Призрак Зареченска

В Зареченске, городе, где время, казалось, замедлило свой ход, наступил настоящий кошмар. Несколько месяцев подряд, с пугающей регулярностью, находили тела молодых девушек. Каждая новая находка вгоняла горожан в еще большую оторопь, ибо методы убийцы были чудовищны. Он не просто лишал жизни; он истязал, превращая последние мгновения своих жертв в ад. Полиция Зареченска, а затем и приданные им силы из областного центра, работали на износ. Десятки оперативников, криминалистов, следователей – все были бессильны. Маньяк, которого окрестили Призраком из-за его неуловимости, словно таял в воздухе, не оставляя после себя ничего, кроме ужаса и горечи утраты. Он был как хищник, чье чутьё на опасность было сродни звериному инстинкту, превосходящему любую логику или дедукцию. Всякий раз, когда казалось, что петля вот-вот сомкнётся, он исчезал, оставляя после себя лишь фантомные следы и новые, еще более запутанные загадки.

Виктор, человек, скрывающийся за маской обыденности, наслаждался этой игрой в кошки-мышки. В глазах общества он был неприметным обывателем – тихий, вежливый, почти незаметный. Никто и предположить не мог, что за этой невзрачной оболочкой скрывается безжалостный хищник, чьи ночи были наполнены совсем иными страстями. Он любил каждую свою жертву по-своему, но не любовью мужчины к женщине, а извращённой привязанностью художника к своему холсту. Каждое истязание было для него мазком, каждое убийство – финальным аккордом симфонии боли, которую он создавал. Его интуиция была его щитом, его незримым плащом. Он чувствовал опасность за версту, улавливал вибрации страха, едва рождённые, и всегда оставался на шаг впереди своих преследователей. Полиция для него была лишь жалкими муравьями, копошащимися под ногами гиганта. Он смеялся над их тщетными попытками, над их усталыми лицами, над их отчаянием, которое он чувствовал даже через толстые стены своего дома. Это подпитывало его, давало ему ощущение всемогущества.

Осень. Зареченск окутался липким туманом и промозглой сыростью. Золото и багрянец листьев, еще недавно радовавшие глаз, превратились в грязь под ногами. Последняя жертва Виктора, юная Аня Соколова, была найдена три дня назад, и сегодня утром ее предали земле на старом городском кладбище. Ее имя стало последним в скорбном списке, вывешенном в местной газете, и шепотом передавалось из уст в уста.

Для Виктора кладбище было не местом скорби, а своего рода галереей, где хранились его самые ценные произведения. Через несколько дней после похорон каждой жертвы, когда город засыпал, а луна тонула в облаках, он приходил сюда. Пробирался мимо покосившихся крестов и чернеющих силуэтов деревьев, добирался до свежей могилы и садился на ближайшую скамейку. Он представлял, что говорит с ними, своими жертвами. Это были не монологи, а скорее, диалоги в его голове – извращенная исповедь и одновременно издевательство над мертвыми. Он рассказывал им о том, как ловко обманул полицию, как бессильны были их крики, как прекрасны были их глаза, наполненные ужасом. Он наслаждался этим, чувствуя себя единственным хранителем их истинных историй, их последних мгновений.

Сегодня, в холодную безлунную ночь, Виктор пришел к могиле Ани. Земля на ее могильном холме была еще рыхлой, а венок из искусственных цветов едва заметен в сгущающейся мгле. Он присел на поскрипывающую деревянную лавку, находящуюся всего в метре от свежего захоронения. Сладковатый запах прелой листвы смешивался с едким ароматом земли и чем-то еще, неуловимым, но тревожным. Он закрыл глаза, позволяя темноте поглотить себя.

"Ну что, Анечка?" – прошептал он в пустоту. "Ты ведь любила осень, помнишь? Как ярость красных листьев сменялась печалью свинцового неба. Знала бы ты, как это похоже на твою... трансформацию. От жизни к небытию. От смеха к крику, которого никто не услышал. Скажи, Аня, тебе сейчас холодно там, внизу? Ты чувствуешь, как сырость проникает сквозь землю?"

Тишина. Только шелест голых ветвей и далекий лай собаки. Виктор привычно наслаждался этим моментом, этим ощущением контроля даже над мертвыми. Он открыл глаза.

И тут же его пробрала оторопь. На другом конце лавки, совсем рядом, сидела женщина. Она появилась так бесшумно, так внезапно, что Виктор не заметил ее приближения. Ее фигура, полностью скрытая в черном пальто, сливалась с ночной тьмой. На голове – глубокий капюшон, а лицо закрывала плотная черная вуаль, через которую невозможно было разглядеть черты. От нее веяло холодом, не физическим, а тем, что проникает до самых костей, до самой души.

"Нет, ей не холодно, Виктор," – прошептала женщина голосом, который, казалось, состоял из шороха сухих листьев и скрипа старой двери. "Там нет холода, нет боли. Там лишь бесконечная тишина, о которой ты так часто грезил."

Виктор замер. Его отточенная, звериная интуиция, которая всегда предупреждала его об опасности за секунды до ее появления, на этот раз предательски молчала. Он не чувствовал угрозы, лишь оцепенение и нарастающее, иррациональное удивление.

"Что... что вы сказали?" – его голос прозвучал хрипло и неуверенно, что было для него немыслимым. Он был всегда спокоен, уверен в себе. Сейчас же его охватил необъяснимый тремор. Ему показалось, что он ослышался, что это просто усталость, ночная игра разума. "Я... я, кажется, не расслышал."

Женщина молчала. Ее силуэт оставался неподвижным, словно вырезанным из ночной тьмы. Вуаль скрывала любые признаки выражения. Она просто сидела, излучая эту невыносимую, давящую тишину, в которой слышалось только учащенное биение сердца Виктора.

Прошла минута, показавшаяся вечностью. Виктор пытался собрать мысли в кучу. Кто это? Как она здесь оказалась? Почему она ответила на его мысль? Его аналитический ум, столь превосходно работавший в планировании убийств и заметании следов, отказывался функционировать.

Наконец, женщина снова заговорила, и ее голос вновь был подобен шороху осеннего ветра, несущего весть о неизбежном.

"Осень... Она всегда была особенным временем," – произнесла она, не меняя позы. "Время увядания, но и время глубокой, пронзительной красоты. Аня любила осень. Она видела в ней не только конец, но и предвкушение нового начала, чистоту первого снега, что скроет все уродства мира."