Глава 1. Падать за забор
Страх пахнет по-разному.
Страх булочника, который боится, что его дочь увидит во мраке ту самую Тварь с осколками вместо глаз, пахнет пригоревшим миндалем. Страх прачки, которая по ночам слышит скребущийся за стеной звук, отдает дешевым мылом и кислым потом. А страх городского стража, прячущего дрожь в руках за спиной, — это запах старой полированной кожи и холодного железа.
Илэйн шла по Глиняному переулку, втягивая в себя этот знакомый до тошноты коктейль. Она не просто чувствовала его. Она носила его на себе, как плащ. Чужие кошмары липли к ее душе липкой, отвратительной росой. Дар или проклятие. Какая разница?
Город, не имевший имени, а лишь клеймо «Убежище», был похож на выгнивший зуб. Дома жались друг к другу, будто пытаясь согреться в вечных сумерках, которые нависали под куполом из спутанных, черных как смоль облаков — творения Сомнуса. Он, Повелитель Кошмаров, не просто сеял ужас. Он был его архитектором. Воздух был густым и тяжелым, им трудно было дышать. Как будто сам страх стал плотнее воздуха.
Илэйн прижала ладонь к стене, чувствуя под шершавым камнем слабую, неумолимую вибрацию — отголосок энергии, что питала барьер. Барьер, что защищал город от того, что было снаружи. Цена этой защиты — вечный страх внутри. Сомнус был и тюремщиком, и щитом. И все здесь, от последнего пропойцы до члена Совета Старейшин, понимали это на уровне инстинкта. Они ненавидели его. И они молились, чтобы он продолжал править.
Ее путь лежал к дому красильщика. Его шестилетний сын уже третью ночь просыпался с криком, и на стенах его комнаты проступают кровавые пятна. Илэйн знала, что это не проделки призрака. Это был побочный эффект. Выброс энергии Сомнуса, который оседает на самых впечатлительных, как ядовитый иней. Она шла, чтобы поглотить этот кошмар, как губка впитывает яд. А потом уйти, оставив мальчика в спокойном сне, и унести с собой еще один кусочек чужого ада.
Но дойти ей было не суждено.
Из тумана впереди появились три фигуры. Не городская стража. Их черные, без единого украшения плащи и скрывавшие лица капюшоны были знакомы каждому. Личная гвардия Сомнуса. Тени. Говорили, у них нет лиц, что они всего лишь сгустки послушной воли, воплощенный страх перед безликостью.
Сердце Илэйн упало и замерло где-то в районе желудка. Они никогда не спускались в нижний город за кем-то персонально. Их боялись больше, чем самого Властелина. Потому что Сомнус был абстракцией, далекой и всесильной.
— Илэйн, — голос у Тени был плоским, без тембра, словно скрип поворачиваемого камня. Ее имя в его устах прозвучало как приговор.
Она не побежала. Не было смысла. Куда бежать от собственной тени?
— Что Повелителю от меня нужно? — ее собственный голос выдал ее, прозвучав хрипло и тихо.
— Ты потребовалась, — ответила Тень, и двое других плавно сомкнули круг, отрезая ее от путей к отступлению. Их руки в черных перчатках легли на ее плечи. Прикосновение было ледяным, безжизненным. Оно высасывало из тела тепло, оставляя после себя вату оцепенения.
Люди в переулке мгновенно разошлись, прячась в подворотнях и захлопывая ставни. Никто не посмотрел ей вслед. Никто не вступился. Она была Поглотительницей. Ее боялись почти так же, как и Теней. Кто знает, не заберет ли она твой страх, а с ним и кусочек души?
Ее повели через город. Не к воротам, ведущим наверх, к замку, а к старому кварталу, где руины древнего храма смешались с породой скалы. Одна из Теней провела рукой по мшистому камню, и каменная глыба бесшумно отъехала в сторону, открывая темный, уходящий вглубь проход. Воздух оттуда тянуло озоном, влажной землей и чем-то старым, невыразимо чужим.
Туннель вел вверх. Стены здесь были не из камня, а из чего-то темного, плотного, что пульсировало с едва уловимым ритмом, словно гигантская вена. Илэйн чувствовала каждой клеткой своего тела, они внутри. В самом сердце власти Сомнуса. Его замок не был построен на скале. Он был выращен из нее, был ее частью, продолжением его сущности.
Наконец они вышли в зал. Он был огромным, и у него не было потолка в привычном понимании. Над головой клубилась, переливаясь багровыми и черными тонами, сама субстанция кошмара, энергия, которую Сомнус черпал из города и которая, в свою очередь, пожирала его. В центре зала стоял трон. Он был высечен из черного, похожего на обсидиан камня, но форма его была неправильной, текучей, будто трон был застывшим на мгновение воплем.
И на этом троне сидел Он. Сомнус.
Его форма не была стабильной. Очертания тела плавали, как в дымке зноя. То проступали длинные, костлявые конечности, то изгибалась спина, покрытая чем-то вроде хитинового панциря. То мелькало подобие лица с глубокими впадинами вместо глаз и безрогим ртом. Вокруг него, в воздухе, трепетали полупрозрачные щупальца-тени, и каждое было увенчано то когтем, то жалом, то светящимся, всевидящим оком. Он был живым, дышащим хаосом, и от него исходила такая волна древней, нечеловеческой агонии, что у Илэйн перехватило дыхание.
Тени отступили, растворившись в полумраке зала. Она осталась одна перед ним.
Илэйн ждала, что сейчас ее разорвут, поглотят или превратят в очередной кошмар для своих коллекций. Она стояла, сжимая руки в кулаки, чтобы они не тряслись, и смотрела на это существо. Но вместо ненависти или ужаса, которых она ждала от себя, ее охватила странная, пронзительная жалость. Ее дар, ее проклятая эмпатия, уловила не злобу. Не желание мучить, а бесконечную, всепоглощающую боль. Он не сеял ужас потому, что хотел. Он делал это потому, что должен был. Чтобы выжить. Это был бесконечный круг саморазрушения.
Он пошевелился. Одно из щупалец, покрытое темными, похожими на бархат шипами, медленно, почти нерешительно протянулось к ней. Оно не угрожало. Оно... исследовало.
— Ты... поглощаешь их, — прозвучал голос. Он был низким, многоголосым, словно эхо из глубин колодца. В нем скрежетали камни, шелестели высохшие листья и плакали тысячи потерянных душ. — Ты впитываешь яд... и становишься чище.
Глава 2. Дегустратор
Сознание возвращалось к Илэйн медленно и неохотно, как будто плывя сквозь густой, вязкий мёд из кошмаров. Она не сразу поняла, где находится. Не городская постель с жёстким тюфяком, не холодный камень улицы. Она лежала на чём-то мягком и прохладном, а над ней вместо гнилых балок и потрескавшейся штукатурки расстилался неясный, переливающийся свод, напоминающий перламутр внутренней поверхности раковины. Воздух был чистым, но в нём витал странный запах — озон после грозы, смешанный с ароматом старого пергамента и чего-то ещё, неуловимого и вечного.
Она была в замке. В логове Сомнуса.
Память обрушилась на неё тяжёлой волной: Тени в переулке, пульсирующий туннель, зал без потолка и… Он. Его многоголосый шепот, обжигающий холод прикосновения, всепоглощающая боль сияющей раны и тот единственный вздох облегчения, сорвавшийся с его уст. «Спасибо».
Илэйн приподнялась на локтях, ожидая найти себя в камере, в темнице, в клетке. Но комната, в которой она оказалась, не походила на тюрьму. Она была просторной, почти пустой. Стены, казалось, были выточены из цельного куска тёмного, матового минерала, испещрённого прожилками, которые мерцали приглушённым светом, словно светлячки, заточённые в камне. Мебели почти не было: лишь низкая широкая кровать, на которой она лежала, каменная полка, вмурованная в стену, и небольшой стол с кувшином. Ни окон, ни дверей. Только арочный проём, затянутый плотной, непроницаемой пеленой теней, которая колыхалась, как занавес на незримом ветру.
Она была пленницей. Но обстановка кричала не о заключении, а о… предоставленном убежище. Или о клетке, тщательно замаскированной под покои.
Она встала, ноги немного подкашивались. Подойдя к столу, она с опаской прикоснулась к глиняному кувшину. Вода. Обычная, прохладная вода. Рядом лежала сложенная мягкая ткань, может, полотенце, а может, что-то ещё. Всё это было проявлением заботы, и это пугало больше, чем оковы.
— Ты проснулась.
Голос раздался не из проёма, а отовсюду сразу, рождаясь из самой атмосферы комнаты. Он был тише, чем в тронном зале, лишённым того гнетущего многоголосия, но всё таким же глубоким и вибрирующим, будто говорящий находился по ту сторону тонкой стены из воды.
Илэйн вздрогнула, сжимая кувшин в руках так, что костяшки пальцев побелели.
— Где я? — спросила она, и её голос прозвучал хрипло и неуверенно.
— В безопасном месте, — последовал ответ. Голос Сомнуса был спокоен, почти умиротворён. — Ты потеряла сознание. Поглощение… нефильтрованной сущности… требует огромных сил.
— Ты чуть не убил меня, — выдохнула Илэйн, опускаясь на край кровати. Сейчас, без адреналина и шока, она ощущала всю глубину истощения. Её душа была вывернута наизнанку, разум выскоблен дочиста.
Наступила пауза. Теневая пелена в проёме заколыхалась сильнее.
— Да, — наконец признал он, и в его голосе прозвучала тяжесть, похожая на сожаление. — Это был риск, но ты выжила. Ты… перенесла это. Впервые за века… боль отступила.
Он произнёс эти слова с таким изумлением, с такой нескрываемой надеждой, что у Илэйн сжалось сердце. Она снова почувствовала это — не страх, а ту самую пронзительную жалость. Это чудовище, этот Повелитель Кошмаров, державший в страхе целый город, был готов на всё ради нескольких мгновений передышки от собственного существования.
— Что ты со мной сделаешь? — спросила она, глядя на колышущуюся тьму. — Я твой пленник?
— Нет, — ответил он быстро, почти резко. — Ты… гость. Необходимость. Мой «дегустатор».
Это прозвище, произнесённое его голосом, звучало одновременно отталкивающе и интимно.
— Дегустатор? — повторила Илэйн. — Я не выбирала эту роль.
— И я не выбирал быть тем, кем я стал, — в его тоне впервые прозвучала горькая нота. — Мы оба пленники своих даров, Илэйн. Только твой дар может очистить яд, которым я вынужден питаться. Ты фильтр. Без тебя… безумие становится невыносимым.
Из тени в проёме медленно выплыло одно из тех самых щупалец — то самое, что было покрыто бархатистыми шипами. Оно не приближалось, просто зависло в воздухе, как бы предлагая себя для изучения.
— Ты боишься, — констатировал Сомнус. — Это разумно. Но ты также и испытываешь любопытство. Я чувствую это. Ты смотришь на меня и видишь не просто монстра. Ты видишь боль.
Илэйн молчала. Он был прав. Её дар делал её эмпатом до мозга костей. Она не могла просто ненавидеть. Она всегда видела корень, источник страдания. И источником страдания для всего города был он сам — вечно страдающее существо на троне.
— Что это была за рана? — тихо спросила она, глядя на щупальце. — Та, что на твоей… груди?
Щупальце дёрнулось, слегка отпрянув.
— Это портал, — прозвучал ответ после долгого молчания. — И язва. Через неё я впитываю страх, который поддерживает барьер и даёт мне силы. Но она же связывает меня с измерением, из которого я пришёл. С тем местом, откуда исходит настоящий ужас. Она никогда не заживает. Она вечно горит.
Он говорил, и Илэйн снова, уже сознательно, позволила своему дару прикоснуться к его эмоциональному полю. Она чувствовала невыразимую усталость. Века борьбы, вечная боль, одиночество, перед которым меркнет любое человеческое понятие об изоляции.
— И моё прикосновение… помогает? — прошептала она.
Щупальце медленно поплыло вперёд и снова остановилось в сантиметре от её колена.
— Это… тишина, — сказал он, и его голос притих, стал почти шёпотом. — Когда ты касаешься раны, яд, прежде чем достичь меня, проходит через тебя. И на мгновение… я чувствую не боль, а лишь отголосок твоего сознания. Твоего спокойствия. Это как глоток чистой воды в пустыне из пепла.
Илэйн медленно, очень медленно подняла руку. Она смотрела то на своё дрожащее запястье, то на тёмное, покрытое шипами щупальце. Это было безумием. Самоубийством. Но в её жизни и так не было ничего, кроме чужих кошмаров. А здесь, в сердце величайшего из них, она вдруг нашла нечто настоящее. Боль, которую она могла не просто поглотить, а возможно, понять.
Глава 3. Урок анатомии кошмара
Дни в замке сливались в череду невесомых, лишённых солнца суток. Илэйн изучала свои покои или, вернее, ту часть логова Сомнуса, что он отвел ей. Комната с кроватью была лишь началом. За аркой с синеватым огнем находилось нечто вроде кабинета, где полки, вырастающие прямо из стены, были уставлены свитками с письменами, которые она не могла прочесть, но которые излучали смутное чувство тоски. Дальше небольшая ниша с бассейном, наполненным неподвижной, но кристально чистой водой, в которой, как она обнаружила, не было её отражения.
Она была гостьей-пленницей, и её тюремщик был одновременно и её единственным спутником. Его голос стал постоянным фоном её существования, звуча то из стен, то из самого воздуха. Сначала он лишь проверял, не нуждается ли она в чём-то. Потом вопросы стали сложнее.
— Они ненавидят меня? — как-то раз спросил он. Они находились в «кабинете». Илэйн сидела на холодном каменном полу, а его присутствие было рассеяно по всей комнате, как дрожь в воздухе.
Илэйн, перебирая край своего платья, не сразу нашла ответ. Она думала о булочнике, о прачке, о страже.
— Они боятся тебя, — сказала она наконец, выбирая слова с осторожностью хирурга. — Ненависть… это слишком сильное чувство. Оно требует энергии, которой у них нет. Они просто… принимают тебя как данность. Как дождь или ночь.
— Как болезнь, — прозвучал его голос, лишённый эмоций.
— Как плату за защиту, — поправила она. — Они не знают, что там, снаружи барьера. Но все догадываются, что это хуже.
— Это хуже, — подтвердил он, и в его словах не было угрозы, лишь холодная, безразличная констатация. — Там хаос без формы, без цели. Только вечный, всепоглощающий голод. Я… придаю страху форму. Делаю его управляемым. Питаюсь им, чтобы сдерживать хаос там, за стеной.
Впервые он говорил с ней так откровенно о природе вещей. Илэйн слушала, затаив дыхание, чувствуя, как кусочки мозаики складываются в ужасающую, но логичную картину. Он был не тираном по прихоти. Он был стражем в самой страшной тюрьме вселенной, и платой за его службу было вечное отравление тем, что он призван был сдерживать.
— Рана… — начала она. — Она и есть эта связь? С хаосом?
— Да, — его голос притих, словно он прикоснулся к чему-то болезненному. — Она шлюз и клапан. Если я ослабею, он откроется.
Прошло ещё несколько «дней». Илэйн чувствовала, как её собственные силы возвращаются, но вместе с ними возвращалось и тонкое, назойливое чувство, томление. Одиночество здесь, с ним, было иным, нежели в городе. Там она была одинока среди людей. Здесь она была одинока с ним, и эта близость к кому-то, кто понимал природу её дара, рождала странную связь.
Однажды его голос раздался прямо рядом с ней, заставив её вздрогнуть. Он звучал не из воздуха, а из одного из щупалец, которое тихо возникло из тени в углу ниши с бассейном.
— Ты готова попробовать снова? — спросило щупальце. Его тон был лишён прежней повелительной интонации. Это был вопрос. Почти просьба.
Сердце Илэйн заколотилось. Память о всепоглощающей боли была ещё свежа.
— Я… не знаю.
— Мы будем медленно, — сказал голос, и щупальце приблизилось, не делая резких движений. — Я научу тебя не поглощать, а… пробовать. Чувствовать вкус, а не глотать яд целиком. Это как дегустация вина, — в его голосе прозвучала слабая, искажённая попытка чего-то, что могло бы быть шуткой. — Только вино это концентрированный ужас мироздания.
Эти странные, неуклюжие попытки быть почти что человечным трогали её больше, чем любая сила.
— Хорошо, — выдохнула она, поднимаясь. — Учи.
Он привёл её в небольшую, круглую комнату, которую она раньше не видела. Здесь не было мебели, только гладкий, тёмный пол, а стены были покрыты сложными, переливающимися узорами, которые медленно двигались, как струится масло на воде.
— Здесь я могу контролировать поток, — объяснил он. Его форма начала проявляться в центре комнаты, менее монструозная, чем в тронном зале, более собранная. Очертания высокого, тонкого существа с слишком длинными руками и сияющей, как тусклый уголь, гематомой на груди. Щупальца вились вокруг него, но вяло, без угрозы.
Одно из них, тонкое и гладкое, как полированный обсидиан, протянулось к ней.
— Не рана. Сначала… просто прикоснись ко мне. К моей сути. Позволь мне послать тебе один, всего один, чистый образ.
Илэйн глубоко вдохнула, собираясь с духом. Она вспомнила лица людей из города, страх которых она поглощала годами. Это было то же самое. Только масштаб иной.
Она протянула руку и кончиками пальцев коснулась щупальца.
Холод и потом не боль, а образ. Чёткий, ясный и оттого вдвойне ужасный.
Она стояла на краю бесконечной чёрной пропасти. Под ногами не было земли, лишь зыбкая плёнка, сотканная из трепета миллионов сердец. Она знала, если пошевелиться, плёнка порвётся. А внизу, в бездне, ждало Нечто. Безглазое, безликое, состоящее из одного лишь ненасытного желания поглотить и оно видело её. И знало её имя.
Илэйн дёрнула руку, разрывая контакт. Она стояла, тяжело дыша, по спине бежали мурашки. Это не был просто страх. Это был фундаментальный, экзистенциальный ужас быть замеченным Абсолютным Ничто.
— Это… это то, что ты сдерживаешь? — прошептала она, с трудом выговаривая слова.
— Это его основа, — тихо ответил Сомнус. Его форма колебалась, будто от ветра. — Остальное… всё, что видят люди: тени, монстры, звуки… это лишь моя интерпретация. Моя попытка облечь это непостижимое в знакомые, пусть и ужасные, формы. Чтобы их разум не сломался, столкнувшись с настоящим источником.
Он сделал паузу, давая ей прийти в себя.
— Теперь… попробуй взять этот образ. Не впусти его в себя. Просто… коснись его своим даром. Почувствуй его текстуру, а затем… отпусти.
Это было ново. Всю жизнь она лишь впитывала, как губка. Никто не учил её контролировать дар, управлять им.
Она снова закрыла глаза и коснулась щупальца. Ужасный образ вернулся, грозя захлестнуть. Но вместо того чтобы открыться навстречу, она мысленно сделала шаг назад. Она представила свой дар не как открытые врата, а как щуп, как тонкий инструмент. Она «потрогала» страх. Он был холодным, скользким, безвкусным и всезаполняющим как физическая тьма.
Дорогим и любимым читателям
Доброго времени суток, дорогие читатели!
Рада приветсвовать Вас в своей новинке и очень надеюсь, что она понравится Вам.
В этой книге Вы узнаете и прочувствуйте, какого это любить чудовище, для которого вы являетесь лишь "дегустатором".
Всем мира и добра. Ваша Диана Эванс)))
Глава 4. Вкус яда и нектара
Следующие «уроки» стали ритуалом, странным и интимным танцем, в котором боль и облегчение были неразрывно сплетены. Каждый день или то, что они условились считать днём, Илэйн приходила в круглую комнату с текучими стенами. И каждый раз Сомнус встречал её там в своей более собранной, контролируемой форме. Он стал для неё не безликим монстром, а существом с поведением, почти что настроением.
Иногда его щупальца были вялыми и тяжёлыми, а голос глухим, будто доносящимся со дна океана, это бывало после особенно мощных выбросов страха из города. В такие дни они начинали с малого: Сомнус посылал ей лишь отголоски, лёгкие кошмары, которые Илэйн училась удерживать на ладони своего сознания, как капли ртути, прежде чем отпустить.
— Концентрация определяет глубину поглощения, — говорил он, его голос был ровным, педагогичным, но Илэйн научилась улавливать в нём лёгкую дрожь напряжения. — Ты не должна тонуть в этом. Дай страху обтекать тебя, но не наполнять.
В другие дни он был более собранным, почти оживлённым. После успешных сеансов, когда Илэйн удавалось «очистить» особенно ядовитый сгусток, его форма становилась чуть чётче, а сияющая рана на груди пульсировала ровнее, теряя свои багровые, болезненные всполохи.
— Сегодня, — объявил он однажды, и в его тоне прозвучала решимость, — мы попробуем не образ. Мы попробуем эмоцию. Чистую, без оболочки.
Илэйн, уже стоявшая в привычной позе в центре комнаты, почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Какую? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Самую частую, — ответил он. Ту, что составляет основу моего существования, отчаяние.
Тонкое, почти прозрачное щупальце, похожее на застывшую слезу, коснулось её лба. Илэйн зажмурилась, готовясь к удару.
Но его не было. Вместо этого её накрыло чувство тягучее, гнетущее, бесконечно глубокое. Это была не боль, а полное отсутствие надежды. Ощущение вечной ловушки, из которой нет выхода, потому что стены этой ловушки это ты сам. Тысячелетняя усталость, приговорённость к роли, которую ненавидишь, но без которой всё рухнет. Потеря счёта времени, потому что впереди лишь бесконечная вереница одинаковых, мучительных моментов.
Слёзы сами потекли по её щекам. Это было невыносимо печально. Это была смерть души, растянутая на вечность.
— Видишь? — его голос прозвучал очень близко, и в нём не было злорадства, лишь разделённая боль. — Это не злоба. Не жажда власти. Просто… отчаяние.
Илэйн не смогла «отпустить» это сразу. Эмоция прилипла к ней, как смола. Она стояла, беззвучно плача, чувствуя, как её собственная воля к чему бы то ни было растворяется в этом океане безнадёжности.
И тогда она почувствовала другое прикосновение. Твёрдое, прохладное. Другое щупальце, покрытое бархатистыми шипами, обвило её запястье. Оно не было частью урока. Оно было… жестом утешения.
— Выдохни, Илэйн, — мягко сказал он. — Это моё бремя, не твоё. Ты лишь гость в моей тьме. Не позволяй ей стать твоей.
Она сделала глубокий, срывающийся вдох и с огромным усилием оттолкнула от себя это чувство. Оно ушло, оставив после себя леденящую пустоту и странную, обоюдную уязвимость. Они стояли в тишине, связанные невидимой нитью разделённой агонии.
— Зачем? — прошептала она, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. — Зачем показывать мне это?
— Потому что ты должна понять, что я не наслаждаюсь этим, — ответил он. Его щупальце всё ещё обвивало её запястье, но теперь его прикосновение казалась не цепью, а якорем в бушующем море его собственного отчаяния. — Ты должна знать вкус яда, который фильтруешь и видеть, что за ним нет злого умысла. Только… необходимость.
Илэйн смотрела на него, на это колеблющееся воплощение тьмы и видела не Повелителя Кошмаров, а существо, прикованное к трону из собственной боли. И её дар, её проклятие, было единственным ключом, который на время отпирал его цепи.
Именно в тот день что-то изменилось в ней. Страх не исчез, но трансформировался. Теперь, когда она смотрела на его щупальца, она видела не орудия пытки, а проводники его муки. Когда она слышала его многоголосый шёпот, она улавливала не угрозу, а мольбу.
Однажды вечером или утра, кто знал, они не проводили урок. Она сидела в нише с бассейном, бессмысленно водя пальцами по воде, в которой не было отражения. Его присутствие было лёгким, ненавязчивым фоном.
— О чём ты думаешь? — спросил он. Его голос донёсся из угла, где тень была особенно густой.
— Я думаю о городе, — призналась она. — О булочнике. Его дочь боится Твари с осколками вместо глаз. Это… один из твоих?
Он помолчал, словно перебирая в памяти бесчисленные архивы страхов.
— Да. Один из самых старых. Рождён из страха быть ослеплённым правдой.
— Ты знаешь источник каждого кошмара? — с изумлением спросила Илэйн.
— Они все часть меня, — прозвучал ответ. — Как пальцы на твоей руке. Я чувствую их рождение, их рост, их угасание.
Она замолчала, осмысливая это. Он был не просто сеятелем. Он был садом страхов, и каждый кошмар был уникальным, ядовитым цветком.
— Когда-нибудь… — начала она, подбирая слова. — Когда-нибудь ты сможешь показать мне их? Не чтобы поглотить. Просто… чтобы понять.
Щупальце с бархатистыми шипами медленно выплыло из тени и зависло рядом с ней.
— Это опасное любопытство, Илэйн.
— Моя жизнь это опасное любопытство, — парировала она, глядя на него. — Я уже не боюсь боли, я боюсь непонимания.
Он снова замолчал. Затем щупальце плавно опустилось и коснулось поверхности воды в бассейне. Вода, до этого неподвижная, вдруг пошла рябью. И в ней, как в туманном зеркале, проступили образы. Не ядовитые всплески ужаса, а приглушённые, почти что красивые видения: тени, танцующие в свете ущербной луны; шепчущие коридоры, стены которых были сложены из забытых воспоминаний; сады из чёрного стекла, где цвели цветы, лепестки которых были сотканы из тихого безумия.
Он показывал ей не кошмары, а… свою коллекцию. Своё творчество.
Глава 5. Пробуждение кукловода
Тишина в покоях Сомнуса была иной, чем в городе. Там она была зыбкой, хрупкой, всегда готовая взорваться криком или стуком запертой ставни. Здесь же тишина была глубокой, густой, как смола, и лишь изредка её прорезал далёкий, похожий на эхо вздох самого замка. Илэйн привыкла к этому новому звучанию мира. Привыкла к урокам, к щупальцам, осторожно касающимся её сознания, к голосу, что звучал из самой пустоты.
Но сегодня что-то было не так.
Она проснулась от дрожи. Не своей. Пол под ногами вибрировал слабыми, прерывистыми толчками. Воздух, обычно неподвижный, колыхался, словно от жары. И запах… запах озона и старых книг сменился едким, металлическим ароматом, напоминающим грозу и свежую кровь.
— Сомнус? — позвала она тихо, садясь на кровати.
Ответа не было. Лишь нарастающая вибрация и смутный, нарастающий гул, похожий на рычание спящего зверя.
Сердце её участило ритм. Она накинула на плечи тонкое покрывало и вышла в кабинет. Свитки на полках слегка подрагивали. В нише с бассейном вода ходила ходуном, и на её поверхности, лишённой отражения, плясали багровые блики.
Страх, знакомый и холодный, сжал её горло. Но это был не страх перед ним. Это был страх за него.
Она побежала к арке, ведущей в тронный зал. Теневая пелена, обычно плотная и непроницаемая, сегодня была рваной, искажённой. Сквозь неё прорывались вспышки ослепительно-белого и густо-лилового света.
Илэйн отшатнулась, прикрывая лицо рукой от болезненного сияния. Сквозь щель в завесе она увидела его.
Сомнус был в тронном зале, но это был не собранный, контролирующий себя наставник последних недель. Его форма бушевала. Она пульсировала, вздымалась и опадала, как легкие гигантского зверя в агонии. Очертания его тела терялись в клубках чёрного дыма и сияющих, как молния, прожилок. Щупальца бились в конвульсиях, высекая из воздуха искры и срывая пласты призрачного камня с пола. А его рана… сияющая рана на его груди пылала ослепительным, яростным светом, и из неё, словно кровь из вскрытой артерии, изливались потоки чистого, нефильтрованного кошмара.
Он был не Повелителем Кошмаров. Он был самим Кошмаром, вышедшим из-под контроля.
— Не подходи! — его голос обрушился на неё не из воздуха, а прямо в сознание, и это был не многоголосый шёпот, а рёв раненого зверя, полный боли и ярости. — Уходи!
Но Илэйн не могла уйти. Она стояла как вкопанная, её дар, её проклятая эмпатия, широко раскрылся, впитывая не образы и не эмоции, а сам хаос. Она чувствовала это, его контроль ослабел. Шлюз, который он так тщательно регулировал, сорвало, и в него хлынул неочищенный ужас из-за портала. Он не сеял страх сейчас. Он тонул в нём.
Один из бьющихся в конвульсиях отростков, похожий на хлыст из сгущённой тьмы, рванулся в её сторону и с силой ударил по стене рядом с ней. Камень треснул с сухим, кошмарным звуком.
— Я не могу… сдержать… — его мысленный голос был обрывистым, полным муки. — Илэйн… уйди!
Вот что значило быть его фильтром. Вот что значило быть дегустатором. Это была не только тишина и облегчение. Это была и эта ярость, эта боль, эта потеря контроля.
Вместо того чтобы бежать, она сделала шаг вперёд, разрывая остатки теневой завесы. Вихрь энергии ударил в неё, едва не сбив с ног. Воздух гудел, пол был горячим под босыми ногами.
— Сомнус! — крикнула она, напрягая голос, чтобы перекрыть грохот. — Я здесь!
Он не услышал. Его сознание было захлёстнуто волной безумия. Одно из щупалец, больше похожее на лапу с когтями из обсидиана, рванулось к ней, чтобы отбросить, чтобы защитить её от себя самого.
Илэйн не отпрянула. Она подняла руку, не для защиты, а как тогда, во время уроков. Она сконцентрировалась, как он учил. Она не пыталась поглотить этот хаос, он разорвал бы её на части. Она попыталась коснуться его. Найти в этом бушующем океане тот самый островок его сознания, который тонул.
Её пальцы встретились с когтями. Боль, острая и жгучая, пронзила её. Но за болью она почувствовала его. Не монстра. Не Повелителя. А то же самое существо, что показывало ей коллекцию своих кошмаров. Существо, измученное вечной борьбой.
Она послала ему не волну спокойствия, это было невозможно. Она послала ему образ. Образ тихой комнаты с бассейном, где нет отражения. Образ свитков на полках. Образ себя, сидящей на полу и слушающей его голос.
«Я здесь», — прошептала она мысленно, вкладывая в эти слова всю силу своего дара, всю накопленную за эти недели странную привязанность. «Вернись».
Бьющееся щупальце замерло. Смертоносные когти не впились в её плоть, а лишь слегка сдавили её пальцы. Рёв в её сознании стих на мгновение, сменившись смутным, недоуменным шёпотом.
— …Илэйн?..
Это был он. Настоящий. На одно мгновение.
Этого мгновения хватило. Его форма, бывшая до этого хаотичным вихрем, сжалась, сконцентрировалась. Сияние раны потускнело с ослепительного белого до привычного багрового свечения. Конвульсии прекратились. Щупальца медленно, устало опустились на пол.
Тишина, наступившая после бури, была оглушительной.
Илэйн стояла, тяжело дыша, её рука всё ещё лежала на обсидиановом когте. Из пореза на ладони сочилась кровь.
Его форма всё ещё была нестабильной, но уже управляемой. Из клубка тьмы на неё смотрели две точки тусклого света — подобие глаз.
— Я… я мог тебя убить, — его голос был едва слышным, разбитым.
— Но не убил, — ответила она твёрдо, убирая руку. — Ты вернулся.
Он медленно, будто каждое движение причиняло невыносимую боль, придвинулся к ней ближе. Одно из щупалец, тонкое и дрожащее, протянулось к её окровавленной ладони.
— Ты ранена.
— Пустяки, — буркнула она, хотя рука горела огнём.
Щупальце коснулось её раны. На этот раз не было ни образов, ни эмоций. Лишь прохлада, лёгкое онемение, и… чувство безмерной, немой благодарности. Кровь перестала течь. Боль утихла, оставив после лишь лёгкое покалывание.
— Почему? — прошептал он. — Почему ты не убежала? Ты должна была бежать.
Глава 6. Пряжа из тишины и лжи
После бури в замке воцарилась хрупкая, звенящая тишина. Сомнус стал молчаливее, его присутствие ощущалось как легкая рябь на воде, а не постоянный гул. Илэйн заметила перемену. В его щупальцах, осторожно касающихся ее руки во время уроков, появилась новая, почти робкая неуверенность. Он, вечный источник страха, теперь, казалось, боялся причинить ей боль.
Именно в эти дни они начали говорить по-настоящему. Не об анатомии кошмаров, не о контроле над даром, а о вещах простых и потому невероятных в этих стенах.
Она сидела в кабинете, перебирая свиток, испещренный мерцающими знаками.
— О чем они? — спросила она, глядя на непонятные символы.
— О сне, — его голос прозвучал из угла. — Вернее, о его отсутствии. Это хроники первых дней. Когда я еще пытался вспомнить, каково это не чувствовать страх.
— И?
— Безуспешно. Это все равно что пытаться вспомнить вкус цвета. Невозможно.
Он помолчал, а затем добавил, и в его тоне прозвучала неуловимая нотка:
— А ты? Ты помнишь вкус чего-то… простого? Например, спелого фрукта?
Вопрос застал ее врасплох. Она отложила свиток.
— Яблока, — сказала она после паузы. — Я помню вкус яблока. Сладкий, сочный, с легкой кислинкой. Мы с отцом делили его пополам, когда я была маленькой.
Он не ответил. Она почувствовала, как все его внимание сфокусировалось на ней, словно он пытался через нее ощутить этот давно забытый вкус.
— Расскажи мне еще, — попросил он тихо. — О солнце, дожде и о чем-то, что не имеет отношения к этому месту.
И она рассказывала. О том, как солнечный свет падает на пыльную мостовую, о запахе влажной земли после ливня, о смехе детей, гоняющих обруч по переулку. Она говорила о простых, обыденных вещах, и он слушал, затаив дыхание, как будто она открывала ему секреты мироздания.
Взамен он начал делиться с ней своими «воспоминаниями». Вернее, их жалким подобием.
— Я помню… давление, — сказал он однажды. Они находились в круглой комнате, но сегодня уроков не было. Они просто… были. — Безграничное давление и хаос. А потом… щель, разлом и я здесь. В ловушке между своим миром и вашим. Сначала я был лишь инстинктом и потребностью. И только потом… появилась боль. А с болью пришло и «я».
Илэйн слушала, и ее сердце сжималось. У него не было детства, не было радостей. Его первым осознанным чувством была агония.
Именно в эти дни их связь обрела новое, опасное измерение. Теперь он не просто звал ее для «дегустации». Он искал ее общества. Иногда она просыпалась и находила на каменной полке у кровати странный, мерцающий камень или причудливо изогнутый кусок кристалла — его неуклюжие попытки сделать подарок. Она улыбалась этим жестам, и эта улыбка была одновременно горькой и нежной.
Однажды вечером она сидела у бассейна, глядя на неподвижную воду.
— Я скучаю по звездам, — призналась она вслух, сама не зная, зачем.
— Звезды? — переспросил он.
— Да, маленькие огоньки в ночном небе. Далекие и красивые.
На следующий «день» он привел ее в новое место — высокий зал с куполом, который был подобен ночному небу. Но вместо звезд на нем мерцали и переливались сгустки снов, которые ему удавалось уловить на краю сознания спящих горожан. Это были обрывки: летящая птица, улыбка любимого, вкус теплого хлеба. Бледные, призрачные, но это были не кошмары.
— Это… самое близкое, что я могу дать, — сказал он, и в его голосе слышалось смущение.
Илэйн смотрела на это искусственное, сотканное из чужих грез небо, и ее глаза наполнялись слезами. Никто, ни один живой человек, не сделал для нее ничего столь же щемяще прекрасного.
— Это идеально, — прошептала она.
И в тот момент, глядя на это искривленное подобие неба, она осознала всю глубину своей лжи. Лжи прежде всего самой себе. Она говорила себе, что остается из жалости, из чувства долга, чтобы контролировать угрозу. Но правда была в том, что ее тянуло к нему. Его боль, его одиночество, его неуклюжие попытки быть чем-то большим, чем монстр, находили в ее душе самый страстный и самый запретный отклик.
Эта мысль была настолько ужасной и настолько очевидной, что у нее перехватило дыхание. Она влюблялась. Влюблялась в существо, которое было источником всех кошмаров ее мира. В мучителя-спасителя. В чудовище с душой художника и ребенка.
Она обернулась к нему. Его форма сегодня была почти стабильной, напоминающей высокую, темную статую с сияющей гематомой в груди.
— Сомнус, — произнесла она, и ее голос дрогнул. — Я…
Она не знала, что сказать. «Я боюсь этих чувств»? «Я предаю свой народ»? «Я люблю тебя»?
Он, казалось, почувствовал ее смятение. Одно из его щупалец, гладкое и прохладное, коснулось ее щеки, поймав слезу, которая скатилась по ее коже.
— Не говори, — попросил он тихо. — Некоторые истины слишком хрупки для слов. Они живут в тишине. И в этом… — он легонько провел щупальцем по ее мокрой щеке, — …в этом.
Они стояли под его искусственным небом из чужих снов, и тишина между ними была гуще любого признания. Она была полна понимания, страха и зарождающегося, невозможного чувства, которое было одновременно и болью, и единственным спасением для них обоих.
Илэйн поняла, что их симбиоз перешел грань, за которой уже не было пути назад. Она больше не могла быть просто дегустатором. Она стала соучастницей. И ее следующая ложь уже не себе, а всему миру была лишь вопросом времени.
Дорогие мои читатели!
Хочу пригласить Вас в свою новинку в жанре бытового и приключенческого фэнтези под названием "Ведьмина аптека: с любовью и шепотком".
История про добрую ведьму и ее верного художника, который нежданно негаданно появился как буря в ее лавке. История очень интересная и с неожиданными поворотами событий.
https://litnet.com/shrt/fO-c