Вечер мягким, чуть пыльным светом лампы расползался по комнате, и этого света хватало лишь для того, чтобы выхватить из полумрака диван, заваленный подушками, и стопки книг, разбросанные на полу. На столе между ними стояли две кружки: одна с мятой и лимоном, другая с остывающим чаем, а на подоконнике потрескивала свеча, отбрасывая тонкий огонёк. Лана пододвинула ноутбук, чтобы он не мешал чашке, и протёрла пальцами переносицу, пытаясь прогнать усталость, накопившуюся за день.
Фёдор, устроившийся на противоположном конце дивана, придерживал на коленях свёрток — то ли футляр с ножом, то ли мешочек с амулетами. Он вертел что-то в руках, постукивал пальцем по крышке, словно выжидал удобный момент, чтобы начать разговор. Затем он выдержал паузу и, наконец, решился заговорить.
— Слушай, я сегодня опять думал про обряд у славян. Ну, тот, о котором я тебе показывал статью, — произнёс он, развязывая тесьму и вытягивая плоский деревянный амулет. — Это ведь не просто украшение для красоты. Там была идея, что человек связан с родом, с землёй, с чем-то большим.
Лана слегка приподняла бровь, не отрывая взгляда от ноутбука.
— Фёдор, пожалуйста, только не начинай снова, — устало ответила она. — У меня сегодня было три консультации, два звонка от рецензентов, и ещё этот проклятый отчёт висит надо мной. Я действительно не в состоянии сейчас спорить о ритуалах.
Фёдор наклонился чуть ближе к ней, словно пытаясь сократить расстояние между ними.
— Я не хочу спорить, — возразил он. — Ты сама говорила, что хочешь понять, почему меня это так волнует. Я пытаюсь объяснить, а ты сразу обрубаешь, будто это ерунда.
— Это не потому, что я считаю это ерундой, а потому, что я устала, — резко ответила Лана, но тут же смягчила тон. — Хорошо, ладно. Что ты хотел сказать?
Он приободрился, глаза его загорелись, и он поднял взгляд.
— Смотри, — начал он, поворачивая амулет к свету. — Это не про жестокость, не про варварство, как ты иногда говоришь. Это про свободу. Люди жили проще, но у них была связь с миром. Не нужно было притворяться кем-то другим. Ты рождался — и уже был частью рода, частью мира.
Лана коротко, чуть горько усмехнулась.
— Свобода, говоришь? — переспросила она. — Пока какой-нибудь старейшина не решал, что ты неправильно разжёг огонь или проявил неуважение к духам. И всё — тебя вычёркивали из жизни.
Фёдор энергично мотнул головой, словно отгоняя её слова.
— Сейчас тебя тоже вычёркивают, если ты не вписываешься в чьи-то стандарты, — возразил он. — Посмотри, что сделал твой кафедральный совет. Они растоптали твою статью, хотя там всё было подкреплено фактами.
Лана подтянула к себе плед, будто защищаясь от его слов.
— Не надо об этом, — тихо, но твёрдо сказала она. — Серьёзно. И сравнивать коллектив кафедры с человеческими жертвоприношениями — это, знаешь, перебор.
— Никто никого не резал просто так! — вспылил Фёдор, вскинув руку, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Это была символика! Это было мировоззрение!
— Фёдор, почему ты так зациклился? — Лана сжала кружку ладонями, пытаясь согреть озябшие пальцы. — Ты ведь умный человек, но иногда так цепляешься за эту картинку, что я не понимаю, слышишь ли ты меня вообще.
Он нахмурился и наклонился ещё ближе.
— А ты слышишь меня? — спросил он. — Ты постоянно твердишь: «жестокость», «жертвоприношения», «страшные обряды». Прочитай что-нибудь без этих клише. Там была идея общности, поддержки, того, что человек не один.
— Поддержки? — Лана вскинула голову, и её глаза сузились. — Поддержки, когда тебя выгоняли, если ты не сделал, как велено? Или ещё хуже? Прекрасно, очень тепло, очень по-родственному.
— Ты всегда сводишь к худшему! — Фёдор вскочил с дивана, не в силах усидеть на месте. — Как будто там не было нормальных людей, обычных. Как будто все только и ждали, кого бы наказать.
— Я ничего не свожу, — возразила Лана, тоже поднимаясь, но медленнее. — Я занимаюсь этим профессионально, Фёдор. Я изучаю источники, анализирую раскопки. У меня нет цели идеализировать прошлое.
— А у меня есть цель понять, почему меня к этому тянет, — перебил он. — А ты каждый раз отмахиваешься: «ерунда», «сказки». Попробуй хоть раз взглянуть на это без презрения.
Лана выдохнула и посмотрела в сторону окна, где за стеклом мигали огни, а отражение свечи дрожало на витрине напротив.
— Я не презираю, — тихо сказала она. — Я просто боюсь, что ты всё глубже уходишь в это. И я не успеваю за тобой. Ты начинаешь видеть в прошлом какой-то идеальный мир, которого никогда не существовало.
Фёдор раздражённо провёл рукой по затылку, взъерошив волосы.
— Я знаю, что его не существовало! — воскликнул он. — Я не глупый. Просто есть что-то, что меня цепляет. Как будто я там нахожу ответы о себе, а здесь — нет. Вот и всё.
— Тогда так и скажи, — Лана повернулась к нему лицом. — Скажи, что тебе здесь плохо, что ты устал, что тебе хочется сбежать в мир, где нет жалоб, отчётов и проваленных проектов. Дело не в духах.
Он опустил взгляд на амулет, будто тот вдруг стал неподъёмно тяжёлым.
— Не сбежать, — пробормотал он. — Просто хочется верить, что жизнь может быть проще. Что можно опереться на что-то настоящее.
— А я? — Лана замолчала, подбирая слова, затем выдохнула и опустилась обратно на диван. — Я стараюсь быть этим «чем-то настоящим». Но иногда кажется, что ты смотришь сквозь меня. Не специально, просто тебя здесь нет.
Фёдор медленно сел рядом, и его плечи слегка опустились, словно он признал поражение.
— Я здесь, — серьёзно сказал он. — Просто иногда я путаюсь. Ты мне нужна. Я не спорю ради спора. Я хочу, чтобы ты поняла, почему меня это так волнует.
— Я понимаю, — ответила Лана, потирая пальцем край чашки. — Но мне больно, когда ты воспринимаешь мои доводы как атаку. Я не хочу тебя унизить или назвать глупым. Я хочу, чтобы ты видел реальность, а не только её красивую часть.