Мне иногда настолько не с кем поговорить, что орать хочется... И в то же время не о чем говорить с теми, кто есть. Такой вот парадокс...
Впрочем, я бы, наверное, не нашла что сказать.
Это невыговариваемо, и невыносимо, слов нет в человеческом языке, оно не вписывается ни в одну приветливо-вежливую формулу общения...
Я хорошая девочка, да... Я не понимаю, почему мне перманентно бывает так плохо... У меня нет места в жизни... Я как будто умерла когда то давно и с тех пор ничего не хочу...
Хотя... я бы не отказалась, если бы от меня все, наконец, отстали... Хорошая позиция для человека, каждый день выдерживающего пытку одиночеством, да?
Просто, говоря "все" я имею в виду все это огромное количество человекоподобных обезьян, которые меня окружают, а говоря "не с кем" я имею в виду хоть кого-то, подобного мне... Но таких нет, потому что я одна такая. Особенная с большой буквы...
И я очень хочу быть как все. Потому что у всех есть все, дружба, любовь, отношения, какой-то социальный фундамент, некая масса разговоров, из которых они черпают житейскую мудрость, а я об этом только в книжках читала. Я живу по мотивам Джека Лондона, кстати. Потому что моя жизнь – это про выживание. Стиснутые зубы и вот это вот все… Только я не на золотых приисках, а в городских джунглях…
Какая же у меня каша в голове... Или, как сейчас модно говорить, какая я противоречивая натура…
***
Я сидела на грязной автостанции, и мяла в руке билет. Внезапный ливень превратил площадь в мутно-ржавое озеро и я с ногами спасалась на скамейке, вокруг ножки которой вихрем заматывался завиток воды.
"Прощай великий город" – репетировала я момент, когда этот самый город в последний раз мелькнет в окне автобуса.
Автобус запаздывал… Какое то будничное и неторжественное было все…
***
Давным-давно, по приезду сюда выяснилось, что удовлетворение всех моих мыслимых потребностей оказалось делом пары недель. Просто эти запросы висели годами, и оттого казалось, что на это уйдет пол жизни. Нормальные джинсы, кроссовки и даже телефон… А дальше? Дальше не было ничего... Я оказалась пустой внутри. Того самого внутреннего мира, который казался дико сложносочиненным, как выяснилось, просто не существовало.
Если я чего то и хотела, это было связанно не со мной, а с тем местом, откуда меня забрали. И не имело смысла вне его. Я словно была тем местом и не существовала сама по себе. Здесь я не хотела ничего. Не приживалась, не врастал в меня этот город, не нравилось. Хотя, казалось бы, столько возможностей… Они были… вроде... Но каждый раз выяснялось, что не для таких как я. Я раз за разом упиралась в какой то стеклянный потолок. И уловить это неуловимое различие между мной и остальным миром я не могла, как ни пыталась. Во всем по отдельности, сколько не сравнивай, люди вроде были точно такие же, я даже немного лучше... Я из шкуры лезла чтобы быть лучше. Быть правильной. Идеальной... Но...
***
Я поболтала в воде прорезиненным носком кеда. Просто я безмерно устала. Скажи кому, что такая нечеловеческая усталость может накатить в четырнадцать лет – рассмешишь. А я не могу так больше. Как? Не знаю… Я правда не знаю, что я делаю не так. Почему эта стена ватной, тяжелой, многотонной пустоты существует только вокруг меня. Я не могу так больше... Я однажды убьюсь, просто так, чтобы больше не быть...
Обрывки мыслей всплывали в сознании под мерный шум дождя.
... Сегодня особая дата… Год назад меня украли из родного дома.
Родители этого и боялись в течении последних нескольких лет. Девчонки действительно пропадали. Джигиты из местных, проявляли ко мне нездоровый интерес, не смотря ни на мой возраст, ни на национальность. Мне "повезло" с внешностью. Слишком вызывающая. Настолько слишком, что уже просто край. Я самый красивый человек из всех, кого я когда либо знала, или не знала, а просто видела в кино. И, нет, это не мания величия. И я брошу камень в того, кто озвучит, что это счастье. Я таскала бесформенную мужскую одежду и была готова мазать лицо сажей после каждого "эпизода".
Но, слава богу, все пошло совсем по иному сценарию.
Я уехала с женщиной. Почти такой же красивой как и я. Только у нее голос был взрослый… и глаза… Взрослая я...
Как и все в моей жизни, это очень запутанная история...
***
Дом наш какой то странной прихотью судьбы находился в точке, не отмеченной на картах - в предгорьях Тянь-Шаня. Поселок был небольшим; он даже не являлся административной единицей, а относился черт знает куда, хотя и имел собственное, пусть и неофициальное самоназвание - Кизилсу. Зимой здесь жгли кизяк (сушеные коровьи лепешки) вместо топлива, а летом, судя по запаху, внутренности коров после забоя, те, что даже собаки есть отказываются – чтоб не протухли и не развонялись еще хуже. В воздухе вечно стояла тонкая, слегка опалисцирующая синеватая взвесь и характерная вонь. Нет, дом был неплох. С огромной деревянной верандой и белоснежными трепещущими занавесками. Здесь было прохладно даже летом. А по ночам даже холодно, настолько что на веранде хранили продукты, чтоб не испортились. По утрам, в пробежке до старенького холодильника, ноги коченели на достчатом полу почти мгновенно. Здесь был старый, помнящий меня ребенком виноградник, и даже некое чувство покоя... Когда он был пуст…
***
Мы не особо контактировали с местным мусульманским населением. Они признавали наше право быть другими и не особо доставали со своими заморочками. В школе, правда, дразнили рыжей, за каштановые волосы и дорога до дому длинной в шесть километров нередко превращалась в ад стараниями одноклассников. Ну не совсем, конечно, ад, но о побиении камнями (а то и коровьими экскриментами) я знаю не понаслышке. Поэтому после занятий я предпочитала торчать в библиотеке до закрытия.
Впрочем, все это цветочки по сравнению с адом, который ждал меня дома. Только недавно мне начала закрадываться в голову крамольная мысль, что у матери, может быть, не все дома. Да, были девяностые, и было тяжело. Но ее постоянные истерики, которые она оправдывала тем, что ей нечем меня кормить… Да лучше бы я не ела. Не такой ценой. Естественно, что бы ни случилось, во всем была виновата я, что бы я ни сделала, я делала ей назло, с единственной целью ее унизить и морально уничтожить. Про то что этим морально уничтожали меня и мысли не было. Я не была человеком. У меня не было прав ни на собственное мнение, ни на эмоции, ни на усталость. И когда я падала от непосильной работы, которой меня грузили, заболевала – естественно, я притворялась. Притворялась, чтобы ее унизить, ну и далее, по кругу...
По крайней мере, в паспорте, фамилия и отчество у нее было как у меня. Паспорт, правда был не местный. Еще там было написано что «девушке» тридцать три года. В моем понимании - столько не живут, по крайней мере, не сохраняют ясность рассудка. С такими надо как с инвалидами и неизменно вежливо, у них скорость реакции как у индюка, при этом они обидчивы и мстительны как маленькие обиженные дети… Алина казалась вполне адекватной. У нас в классе ее бы назвали «крутой». Говорит на нашем языке, а машина и вещи как у взрослой. Да еще и не у каждого взрослого такое есть… Такой как она, хотелось быть. Интересно, я тоже останусь такой? Если доживу?
- А ты знала?
- Что?
- Про меня.
Ее лицо некрасиво дрогнуло.
- Знала…
- А где ты была?
- Во Франции.
- Прикалываешься?
- Нет…
- Что теперь?
- Ну... тебе надо домой…
- Ни за что!
- Мама прибьет?
И тут меня прорвало…
- Я ей ничего не сделала! Ну кроме того, что родилась, да и то не по своей воле. Если бы меня на тот момент спрашивали, я, зная, что меня ждет, не задумываясь, сказала бы «нет»! Я отбываю эту жизнь как наказание, я не могу так больше!!! Она ненормальная, она псих!!! И вообще ей повезло что ты появилась - конкретно сегодня я собиралась прибить её лопатой!...
Взгляд Алины закостенел, окаменел, застрял в спутанных ветках урюка за моей спиной и чуть выше. Похоже, и ее не обошла присущая всем взрослым «суперспособность» глохнуть в нужный момент. И кажется, я сейчас разрушу неначавшиеся отношения с новоявленной сестрой приступом агрессии… Плевать… Я уже не могла заткнуться…
- …я конечно, сдохну рано или поздно, но я уже хочу, чтоб поскорей!!! - она лицом отреагировала на эту тираду; оно вдруг показалось каким то дряблым и бледным, словно как то разом, в одно мгновение утратило свет… Намокла от слезинки кожа в уголке глаза, а потом она каким то отстраненным движением, все еще не глядя, погладила меня по голове.
- Ко мне поедешь?
Это было так неожиданно, что я затупила.
Пожала плечами. Было бы круто, но... Напрашиваться не хотелось. Но и уговаривать меня никто не собирался. Наконец, спустя несколько секунд, тяжелых, как железнодорожные составы, я выдавила скомканное «да». Таким тоном, словно делаю ей одолжение...
***
Час дороги пролетел хороводом деревьев, где-то еще лишенных крон, этакие серые скелеты на фоне серого неба. Не было мыслей. Было неожиданно тепло.
Город был сер, укутан ватой многодневных накрапывающих дождей еще более плотно, чем мы там наверху. Было грязно, и вообще и после зимы. В смысле грязь эту составляли как грязь, так и мусор, мертвая трава, мертвые собаки, отвратительная, как чьи-то внутренности земля... какая-то гнилая и тоже мертвая.
***
День я посвятила поеданию затвердевших последних гранат, которые через раз были то безумно кислые, то подгнившие, то прозрачные до белизны, то брызгались темно-вишневым соком. Их хотелось по причине весеннего авитаминоза. А еще я решительно не знала о чем говорить. Говорила она... Про побег из дома, институт, который она так и не окончила, бурную молодость и, что-то совсем сумбурное - про Париж и цены на жилье.
Тогда Алина была настоящей, и мне казалось, что такой она будет всегда.
Она остро нуждалась во мне, это было видно (и странно) и это было первым светлым штрихом в общей картине беспросветности моего бытия, из тех, что кладут для контраста…
Но... Переезд к ней не решил абсолютно никаких проблем. Первое время я жила мечтами, активно учила французский и собирала чемодан. Разумеется, предки мне не дали разрешения на выезд. Таким образом, был поставлен крест, и не только на моей жизни, но и на её (хитрый ход, мама!) – Алина отказалась ехать одна. Вернее, решила отложить поездку до моего совершеннолетия. Впрочем, я понимала, что её там никто не ждет, возможностей уехать с каждым годом будет все меньше, а шансов застрять здесь - наоборот... Я кричала на нее, била посуду, уходила из дома в надежде что она плюнет на меня, но откуда то взявшийся в ней материнский инстинкт (детей она, что ли иметь не могла?) заставлял ее стоически выдерживать все мои фокусы. Вот он, закон пакости... Как бы я была счастлива увидеть хоть толику подобного отношения от матери, и не видеть вообще - от сестры... По итогу она так никуда и не поехала, чем в очередной раз, купила меня с потрохами. И мы остались в нашей догнивающей бывшей республике Советского Союза развивать бизнес, как сказала Алина и поднимать тут уровень жизни...
Такая вот «история золушки» со мной приключилась… Только я не была Золушкой…Я была диким Маугли… Который так и не смог адаптироваться среди людей…
***
За год произошло много всего. Мы купили квартиру со старушачьим ремонтом «почти в центре». Алина открыла бар, потом ночной клуб. Сначала там было тихо и культурно. Вышколенные официанты, лучшая музыка, лучшие диджеи, вообще все лучшее - каждый день как праздник… В какой момент это все превратилось в дикие оргии и запои я как то проморгала. В клубе творилось что-то немыслимое, он жил своей жизнью, бурлящей и дикой, Алина начала проворачивать какие-то неимоверно рискованные аферы. Я боялась до одури и пыталась с ней поговорить. Она говорила взахлеб, как сумасшедшая, глаза ее лихорадочно блестели, а щеки покрывались нездоровым румянцем. Я поняла, что она дорвалась до игры. Она была азартна... И я отстранилась, потому что всё, что я могла сделать, это не втягиваться в это самой... Жаль конечно, клуб был и моим детищем тоже, я придумывала дизайн, мыла там полы, заменяла официантов, считала бухгалтерию... Я боялась за сестру, дико боялась, словно это она была маленькой, а не я. Иногда снились кошмары. Помню, в один день я висела на руке у сестры, ревела, и просила её сегодня не открываться. Вернулась она в тот день рано, трезвая, много курила...
"А ведь ты была права, сестренка... Лучше бы мы сегодня не работали..."
До дома я добралась по темноте и очень злая... Не без приключений, как обычно...
Как назло, на кухне сидел Камиль – очередное романтическое увлечение Алины, которому, по непонятной мне причине было пожаловано право доступа в дом и даже ключи. Впрочем, причина более-менее ясна. Он нашей породы. Так, знаете, обжигающе красив... К сожалению, только внешне. А вообще – редкостная скотина...
Но и это не помогло ему завладеть ее вниманием надолго, и с весенними грозами у них не заладилось. Этот готический принц появлялся все реже, и все чаще в состоянии алкогольного опьянения. Последнее время Алина делала так, что он всегда попадал на ее отсутствие. Жаль… Мучительно хотелось поговорить именно с ней... А это... Этот... Он мрачно подпирал голову руками и изучал поверхность стола, огромный, растрепанный, страшный и тоже злой. Из под упавшей на лицо смолянисто-черной пряди сверкнул испепеляющий взгляд. Я бочком протиснулась к раковине и набрала в стакан воды из-под крана.
- Где была?
- На тренировке.
- У тебя нет тренировок по четвергам.
- Теперь есть.
- Покажи дневник.
- Что?
- Покажи дневник!
- Кто-то решил поиграть в родителя?
Я, достала дневник и бросила на стол перед ним. Он мрачно изучив мои пятерки, и не найдя, к чему придраться, молча закрыл.
- Она не любит тебя – с неким, садистским удовольствием сказала я.
- Не твое дело.
Я посмотрела на часы. Поесть и запереться у себя… Я не позволю этому типу испортить себе аппетит!
Достала замороженные котлеты из холодильника.
- На тебя греть?
- Обойдусь.
Вот и отлично. Тем более, что на сковородку помещается ровно четыре штуки, три из которых съем я. Тарелку я поставила на открытую книгу, которую взяла с полки чтобы не скучать пока готовлю, бросила в нее свой скромный ужин и ушла в комнату с этим натюрмортом, давая понять гостю, что не собираюсь составлять ему компанию. Чтоб не задерживался.
***
Не спалось. Что-то такое приходит с весенними ливнями, что вызывает острую жажду к перемене мест, событий, себя… Что заставляет взглянуть на все с совершенно иной, недоступной ранее точки зрения. Сейчас, совершенно для себя вдруг я прониклась жалостью к зверю на кухне, который при всей своей силе, жестокости и красоте, отчетливо страдал.
***
С Камилем мы пересекались еще раньше, чем он запал на Алинку, по горам. Он мог бы построить блестящую карьеру спортсмена, но он пришел в альпинизм не за этим.… И тут я, кстати, его понимаю. Ему, наверное, тоже не хватало эмоций в обычной жизни. Но если я трепетала от красоты пейзжей, он искал адреналин. Ему было неважно, люди, скалы… Небрежность как к собственной жизни, так и к чужим, мастерство интриги и провокации превращали его в очаровательного подлеца, который с легкостью играл чужими судьбами. Он легко входил в доверие и так же легко предавал. Везде, где он появлялся, его сначала любили, потом ненавидели.
Его внешность переворачивала с ног на голову привычные в обществе социальные роли. За него дрались девчонки. Вот я не шучу сейчас. Дрались беспринципно и грязно, грязно интриговали, низко падали... Такой непрекращающийся круговой конфликт, который он поддерживал бесконечными провокациями.
У меня хватало мозгов не приближаться к этой мясорубке, но наблюдать со стороны, а иногда и злорадствовать (дело в том что в любой компании девчонки почти сразу объединяются и начинают меня травить) было забавно.
А ещё я понимала, что мужчины падки на мою внешность и глупо считать его исключением. А парни, которых я отвергла (то есть все) тоже начинают изощренно мстить.
Поэтому если случалось вдруг столкнуться с ним, я, по старой схеме уходила на другую сторону улицы, пряча глаза в пол, а руки в карманы.
Хотя иногда меня посещало желание заставить его страдать. Как вы поняли, единственный вид коммуникации с людьми, который я освоила в совершенстве, это борьба.
И не надо называть это жестокостью – я в свое время насмотрелась такого, что моя "месть" покажется легкой щекоткой...
В общем, мне принесло бы некое моральное удовлетворение довести его до суицида ледяными взглядами, брезгливыми рожами и полным байкотированием…
Вот так и получалась, что он как бы не подозревал о моем существовании, пока не вляпался в Алину. Хотя на тот момент еще сложно было сказать, кто из них вляпался, и мне было действительно страшно за сестру.
***
Алина не разделяла моих страстей по горам. Мне лишь однажды удалось вытащить ее покататься на лыжах. Я думала, к горным лыжам невозможно остаться равнодушным. Такие всплески эмоций, взрывы восторга... Но не вышло даже затащить ее на склон. Алинка расхаживала в своем манто по укатанному снегу нижней станции канатки и смотрела на козыряющих своим мастерством фристайлеров, вдохновляя их своей улыбкой, от чего те начинали выделывать трюки и иногда - спотыкаться... Курила изящные сигареты, на морозе пахнущие едкой смолой и говорила, что ей нравится. Втихаря от меня сверялась о состоянии дел в клубе по телефону. Мне такое светское времяпровождение быстро надоело, и, устав ее развлекать, я ушла на трассу.
Лучше бы этого не делала: стоило отлучиться на пятнадцать минут, как откуда то нарисовался Камиль… В общем, эти двое нашли друг друга.
Я заметила издалека, как они у невысокого по зиме ограждения. Вообще то это полноценный забор летом, но сейчас из за снега он едва ли по пояс.
Алинка, пожирала его взглядом, судя по всему, уже прикидывая в уме первые шаги дрессировки. Там было на что посмотреть. Красная клетчатая рубашка на голую грудь (дешевые зимние понты, что производят на человека непривычного довольно сильное впечатление), плотный зимний загар, распущенные черные волосы и белоснежная, на смуглом лице, улыбка, без слов говорившая о том, что первое время он согласен даже немного подыграть...
Они так и стояли, ветер трепал волосы обоим. Она, казалось, исчезла совсем, то есть смертная ее сущность, остались аромат духов, пепельный блонд, пепел на конце сигареты, глаза, колючие и беззащитные одновременно. Вся она, как свернувшийся еж, ощетинилась тем прекрасным, что у нее было – изгиб плеча, изгиб ресниц, и даже какой-то вопросительный изгиб какой-то недодуманной мысли так и повис в воздухе. "Куда же ты вляпалась, сестрица… И шел бы ты отсюда идиот, ты ничего там больше не найдешь, все что есть она тебе только что показала…" Она не пустышка, нет, там, под световыми годами пустоты она чертовски сложная, но это могу видеть только я… Для кого то же она так и останется фальшивкой до мозга костей.
Я въехала в эту метафизику, затормозив прямо между ними, с разворота, взметнув фонтан белого крошева.
- Алина, не вздумай связываться с этой сволочью.
- С'est toi…
- О боже, оно еще и по французски разговаривает…
- Jeune femme jalouse…
Голос у него – до мурашков. Я вдруг поняла, что еще никогда не приближалась к нему настолько близко. От него исходила какая то тьма, аж кололо между лопатками. Я обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.
- Что ты! Разве можно ревновать к такому куску дерьма, как ты!
Он рассмеялся.
- У тебя сложилось предвзятое впечатление.
Ледяная вежливость? Неплохой выбор тактики, я теперь чертовски невыгодно смотрюсь на его фоне. Алина, молчит, словно потеряла дар речи. В статую превратилась. Я вдруг поняла, что между ними до сих пор не было сказано ни слова.
- Я, пожалуй, оставлю вас в обществе этой ненормальной. Аu revoir! - он даже слегка поклонился.
Алина молчит. Не улыбается, не хлопает ресницами часто-часто, не обнажает мочку уха и не покрывается румянцем. Все это ниже ее достоинства. Когда ждешь от человека каких-то слов, непроизвольно смотришь на изгиб его губ. Сейчас этот изгиб кажется хищным. Ни неудовлетворенного любопытства ни мучительной жажды – лишь спокойную уверенность – она знает, что ее будут искать. Индеец на тропе войны, блин… Нет, не могу на это смотреть!
Я решительно вдарила палками по снегу, вложив в этот жест всю ярость, и вильнув вдоль парапета, скатилась к посадочной площадке канатки, где неуверенно и неловко топталась обутая лыжами и сноубордами очередь... Ну почему она на меня не накричала, почему?... Да потому, что бесполезно было вмешиваться. Остается только сказать «ее проблемы», «не могу же я удержать ее против воли» - ну или какими там еще благородными фразами люди маскируют собственное бессилие?