В тот вечер я сидел в любимом кресле на террасе, время от времени смачивая губы двенадцатилетним Hennessy и любуясь совершенно фантастическими красками заката. Когда совсем стемнело и на небе появились первые звёзды, из-за горизонта вдруг величаво выплыла цепочка спутников Starlink.
«Очередной запуск Илона Маска, — подумал я. — Сейчас они будут расходиться по своим "рабочим местам". Кто-то двигает человечество в будущее, а кто-то пытается остановить историю и даже повернуть её вспять, распространяя бредни о "великом прошлом".»
Мне очень повезло купить практически за бесценок заброшенный дом на склонах горы Тибидабо, которая возвышается над Барселоной. Какое-то время восстановление его шло ни шатко ни валко. Время на это удавалось выкроить только в выходные, но и тогда, после трудной рабочей недели на стройках Каталонии, мало что успевал сделать. Но, как говорится, не было бы счастья... При очередном обследовании как громом поразили слова медика: "У вас рак. Необходима срочная операция".
Честно скажу, в тот момент я подумал, что это финал моей сумбурной и зачастую бестолковой жизни, хотя и преждевременный. Несмотря на то, что жизнь эта изобиловала многими интересными приключениями и кое-какими достижениями, я был почему-то уверен, что самое главное в моей жизни ещё не случилось. Что обязательно должно быть что-то, пусть и не грандиозное, но хотя бы важное. Такое, что можно было бы назвать смыслом моего существования все эти годы, которые мне отвела Судьба. А то, что этот смысл должен быть, — я знал точно! Не знаю откуда, но знал. С самого детства.
Подрастая, я искал ответ на этот вопрос сначала в разных научно-популярных журналах, а в конце и на многочисленных интернет-форумах. Но за все эти годы только убедился в одном — никто не знает смысла существования ни отдельного человека, ни в целом человечества. Даже гипотез было до обидного мало! В основном все твердили, что "нужно оставить след в истории", который сводился к одному: стать известной личностью. Тут уже были варианты: знаменитым политиком, учёным, писателем, музыкантом, художником и тому подобное. Но если это ещё можно было принять, если иметь в виду одного конкретного человека, то как оправдать существование миллионов простых людей? Если они не стали знаменитостями, то их существование бессмысленно? Или считаются и достижения мелкого калибра? Был хорошим сантехником — уже хорошо? А если плохим? Если всю жизнь страдал, недоедал, жил в ужасных условиях? Некоторые ведь и в страданиях видят смысл... Только для кого? Для того, кто страдал, или для всего человечества? А может, для "тех, кто там, наверху"? И в чём он заключается?
А кто-то, наоборот, считает, что стремиться к чему-то, работая над собой всю жизнь и преодолевая трудности, — глупость. Главное — получать удовольствие! Потому что никакого "того света" не существует, и нужно успеть получить по максимуму здесь и сейчас, потому что никакого "там" не существует, а есть просто яма с червями. Если смысл нашего существования состоит в том, чтобы прожить яркую и насыщенную событиями жизнь, то мне, вроде как, и грех жаловаться. Много чего в ней было и много кем был я сам. Одно перечисление видов деятельности и должностей чего стоит...
Ещё в школе проявились мои разносторонние способности: математика, история, рисование, музыка... Причём по всем направлениям мне не приходилось прилагать особых усилий — всё получалось как-то само собой, почти играючи. Победы на математических олимпиадах, конкурсах вокально-инструментальных ансамблей, игра в драматическом театре при сельском ДК. Неожиданное, даже для меня самого, поступление в музыкальное училище вместо технического вуза, куда собирался и готовился с помощью заочной физико-математической школы МГУ. И уже из училища я ушёл служить в ГСВГ — Группу советских войск в Германии, где попал в профессиональный военный оркестр, при котором была рок-группа и с которой мы изрядно поколесили по ГДР. После армии снова неожиданный поворот — исторический факультет университета и диплом с отличием. Начало работы в школе сразу на должности заместителя директора, и уже через полгода — приглашение в Уголовный розыск с присвоением офицерского звания. Судьба несла меня так стремительно, что захватывало дух! И на полной скорости забросила меня сначала в перестройку, а потом и в Первую чеченскую... В ней удалось уцелеть и выбраться прямо в Европу. Нелегальные переходы границ, недолгие отсидки в немецкой, австрийской, чешской, польской и голландской тюрьме. Короткий бездомный период в Барселоне, затем быстро налаживающаяся жизнь, хорошая работа, путешествия по миру и, наконец, — онкология! Две операции, год химиотерапии, почти потерянная надежда на выздоровление и стремительное исцеление!
Вспоминая все перипетии моей бурной жизни, нельзя было не заметить, что изо всех самых опасных ситуаций я выходил сухим из воды, не прилагая особых усилий. Зачастую я просто не понимал, как "пуля просвистела у виска", если говорить поэтическим языком. Как будто кто-то невидимый и могущественный отводил опасность, которую я даже не успевал осознать, и только задним числом понимал, чего избежал. Как будто этот "кто-то" сам бросал меня в гущу событий, а потом сам же выдёргивал меня оттуда. Только однажды, когда я попал в абсолютно безвыходную, как мне показалось, ситуацию, оказавшись без документов, без жилья и без денег в чужой стране и откровенно запаниковал, голос этого неведомого покровителя буквально зазвучал у меня в голове: "В этой жизни с вами ничего фатального случиться не может. Воспринимай всё, что с тобой происходит, как приключение. Это просто путешествие со счастливым концом". В ту же секунду на меня вдруг снизошло абсолютное спокойствие, которое, наверное, испытывает ещё не родившийся, но уже всё понимающий младенец, находящийся внутри матери-защитницы. Этот случай я запомнил на всю оставшуюся жизнь и во все трудные моменты вспоминал то состояние.
Неужели от нас самих мало что зависит, и нами просто играют, как шахматными фигурами, какие-то неведомые могущественные силы? И нам остаётся только подчиняться воле того, кто гораздо выше нас? Но почему кому-то достаётся целый ворох приключений, захватывающих дух, интересная, насыщенная жизнь, а кто-то влачит жалкое существование всё отпущенное ему время, как тот ослик, бредущий с телегой по пыльной дороге? Неужели мы сами выбираем себе судьбу? Или наше мнение и наши желания никого не интересуют? Обидно, если это так...
Размеренный стук колёс. Покачивание. Поезд? А чем это так эээ… пахнет? Знакомое, но давно забытое. Я открыл глаза. Прямо перед глазами колыхалось что-то серое и колючее. И — пахучее. Шинель? Я приподнял голову и огляделся. В предрассветных сумерках разглядел ровные ряды тел в шинелях, качающиеся в такт поезду. Солдаты лежали на нарах и на полу, возле буржуйки, раскалённая труба которой упиралась в потолок. "Телячий вагон" или более цивильное название — теплушка. Что-то знакомое… В мозгу как будто что-то щёлкнуло, и я вспомнил. В таком же вагоне меня и других салаг везли в Германию. Я сплю? Не очень похоже. Уж очень всё осязаемо. Вот могу потрогать соседа за колючее плечо.
— Ты чего? — пробормотал тот с просонья. — Уже утро, что ли?
— Ночуй дальше… — успокоил я его и полез к открытой двери.
Широченная раздвижная дверь, сейчас наполовину закрытая, была перегорожена на уровне пояса деревянной балкой, опираясь на которую курил солдат. Я присмотрелся и с облегчением разглядел погоны младшего сержанта. "Хорошо хоть не 41-й год!" — мысленно выдохнул я.
Понимание того, что я в прошлом, пришло как-то сразу, я даже сам удивился! Оставалось выяснить, где и когда я нахожусь.
— Мы где сейчас? — постарался задать нейтральный вопрос.
— Польша, — пыхнув дымом, ответил сержант. — Утром будем во Франкфурте.
Ясно. Значит, закинули меня в осень 1972-го. Самое начало службы в ГСВГ. Я выглянул в полуоткрытую дверь. В предрассветных сумерках уже можно было разглядеть пробегающие мимо сосенки, мелькающие редкие дома, железнодорожный переезд с опущенным шлагбаумом. И что теперь? Если переброс меня в начало 70-х окончательный и обжалованию не подлежит, какие у меня имеются варианты дальнейшей жизни? Зная наперёд все события до конца первой четверти века 21-го, я могу прожить неплохую жизнь. Можно даже сказать — отличную! Поправить материальное положение никаких проблем не представляет, а что ещё? Не, стать очень богатым и независимым — идея очень привлекательная. Можно объехать весь мир, когда наконец границы откроются, побывать во всех самых интересных местах планеты, до которых я так и не добрался в своей жизни. А что ещё? Допустим, на осмотр планетарных достопримечательностей у меня уйдёт, ну сколько? — 5 лет? Ну, пусть даже десять. Хватит? Ок, дальше что? Скука богатеньких буратин? Ведь всё в конце концов приедается.
Поезд промчал мимо маленькой, аккуратной деревеньки с красивой церковью. Не, церкви — это у нас, у них они костёлами называются, кажется.
Так, что ещё можно сделать в представившейся вдруг возможности прожить ещё одну жизнь? Причём эта жизнь 2.0 просто обязана быть лучше первой. Ведь первая получается что-то вроде черновика! Сколько было мыслей, мечтаний, планов и проектов. А что удалось осуществить? По большому счёту похвастаться мне было нечем. Вроде не дурак, подавал даже большие надежды, с малых лет выделялся всегда среди сверстников, школьников и студентов. "Красный диплом" университета — тому подтверждение. Занимался музыкой, даже рисовал одно время…
Но всё это заканчивалось на взлёте. Так может сейчас попытаться развить по максимуму хотя бы один из своих талантов? Может даже успею насладиться славой до того, как планета сгорит в ядерном апокалипсисе! Причём мне не обязательно сгорать вместе с остальным Человечеством — построю мощнейший бункер где-нибудь на затерянном в океане островке и буду доживать последние деньки на пляже из белого песка, жуя бананы. А может и Пятницу с собой прихвачу симпатичную.
— Ага, и Субботу не забудь! — ехидно подыграл мне внутренний голос.
Ок, варианты с "пятничным" финалом пока отставим в сторону. Какая альтернатива ещё имеется? Она очевидна, как и первая — попытаться направить события по другому варианту, так? Так! А по какому, другому? Чтобы в результате получилось что? Просто избежать ядерной войны? Да, это вещь серьёзная и страшно неприятная, но только ли это? Представим, что войны этой не случилось и в тот июльский вечер ракеты с ядерными боеголовками не взлетели. И что? Пусть и дальше взлетают с обычными зарядами? Пусть и дальше падают всё более "совершенные" ФАБы разных размеров, чтобы на земле большие обломки превращались в совсем маленькие? Пусть и дальше люди режут, стреляют, рвут на части друг друга из-за абсолютно идиотских, рождённых в больных мозгах причин? Может действительно Всевышний устал от нас, идиотов, и решил закрыть проект? Ведь если посмотреть правде в глаза, придётся признать, что абсолютное большинство населения Земли с большой натяжкой можно назвать в полной мере разумными существами. Только пресловутый "золотой миллиард" двигает прогресс, рождает креативные идеи и создаёт что-то, чем Человечество может гордиться. Но даже и этот миллиард не однороден и время от времени изрыгает очередного монстра, жаждущего погубить всё сущее. Так может пусть всё идёт как идёт и пусть люди получат то, что они заслужили, чего они сами так добивались своей деятельностью идиотов? Получается, вариантов нет, и да здравствует моя новая шикарная жизнь? Соблазнительно, конечно, но червячок сомнений грызёт… Это он уже грызёт сейчас, даже когда я не выбрал путь и ничего сделать не успел. А что будет, когда я в роскоши и неге буду вспоминать эту ночь и мой выбор, а часики неумолимо будут тикать, отсчитывая последние мгновения для миллионов, нет — для миллиардов людей?
Значит, этот путь всё-таки не для меня…
Что ж, долой метания и решаем раз и навсегда — меняем неудачную историю! Я даже кивнул сам себе головой, утверждая это решение.
Сразу полегчало… У меня всегда так: муки выбора буквально изматывают, не дают спать, если они затягиваются, всё валится из рук, голова забита кишащими мыслями, но когда останавливаюсь на одном варианте, сразу наступает спокойствие. Значит, решено! Кстати, одно не мешает другому, вдруг дошло до меня. Даже наоборот — если я буду успешным и знаменитым, мне гораздо легче будет оказывать влияние на события. Не, а правда, чего это я буксовал?! Как иначе ты собирался менять историю, оставаясь никому не известным? Ни лампы Алладина, ни завалящей волшебной палочки — как? Только через влиятельных людей, политиков и бизнесменов. А чем может быть интересен им я в нынешнем моём состоянии — только что призванного салаги, даже не принявшего присягу? Вот именно — ничем! Моя задача сейчас — хорошенько обдумать план действий и начинать действовать как можно раньше.
На трибуне, напротив строя, собрались "купцы", поглядывающие на нас, как на свою собственность. Что, впрочем, соответствовало действительности...
— Равняйсь! Смирррно! — гаркнул в микрофон красномордый полковник. — Вольно!
Оглядев орлиным взором наши, не очень бравые ряды, он продолжил:
— Сейчас я буду вызывать команды, и кто к какой приписан, делает шаг вперёд! Всем ясно? Слушайте внимательно!
Полковник сделал паузу, ещё раз оглядел строй, давая время, чтобы столь важная, как он считал, информация дошла до нас, и вызвал первую группу:
— Механики-водители танков, шаг вперёд!
Несколько десятков человек вышли из строя.
— Направо! Шагом марш! — скомандовал микрофон.
Будущие механики повернулись и нестройно потопали на край плаца, где их поджидали "купцы" из танковой учебки.
— Командиры артиллерийского расчёта! — продолжил полковник. — Шаг вперёд!
Разбор новобранцев продолжился.
Когда разошлись по учебкам все, кого наметила ночная комиссия, полковник продолжил:
— Те, у кого с собой имеются права на управление автомобилем — шаг вперёд!
Затем последовала очередь мотоциклистов.
— Те, у кого есть права водителей и мотоциклистов, но вы забыли их дома — шаг вперёд!
— Даже такой вариант предусмотрели! — улыбнулся Женя Мордасов.
Так постепенно разобрали всех тех, кто хоть что-то успел изучить на гражданке.
На плацу осталась совсем небольшая группа "ниприкаянных".
— Теперь вы, — оглядел нас полковник. — Остались три воинские специальности: сан-инструктор, повар и командир радиомашины. Можете выбрать, что вам по вкусу!
« Командир радиомашины!» — помню, как в прошлый раз при этих словах у меня сильнее забилось сердце, и я чуть было не крикнул: — «Я хочу! Возьмите меня!»
Специальность радиста оказалась единственной, что меня действительно заинтересовало тогда в длинном списке.
В восьмом классе, когда я основательно "подсел" на нарождающийся на наших глазах хард-рок, я увлёкся и радио-любительством, или "радио-хулиганством", как о нас писали государственные органы печати. От официальных радиолюбителей, которые состояли в различных кружках и клубах, мы отличались тем, что были абсолютно независимы, сами по себе, и цели у нас были иными. Если официальные клубные связисты собирали мощные передатчики, чтобы устанавливать связь за сотни, а то и тысячи километров и это было их единственной целью, то для нас это было вторичным. Ну да, связался я с кем-то в соседней области — и что? Каждый "радиохулиган" пытался создать свою собственную, настоящую, независимую ни от кого радиостанцию и вещать так далеко, на сколько хватит мощности и фантазии. Конечно, у большинства радио-хулиганов её хватало только на трёп с такими же энтузиастами, но некоторые ещё и "крутили музыку" в эфир. Официальные радиостанции передавали "скучную" классику или древние народные песни. Даже советская эстрада занимала скромное место в их репертуаре. Зарубежная эстрада была представлена только артистами из социалистических стран в абсолютно мизерном количестве. О западной рок-музыке и речи не могло быть! "Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст!" — лозунг нашего времени. Вот это возмутительное положение я и решил исправить. Хотя бы в местных масштабах. Но где взять западный рок? Пластинок или "пластов", как мы их называли, в станице никто никогда не видел. Оставались западные радиостанции. Ночи напролёт я сёрфил по волнам эфира. Процесс накопления "музыкального капитала" шёл очень медленно. За ночь удавалось "поймать" пару-тройку песен Beatles, Creedence Clearwater Revival или Hollies. А иногда радио-невод оставался пустым за всю ночь поисков. Но никакие трудности не могли остановить истинных фанатов рок-музыки! Мы находили друг друга на волнах эфира, встречались вживую, обменивались записями и информацией о группах.
Моя радиостанция постепенно увеличивала часы вещания, и вскоре, сначала в школе, а затем и в станице, трудно было найти парня или девчонку, которые бы не слушали ежедневно "Радио Вашингтон", как я, после некоторых раздумий, окрестил свою радио-точку. К тому времени все звучные имена, типа "Радио Битлз", "Рафаэль" или "Чёрная пантера", были заняты, и надо было придумать что-то такое же яркое и обязательно иностранное. И вот в один из вечеров, привычно накручивая ручку радиоприёмника, я услышал: "Вы слушаете Голос Америки из Вашингтона. Начинаем программу о новинках рок-музыки". Это была неслыханная удача!
Записывать, конечно, ничего не получалось из-за сильных помех, которых хватало на коротких волнах, а глушилки иногда вообще делали прослушивание невозможным. Но здесь была информация! Именно по информативности я стал "бить" своих конкурентов по радиоэфиру. Одних только названий ансамблей я вскоре знал десятки. Сейчас это выглядит смешно, но тогда! Ко мне в школе подходили одноклассники и просто просили написать им несколько названий групп, которыми они потом украшали свои учебники и портфели! Всех переплюнул сын нашего учителя по труду: он упросил меня расписать его новые джинсы названиями рок-групп и щеголял потом в них на всех дискотеках!
Настраиваясь на "Голос Америки", а затем и Би-Би-Си, я, ожидая начала музыкальных передач, невольно слушал и новости. А они очень отличались от того, что говорил телевизор и радио "Маяк".
В общем, моё "отпадение" от советской идеологии происходило в точности по тому сценарию, которым пугали нас политологи. Влюбившись в рок и не желая слушать ничего, кроме рока, я постепенно заинтересовался западной жизнью в целом. Сводки новостей, которые порой весьма и весьма отличались от тех, что передавало советское радио, подтолкнули меня к тому, чтобы относиться критически ко всему, что нам старались внушить.
Вначале я сомневался в правдивости многих передач западных радиостанций, считая, что они врут, стараясь разрушить "единство страны Советов". Но жизнь стала подбрасывать всё больше фактов, подтверждающих, что если и не во всём, то во многом были правы как раз они, а не наши идеологи.
В конце 60-х годов очень обострились отношения СССР с Китаем, бывшим ранее самым верным нашим другом и союзником. Как объясняли нам в газетах и на уроках, Мао Цзэдун изменил делу коммунизма и стал чуть ли не врагом номер один. Вот просто взял и без всякой причины изменил! Но никому из нас и в голову не приходило в этом сомневаться. Все привычно поглощали всё, чем нас пичкали. И вдруг, в один из моих походов в сельскую библиотеку, где я был завсегдатаем и на правах дисциплинированного и аккуратного читателя был допущен в хранилище, куда обычным любителям чтения хода не было, я наткнулся на Большую Советскую Энциклопедию "сталинского разлива". Темно-синие тома с буквами БСЭ, стоявшие на самой нижней полке и покрытые изрядным слоем пыли, сразу привлекли моё внимание. Я потянул наугад одну из книг и стал листать. И нужно же было такому случиться, что это был том на букву "М"! Почти сразу же я наткнулся на большой, во всю страницу красочный портрет какого-то китайца. Кто такой? Внизу подпись: Мао Цзэдун.
— Вот это да! — выдохнул я. — Так вот ты какой, цветочек аленький!
Присел за стол и стал читать статью о нём.
Знакомый возвышенно-революционный стиль: "великий деятель коммунистического движения, верный ленинец, неутомимый продолжатель дела..." и т.д.
— Вот те на! — обалдел я. — А как же "ревизионист и предатель дела Ленина"?
— Постой, постой! — пришла в голову мысль. — А может, он раньше был "верным", а потом скурвился?
Я быстренько снял с полки "брежневскую" энциклопедию на ту же букву, нашёл статью о Мао и, положив оба тома рядом, стал сравнивать написанное.
Моё изумление стало ещё больше! Об одних и тех же событиях, статьях или действиях, автором которых был Мао Цзэдун, обе энциклопедии, источники беспристрастного знания, как я всегда считал, сообщали совершенно противоположное. Если "синяя", сталинская, с пафосом вешала, что "в 1932 году, опираясь на истинных коммунистов-ленинцев, товарищ Мао очистил партию от оппортунистов-предателей", то "красная", брежневская книжка была абсолютно иного мнения и настаивала, что "в 1932 году Мао Цзэдун развернул 'охоту на ведьм' и истребил лучших членов партии, верных марксистов-ленинцев" и т.д. Если сталинская энциклопедия восхищалась вкладом председателя Мао в развитие марксистско-ленинской теории, которое он сделал в какой-то очередной своей работе, то брежневская от этой же работы ни оставляла камня на камне, утверждая, что это извращение истинного марксизма.
Что же получается?
Мнение о Мао Цзэдуне и его деятельности изменилось как раз у нас, у наших идеологов. И значит, это мы изменили идеологию, если раньше у нас всё совпадало с мнением Мао, а теперь — нет? Но ведь китайцы в своих радиопередачах как раз и называют советских коммунистов предателями-ревизионистами! Это было сильным потрясением для меня и толчком для поиска других подобных открытий. Я вдруг осознал, что книги могут лгать!
Вера в печатное слово в то время в СССР была незыблемой и повсеместной. Верили любой газете, а уж книге — тем более! А тут я впервые получил доказательство, что самая научная из всех научных книг, которую писали академики и доктора наук и перепроверяли и рецензировали такие же орденоносные светила, может беззастенчиво врать!
С того момента моё отношение к книгам вообще и к официальной пропаганде в особенности резко изменилось. Теперь я не заглатывал бездумно всё, что в них сообщалось, а пытался анализировать и искать другие источники для сравнения и перепроверки фактов и выводов. Результат не заставил себя ждать: лжи и фальсификации вокруг было море разлитое. В школе я стал головной болью для учителей, особенно для классного руководителя и исторички. Сколько классных часов превратились из унылой промывки мозгов в яростные дискуссии, которые частенько заканчивались практически одним и тем же:
— Не то радио слушаете, комсомолец Любимов! — кричала бедная классная дама, не в силах опровергнуть мои доводы.
— А что говорит "ваше радио", Анна Дмитриевна? — язвил я. — Что какие-то, никому не известные 100 рабочих какого-то завода в Чехословакии написали письмо Генеральному секретарю коммунистической партии Советского Союза товарищу Брежневу, чужой, между прочим, страны, с просьбой свергнуть законное правительство своей страны, и Советский Союз тут же ввёл войска, да ещё заставил сделать это же и другие страны соцлагеря? Вы считаете это не бредом сумасшедшего, а истинной правдой? Почему? Потому что об этом сказали по "тиливизиру"? — засмеялся я.
— Да, есть такое письмо! — взвилась классная. — Оно опубликовано в газете "Правда"!
— И вы считаете это законным поводом для вторжения в чужую страну? — уточнил я.
— Это не вторжение, а братская помощь!
— Законная? — загонял я её в ловушку.
— Законная! Потому что по просьбе представителей народа! — последнее слово классная подчеркнула.
— Хорошо, значит, если я завтра найду человек двадцать недовольных советской властью и мы напишем коллективное письмо президенту Соединённых Штатов, то Америка имеет право высадить десант в Москве, арестовать всё Политбюро и оккупировать нашу страну? Так получается?
Лицо у нашей классной стало прямо кирпичного цвета, глаза полезли из орбит и, брызгая слюной, она буквально завизжала:
— Ты что такое говоришь!? Так рассуждать могут только враги! В Чехословакии мы оказываем интернациональную помощь!
— И арестовываем всё ЦК партии и правительство… — спокойно добавил я. — Интересная такая "помощь" получается…
В тот момент я упивался своим триумфом, загнав её в угол, не подозревая, что в будущем мне это аукнется.
На волне разоблачительной эйфории я стал записывать не только музыку, передаваемую западными радиостанциями, но и сводки новостей. У меня хватило тогда ума передавать их инкогнито, не оповещая весь мир, что "работает Радио Вашингтон". Я просто включал свою станцию, передавал новости "Голоса Америки" и уходил из эфира. Затем менял частоту вещания и начинал свою обычную музыкальную программу. Но сколько верёвочке ни виться…
Кому-то наверху не понравилось, что в республике расплодилось слишком много радио-хулиганов, и на борьбу с нами бросили "законных" радиолюбителей при мощной поддержке ментов.
В один из жарких весенних дней, придя со школы, я привычно врубил свою кустарную радиоустановку, поставил большую бобину на магнитофон и со словами:
— Всем, для всех, работает Радио Вашингтон! Передаем ежедневную музыкальную программу из новинок рок-музыки! — с этими словами я нажал клавишу. В эфир ворвался ансамбль Led Zeppelin со своим шедевром "Whole Lotta Love".
Дальше всё работало без моего участия: тихо гудели радиолампы, шелестела чуть слышно магнитная лента, а я, наскоро перекусив, сел делать уроки. Из-за сильной жары ставни на окнах, выходящих на улицу, были закрыты, и я не увидел, как по улице медленно проехал милицейский "бобик". Даже в этот момент у меня ещё была возможность экстренно выключить передатчик и спрятать его. Но я, не подозревая об опасности, спокойно занимался уроками. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошёл молодой парень с каким-то аппаратом в руке. Из пластмассовой прямоугольной коробочки торчал штырь антенны с кругом.
«Лисолов!» — мысленно ахнул я.
Следом за ним ввалился и милицейский сержант. "Лисолов" сдёрнул с головы наушники, и даже на расстоянии пары метров я услышал в них свою музыку.
« Всё! Кина не будет…» — пронеслась в голове фраза из только что вышедшего фильма. « Кинщика поймали!» — уже от себя добавил я.
— Ты что же так неосторожно работаешь? — усмехнулся "Лисолов". — Мы, как выехали из Грозного, поймали тебя, думаем, ну послушаем музыку, хоть немного, пока едем, но так целый час и слушали, пока сюда не приехали. Кстати, хорошая у тебя музыка! Теперь я её дома буду слушать!
И Лисолов довольно заржал.
«Чёрт, как они зашли, что я их во дворе не видел?» — недоумевал я.
А "Лисолов", явно довольный собой, не мог остановиться:
— А я сначала на твоего соседа подумал, у него антенна высоко торчит. Перелез через забор к нему во двор, а дома никого нет. Смотрю: в саду черешни полно, почему бы не попробовать? Хотел уже на дерево лезть и вдруг смотрю — а за забором длиннющая антенна через весь сад тянется! Хитро придумал! — подмигнул он.
« Ну правильно! — понял я. — Они же пеленгуют только примерный квадрат, откуда идёт радиопередача, а потом смотрят, у кого высокая антенна и проверяют их. Витька, дурак, задрал свою антенну так, что её с улицы видно, но он вылазил в эфир редко и только поболтать несколько минут. Его запеленговать трудно, а меня подставил, дебил! » — мысленно обматюкал я соседа.
— А вы разве имеете право лазить по чужим огородам и в дома заходить без ордера? — буркнул я, прекрасно понимая всю нелепость своих слов.
"Лисолов" и мент как по команде дружно засмеялись.
— Смотри-ка, а парень законы знает! — продолжая улыбаться, сказал сержант. — А чего ж ты сам их нарушаешь? Совершаешь преступление в этом, как его? — мент покрутил пальцами, но так и не смог вспомнить трудное слово. — В воздухе!
— Может, в эфире? — не удержался я от усмешки, несмотря на совсем не весёлую ситуацию.
— А вот суд и решит, где именно! — мент слегка взбесился. — Пойди, позови нашего шофера, — повернулся он к "Лисолову". — А то мы всё не утащим! Видал сколько у него тут добра!
Я сгорел так неожиданно и быстро, что у меня не оставалось времени ни на один из "подвигов", которыми хвастались радиохулиганы, пойманные ранее. Лёшка Лисицын, увидев, что милиция уже входит во двор, не долго думая схватил передатчик и сунул его в кастрюлю со свежесваренным борщом. "Лисолов" потерял сигнал, но был уверен, что передача шла из этого дома, о чём и заявил милиционерам. Те перевернули верх дном весь дом, но в кастрюлю с борщом заглянуть никому в голову не пришло. Так и ушли ни с чем!
А у Лечи Арсанукаева, известного как "радио Чёрная пантера", осталось время только на то, чтобы схватить свой любимый магнитофон и с криком: — Ни твоя, ни моя! — грохнуть его об пол.
Я молча наблюдал, как выносят радиолу, передатчик, магнитофон и всю мою большую, с таким трудом собранную, коллекцию записей рок-музыки.
« Что будет вечером, когда родители придут с работы...» — с тоской глядя на уплывающее богатство, думал я.
Но к моему немалому удивлению ничего страшного не произошло. Мать чего-то пробурчала невнятно и занялась приготовлением ужина, а отец вообще стал на мою сторону: — И кому это мешало? Ну, передавал музыку, — ни к кому конкретно не обращаясь, размышлял он вслух. — А что лучше было бы — по улице слоняться да хулиганить?
Я понял, что экзекуции не будет, и успокоился. Жаль было только аппаратуру и записи. Но и это разрешилось почти без потерь.
Моя старшая сестра, проживающая после развода у нас, большая выдумщица, родила гениальный план, который, на первый взгляд, был слишком наивным, чтобы осуществиться. Однако, как ни странно, увенчался успехом.
Она смело пошла на приём сразу к министру внутренних дел республики и честно, глядя ему в глаза, заявила, что она живёт у нас на квартире, радиоприёмник и магнитофон принадлежат ей. А сынок хозяев, то есть я, в её отсутствие в радио-хулиганских целях использовал эту аппаратуру. Она одна воспитывает ребёнка, трудится не покладая рук и долгое время копила деньги на магнитофон и радиоприёмник с проигрывателем, чтобы маленькой дочке было на чём слушать сказки. Она верит в справедливость советских законов и отзывчивость органов внутренних дел, стоящих на их страже. А посему просит вернуть её имущество.
Министр повертел в руках паспорт с совершенно другой фамилией, снял трубку телефона и позвонил начальнику РОВД.
— Сейчас к вам приедет гражданка Баскова, верните ей магнитофон, радио и что там ещё вы изъяли по делу о радио-хулиганстве... — распорядился он.
— Но, товарищ генерал, посредством этих вещей было совершено преступление! — попытался возразить начальник РОВД.
— Вам что не ясно? — повысил голос генерал. — Я ещё буду тратить своё время на разбирательство какой-то ерунды? Вернуть немедленно!
Генерал в сердцах бросил трубку на рычаг, сунул паспорт в руки сестры и откинулся на спинку кресла:
— Езжайте прямо сейчас в РОВД, вам всё вернут. А этому хулигану, радио, пусть отец уши надерёт! До свидания!
— Большое спасибо, товарищ министр! — обрадовалась сестра. — Я знала, что справедливость...
— Ладно-ладно, идите! — остановил её начальник кабинета. — У меня там полная приёмная просителей...
Сестра тут же помчалась в отдел милиции, спеша закончить операцию по горячим следам.
Начальник РОВД побушевал для порядка, вымещая досаду от нагоняя начальства, но сестра держалась стойко: кивала, со всем соглашалась и обещала, конечно же, передать родителям, что негодного мальчишку следует примерно наказать.
Придя со школы, я обалдел, увидев аппаратуру на своих местах! Радиопередатчик мне, конечно же, не вернули, о чём я совершенно не жалел — собрать его заново было делом одного дня, были бы детали! А вот о магнитофонных записях горевал долго. Такой подборки первоклассной рок-музыки не было ни у кого в станице! Результат ночных бдений разошёлся среди "лисоловов", предателей свободного эфира...
Через пару дней за мной заехал наш участковый, и мы на его мотоцикле с коляской отправились в Грозный, к следователю РОВД.
Удивительно, но никакого страха я почему-то не испытывал, наоборот, даже слегка потешался над следователем, поражаясь его дремучести.
Заполняя бланк протокола, он спросил:
— Какое имя было у твоего радио?
— В смысле, позывной?
— Позывной, кличка, какая разница? Как назывался в эфире?
— Радио "Хиппи", — сказал я, следя за реакцией следователя.
— Хыппа? — не понял следак. — Это что ещё такое?
— Хиппи! — не удержавшись, прыснул я. — Это молодёжное движение такое. На Западе.
— На Западе… — недовольно пробурчал мент, старательно выводя неизвестное ему слово в протоколе. — Вся муть идёт с Запада! Все эти диссиденты — враги народа, понаслушаются пропаганды...
Ага, значит, кто я на самом деле, он не знает! Ну да, тот сержант с "Лисоловом" просто сгребли всю мою аппаратуру, ни допроса, ни опроса, даже протокол дерьмовый не составили. Ну и ладушки. А вот интересно, кто-нибудь из них мои "просветительские" передачи слышал? Вряд ли... Точно нет! Иначе к поимке "вражеских голосов", работающих у них под носом, отнеслись бы серьёзнее. Да и занимались бы этим совсем другие "компетентные органы". Стоп! А кто сказал, что не занимаются? Мне слегка поплохело. Какой же я дурак, что так легкомысленно относился к конспирации! Хорошо, что передачи новостей были короткими — не более 15 минут, и я сразу же уходил с частоты. В будущем нужно работать по‑серьёзному, тем более что это совсем не трудно.
Отделавшись штрафом, я уже через неделю снова был в эфире. Слухи о моей поимке распространились среди слушателей и в пиратском сообществе, что значительно повысило мою популярность и увеличило аудиторию. Всё-таки подобные происшествия были нечастым явлением.
А я стал работать гораздо осторожнее. Включив передатчик и магнитофон, я садился в палисаднике возле дома, откуда наша улица просматривалась чуть ли не на километр, и занимался своими делами. Со своего поста наблюдения я видел все автомобили, въезжающие в станицу, и при малейшем сомнении спокойно шёл в дом и выключал передатчик. Запеленговать меня милиция больше не смогла ни разу.
И вот при «покупке» новобранцев в бывшем концлагере Равенсбрюк полковник вызывает желающих стать радистами. Помню, в прошлый раз я не удержался и решил плюнуть на музыку и возможность служить в военном оркестре. В станице у меня не было никакой возможности заняться радио серьёзно, а в армии я мог бы стать профессионалом. Я даже сделал шаг вперёд, но дирижёр Чихрадзе, стоявший на трибуне, что-то сказал полковнику, и тот не обратил на меня внимания. Чихрадзе же сделал зверское лицо и приподнял кулак.
Да, не суждено мне было стать радистом ни тогда, ни тем более сейчас. Но в нынешней действительности я и сам этого не хотел. У меня теперь были другие планы.
— Желающие учиться на санинструктора, шаг вперёд! — последовала следующая команда.
Человек пять нашлось жаждущих прилепиться к медицине, а заодно и к спокойной службе при госпиталях и полковых медицинских пунктах.
— Повара — шаг вперёд!
Дружно рванули все оставшиеся в строю. Эти ребята были самыми мудрыми. Они уже сейчас знали, где самое лучшее место в армии для ожидания дембеля.
На плацу остались мы трое. Кое-кто из новобранцев удивлённо посмотрел на нас: «А вы что ли никуда не хотите? А так можно было?»
Капитан Чихрадзе с трибуны резко махнул рукой, сметая нас с плаца.
И вот мы уже трясёмся в «66-м газоне» в компании офицеров и новобранцев к месту службы. Было довольно прохладно — всё-таки ноябрь месяц, и Германия не Италия, — поэтому тент на машине опустили, и путешествие наше проходило почти в полной темноте. Незаметно для себя я задремал.
Неожиданные крики снаружи разбудили меня.
«Фу ты, черти!» — мысленно выругался я, но тут же улыбнулся, вспомнив, что в прошлый раз, услышав эти крики пацанов, я подумал, что они кричат что-то типа: «Смерть советским оккупантам!» Ну а что ещё могли кричать немецкие мальчишки вслед машине с чужими солдатами? По сути, мы оккупанты и есть! Да и сама Группа войск совсем недавно носила официальное название — Группа оккупационных советских войск в Германии. Но очень скоро я убедился, что был не прав по отношению к немецким пацанам, да и ко всем немцам, в принципе, тоже. Как оказалось, все они с большой симпатией относились к нашим военным и с удовольствием шли на контакт. Даже встречались ветераны, отсидевшие в советских лагерях и не затаившие обиду, а тем более ненависть. Во время службы мне приходилось встречаться с такими, и каждый раз я удивлялся этому факту.
— Повезло вам, салаги! — сказал какой-то молодой лейтенант-танкист, обращаясь к нам. До этого он разговаривал с нашим дирижёром. — Будете служить в городе, да ещё и в оркестре. Сачки! — засмеялся он. — А я вот своих везу в Цейтхайн, бывший концлагерь, он через речку Эльбу от вашей Ризы. Кстати, фильм «Жаворонок» видели? Там наши заключённые с немецкого полигона на танке сбежали. Так это как раз на полигоне в Цейтхайне было.
— О, в Ризе сифилис в воздухе летает, так что вы осторожнее там! — загоготал другой офицер. Как же, помню, в прошлый раз я поразился его идиотским словам, как говорится, ни к селу, ни к городу, и помню, как покоробили они капитана Чихрадзе. Сейчас никто не прореагировал на них, и все просто промолчали.
— У кого что болит, тот о том и говорит, да, товарищ майор? — разглядел я его погоны. В кузове воцарилась тишина.
— Чтооо?! — задохнулся от изумления майор. — Ты кому это говоришь?!
— Вам, — пожал я плечами. — Вы же о сифилисе беспокоились. Что, были основания? Так осторожнее нужно быть с такими вещами.
Первым не выдержал летёха-танкист. Он откинул голову назад и разразился таким хохотом, что никто не смог удержаться, и уже через секунду ржали все. Даже солдаты-новобранцы, отворачивая лица, улыбались, сдерживая смех.
— Да я тебя!.. — взбеленился майор, но хохот всего кузова перекрыл его слова, и я так и не узнал, какие кары он хотел обрушить на меня.
— Любимов, соблюдай субординацию! — вытирая слёзы, выдавил из себя дирижёр.
— Слушаюсь, товарищ капитан.
— Какая субординация? — не успокаивался майор. — Приедем в полк — я его на губу посажу!
— За что? — невинно поинтересовался я. — За мои медицинские рекомендации? Нет такого закона, — развёл я руками.
Лейтенант рядом бился в конвульсиях. Смешливый какой — как бы плохо не стало.
— А ведь верно, товарищ майор, — улыбнулся дирижёр, — до присяги на гауптвахту и за более серьёзные проступки не посадить, а тут — всего лишь рекомендации.
Майор проворчал что-то, но за шумом двигателя и затухающим смехом было не разобрать.
Я почувствовал на себе внимательный взгляд Чихрадзе. Ему явно понравилось моё выступление. В прошлой жизни я прослужил под его началом всего десять месяцев, а затем он уехал в Союз по ротации — куда-то в ЗАБВО, Забайкальский военный округ, или, как расшифровывали армейские остряки, — Забудь Вернуться Обратно. Но за эти десять месяцев я прошёл четырёхгодичный курс музыкального училища. Причём никто меня не обучал — другого флейтиста не было. Но Чихрадзе был настоящим военным дирижёром, требовавшим дисциплины и работоспособности. При нём оркестр был в числе лучших во всей Группе войск. Он сумел так поставить службу, что музыканты-сверхсрочники, у которых за плечами были музучилища, а у некоторых и консерватории, раскрывали все свои способности, а новички-срочники овладевали инструментами за считанные месяцы, а то и недели. А главный принцип капитан изложил нам в первый же день: «Вы должны заниматься так, чтобы кровь из носа шла!» Звучало страшновато, но только так можно было стать настоящим музыкантом. Талант без трудолюбия мало что значит.
«Кто не справится, отправится служить в роту — танкистом или мотострелком. Выбор за вами!»
И мы пахали...
В полку всех новоприбывших определили в карантин, или, как он назывался официально, — курс молодого бойца. Здесь из нас старательно выбивали всё гражданское.
— Вы у меня быстро перестанете мамиными пирожками в туалет ходить! — приговаривал сержант, гоняя нас по плацу.
В ноябре в Германии стоит не лучшая погода. Дни напролёт в воздухе висела водяная пыль, которая оседая на шинель, делала её тяжёлой и страшно неудобной для маршировки. А когда принимался моросить мелкий холодный дождь, становилось совсем неуютно. Но сержанту, стоявшему в центре плаца в дождевике, казалось, даже нравилось такое положение вещей, и он с энтузиазмом покрикивал:
— Ать-два, левой! Ать-два, левой! Правое плечо вперёд! Шире шаг!
Наш 23-й танковый, с кучей орденов, полк располагался на окраине города Риза, в бывших казармах немецкого полка, которым командовал сам «бог танковой войны» Гудериан. Расположение казарм и танковых боксов было продумано до мелочей. Особенно поражали подземные тоннели, которые шли от жилых казарм в парк боевых машин, прямо в танковые боксы. По тревоге танкистам не нужно было выбегать из казарм и под огнём противника бежать к танкам. Прямо в казармах они прыгали в тоннели и под землёй бежали к своим боевым машинам, в которые забирались через нижний люк. Танк просто вышибал ворота бокса корпусом и вступал в бой! И всё это было построено ещё до войны.
Но, как часто это бывает у нас, туннели забросили и пользоваться ими перестали.
Казармы отапливались голландскими печами, которым хватало буквально одного ведра брикетов бурого угля, чтобы нагреть помещение. Шлак от этих брикетов был чуть плотнее, чем сигаретный пепел, и его просто выбрасывали в окна, выходящие на задний двор. Потом его куда-то вывозили, но большие кучи всегда присутствовали. Они сыграли трагическую, а может, спасительную роль в одном происшествии уже в первую неделю нашего пребывания в карантине. Первые дни мы, вымотавшись до полного бесчувствия, едва добравшись до кровати, мгновенно проваливались в сон. Казалось, проходила всего одна минута, и тут же звучала команда: «Подъём!»
В то утро, привычно удивляясь, что ночь пролетает так стремительно, я свалился со второго яруса кровати, ещё не открыв глаза.
— Ты, салага! — послышался громкий голос сержанта из угла комнаты. — Ты что, скотина, обоссался?! Блять, вонища!
Весь карантин разом проснулся и уставился на худого, стриженного наголо паренька. Он стоял, опустив голову, на его кальсонах расплывалось жёлтое пятно. Ещё большее было и на простыне.
— Ты, сука, охерел совсем! — распаляясь всё больше, уже кричал сержант. — Туалет для этого есть! Ну, я тебе устрою «весёлую» жизнь! Ты, блять, не рад будешь, что на свет родился! Я тебя вые...
Закончить сержант не успел. Бедный парнишка в мокрых кальсонах сорвался с места, подбежал к окну и, распахнув его, выпрыгнул с третьего этажа. На мгновение все остолбенели. И тут снаружи раздался душераздирающий крик! Сразу несколько человек рванулось к окну. Подбежав следом, я выглянул вниз. Солдат лежал на куче угольного шлака, выгнувшись дугой. Правая нога была неестественно завернута назад, и из разорванной брючины торчала сломанная кость. Я оглянулся на пацанов. Десятки стриженных под «ноль» голов на тонких вытянувшихся шеях. И абсолютная тишина… Почему эта картина кажется мне такой знакомой? Нет, это не воспоминание из прошлой жизни, когда мы так же толпились у окна, глядя вниз на несчастного «защитника отечества», ещё ничего не успевшего сделать для нелаcковой родины, но уже с поломанной, навсегда, судьбой. Это мне напоминало что-то другое… «Как стадо кур», — вдруг сама собой появилась мысль. Точно! Вот так же у матери на птичнике стояла, наверное, тысячная толпа кур, молча наблюдавшая, как, буквально в шаге от них, коршун терзал одну из них. Курица барахталась, пытаясь вырваться из цепких когтей пернатого хищника, ещё чего-то кудахтала, а сотни и даже тысячи её подруг, застыв как статуи, безучастно наблюдали, как погибает их подруга…
У меня потемнело в глазах от ярости!
— Мудак, ты что сделал?! — я резко повернулся к сержанту. — Он же теперь инвалид на всю жизнь!
В памяти всплыло это происшествие в прошлой жизни. Бедняга сломал не только ногу, но и позвоночник. Похоже, что и в этот раз положение его не лучше.
Коротко, без замаха, я врезал снизу в челюсть сержанту. Громко клацнув зубами, он как подрубленный грохнул на пол.
Почему я не вспомнил об этом случае раньше? Ведь можно было бы как-то предотвратить этот кошмар для бедняги больным энурезом. Хотя как? Я не знал ни его имени, ни фамилии, да и лица его в тот раз я не запомнил, как и не видел самого прыжка. Событие повторилось, но несколько в другом варианте. С чем это связано? Пока что я всё делаю так же, как и тогда. Ну, может, совсем чуть-чуть не так. Поднял на смех майора — что ещё? Вроде и всё. Неужели даже такая малость влияет на весь ход событий? А каких событий? Только тех, что происходят со мной? Или цепляет и тех, кто рядом? А может влияние распространяется и дальше? Как круги на воде? Вот этого я не знаю… И что это значит? Нужно быть осторожным и стараться идти «след в след» по прошлым поступкам или — наоборот, как можно сильнее всё перебаламутить? Вопрос… Но полный хаос как-то не привлекает. Может, дальнейшие события подскажут лучший способ проживания этой действительности, а пока без особой надобности не буду совершать совсем уж иррациональные поступки.
В тот же день старшина оркестра, прапорщик Слатвинский, забрал нас троих сразу после завтрака и отвёл в небольшую комнату на этом же этаже.
— Будете жить теперь здесь, пока не закончите курс молодого бойца, — сказал он. — Сейчас мы займёмся наведением порядка.
«Интересно, это из-за утреннего происшествия?» — подумал я.
Комната была пустая, и можно было подумать, что протиранием окна и помывкой пола всё и ограничится, но старшина всё делал на совесть.
— Кто-нибудь из вас знаком с натиркой полов? — спросил прапорщик, доставая из сумки газетный свёрток.
Мы дружно замотали головами.
— Я и слова-то такого не слышал, — пожал плечами Жека Мордасов.
— Ну вот, сейчас и освоите профессию полотеров, — сказал прапорщик, разворачивая газету. — Какие вы музыканты — посмотрим позже, а пока — разбирайте!
В свёртке оказались куски обыкновенного оконного стекла.
— И что с ними делать? — Малов повертел в руках кусок.
— Берёте стекло и ребром сдираете всё, что имеется на досках: грязь, краску и даже верхний слой дерева, — объяснил старшина. — Ну-ка, Любимов, ты, я вижу, самый шустрый — пробуй!
Как же, помню эту процедуру. Я присел на корточки и спокойно стал скрести доску.
— Ну вот, ничего трудного! — довольно протянул прапорщик. — Присоединяйтесь! — кивнул он Мордасову и Малову. — А я пока пойду узнаю насчёт кроватей.
Он вышел, а мы принялись за работу. Время от времени приходилось менять стёкла, так как режущая кромка довольно быстро тупилась и переставала нормально скоблить. А вскоре пришлось разбивать куски стекла на более мелкие, чтобы получить новую режущую поверхность.
— Ой, бля! — зашипел вдруг Малов и замотал рукой. Несколько капель крови упало на пол.
— Малов, ну ты что ж так неосторожно? — оскабился Жека. — Нас же сегодня проверять дирижёр будет, а ты как играть-то раненый сможешь? Хотя о чём это я? — хлопнул он себя по лбу, как будто только что вспомнил. — Ты же не музыкант, ты — балерун!
Малов ошалело уставился на него, не зная, как реагировать. Я же только усмехнулся, помня, что Жека был неутомимый шутник и постоянно донимал всех своими приколами, не взирая на субординацию.
— А может, ты и по танцам не того, — продолжил Женька, — не очень, в смысле. Тогда тебе нужно было ногу порезать, чтобы дирижёр проверить тебя не смог, а там потом ещё чего-нибудь придумаешь.
— Да иди ты! — продолжая нянчить руку, скривился несчастный Малов.
Вскоре вернулся прапорщик, увидел рану Малова и повёл его в медпункт.
— Вот сачок! — восхитился Женька.
— Да ладно тебе, — усмехнулся я. — Это ещё только начало, привыкай!
Жека слегка удивился, но не нашёлся, что ответить.
До обеда мы закончили кустарную циклёвку и даже успели промазать полы красной морилкой. И комната сразу преобразилась! Казалось, что полы сделаны из драгоценного красного дерева.
— Красота! — восхищённо крутанул головой Женя.
— Красота будет завтра, когда натрём мастикой, — ответил прапорщик. Работа ему наша пришлась явно по вкусу.
— После обеда сразу идите сюда и ждите меня. Я отведу вас в студию на прослушивание.
Мы согласно закивали.
После приёма пищи мы, в сопровождении прапорщика, впервые переступили порог студии. Это было отдельно стоящее небольшое здание в центре полка, со своим маленьким двориком. Из небольшой прихожей мы прошли в главный зал, где проходили занятия оркестра. Сбоку от зала располагались два небольших класса, кабинет дирижёра с фортепиано и помещение для хранения музыкальных инструментов. В это время суток в студии находились только солдаты срочной службы. Сверхсрочники после утренних занятий уходили домой. На этом их служба заканчивалась, если, конечно, не было особых случаев, типа учений.
Дирижёр уже ждал нас, здесь же были и музыканты-срочники: командир отделения, трубач и гитарист Виталий Кравцов, ещё один трубач и он же гитарист Алексей Брусков, тромбонист и будущий лучший мой друг Лёха Алехин, и валторнист с барабанщиком Сергей Сараев, который и нашёл нас всех в эшелоне.
— Давай начнём с тебя! — указал Чихрадзе на Женю. Он всегда всё делал быстро и без проволочек. — Ты закончил культпросвет по классу трубы?
— Так точно, товарищ капитан! — ответил Жека по-военному. Даже несколько дней в карантине привили нам кое-какие военные навыки.
— Трубачей у нас хватает, — ни к кому не обращаясь, как бы раздумывая, сказал дирижёр, — но послушаем. Виталий, дай свой инструмент! — приказал он командиру отделения. Тот сразу же протянул трубу Жене.
Все срочники держали в руках инструменты; видно, в оркестре не принято было просто так сидеть без дела. У сверхсрочников было свободное время, а у рядовых музыкантов служба продолжалась 24 часа.
Женька взял трубу, протёр мундштук и сыграл несколько нот для разминки.
— Ну-ка, сыграй гимн Советского Союза! — неожиданно сказал капитан.
Женька растерянно посмотрел на него:
— А мы не учили его…
— Как же так? — удивился дирижёр. — Гимн страны и вдруг — не учили! Ну ладно, вот тебе ноты, сможешь с листа сыграть «Встречный марш» Чернецкого?
— Попробую… — не очень уверенно сказал Женька и впился глазами в ноты. Шевеля губами, он пропел для себя несколько тактов, поднёс трубу к губам и заиграл. Играл он очень посредственно, много фальшивил и несколько раз «киксанул», как говорят музыканты, когда исполнитель «даёт петуха», только не голосом, а на инструменте. Возможно, в более нормальных условиях Женька сыграл бы лучше, тут же сказывалось отсутствие практики как минимум месяц, да плюс волнение. Но дирижёр второго шанса ему не дал.
— Достаточно! — вскинул он руку. — Труба не для тебя.
Несколько мгновений он всматривался в лицо Мордасова, изучая его.
— Губы тонкие… — задумчиво проговорил Чихрадзе. — Будешь играть на валторне. Согласен?
— Да. — Несколько обескураженно ответил Мордасов. Привыкай, Жека: у Чихрадзе всё всегда делается быстро и при этом качественно! Уже через пару месяцев Женька играл на валторне лучше любого выпускника культпросвета.
— С тобой мы поговорим отдельно… — задумчиво посмотрел дирижёр на Малова, видно было, что он до сих пор не решил его судьбу.
— Давай послушаем тебя, — повернулся он ко мне. — Юра, принеси флейту из хранилища.
Юрик Гусев, который заведовал нотами в оркестре и знал, что и где лежит, сорвался с места и скрылся за дверью крайней комнаты. Уже через минуту он вынес маленький прямоугольный футляр.
«Ну да, флейта-пикколо, что же ещё!» — подумал я.
При Чихрадзе я так и мучился с ней, пока сменивший его новый дирижёр не выбил у начальства новую, большую флейту, которую я сам ездил получать на склады ГСВГ под Берлином. Но в этот раз нужно было положение менять как можно быстрее!
Я взял футляр из рук «архивариуса», как прозвали в оркестре Юру, и достал эбонитовую флейту немецкой фирмы «Ювель». Когда-то это был вполне приличный инструмент, но слишком долго он был заброшен. А самое главное — пластмассовый мундштук, посредством которого извлекался звук, был расколот на две части и неумело склеен. Любой музыкант только покрутил бы пальцем у виска, услышав просьбу что-нибудь сыграть на таком инструменте. Но этот вариант мне не подходил. Дирижёр бы не оценил. Нужно было играть.
— Я, конечно, сыграю, — сказал я дирижёру, — но, товарищ капитан, вы же понимаете, что это не полноценный инструмент. Чтобы не сказать сильнее…
— Знаю, знаю! — согласился Чихрадзе. — Просто у нас никогда не было флейтиста и надобность в ремонте или новом инструменте отсутствовала. Гимн знаешь?
— Да что там знать… — пробормотал я.
В прошлой жизни я этот гимн выучил впервые здесь, в оркестре. За полдня. А теперь — то…
«Союз нерушимый,
Развалится вскоре...»
— Хорошо! — капитану явно понравилось. — А с листа насколько сложные вещи играешь?
Я на секунду задумался: стоит ли сразу раскрывать все свои способности или лучше постепенно приучать дирижёра и весь оркестр к тому, что у них появился хороший флейтист. Нет, сразу не получится — как я объясню степень владения инструментом, если я только что поступил в музучилище?
— Нууу, — протянул я. — Марши, думаю, смогу! Вам же это нужно?
— Не только марши, — Чихрадзе покачал головой. — Мы играем и более сложные произведения, особенно когда проходят конкурсы оркестров.
— А у вас и конкурсы бывают? — сделав вид, что не в курсе, спросил я.
— Конечно! На конкурсах играются не только марши, но и классические произведения.
— Классические? Я могу сыграть Баха, «Буре», хотите? — предложил я.
— Ну давай, послушаем, — согласился дирижёр.
«Буре» была первой вещью, которую я сыграл в прошлой жизни с нашей рок-группой на торжественном вечере в лучшем зале города Риза, посвящённом юбилею правящей партии ГДР. Мы скопировали эту пьесу у замечательной английской группы Jethro Tull, и она всегда шла на бис.
Я приложил разбитый мундштук к губам и тихонько заиграл. Звук, конечно, был совсем не такой сочный, как даёт большая флейта, но для военного оркестра вполне сойдёт. Постепенно я увеличил громкость и решился на импровизацию в стиле Яна Андерсона из Jethro Tull. Глаза у Чихрадзе округлились от удивления, и он переглянулся со старшиной оркестра. Тот выглядел ещё более изумлённым.
— Ты что ли импровизировал? — спросил дирижёр, который, конечно же, знал классическую баховскую «Буре», но явно не слышал вариант Jethro Tull.
— Да, немного, — скромно сказал я. — Мне кажется, так лучше будет для рок-группы. Она же есть у вас?
— Всегда завидовал тем, кто может импровизировать, — вздохнул прапорщик Слатвинский. — Вот напиши мне партию любой сложности, сыграю с листа, но хоть одну ноту от себя не могу добавить.
Это было действительно так. В прошлом даже я, начинающий музыкант, мог импровизировать и на флейте, и на фортепиано, а потом и на гитаре. А старшина, закончивший консерваторию, имевший абсолютный слух и игравший на кларнете и саксофоне как бог, импровизировать не мог. Такой вот парадокс!
— Ну что ж, хорошо! — поднялся со стула, явно довольный Чихрадзе. — Очень хорошо. Вас двоих я беру в оркестр, — сказал он нам с Женькой, — а насчёт тебя ещё подумаю, куда тебя можно пристроить.
Это относилось к Малову, который совсем скис. Служить мотострелком он явно не хотел.
— Я хорошо танцую! — с отчаянием сказал Сашка, просительно заглядывая по очереди в глаза дирижёру и старшине. — И пою!
— Вечером посмотрим! — ответил Чихрадзе. — Вячеслав Андреевич, сегодня в клубе никаких мероприятий не намечается? — обратился он к старшине.
— Насколько я знаю — нет! — ответил прапорщик. — Фильм будет завтра, а лекции тоже никакие на эту неделю не запланированы.
— Тогда попросите ключ у завклубом, нам нужна сцена. Посмотрим этого танцора. — Капитан с сомнением посмотрел на Малова. — Жена давно просилась выступать с танцами, да партнёров не было. В паре танцевал?
— Да-да! — обрадованно закивал Сашка. — Танцы народов СССР.
— Значит, договорились, — подвёл итог Чихрадзе. — Народный танцор…
С этими словами он вышел из студии.
— Кто-нибудь из вас играет на гитаре, органе или ударных? — музыканты-срочники обступили нас.
— Я нет, — ответил Женя.
— Ну, про тебя мы слышали! — махнул рукой на Малова командир отделения и соло-гитарист группы Виталий Кравцов. — А ты? На флейте играешь здорово, но Серёга говорит, что ещё на чём-то можешь?
Ну да, Сергей Сараев присутствовал при разговоре с дирижёром в Равенсбрюке.
— На гитаре могу, — пожал я плечами. — На органе тоже. Ударником в сельской группе был.
— Нормально! — обрадовался Виталий. — Гитаристов у нас вроде хватает — я и Лёха Брусков. Ударник тоже есть, а вот басист неделю как дембельнулся. Сможешь?
— Да не вопрос! Но думаю, пусть Жека осваивает басуху, он всё-таки музыкант, не с улицы зашёл. А я могу на органе.
— Вообще-то орган у нас плохонький… — почесал в затылке Виталий. — Но лучше с таким, конечно, чем без него. Давай так! — решил он. — Так как басиста у нас вообще нет, а без органа мы и раньше играли, ты сейчас возьмёшь бас, если вдруг куда-нибудь придётся ехать играть, и будешь ускоренно обучать Жеку. Как только он сможет тебя заменить — сядешь за орган. Согласен?
— Конечно! — легко согласился я.
— Замётано! — удовлетворённо улыбнулся Виталий. — Может, сейчас и попробуем тебя на басу?
Я уже хотел было согласиться, но вмешался прапорщик:
— В другой раз! У них в карантине через полчаса политзанятия.
Ууу, любимое время для новобранцев! Можно подремать, делая вид, что слушаешь, и никто не гоняет тебя на плацу под вечным осенне-зимним дождичком Германии.
— Жалко… — огорчился Виталий, и не только он. Пацаны уже были в предвкушении репетиции с новым музыкантом, что всегда интересно творческим людям, но делать нечего — в армии свои порядки.
Мы попрощались с новыми друзьями и отправились на политзанятия.
Это мероприятие, как и везде в Союзе, было абсолютной профанацией самой сути учебного процесса, но в армии оно было доведено до своего абсолюта. Ответственные за полит-учебу отлично понимали, что никто их не слушает и часто несли абсолютный бред. Сегодняшнее занятие ничем не отличалось от предыдущих. Подперев головы руками, чтобы не упасть на столы, всё отделение мирно дремало под монотонный голос совсем молоденького лейтенанта, который, не поднимая головы, бубнил чего-там "из политики". Я давно потерял нить лекции и если бы сейчас кто-то спросил о чём вообще идёт речь, вряд ли ответил. Но вдруг сквозь дрёму к сознанию пробились слова летёхи:
— Но в некоторых странах диктатура пролетариата ещё принадлежит помещикам и капиталистам.
Сон как рукой смахнуло.
— Чтооо? - неожиданно для самого себя прыснул я. — Как это?
— Что не понятно? — спокойно спросил лейтенант. — Да, не во всех ещё странах победил социализм и диктатура пролетариата в них принадлежит капиталистам и помещикам.
До меня дошло, что он не оговорился, а излагает то, что у него написано в методичке. Интересно, ему её прислали уже с ошибкой и сейчас по всей Группе советских войск в Германии новобранцы слушают эту же чушь одновременно с нами или он ошибся при переписывании? А может это диверсант из НАТО пробрался в Главное политическое управление вооруженных сил СССР, испоганил важный доклад с целью подорвать идеологический монолит армии путём насмешек солдат над замполитами? Только просчитались вражины, нашего солдата такой ерундой не прошибёшь! Ему абсолютно до фени кому принадлежит диктатура пролетариата — хоть буржуинам, хоть самим марсианам!
В комнате зашевелились просыпающиеся солдаты:« А что случилось? Так хорошо дремали...»
— А, понял, товарищ лейтенант! — вовремя остановился я. — Теперь понял!
— Хорошо. — летёха кивнул головой и продолжил. — Но , как учит нас марксизм-ленинизм, победа коммунизма неизбежна во всём мире!
«Ура, товарищи!» — мысленно засмеялся я. «Какой там коммунизм?! Вы и капитализм-то построить не сможете! Строители, мать вашу!..»
Сколько дармоедов на всех уровнях... А такие вот, "пламенные политруки" разом позабудут все "идеалы коммунизма" и кинуться, топча друг друга дербанить страну. С тем же энтузиазмом начнут прославлять новые порядки и новую власть, на 180 градусов развернув свою пропаганду. Никого абсолютно это не смутит, ни один из "рыцарей революции", как любили называть себя чекисты-кгбэшники не выйдет на защиту "святых идеалов", за которые они клялись отдать жизнь. Какие там защитники?! Слившись в экстазе с организованной преступностью будут в первых рядах мародеров, рвущих на части больную страну. Но даже в этих тяжелейших условиях страна выстояла. С бескорыстной помощью всего мира. Стыдно вспоминать, как во "вражеской Европе" даже дети собирали продукты для "бедной России". Из одной только Америки поступили миллионы тонн бесплатного продовольствия. А "высоко духовные" россияне беззастенчиво торговали гуманитаркой, наживаясь на своих согражданах. А тут подоспели и высокие цены на нефть и выгодные контракты с Западом на поставки сырья. Россия поднялась, отряхнулась, как тот пропойца, ещё вчера клянчивший рупь на опохмелку и — припомнила "унижения", которые она, якобы испытала, лёжа вдрызг пьяной в кювете. « Ах, вы меня не уважаете?! Ну, бля, я вам сейчас покажу!» И показала... Конфликты, войны, а потом и всемирный апокалипсис...
И что мне делать? Как остановить это, уже начавшееся сползание в пропасть? Оно ещё не такое явное, подавляющее большинство населения страны, да и мира этого не видят. Хотя, если присмотреться внимательнее... Моя задача не спасать СССР, его вряд ли способен спасти хоть кто-то на Земле. Порочна сама идея, на которой основана система построения государства. Спасать нужно весь мир. И спасать его нужно от того чудовища, которое возродится на обломках страны Советов. Но как?
Малов вернулся перед самым отбоем. По его сияющему лицу было понятно, что в оркестр его взяли.
— Что, Саня, покорил ты дирижёра своим кордебалетом? — ехидно улыбнулся Жека.
— Сам ты кордебалет! — с улыбкой до ушей ответил Малов. — Мы с женой дирижёра "польку" танцевали.
— В смысле, «польку — бабочку» ? — не отставал Женька, — Жена, значит была бабочкой, а ты - мотыльком? Ох, смотри Санька, поотрывает тебе Чихрадзе и крылышки и кое-что другое!
Мы с Женькой дружно захохотали. Но Сашку трудно было сбить с хорошего настроения, так он был доволен.
— Дураки! — по-прежнему улыбаясь до ушей отбивался он. — Главное, что меня оставили в оркестре, а не засунули в танк. А танцевать или петь — мне всё равно!
— Ну, в танке тебе точно нечего делать, там сильно не развернёшься и гопака не станцуешь! — не отставал Женька. — А в оркестр мало попасть , надо ещё удержаться.
— Ну ты тоже не на ура прошёл! — подколол его Малов. — Трубу тебе не дали, не очень-то ты на ней играешь, а валтопну, или как там её ? — тебе ещё надо освоить.
— Валторну, деревня! — засмеялся Женька, но видно было, что слова Сашки его слегка зацепили. Женька вообще был вспыльчивым человеком, это я помнил.
— Ладно, спорщики, — поспешил я примирить их. — Давайте лучше подумаем как будем в группе играть? С большим оркестром ясно, там заправляет дирижёр, а группой он не интересуется. Мне так кажется. — поспешил добавить я. — Ему главное, чтобы она была и играла танцы, а кто и как - ему до фонаря.
— А пацаны танцы играют? Откуда ты знаешь? — спросил Женька. — Где?
Да что ж такое, несколько раз уже прокалываюсь! Нужно быть осторожным.
— Ну, это понятно! — попытался оправдать своё всезнание я. — Офицеры же не всё время на службе в полку сидят. Им и отдохнуть надо. Вон даже для солдат кино показывают. Наверняка и концерты на праздники бывают. А офицерам одного кино мало. Какое-нибудь кафе или даже ресторан есть, как там без музыки? Тем более, когда в полку свой оркестр и группа...
— Логично... — кивнул Малов.
— Да что логично? — продолжал я. — Группа же есть, мы это знаем. И где пацаны играют? Не для себя же, чтобы время убить! Значит можно предположить, что дают концерты для солдат и играют танцы в офицерском клубе. Сейчас состав в группе неполный — не хватает басиста, а органиста вообще давно не было. А для хорошей группы орган обязателен. Поэтому я пока сяду за орган, а ты Жека должен в турбо-режиме освоить бас-гитару.
— В турбо это как?
— Быстро значит. Если нужно, я тебе помогу.
— Ты играешь на басу?
— Ну я же говорил.
— Я думал ты это так, хвалился. — улыбнулся Женька.
« Подожди, мысленно ответил я, ты ещё увидишь и услышишь что я могу. И вас постараюсь научить. Нам это нужно. Очень!»
А вслух сказал:
— Бас мы с тобой освоим, а что будешь делать ты? — повернулся я к Малову. — В большом оркестре ты вряд ли потянешь серьезный инструмент, так что тебе нужно по максимуму выкладываться в группе. Иначе, вылетишь.
— Чего это я ничего не потяну? — попытался обидеться Малов. — Научусь на чём-нибудь... — неуверенно добавил он.
— Смотри на вещи трезво, Саня! — я не собирался ему подыгрывать, тем более, зная, что он за все два года службы, так и не сможет освоить ни один инструмент в оркестре. — Танцы тебя не спасут! Не будешь же ты каждый день на утреннем построении полка «польку-бабочку» танцевать на плацу или какой-нибудь «ракомкряк», чтобы доказать свою нужность!
— Какое ещё ракомкряк? — растерялся Малов. — Я такого не знаю!
— Ну, краковяк... — пожал я плечами.
Женька упал на койку и захохотал на всю комнату! Да так заразительно, что даже Малов, вместо того, чтобы обидеться засмеялся довольно естественно. Я тоже улыбнулся и продолжил, дождавшись, когда они успокоятся:
— Поэтому твоё спасение — группа! Что ты ещё можешь?
— Я уже говорил, что пою.
— В туалете? — снова встрял со своими хохмами Женька и попытался засмеяться.
— Постой, Жень, — остановил я его.— Вопрос серьезный. Нам с ним группу создавать. Или не создавать.
— Так группа уже есть!
— Ты забыл о дембеле? Через полгода уйдет соло-гитарист и вокалист, потом ритм-гитара и ударник. Остаёмся мы с тобой. Кого и где мы будем искать? Среди тех срочников, что служат сейчас никого нет, иначе бы они уже были готовы заменить дембелей. Надежда на новый призыв есть, но он будет только через полгода и неизвестно найдём ли кого. Так что... — я развёл руками: — Что скажешь, Саня?
— Да нормально я пою!
— А сейчас можешь что-нибудь? — спросил Женя.
— Без аккомпанемента? — засомневался Сашка.
— Ничего, мы переживём. — поддержал я Женьку. — Спой, Санька не стыдись! Как сказал поэт.
Малов помолчал,прокашлялся и тихо запел:
Тронуло свечу
Дыханьем вечера
Я вас не огорчу, пугаться нечего
А просто я хочу
Сказать о том,
Что у меня любовь была...
Я слушал, смотрел и не мог понять, кого он мне напоминает. Мужественное лицо, понятно, он старше нас, успел вылететь из института, довольно приятный баритон... Стоп!
— Хватит, хватит! — остановил я его.— А, ну-ка, спой вот это:
Я люблю тебя до слёз,
Каждый вздох, как первый раз!
— А что это за песня? — удивился Сашка, — Я такой не знаю.
— Не важно, — отмахнулся я, — спой только эти строчки!
— Я люблю тебя до слёз... — неуверенно запел Малов.
— Побольше экспрессии, страсти! — подбодрил я его, — И мощи в голосе добавь!
— Я люблю тебя до слёз! — запел в полный голос Сашка.
Ну, точно! Серов! Даже фамилия рифмуется: Малов-Серов. Был Серов, станет Малов. Вернее теперь не будет Серова. Как там говорилось: «лес рубят - щепки летят»? А у нас будет: историю меняют, "звёзды" летят! Кто куда. Кто вверх, кто - в небытие...
Недели через три весь наш карантин впервые оказался за воротами полка. После завтрака нас, как обычно, построили на плацу, и вдруг, вместо осточертевшей шагистики, наша колонна двинулась через ворота на улицу. Не знаю, какие чувства испытывают зеки, выходящие на свободу после длительного заточения, но нас охватила почти эйфория. Даже сейчас меня проняло. Всё-таки ограничение пространства и свободы передвижений сильно действует на психику.
Мы шагали по вечной германской брусчатке и усиленно вертели головами. Буквально всё вокруг было иным, не таким, как дома. Заграница чувствовалась во всём: во внешнем облике домов, в одежде жителей, в моделях автомобилей и мотоциклов.
— О, гляньте, какая бабка на велике шпарит!
Действительно, для нас странно было наблюдать, как бабушка лет под 70 неторопливо крутила педали по середине дороги, а автомобили вежливо её обгоняли. Причём водители не выражали ни малейшего недовольства задержкой.
Перейдя по мосту через Эльбу, мы топали куда-то за город. Шли довольно долго. У меня заныли кости ног — так всегда бывало от сильной нагрузки. Тяжеленная, непросыхающая шинель добавляла страданий. «Весеннему призыву хотя бы везёт с карантином, — подумал я с тоской. — Они шагают налегке».
Вскоре мы вошли в какую-то деревню. В строю загалдели. Удивляло всё: отсутствие заборов, которые являются обязательным атрибутом нашего сельского пейзажа, аккуратные зелёные лужайки перед домами, красивые клумбы, на которых даже сейчас, в декабре, были какие-то цветы, почти в каждом дворе стояла какая-нибудь техника: автомобили или мотоциклы. Кое-где мелькала голубая гладь бассейнов.
Помню, что сразу не понял, для чего они служат — уж очень маленькие и неглубокие они были, в таких не поплаваешь. Ну-ка, кто первый заметит?
— Гляди, пацаны! — чуть не закричал кто-то спереди. — Там рыба плавает!
Я пригляделся. Точно! Приличного размера карпы лениво шевелили плавниками, выставив горбатые спины из воды.
— Это для чего они? — удивился сосед по шеренге.
— Не догоняешь? Жрать будут! — в спину ему ответил рыжий новобранец.
— Мать честная! Рыбалка прямо во дворе! Вот немчура, придумают же!
— Разговорчики в строю! — прикрикнул сержант на слишком загалдевшую колонну. — Подтянулись! Взяли ногу! Левой! Левой! Плетётесь, как шведы под Полтавой. Позорите советскую армию!
Колонна притихла, продолжая во все глаза разглядывать диковинную, совершенно не похожую на нашу, деревню. Во многих дворах перед домом, вместо картошки или лука, зеленел восхитительный газон, на котором сказочные фигурки разыгрывали сценки из жизни гномов, охотников и крестьян. Один двор выделялся особо. Жилой дом стоял на небольшом возвышении и несколько в глубине участка. От него до самого декоративного заборчика высотой не более полуметра был устроен неизменный зелёный газон, по которому, извиваясь, журчала маленькая, явно искусственная речушка. Из-за карликового деревца выглядывал охотник с ружьём в тирольской шляпе с пером. По всему газону разбросаны небольшими группами карликовые деревья разных пород и скалы, возле которых паслись, охотились или отдыхали разные животные — как вполне узнаваемые, так и сказочные. На речушке весело крутилось колесо водяной мельницы. Настоящая сказка была воссоздана заботливыми руками тех, кто жил в том доме!
— И не лень было всё это мороковать! — покрутил восхищённо головой шагающий рядом парень.
— Красиво же! — ответил я, не отрываясь от вида чудесного пейзажа. У себя дома мы каждый клочок земли использовали, чтобы вырастить что-то съедобное, здесь же весь двор был отдан под сказку.
— Вот радость детворе… — услышал я сзади.
Пройдя деревню насквозь, мы вышли в поля, окаймленные лесополосами. Знакомая картина, прямо как у нас.
— Стой! — подал команду сержант. — Напра-во! Вольно, оправиться.
Здесь нас поджидала уже группа немцев и наших офицеров. Они что-то обсуждали. Вскоре от них отделился капитан и направился к нам.
— Равняйсь! Смирно! — подал команду сержант.
Капитан остановился перед нашим строем.
— Слушай боевой приказ! — начал он. — Растягиваемся в цепь по одному. Дистанция — 10 метров друг от друга. Двигаемся по этому полю в направлении вон той лесополосы. — Капитан махнул рукой. — Шумим, кричим, чтобы спугнуть зайцев!
— Зайцев?! — вырвалось у кого-то. — Живых?
— Не жаренных же! — усмехнулся капитан. — Конечно, живых! И ваша задача — чтобы они живыми попали в сети к немцам. Этих зайцев продают в Европу. За валюту! — подчеркнул он, подняв палец. Как будто для нас была какая-то разница. — Поэтому пугайте, но не до смерти! А то у зайцев, говорят, бывают сердечные приступы от страха. И не вздумайте ловить сами! Всё ясно?
Он обвел взглядом всё наше воинство и подал команду:
— В одну шеренгу становись! Пошли!
Мы цепью медленно двинулись по недавно вспаханному полю. Несмотря на то, что не так давно прошёл дождь, привычной нам грязи не было — даже здесь на пахоте, иначе нам пришлось бы совсем туго.
Вдруг, словно из-под земли, выскочил здоровенный заяц и петляя, помчался прочь от нашей шеренги. Все, как по команде, заорали и заулюлюкали вслед. Тут же ещё один ушастый порскнул чуть не прямо из-под моих ног. Дело пошло веселее! Зайцев действительно оказалось много, хотя ещё пару минут назад поле казалось абсолютно безжизненным.
Вскоре мы приблизились к лесополосе, вдоль которой были растянуты сети, и смогли воочию наблюдать, как поднятые нами зайцы с разбегу влетали в них. К ним тут же подбегали немцы, ловко выпутывали их и засовывали в специальные ящики.
Закончив на одном поле, мы перешли на соседнее. Потом на следующее. Так и гуляли до обеда.
Наконец поступила команда закончить наше «наступление» на зайцев. Весь карантин собрали на большой поляне возле леса, где немцы поставили несколько длинных столов, на которые стали споро расставлять бумажные одноразовые тарелки с горячими сосисками, немецкой сладкой горчицей и свежими булочками. С грузовика стали снимать ящики с пивом, которое тут же совали в руки солдатам.
— Отставить пиво! — закричал командовавший нами капитан и, подбежав, вырвал из рук солдата бутылку. — Ишь, какой прыткий! Кто разрешил?! — набросился он на беднягу, уже приложившему горлышко к губам. — Я те выпью!
Немец замер с протянутой бутылкой, недоуменно глядя на капитана.
— Was? — пробормотал он и продолжил на ломаном русском. — Товарищ командир, почему найн? Это же только пиво.
— Найн! Нихт! — использовал половину своего запаса немецких слов капитан и, решив, что так будет понятнее, энергично рубанул рукой. — Никакого алкоголя! Не положено!
Солдаты, радостно потянувшиеся было к ящикам с пивом, повернули назад.
Немец переводил недоуменный взгляд с капитана на других офицеров. В армии ГДР солдатам разрешалось употреблять пиво, оно спокойно стояло у них в казармах, в прикроватных тумбочках. Вот он и привёз целый грузовичок. И куда его теперь?
— Нам можно! — разрешил его затруднения капитан. — Офицерам и прапорщикам можно!
Командиры, довольные, что на их небольшой коллектив досталось всё пиво, предназначенное для сотни человек, обступили ящики.
Немец сокрушенно покачал головой и заговорил о чём-то со своими товарищами. Хлопнула дверь, и грузовик куда-то умчался.
— Жуйте в сухую! — хохотнул прапорщик. — Такой еды долго ещё не попробуете! Если вообще попробуете…
А сосиски действительно были божественно вкусные! Впрочем, после однообразной и скудной еды в солдатской столовой любая еда покажется шедевром кулинарии. В первые дни мы даже корки чёрствого черного хлеба подъедали. Я с детства не страдал излишним аппетитом и всегда ел очень мало, чем постоянно огорчал свою мать, в прошлом работавшую поваром в санатории, а потому умевшую и любившую хорошо и вкусно готовить. И только в армии я впервые ощутил голод. Еды в столовой нам давали много, но она была настолько низкокалорийной из-за постоянного воровства, что даже поднимаясь из-за стола с раздувшимся животом, я сразу же начинал испытывать голод. По вечерам меня мучила дилемма: съесть огрызки черного липкого хлеба и мучиться изжогой или ложиться спать голодным и страдать от сосущей тяжести в животе.
Вскоре грузовик вернулся, грохоча бутылками в кузове.
— Ещё пиво? — удивился рыжий солдатик в шинели чуть не до пят. — Они не лопнут там?
Но оказалось, что немцы привезли целую машину «Мандоры» — восхитительного шипучего напитка на основе сока мандарина!
Впервые пробуя этот напиток, солдаты причмокивали языками и качали головами:
— Молодцы, «фашисты», заботливые! Не то что наши!
— Привыкай! — усмехнулся высокий белобрысый парень, доедая сосиску, — Солдат в армии — это дешевая рабсила и ничего больше.
— Да ладно! — возмутился его сосед. — Мы — защитники Отечества!
— Э, ты не на политзанятиях! — засмеялся высокий. — И не замполит! Анекдот знаешь? Звонит как-то один прораб командиру полка, — начал он.
Солдаты сгрудились вокруг него, чтобы лучше слышать.
— Звонит значит он и просит: «Товарищ командир, выручайте! Кровь из носа — завтра нужно выкопать котлован под закладку нового дома, а вся техника занята на другом объекте. Дайте на денёк ваш экскаватор из стройбата!» А полкан ему отвечает: «Экскаватор прислать не могу, сломался! Но пару солдат с лопатами пришлю. Производительность та же самая!»
Все вокруг дружно грохнули!
— Это что тут за веселье? — раздался зычный голос капитана. — Не устали что ли? Сейчас я найду вам работу!
Теперь захохотали все! Капитан, не поняв, чем так развеселил карантин, переводил взгляд с одного на другого, но решив, что ничего криминального в нашем смехе нет, скомандовал:
— В колонну по четыре, становись!
Наша первая вылазка в цивилизацию закончилась.
В декабре, под надоевшим до чёртиков вечным дождём, наш карантин принял присягу. Весь полк, в парадной форме одежды, был построен на плацу. Чтобы все окончательно не промокли, процедуру решили ускорить. Для этого перед строем поставили сразу несколько столов, на которых лежали тексты присяги, предусмотрительно запаянные в пластик. Для принесения присяги новобранцев стали вызывать пачками. Вот только сейчас, произнеся текст присяги перед строем и рядом со знаменем, мы, наконец, становились полноценными солдатами. Ну, как полноценными… Формально. А по сути мы мало что умели. Да, «отбивались» мы за 30 секунд, пока горит спичка! Слетали с коек и одевались за 45. Один раз были на полигоне, где выстрелили аж по три патрона каждый! Шагали в ногу, не наступая впереди идущему на пятки. Вот и всё наше «воинское умение». Трепещи, злобная НАТО!
На плацу стоял гвалт, как на птичьем базаре. Воины одновременно бубнили текст присяги, безбожно коверкая слова, смысл которых далеко не все понимали, так как много ребят было из Средней Азии и Кавказа.
— Пусть меня поситигнет суровай карА совейски закона! — бормотал мне в ухо стоявший справа казах, а я пытался не слушать его, чтобы самому не сбиться и не рассмеяться.
— Клянусь до последней капли крови…
Ага, вот так прямо и до последней! Плавали, знаем…
Старшина оркестра сумел запечатлеть нас всех троих с автоматом на груди и текстом присяги в руке. Фотки он делал мастерски. Он вообще имел золотые руки и, вдобавок, был воспитателем от бога! Нам повезло, и первый год службы в оркестре был практически идеальным. Почти как показывали в далёких от реальности советских фильмах об армии. Дирижёр был строг, принципиален и справедлив. Старшина — настоящий отец солдату. Все музыканты знали своё дело, на оркестр было любо-дорого смотреть хоть на плацу при прохождении торжественным маршем, хоть в клубе на концерте. Да, от руководителей много зависит. Через год всё разительно изменилось: приехал по замене новый дирижёр из Москвы, старший лейтенант. Оркестру он привёз новое для нас слово «блин». Оно как раз появилось в речи москвичей, и старлей лепил его куда ни попадя, поэтому неудивительно, что кличка «Блин» напрочь приклеилась к нему. Тем более, что он её полностью оправдал.
Оркестр он развалил за считанные месяцы. Старшина Слатвинский уехал в Союз почти одновременно с капитаном Чихрадзе, и на его место приехал питерский плюгавенький старший прапорщик, которого и близко нельзя было подпускать не то что к руководству оркестром, но даже к автоматической прачечной. Из оркестра уезжали после окончания контрактов настоящие музыканты, на их место приходили какие-то совсем уж слабенькие лабухи, годные разве что для похоронных процессий, а срочники вообще брались только на технические работы: подмести, помыть, натопить. Но и это они делали просто отвратительно. Мы несколько раз обращали внимание нового старшины на грязь в студии, но он только разводил руками:
— Ну а что я сделаю? Я им говорю убираться хорошо, а они убираются плохо!
Тогда я увидел в малом масштабе роль личности в любом деле. Даже прекрасно налаженную систему можно быстро уничтожить неумелым руководством. Чуть позже, уже на гражданке, я увидел этот процесс в масштабах всей страны.
Можно ли этого избежать? В принципе, можно. Но, ох, как трудно…
Сразу после принятия присяги мы втроём переселились в казарму к остальным музыкантам-срочникам. У нас была отдельная большая комната в мото-стрелковой роте, которая располагалась в таком «аппендиксе», что мы были отрезаны от общения с остальными солдатами. И только проходя по коридору, видели все «прелести» дедовщины, которой в оркестре абсолютно не было. Вместе с нами в комнате спали киномеханик татарин Рафаэль, которого, конечно же, все звали просто Рафик, и два срочника из ПМП — полкового медицинского пункта — санитар и водитель санитарной машины.
С первого дня дирижёр нагрузил нас по полной. Старшина тоже не отставал. Нужно было в кратчайшие сроки выучить чёртову кучу маршей и освоить все премудрости повседневной солдатской службы: уборка студии, территории вокруг неё, дежурство сигнальщиками по гарнизону. Утром, после зарядки и завтрака, на плацу проходил развод подразделений полка на работы. Оркестр в полном составе стоял на правом фланге, играл встречный марш командиру полка, и по окончании постановки задач роты и батальоны под звуки марша расходились по местам. Мы же возвращались в студию и занимались музыкой: играли классические произведения, разучивали новые марши, готовили репертуар к каким-либо концертам или конкурсам. После обеда сверхсрочники были свободны и уходили кто домой, кто в город. В студии оставались только срочники — для нас служба продолжалась. Практически все мы были самоучки или успели на гражданке закончить музыкальную школу. В любом случае в мастерстве все срочники сильно уступали старшим товарищам, которые имели музыкальное образование — училища или даже консерватории. Среди них были и такие, которые успели поиграть в симфонических оркестрах при филармониях или в оперных театрах. Поэтому нам, чтобы не выглядеть совсем уж бледно на их фоне, приходилось заниматься до одури. А после ужина, когда у всех срочников наступало блаженное личное время, те, кто играл в рок-группе, начинали свои репетиции. Такое полное погружение в музыку с перерывами на еду и сон давало отличные результаты, особенно если ты хотел их добиться.
Доказав дирижёру, что как флейтист я кое-чего стою, я упросил его подать заявку на новые инструменты: большую флейту и пикколо вместо той полу-живой, что имелась в оркестре. Тем более что на армейских складах они были.
В группе я сел за орган, собираясь просто играть аккорды, заполняя паузы, но к своему удивлению оказалось, что могу довольно прилично играть. Уроками в музыкальной школе, где фортепиано у нас был второй обязательный инструмент, объяснить это было трудно — я просто не помню, чтобы так хорошо играл. Может, это так проявился эффект переноса во времени? В любом случае я решил не особо производить впечатление своей игрой, надеясь в скором времени занять место соло-гитариста и лидера группы. Органиста мы должны были заполучить уже весной. В прошлый раз Юра Богданович пришёл к нам только через год службы, закончив учебку и отпахав несколько месяцев в роте химзащиты. Нашли мы его случайно, теперь же я хотел выдернуть его гораздо раньше. Сейчас он как раз заканчивает учебу и должен скоро попасть к нам в полк.
Каждый вечер, после насыщенного событиями дня, я, упав на подушку, пытался строить планы о дальнейших моих действиях по изменению истории. Но держался я буквально секунд 30–40, а затем проваливался в сон, наполненный музыкой, как и весь день. Но так могло продолжаться долго, а убегающее время требовало действий. Поэтому одним декабрьским вечером, после ужина, когда наступило вожделенное личное время, я отправился в полковую библиотеку и, выбрав толстенный том Карла Маркса «Капитал», засел в самый дальний угол. Сделав вид, что увлечён интересным чтивом, я стал думать.