клубняком — что-то среднее: ритмичное, с глубинным басом, который буквально качал кровь. В нос ударил запах — приторно-сладкий, с примесью мускуса и мятной свежести. Афродизиак. Я узнала его слишком быстро: мозг помнил клубы, где «подсыпали в коктейль».
— Осторожнее, — тихо сказал Леон сбоку. — Это — часть шоу.
— Чудесно, — ответила я. — Зрелище для богатых, а эффект для бедных: возбуждение в подарок.
Он не ответил. Но угол его губ чуть дрогнул — как будто отметил в уме: «ещё держится трезво».
Парад павлинов
На сцену вышел первый «лот». Нет, простите, первый «мужчина». Свет ударил на него так, что кожа сверкнула золотым маслом. Высокий, беловолосый, скулы точёные, взгляд, как в рекламе парфюма: «купите меня — и будете счастливы». Под музыку он начал двигаться: танец, медленный, плавный, рассчитанный на то, чтобы каждая мышца играла, как струна. Плечи, грудь, пресс — всё блестело потом. В какой-то момент он сорвал с себя лёгкую ткань, оставшись почти нагим. Публика вздохнула.
Да, он был красив. Да, он был идеален. И именно поэтому я почувствовала зевок внутри себя. Красота без души — как витрина без товара.
— И это всё? — прошептала я Леону. — Я видела фитнес-инструкторов, которые двигаются интереснее.
Второй вышел с холстом. Да-да, живопись. Прямо на сцене, под световыми вспышками, он широкими мазками рисовал — её. Женщину. Искажённую, страстную, с огромными глазами и открытым ртом. Зал зашептался. Он писал телом, краской, бросая рубашку в сторону, пока мышцы на спине ходили, как живые. Под финал — мазок кисти, и женщина на холсте «зашептала» голограммой, оживая.
Публика ахнула. Я — фыркнула.
— Симпатично, — сказала я. — Но если бы мне нужно было, чтобы меня рисовали, я бы заказала портрет у нормального художника. Без пафоса.
Третий вышел и начал читать поэму. Не голосом — ритмом тела. Он шагал, расстёгивал пуговицу за пуговицей, и каждое слово падало на пол вместе с частью одежды. Рифмы были вязкие, как мёд: «страсть», «вечность», «наслаждение». Когда он стянул штаны, публика завизжала. Он остался в одном тонком кусочке ткани, который явно не скрывал главного. И да — в конце он с гордостью сорвал и его, обнажая себя полностью.
В зале волна смеха и восторга. Эльфийки аплодировали, мужчины одобрительно кивали. А я посмотрела и подумала: «Ну, молодец. У кого толще — тот и поэт».
— Это у вас всегда так? — спросила я Леона.
— Это — только вершина, — ответил он. И в голосе его было то ли презрение, то ли усталость.
Четвёртый превзошёл всех: на сцену выкатилась платформа, дым взорвался облаком, и оттуда вышел он — весь в чёрном, с кожей цвета тёмного золота и глазами, как раскалённый уголь. Он двигался медленно, очень медленно, срывая с себя одежду по кусочку. Каждое его движение было рассчитано на то, чтобы показать силу, размер, мужественность. Он буквально «играл» своим телом. И да, ниже пояса там было что показать. Публика взревела.
Я почувствовала, как в воздухе густеет возбуждение. Афродизиак, музыка, голые тела — всё вместе било в мозг. Но я держалась. Потому что знала: за всё это — платят. А платить — придётся мне.
— Красиво, правда? — раздался рядом голос. Я обернулась и увидела её. Эльфийка. Высокая, тонкая, волосы серебристым водопадом, глаза — синие, как лёд. На ней платье из тончайшего света, которое само переливалось, подчёркивая каждую линию тела. Она смотрела на сцену так, будто всё это — для неё.
— На любителя, — ответила я.
— Конечно, — улыбнулась она. — Вам, земным женщинам, трудно оценить высшую кровь. Мы выбираем лучших. Мы — создаём будущее.
— Выбираете лучших? — переспросила я. — Интересная формулировка. Я, знаете ли, предпочитаю выбирать мужчин, а не лошадей на ярмарке.
Она чуть приподняла подбородок.
— Вам не потянуть наших. Они — для женщин уровня.
— Уровня? — я рассмеялась. — Милочка, я пришла из туалета. Из самого обычного. И знаете, что? Там, по крайней мере, никто не пытался доказать, что у него кровь выше.
Зал тихо замер. Эльфийка побледнела. Леон рядом кашлянул — я видела, как уголок его рта дрогнул в улыбке.
— Скажу честно, — добавила я. — Мне ваши павлины не нужны. Красивые, да. Но мебель тоже красивая. И что?
Эльфийка резко отвернулась. Я же сделала глоток их игристого и почувствовала — сладкое, приторное, липкое. Как и всё это шоу.
Секретная зона
После финального акта, когда зал уже шумел, обсуждая «лоты», Леон наклонился ко мне.
— Есть кое-что, — сказал он тихо. — Но это не для всех. Хочешь — покажу.
— Конечно, — ответила я. — Всё самое интересное всегда прячут.
Мы прошли мимо служебных дверей. Там не было огней, дыма, музыки. Только холодный коридор, пахнущий металлом. И там — клетка. В клетке сидел он.
Лев. Огромный. Рыжая грива — растрёпанная, как после бури. Глаза — золотые, светящиеся изнутри. Грудь вздымалась тяжело, дыхание рвалось рыком. Клыки блеснули, когти царапали металл. Он был прекрасен и ужасен.
— Испорченный, — сказал Леон. — Подлежит утилизации. Но есть пункт в законе. Если женщина выбирает его — он становится её заботой.
Я подошла ближе. Лев рванулся, металл заскрежетал. Я почувствовала жар его дыхания, запах дикого зверя. Сердце ударило чаще. Он зарычал — ррррр… громко, низко, так что пол под ногами задрожал.
Я не отступила.
— Ну здравствуй, котик, — сказала я. — Ты выглядишь так, будто съел бы кого-то на завтрак. Но я тебе не завтрак. Я — ужин. И ещё посмотрим, кто кого съест.