Вечерний воздух в кофейне «У моста» был густым, как сироп. Сладкий запах подгоревшего карамели, кисловатый от молока, и вечная пыль с печенья. Я водила тряпкой по липкому столику, пытаясь стереть следы чьего-то капучино. Руки ныли, ноги гудели. За окном уже давно стемнело, фонари рисовали желтые лужи на мокром асфальте.
– Ев, ты мой спаситель! – Лиза, моя напарница, выскочила из подсобки, уже в куртке, с телефоном, прижатым к плечу. – Малой дома один, походу плиту включил, соседка звонит – дым идет! Закроешь одна? Умоляю!
Она смотрела так, что отказать было все равно что пнуть щенка. Я выдохнула, смирившись с лишним часом.
– Ладно, ладно, лети. Только осторожно.
– Ты святая! – Лиза стремительно обняла меня, пахнув духами и холодом улицы, и вылетела за дверь, звеня колокольчиком.
Остаток закрытия – прошел на автопилоте. Прибрала недоеденный кусок «Наполеона» и брауни в холодильник. Протерла до блеска прилавок и гудящую кофе-машину. Щелчок выключателя – и кафе погрузилось в тишину, нарушаемую только мерным тиканьем часов. Я натянула свою старую серую толстовку поверх рабочей футболки, поправила потертые джинсы, взвалила легкий рюкзак на плечо и вышла.
Ночной воздух ударил лезвием холода. Дождь стих, но ветер пробирал насквозь. Автобус только что скрылся за поворотом. Следующий – через вечность. Идти пешком через промзону или... срезать через парк? Темный, жутковатый, но на двадцать минут короче. Усталость перевесила.
Быстрее домой. Чай. Диван.
Я шла через парк оглядываясь на редкие фонари. Их желтый свет дрожал в лужах, создавая длинные, пляшущие тени. Стараясь идти посередине аллеи, подальше от шелестящих кустов. Скрип ветки за спиной заставил вздрогнуть и обернутся.
Глупости, сама себя пугаю…
Вышла к краю парка, к широкой дороге, отделяющей зелень от спальных пятиэтажек. Пешеходный переход вел на ту сторону. Машин не было. Я шагнула на пешеходный переход ...
Визг тормозов.
Ослепительный белый свет вырвал меня из темноты, залив асфальт, деревья, мое лицо. Я замерла, окаменев, прямо на полосе. Черный внедорожник встал как вкопанный, в сантиметре от меня. Капот дышал паром.
Моё сердце колотилось где-то в горле. Я сдала шаг в бок, еще один неожиданно нога зацепилась за бордюр, и я полетела прямо на грязную, влажную землю. Но от страха боли не почувствовала совершенно. Меня только что чуть не сбили… Как хорошо, что он остановился вовремя и все обошлось.
Но я зря об этом подумала, буквально в следующее мгновение все мысли о везении вылетели из моей головы. Задняя дверь внедорожника распахнулась. Оттуда вывалилась фигура. Мужчина упал на асфальт, сдавленно застонал и пополз в мою сторону. В свете фар я увидела темные пятна на его куртке, ссадину на щеке. Он поднял дрожащую руку, хрипя: "Помо... ги..."
Из передней пассажирской двери вышел другой. Высокий, мощный, в черной спортивной одежде. Лицо скрывала черная балаклава. В его руке была бита. Длинная, тяжелая на вид. Конец ее был темным, мокрым. Он не спеша подошел к распластанной фигуре.
– Думал, слиняешь? – голос из-под маски был низким, спокойным, как будто он обсуждал погоду. – Просчитался, мразь.
Он не бил. Просто покачивал битой перед лицом лежащего. Капли с ее конца падали на асфальт. Тусклый свет фонаря у дороги падал на них.
Я сидела, вжавшись в грязную землю, в нескольких шагах. Дыхание перехватило. Мир сузился до этой сцены: черная машина, лежащий человек, фигура с битой.
Он одной рукой резко дернул ткань балаклавы вверх. Открылась нижняя часть лица. Твердый подбородок. Сжатые губы. Он поднес ко рту сигарету, щелкнул зажигалкой. Оранжевый огонек осветил родинку, жесткую линию скулы на мгновение. Я словно оцепенела. Парень резко повернул голову ко мне. Замер. Потом, не сводя с меня глаз он затянулся. Дым выдохнул струйкой в мой сторону. Бита небрежно легла ему на плечо. Темное пятно на ее конце казалось черным в этом свете.
– Что застыла? С нами прокатится хочешь? – его голос был тихим, но пробил тишину, как выстрел. Полным ледяного презрения.
– Н-нет… – Тихо выдавила я отползая по сырой земле пачкая руки и джинсы.
Он подошел ко мне ближе и присел на корточки передо мной. Рядом он казался еще больше и опаснее. Свет от фонаря падал ему за спину и лица было не видно. он по звериному наклонил голову вбок и тихо произнес:
– Если ты хоть одной живой душе расскажешь о том, что ты только что увидела… Я поймаю тебя и поверь, тебе очень не понравится то, что я с тобой сделаю. Поняла?
– Да, я никому не скажу ни-ничего….
– А теперь, съёбывай отсюда. Ущербная.
Его слова сработали как электрошокер. Я подскочила на ноги и рванула с места. Не думая. Не оглядываясь. Бежала по темным улицам спальника, спотыкаясь, задыхаясь, чувствуя, как колотится сердце и трясутся колени. Добежала до своего подъезда. Вскарабкалась по скрипучим ступеням на третий этаж. Руки тряслись так, что ключ долго не попадал в замочную скважину. Наконец щелчок. Я ввалилась в свою комнату в общежитии.
Не включая света. Прислонилась спиной к двери, сползла на пол. Темнота была густой, удушающей, но... безопасной. Дыхание вырывалось прерывистыми рывками. Руки все еще дрожали. В ушах стоял тот спокойный, ледяной голос: "Съёбывай. Ущербная."
И перед глазами – балаклава, и четкая линия подбородка с красивыми губами изогнутыми в злой усмешке. Кто же он? Мысль была туманной, ускользающей, перебитой волной чистого, животного страха.
Я сидела на холодном линолеуме в темноте, обхватив колени, и слушала, как бешено стучит сердце. Не о побеге. Не о том, кто это был. Только о темноте, о тишине, о том, чтобы этот ужас, этот холодок смерти, который я почувствовала у того перехода, наконец отпустил. Но он не отпускал. Я должна быть рада, что осталась цела. Но что-то внутри не давало мне покоя. Оно ворочалось в самой глубине. Вдруг он найдет меня?
Смерч стоял в холодной тишине парка, провожая взглядом убегающую фигурку девушки. Она мелькала между тенями деревьев, как тень от вспышки молнии. Быстрая, хрупкая, исчезающая в темноте.
Он видел её раньше так близко только на фотографиях. В живую только издалека. И сейчас… Она оказалась ещё прекраснее. Эти огромные глаза, полные страха и огня, ударили по нему, как удар тока.
Член мгновенно встал колом, тело напряглось от внезапного, дикого желания. Кто бы мог подумать, что случайная встреча в этой дыре разожжёт такой пожар?
Сзади раздался стон – хриплый, жалкий, как скулеж раненой собаки. Смерч резко развернулся, отрываясь от тропинки. Тот отброс, которого они словили, корчился на асфальте, пытаясь отползти. Кровь из разбитой головы пачкала землю, а в глазах мелькал животный ужас.
Смерч шагнул ближе, схватил его за шиворот – ткань куртки затрещала под пальцами – и швырнул обратно в открытые двери фургона. Тело грохнулось внутрь с глухим ударом, как мешок с мусором. Оттуда, откуда этот урод так отчаянно пытался вылезти.
Передняя дверь фургона распахнулась, и из неё вышел ещё один крупный мужчина – Буря, его правая рука в этом безумном мире. Он стянул балаклаву с подбородка, открывая жёсткую линию челюсти и шрам у нижней губы. В глазах плясал насмешливый блеск.
– Ты говорил, что бросил курить, – проворчал он, кивая на сигарету в руке напарника.
– Не сегодня, – отрезал Смерч, всё ещё поглядывая на тропинку, куда убежала девушка. Дым от сигареты клубился в холодном воздухе, но не мог заглушить запаха крови и адреналина.
Буря усмехнулся, достал свою сигарету и чиркнул зажигалкой. Выдохнул дым, прищурившись в сторону парка.
– Деваха знакомая... Не думал увидеть её тут. Вот так совпадение. Мы словили эту мразь как раз в парке, через который она ходит? Словно судьба подмигнула.
Смерч резко обернулся, его взгляд стал ледяным, как сталь ножа.
– Буря. Давай без мозгодробилки.
Но тот лишь усмехнулся шире, указывая сигаретой на кузов фургона, где стонал пойманный.
– На эту мразь заказа не было. Это твоя инициатива – дрочера поймать. Ты слишком печёшься о ней. Хочешь себе?
Смерч промолчал, стиснув челюсти. Вопрос повис в воздухе, тяжёлый, как свинец. Буря продолжил, не отводя глаз:
– Ты знаешь, что если пустишь её в свою жизнь – обратного хода не будет? Так что если всё же... у вас что-то будет – она должна любить тебя до беспамятства. И принимать таким, какой ты есть. Если же нет...
– Я знаю, – холодно оборвал Смерч. – Харе смолить. Нам ещё Торнадо нужно забрать. Он опять в проёбе со своей художницей.
Буря затушил сигарету о подошву ботинка, убрал окурок в карман и, усмехаясь, натянул балаклаву обратно.
– Не тебе говорить про Торнадо, когда ты на девку слюни пускаешь, как пёс на кость.
Смерч промолчал, садясь за руль фургона. Мотор взревел, разрывая ночную тишину, и машина тронулась, увозя их в глубь города.
Утро ворвалось в комнату звоном бьющейся посуды и пьяных криков за тонкой стеной. Я лежала, уставившись в потолок, где паутинка покачивалась на сквозняке. Сон все еще приходил урывками — тело никак не могло забыть недавний стресс и полностью расслабиться.
Встала, потягиваясь. В зеркале отразилось бледное лицо с темными кругами под глазами, но аппетит понемногу возвращался. Я пропустила два дня в институте. Не смогла заставить себя выйти из комнаты. Но сейчас мой страх начал отступать.
Джинсы сидели чуть свободнее обычного — стресс давал о себе знать.
Университет встретил привычным гулом голосов и скрежетом тележек с книгами. Я шла по коридорам, все еще чувствуя себя немного неуверенно. После провала в балетном каждый новый день здесь ощущался как маленькая победа над собой.
Экономический факультет становился моим новым домом, местом, где я училась строить другую жизнь. Мне повезло сказочно - я попала со своими скромными балами на бюджет.
— Ева! — Максим появился рядом, как обычно, слишком бодрый для утра. — Ты выглядишь… — он замер, присматриваясь. — Лучше. Наконец-то нормально поспала?
— Более-менее, — улыбнулась я, поправляя ремень рюкзака.
Максим расплылся в улыбке. Мы приехали вместе в столицу и дружим с детства, за это время он успел стать чем-то вроде старшего брата — заботливого парня из хорошей семьи, который искренне переживал за мое благополучие.
— Отлично! Потому что сегодня особенный день, — он потер ладони. — В кафе опять засиживаешься допоздна?
— Ну… работа есть работа, — пожала я плечами.
— Понимаю. У нас большая лекция в Актовом! — сказал он с энтузиазмом. — Для всех курсов экономфака и управления. Будут разбирать проекты старших, плюс какие-то бизнес-эксперты приедут. И… Внимание! — сам Демид Самиос будет в жюри.
При упоминании этого имени я почувствовала легкое волнение. Самиос был как местная легенда. Золотой медалист, капитан баскетбольной команды, глава студсовета. Лицо с университетских плакатов. Один из тех редких людей, которые, казалось, преуспевали во всем, к чему прикасались.
— А…не интересно, — сказала я, стараясь звучать равнодушно.
— Как это не интересно? — Максим округлил глаза. — Это же Демид Самиос! Говорят, отец у него кто-то серьезный в бизнесе, но парень сам невероятно умный. И, между нами… — он понизил голос, — абсолютный красавец. Девчонки от него просто тают.
Я почувствовала, как щеки слегка порозовели, и отвернулась, делая вид, что ищу что-то в рюкзаке.
— Ну… посмотрим, — пробормотала я.
На самом деле любопытство уже разгорелось. Я видела Демида только на фотографиях в студенческой газете и на стендах — красивое, уверенное лицо, которое почему-то всегда привлекало взгляд. Но вживую ни разу не встречала.
Актовый зал гудел, как растревоженный улей. Студенты всех курсов заняли каждое место, и атмосфера была праздничной. Я сидела в середине зала, с любопытством озираясь вокруг. Максим рядом что-то увлеченно рассказывал соседке о предстоящих экзаменах, но я была слишком взволнована предстоящим.
Декан вышел на сцену, и гул постепенно утих.
— Добро пожаловать на нашу ежегодную конференцию, — его голос разнесся по залу. — Сегодня у нас особенная программа. Мы рассмотрим лучшие проекты наших студентов, а в составе экспертного жюри…
Он перечислял имена приглашенных, и я внимательно слушала, предвкушая появление главной “звезды”.
— …и, конечно, мы гордимся присутствием нашего выдающегося студента — Демида Самиоса!
Аплодисменты прокатились волной. Из первого ряда поднялась высокая фигура, и мое дыхание на мгновение замерло.
Боже мой.
Фотографии не передавали и половины. Темные джинсы идеально сидели на длинных ногах, черная рубашка, небрежно расстегнутая у горла, подчеркивала широкие плечи.
Но главное — это было его лицо. Правильные черты, темные волосы, слегка растрепанные, как будто он только что провел по ним рукой, и эта уверенная, легкая улыбка…
Он взошел на сцену с грацией прирожденного лидера и обернулся к залу.
— Спасибо за теплый прием, — его голос был глубоким, бархатистым, с легкой хрипотцой, которая отчего-то показалась мне невероятно привлекательной.
Я поймала себя на том, что пристально разглядываю каждую деталь. То как он держит руки, как слегка наклоняет голову, когда слушает. Все в нем дышало естественной харизмой.
— Ева? — Максим толкнул меня локтем, усмехаясь. — Челюсть закрой. Так очевидно пялиться неприлично.
Я покраснела и быстро отвела взгляд.
— Я не пялилась, — прошептала в ответ.
— Ага, конечно, — Максим еле сдерживал смех. — Как и половина девчонок в зале. Понимаю. Парень действительно впечатляющий.
И это была правда. Демид держался на сцене так естественно, словно родился для публичных выступлений. Когда он говорил, в зале стояла абсолютная тишина. Каждый вслушивался в его слова.
Лекция продолжалась, студенты на сцене защищали свои проекты, эксперты задавали вопросы. А я почти не отводила взгляда от Демида, изучая каждый его жест. То, как он слушал выступающих с искренним интересом. Как задавал вопросы — всегда по существу, но без высокомерия. Как улыбался, когда кто-то из студентов давал особенно удачный ответ.
Он не просто красивый, думала я. Он… настоящий. Без наигранности.
— …что вы думаете о социальной ответственности бизнеса? — какой-то профессор обратился к Демиду.
— Интересный вопрос, — ответил тот, и его лицо стало серьезнее. — Я считаю, что те, кому повезло в жизни, должны помогать тем, кому повезло меньше. Это не просто красивые слова — это обязанность.
Его взгляд скользнул по залу, и на мгновение, всего на мгновение — остановился на мне. Наши глаза встретились, и мое сердце пропустило удар. В его взгляде было что-то… внимательное. Заинтересованное.
Я почувствовала, как щеки вспыхнули, и поспешно опустила глаза.
Показалось, сказала я себе. Просто случайно посмотрел в эту сторону.
Звонок мамы застал меня врасплох в половине восьмого утра. Я сидела в углу своей комнаты который был переделан под кухню. Пила растворимый кофе и доедала остатки вчерашней булочки.
— Ева, — мамин голос звучал холодно и отстраненно. — Не разбудила?
— Нет, мам, я уже встала, — ответила я, сразу же напрягшись. Ничего хорошего ранние звонки мамы не предвещали.
— Хорошо. Как учеба? Оценки какие?
Прямо к делу. Без “как дела”, без “как ты себя чувствуешь”. Только результат.
— Учеба нормально. Вчера преподаватель похвалил мою работу по микроэкономике, — сказала я осторожно.
— Похвалил — это не оценка, — сухо заметила мама. — Тебе нужны конкретные результаты, Ева. Не просто “нормально”. Ты уже достаточно времени потеряла.
Потеряла. Как будто мой провал в балетной академии был просто небрежностью, а не крушением всех надежд.
— Я стараюсь, мам.
— Надеюсь. Потому что второго шанса у тебя не будет, — в ее голосе не было злости, только холодная констатация факта. — Деньги я перевела. На месяц. Рассчитывай сама.
— Спасибо, — прошептала я.
— И еще, Ева. Я говорила с Тамарой Георгиевной из студии.
Мое сердце сжалось. Тамара Георгиевна — моя бывшая преподавательница по балету.
— Она сказала, что видела тебя в городе. Работаешь в каком-то кафе. Неужели мы с тобой дошли до того, что дочь врача подает кофе студентам?
Стыд и злость боролись в груди. Злость побеждала.
— В этом нет ничего постыдного, мам. Я честно зарабатываю.
— Честно? — мамин голос стал острее. — Ева, я вложила в твое образование всю себя. Балет, репетиторы, костюмы… Я отказывала себе во всем, чтобы ты могла танцевать. А теперь ты разносишь тарелки.
— Я не танцую больше, — тихо сказала я. — Меня не взяли, помнишь?
— Не взяли потому, что ты недостаточно старалась! — взорвалась мама. — Я видела девочек, которых взяли. Они были не лучше тебя. Но они хотели этого сильнее.
Старая боль вонзилась под ребра. Сколько раз мы уже проходили это? Сколько раз мама повторяла, что виновата во всем я?
— Мам, давай не будем…
— Нет, поговорим! — голос мамы дрожал от эмоций. — Ты думаешь, мне легко видеть, как моя дочь бросает все на полпути? Как она соглашается на жалкую участь вместо того, чтобы бороться?
— Я не бросила! Я учусь в университете!
— На экономическом, — презрительно фыркнула мама. — Будешь сидеть за столом с бумажками. Вместо сцены, вместо аплодисментов, вместо настоящей жизни.
Настоящей жизни. Для мамы настоящая жизнь была только на сцене. Все остальное — суррогат.
— Мам, я не ты, — сказала я тише, чем хотела. — Может быть, балет — это не мое.
Повисла тишина. Долгая, тяжелая тишина.
— Не твое, — наконец произнесла мама. — Да. Видимо, не твое. Жаль, что я поняла это так поздно.
Она повесила трубку.
Я сидела с телефоном в руках, чувствуя, как слезы подступают к горлу. Каждый разговор с мамой оставлял ощущение провала, недостаточности. Как будто я снова и снова подводила ее одним фактом своего существования.
Настроение испорченое в хлам вызовом на работу в выходной опоганилось еще и звонком матери. Блеск.
Доела остатки булочки из чистого упрямства и поехала на рабооту.
— Что-то ты кислая сегодня, — заметила Катя, Она была девушкой нашего админа и иногда выходила подработать за Лизу. — Плохие новости?
— Мама звонила, — коротко ответила я, завязывая фартук.
— А, понятно. — Катя сочувственно кивнула. — Моя тоже иногда так звонит. Мол, когда замуж, когда детей рожать, когда нормальную работу найдешь. Родители — это отдельная песня.
Я попыталась улыбнуться, но не очень получилось.
— Знаешь что, — продолжила девушка, протирая кофемашину, — не обращай внимания. Родители всегда недовольны. Это у них сдвиг по фазе. А ты молодец, что сама себя обеспечиваешь. Не каждая в восемнадцать на это способна.
— Девятнадцать, — поправила я.
— Ну тем более. Я в девятнадцать еще у родителей на шее сидела.
День прошел как обычно, но мамины слова не давали покоя. “Недостаточно старалась.” “Жалкая участь.” “Не твое.”
Может, она была права? Может, я действительно слишком легко сдалась?
Нет.
Я помнила те месяцы подготовки к поступлению. Ежедневные тренировки до изнеможения. Диету, от которой кружилась голова. Отказ от всех развлечений, от друзей, от всего, что не было связано с балетом.
Я старалась. Но этого оказалось недостаточно.
Вечером, возвращаясь в общежитие, я зашла в небольшой магазин рядом с университетом. Денег мама перевела меньше обычного. Видимо, наказывала за “жалкую участь”. Их хватит только на оплату комнаты в этом месяце.
В отделе молочки я долго рассматривала цены на творог. Дорогой точно не по карману.
— Простите, — тихий голос заставил меня обернуться. — Вы не подскажете, где здесь каши быстрого приготовления?
Рядом стояла девушка примерно моего возраста, в потертой куртке. В корзинке у нее лежали макароны и самый дешевый хлеб.
Я узнала в ней себя.
— Рядом с крупами, — улыбнулась я. — Третий ряд от входа.
— Спасибо.
Девушка пошла дальше, а я стояла и думала. Мама считала мою жизнь жалкой. Работу в кафе — постыдной. Экономический факультет — убогим компромиссом.
Но вот эта девушка искала самую дешевую еду, и я не чувствовала к ней презрения. Я чувствовала сочувствие и понимание. Мы обе пытались выжить, пытались построить что-то свое.
Может быть, мама просто не понимала, что жизнь, это не только сцена и аплодисменты? Что можно быть счастливой и без блеска прожекторов?
В комнате я устроилась на кровати с чашкой чая и учебником по макроэкономике. За окном моросил дождь, но в маленькой комнатке было тепло.
Телефон пискнул пришло сообщение от Кати.
“Ев, мы завтра с девочками в кино идем. Комедию крутят. Не хочешь с нами? Билеты копейки стоят”
“Надеюсь, мы еще увидимся.”
Его слова все еще крутились в голове, заставляя щеки гореть даже на холодном ветру. Глупо, конечно. Он просто был вежлив. Но что-то внутри все равно трепетало от этого воспоминания.
Смена началась как всегда: запах подгоревшей карамели, которую Лиза все никак не научится делать. Каждая смена начинается с её кисловатого выражения лица.
— Ев, привет! — крикнула она, разливая латте. — Ты как? Выглядишь… странной. То ли расстроенной, то ли влюбленной.
— Что за глупости, — отмахнулась я, чувствуя, как щеки предательски розовеют. — Просто устала.
— Ага, конечно, — Лиза хмыкнула, но не стала настаивать. — Все спокойно пока. Но вечер обещает быть загруженным. — Она кивнула на календарь. — Сегодня четверг, студенческий вечер. Народу будет…
Она не договорила. Дверь распахнулась, впустив порцию холодного воздуха и громкий смех. Ввалилась группа парней. Шумные, уверенные в себе, в дорогих куртках и кроссовках. И среди них – он.
Демид Самиос.
Мое сердце подскочило и забилось где-то в горле. Он шел чуть позади остальных, не смеясь громко, как другие. Спокойный, сосредоточенный. Его взгляд скользнул по залу, по стойке, и… остановился на мне.
На его лице мелькнула та же легкая улыбка, что и утром. Он кивнул мне едва заметно, словно здороваясь со старой знакомой.
Я резко отвернулась, делая вид, что проверяю кофемашину, но внутри все замерло от волнения.
Что они тут делают?..
— О, свободный столик у окна! — крикнул один из парней, рыжий и громкий. — Идем, Дем!
— Идем, — спокойно ответил Демид.
Они устроились за большим столиком. Шумно обсуждали что-то, смеялись. Я взяла блокнот и ручку, заставив себя подойти. Ноги дрожали, но не от страха – от предвкушения.
— Что будете заказывать? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал профессионально.
— Эспрессо двойной. И вафельный рожок, — сказал рыжий, дружелюбно улыбаясь.
— Капучино с сиропом, брауни, — добавил другой.
— Американо. Без сахара, — произнес Демид, и его голос был той же бархатистой глубины, что запомнился мне с утра.
Я подняла глаза, встретив его взгляд. Он слегка улыбнулся и едва заметно подмигнул.
От этого жеста у меня закружилась голова.
— Хорошо… ваш заказ будет готов в течение десяти минут, — пробормотала я и поспешно отошла за стойку, чувствуя, как пылает лицо.
Следующие десять минут были сладкой пыткой. Я готовила их заказ, но постоянно чувствовала на себе его взгляд. Когда взбивала молоко для капучино, он наблюдал за движениями моих рук. Когда я расставляла чашки на подносе, он улыбался, видя мою смущенную сосредоточенность.
Когда я принесла им кофе, он негромко сказал “Спасибо, Ева”, и от того, как он произнес мое имя, внутри все сладко сжалось.
— Эй, а где моя вафля? — крикнул рыжий, когда я ставила Демиду его американо. — Я заказывал рожок, а не философские размышления!
Его друзья засмеялись. Демид тоже улыбнулся, но его глаза оставались прикованными ко мне. Когда он взял чашку, его пальцы слегка коснулись моей руки. Теплые. От этого касания по коже прошла волна мурашек.
— Сейчас… принесу вафлю, — прошептала я.
— Не торопись, красотка, — ухмыльнулся рыжий. — Мы никуда не спешим.
Но Демид бросил на друга укоризненный взгляд, и тот тут же замолчал.
Они сидели долго. Я видела, что Самиос мало говорил, больше слушал, медленно пил свой черный кофе. Его друзья время от времени поглядывали на меня, потом на него, перемигивались. Один из них что-то шепнул Демиду на ухо. Он лишь покачал головой, не отводя от меня глаз. На его губах играла легкая, загадочная улыбка.
Я старалась делать вид, что работаю как обычно, но каждую секунду чувствовала его внимание. Оно было… приятным. Волнующим. Никто никогда не смотрел на меня так внимательно, с таким интересом.
Наконец они стали собираться. Рыжий оставил на столе щедрые чаевые.
— Отличное кафе! — громко объявил он. — И обслуживание… очень приятное.
Они двинулись к выходу. Демид шел последним. У самой двери он остановился, обернулся. Его взгляд снова нашел меня за стойкой.
— Спасибо, — сказал он тихо, но я услышала. — Обслуживание действительно было на высоте.
И снова эта улыбка. Та самая, что заставляла мое сердце биться быстрее.
Он вышел, позволив двери мягко захлопнуться за собой.
Я прислонилась к холодильнику, пытаясь прийти в себя. Внутри все дрожало от восторга и смущения.
Лиза подошла, с любопытством глядя на меня.
— Что это было? — спросила она. — Ты вся красная. И кто это был? Особенно тот, высокий, в черном свитере? Смотрел на тебя, как… как будто хотел тебя съесть. Но не в плохом смысле, — поспешно добавила она. — А в очень хорошем. Красивый, кстати. Такие руки… — она мечтательно вздохнула. — Уж не влюбилась ли ты часом?
— Что ты такое говоришь! — выдохнула я, но чувствовала, как щеки горят еще сильнее. — Это просто… старшекурсники. Пришли кофе выпить.
— Просто пришли? — Лиза фыркнула. — Этот “просто” явно к тебе неравнодушен. Видела, как он на тебя смотрел? Как улыбался? Девочка, кажется, ты кому-то очень понравилась.
Слова Лизы заставили что-то теплое разлиться в груди. Неужели она права? Неужели я действительно… понравилась ему?
Оставшееся до закрытия время прошло как в тумане. Я механически протирала столики, ставила стулья, но мысли были совсем о другом. О его взгляде. О его улыбке. О том, как он произносил мое имя.
На следующий день в университете после лекции по микроэкономике преподаватель, пожилая женщина с умными глазами, остановила меня в коридоре.
— Ева, подождите минуточку.
— Да? — Я остановилась, нервно теребя ремешок рюкзака.
— Я просмотрела ваш черновик статьи по теме «Ценовая дискриминация на локальных рынках», — сказала она, поправляя очки. — Очень неплохо для первого курса. Хорошая структура, логика есть.
Решение далось мучительно. Отказаться от выступления означало бросить тень на себя перед преподавателем, потерять редкий шанс, да и просто выглядеть трусливой дурочкой.
Согласиться... Значит добровольно шагнуть под прицел множества взглядов. До провала в балетном я не испытывала страха перед публикой. Но сейчас он вылез и душил меня вдавливая уверенность глубоко внутрь моего тела.
От одного понимания, что на меня будут смотреть люди и я могу ошибаться, вся душа жижей в пятки стекала. А ведь там будет и Демид. Перед ним показать себя дурой было последним, чего я хотела. Он ведь очень умный и требовательный.
Но в итоге страх перед объяснениями и какая-то иррациональная надежда, что на конференции он будет – просто строгим членом жюри перевесили. Я кивнула преподавателю на следующий день, чувствуя, как внутри все сжимается в холодный комок.
Подготовка превратилась в кошмар наяву. Каждое слово в презентации казалось глупым под воображаемым взглядом Демида. Максим, видя мою нервозность, вызвался помочь репетировать.
— Расслабься, Ева, — уговаривал он, когда я в пятый раз сбивалась на одном слайде в пустой аудитории. — Это же не госэкзамен. Просто расскажи, что исследовала. Твоя тема про цены в районе она же живая, ты сама данные собирала!
— Я знаю, — прошептала я, глотая ком в горле. — Просто… жюри. Старшекурсники. Они такие… уверенные.
— Ну и что? Ты умная. Держись увереннее, и все будет ок. — Максим похлопал меня по плечу. Его поддержка грела, но не могла растопить лед внутри.
За несколько дней до конференции «случайные» встречи с Демидом участились. То он шел навстречу в коридоре возле деканата, и, проходя мимо, его плечо слегка задевало мое.
— Ой, извини, — бросал он с той своей обезоруживающей улыбкой и быстро уходил. То я заставала его разглядывающим доску объявлений возле моей аудитории. Он не здоровался, просто встречал мой взгляд, улыбался тепло, но в его глазах мелькало что-то другое – оценивающее, изучающее, как будто он записывал каждую мою реакцию.
После каждой такой встречи я долго не могла отдышаться, а страх перед выступлением нарастал. Но не только страх. Что-то еще. Предвкушение? Надежда?
День конференции настал. Небольшая аудитория была заполнена студентами младших курсов и членами жюри, сидевшими за отдельным столом в первом ряду. Демид сидел по центру, а рядом с ним сидела еще пара студентов которых я никогда не видела. Возможно они и есть те студенты по обмену. От этого стало еще страшнее.
На нем был темный джемпер, белая рубашка навыпуск. Лицо спокойное, профессиональное. Когда я вышла к трибуне, установив ноутбук, его взгляд поднялся на меня. И замер. Неотрывный.
Я начала говорить. Голос звучал чужим, предательски дрожал. Я чувствовала, как горят щеки. Старалась смотреть на задние ряды, на Максима, который ободряюще кивал. Но взгляд неизменно соскальзывал вниз.
На него.
Он сидел, откинувшись на спинку стула, его пальцы, лежавшие на столе, отбивали только ему известную мелодию. Слушал внимательно, но в его глазах было словно что-то… хищное.
Мне казалось, он видит все: мои руки, нервно перебирающие листочки, мой рот, формирующий слова, мой взгляд, мечущийся по залу. Каждый мой нерв, каждую каплю пота на спине.
Я подошла к ключевому выводу, пытаясь собраться. И тут он пошевелился. Негромко, но четко, перебивая меня:
— Извините, Ева, можно вопрос по ходу?
Весь воздух вырвало из легких. Я замерла, уставившись на него. Он улыбнулся. Не той солнечной улыбкой из кафе. Это была другая улыбка. Тонкая, вежливая, но холодная, как лезвие. Она не дотрагивалась до глаз. В глубине его взгляда мелькнуло что-то темное – удовольствие от моего замешательства.
— Вы упомянули о значительной разнице в цене на базовые продукты в соседних супермаркетах вашего района, — сказал он ровным, дикторским тоном. — Но ваше исследование, насколько я понял, опирается на данные за ограниченный период и не учитывает фактор локальных акций или скидок для постоянных покупателей. Не кажется ли вам, что это существенно искажает картину «дискриминации»? Может, это просто разная маркетинговая политика?
Вопрос был не самым сложным. Преподаватель на консультации затрагивал подобные нюансы. Но заданный им, здесь и сейчас, его спокойным, разоблачающим тоном, он прозвучал как обвинение в непрофессионализме. В аудитории повисла тишина. Все смотрели на меня. Члены жюри, студенты. Максим сжал кулаки.
Я открыла рот, но слова застряли. В горле пересохло. Я видела только его улыбку и эти холодные, всевидящие глаза. Он ждал. Спокойно. Уверенно. И в глубине его взгляда плясали огоньки предвкушения.
— Я… — голос сорвался. Я кашлянула, пытаясь взять себя в руки. — Я учитывала акции. В выборку брались дни без глобальных скидок… — начала я, чувствуя, как дрожит каждое слово. Я залезла в данные, пытаясь объяснить методологию, но мысли путались под его взглядом. Он слушал, слегка наклонив голову, его улыбка стала чуть шире. Казалось, он упивается моим замешательством.
— Понятно, — перебил он меня снова, когда я начала повторяться. — Спасибо за пояснение. Продолжайте, пожалуйста. — Он сделал жест рукой, словно милостиво разрешая.
Я продолжила. Но уверенность была разбита. Голос стал тише, презентация – скомканной. Я торопилась закончить, сбежать с этой трибуны, спрятаться от этого взгляда. Когда последний слайд сменился благодарностями, в зале раздались вежливые аплодисменты. Я поспешно собрала свои бумаги, не глядя в сторону жюри.
Пока другие студенты выступали, я сидела в первом ряду для выступающих, стараясь быть невидимой. Но чувствовала его взгляд. Периодически, когда я осмеливалась поднять глаза, я ловила его – направленным на меня, даже когда он делал пометки о других докладчиках. Это было невыносимо.
Наконец все закончилось. Жюри удалилось на совещание. Я вскочила, стремясь улизнуть первой, но голос остановил меня у двери:
— Ева.
Его хриплый шепот висел в воздухе. Пальцы сжались сильнее на моем клиторе, требуя действия. Он просунул мою руку под свои джины и я почувствовала его горячий, пульсирующий член.
От страха зажмурилась, слезы текли по вискам. Моя рука дрожала под его железной хваткой на члене.
— Крепче. Сожми, — приказ прозвучал сквозь ткань балаклавы, но что-то в интонации показалось знакомым. Его дыхание обжигало шею.
Я сжала пальцы, ощущая под ладонью пульсацию. Он… Боже, он был огромным.
— Двигай. Резче, — он подтолкнул мою руку вперед-назад. Грубо. Механически.
Я повиновалась. Движения были деревянными, отвратительными. Его пальцы в моих трусиках ответили нажатием – сильнее, точнее. По телу пробежала волна предательского тепла. Стыд обжег сильнее слез. Как мое тело может отвечать на это? Как?!
— Хорошая девочка, — прошипел он, и его зубы впились мне в шею. Остро. Больно. За болью пришла другая волна – глубокая, незваная, стыдная. Его пальцы двигались быстро, ритмично массируя бугорок сквозь ткань. Я вскрикнула, но крик превратился в стон. Страх смешивался с чем-то грязным, не подконтрольным.
— Ты так хороша… — прошептал он, кусая снова, выше, оставляя метку. Его бедро сильнее прижало меня к дереву. Моя рука двигалась под его контролем – резче, жестче. Он стал дышать с надрывом.
Я чувствовала, как он напрягся. Как под моей ладонью все стало тверже, горячее. Его пальцы на клиторе закружили, вызывая дрожь. В моем животе что-то сжалось, пульсировало. Нет… не сейчас… не так…
— Да… вот так… — его голос сорвался. Он резко дернул бедрами вперед, вдавливая себя в мою руку. Горячая влага хлынула заливая мои пальцы. Липкая, чужая. Он застонал. Низко. По животному и впился зубами мне в шею так сильно, что я вскрикнула от боли.
В этот момент, когда его контроль ослаб, я почувствовала что-то еще. Металлическое. Холодное. На его запястье. Часы? Браслет?
Он держал меня так несколько секунд, дрожа, его сдавленные стоны смешивались с моими рыданиями. Потом отстранился. Семя текло по моим пальцам, капало на землю.
Мужчина резко отпустил мою руку. Отступил на шаг. Застегнул ширинку. Звук молнии прозвучал громко в ночной тишине.
— Стой так. Не двигайся, — приказал он хрипло.
Я замерла, прижатая к дереву, вся дрожа, с мокрыми пальцами, с болью в шее, со стыдом между ног. Я слышала как он поправил одежду, его движения были точными, спокойными. Слишком уверенными. Словно он контролировал ситуацию с самого начала.
Потом шагнул ко мне сзади и шлепнул ладонью по ягодице – громко, унизительно.
— Продолжим позже, — пообещал он, и в его голосе промелькнула нотка… удовлетворения? — Теперь ты знаешь, что я могу с тобой делать. И это только начало.
Его шаги затихли в темноте, но перед уходом я услышала что-то еще. Звук. Мелодичный. Мобильный телефон?
Я рванула с места, не оглядываясь, спотыкаясь, падая, поднимаясь. Бежала по темным улицам, чувствуя, как его сперма сохнет на руке, как болят укусы на шее, как пульсирует унижение между ног. В голове крутились обрывки. Запах парфюма, металлическое на запястье, мелодия…
Добежала до общаги. Вскарабкалась по лестнице. Руки тряслись, и ключ долго не попадал в скважину. Ворвалась в квартиру и заперлась на все замки. Прислонившись к двери спиной, я сползла на пол. Меня била крупная дрожь.
Только тогда я посмотрела на руку. Белесая, липкая жидкость засохла между пальцев. Я вскрикнула, бросилась в душ. Терла кожу до красноты, пока вода не стала ледяной. Смывала не только его следы, но и память о том, как мое тело отвечало на его прикосновения.
Потом, завернувшись в полотенце, подошла к окну. Осмотрела трубы – ничего не увидела. В ванной тоже сухо.
Может под раковиной?
Я подошла к кухонной зоне и посмотрела под раковину. Но там... все было сухо. Никаких следов потопа.
Ничего не понимая, я решила позвонить той женщине. Разблокировав телефон, проверила последний вызов с неизвестного номера. Набрала. Короткие гудки и сухой механический голос оператора:
«Номер не существует».
Холод пробежал по спине. Звонок был ложным. Его подстроили. Заманили меня в парк. Но кто? Как? И самое главное – зачем именно я? Я никому ничего не рассказала... Так почему?...
На дрожащих ногах поднялась и подошла к зеркалу в ванной. На шее красовались два темно-багровых следа от зубов. Метки. Он как животное, помечаюающее территорию.
Продолжим позже. Его слова звучали как обещание. Как угроза.
В моем телефоне загорелся экран. Сообщение с неизвестного номера:
«Не забывай мыть руки. И не рассказывай никому о нашей встрече. Иначе пострадает твой милый Максим.
До скорой встречи, моя малышка».
Телефон выпал из рук и с треском ударился о кафель.
Он знал про Максима.
Он следил за мной.
Он знал все.
Я сползла на пол, обхватив голову руками. Кто бы это ни был, он превратил мою жизнь в ад. И теперь под угрозой был и Максим.
Слезы жгли глаза. Я была в ловушке, и выхода не было. Он придет снова. И в следующий раз… в следующий раз может быть еще хуже.
Каждый шаг по университетскому коридору отдавался в висках глухим стуком. Я шла, опустив голову, чувствуя, как взгляды цепляются за меня. На шее, под высоким воротником свитера, пульсировали два багровых пятна – немые свидетели кошмара. Я выбрала самый длинный и плотный шарф, какой нашла, но под ним все равно ныло и жгло.
Руки, вымытые до красноты, все равно казались чужими. Я терла их о джинсы снова и снова, но ощущение его семени между пальцев не отпускало. Мне казалось, что все видят. Все знают. Что от меня пахнет страхом и унижением.
Каждое слово лектора пролетало мимо ушей. Мой блокнот остался пустым. Ручка дрожала в пальцах, когда я пыталась записать что-то, и получались только кривые каракули. Я не спала уже вторую ночь подряд. Каждый раз, когда закрывала глаза, видела черную балаклаву. Чувствовала его руки. Слышала этот искаженный голос: “Продолжим позже”.
Он придет снова. Он обещал.
Тот парень с битой из первой встречи в парке возле дороги… Высокий силуэт в балаклаве, голос под маской – все смешалось в один ужасающий, безымянный образ. Но что-то внутри нашептывало: этот запах знакомый…
— Ева! Эй, Земля вызывает Еву!
Я вздрогнула так сильно, что чуть не свалилась со стула. Папка с конспектами рассыпалась по полу. Студенты обернулись. Кто-то хихикнул. Максим стоял передо мной после пары, его круглое лицо было озабоченным.
— Прости, — я торопливо собрала листы дрожащими руками, избегая взглядов. — Я просто…
— Ты вообще здесь? — спросил он тихо, помогая собирать бумаги. — Ты выглядишь… как после ночи в морге. Что случилось? Пропадала два дня, на звонки не отвечала.
Я сглотнула комок в горле. Горло было сухим, словно набитым ватой. Нужно было сказать хоть что-то правдоподобное. Часть правды. Только часть.
— Просто… не выспалась, — голос дрогнул, почти сорвался. — И дома проблемы. В тот день, когда шла с работы, какая-то соседка звонила. Орала, что я ее топлю, что сверху льется, грозила полицией… Я чуть с ума не сошла, пока бежала домой. В итоге надышалась холодным воздухом и горло до сих пор болит..
Слезы подступили к глазам. Я зажмурилась, пытаясь их сдержать. Не здесь. Только не здесь, при всех.
— Ну и? — Максим нахмурился. — Прорвало что? Ты похоже приболела сильно, у тебя температура. Вон и глаза краные.
— Не знаю… — я мотнула головой, и волосы упали на лицо, скрывая выражение. — Ничего там не было. А она трубку бросила, и номер… несуществующий.
Максим закатил глаза с выражением крайнего раздражения.
— Вот видишь! Еще один повод переехать! Мне вообще не нравится эта твоя общага, Ева. Там снимают всех подряд, как в коммуналке. Жить-то опасно! Кто знает, что за псих позвонил? Может, сосед подвыпивший баловался? Или хуже. — Он выдохнул, видя, как я сжимаюсь. — А домой через парк вообще не ходи в темноте. Там всякие бомжи, наркоманы…
Если бы он знал, что меня там поджидало. Но я не могла ему сказать. Не могла никому сказать.
Его слова ударили в самое больное. Хуже. Он не знал, насколько хуже. Я сжалась, обхватив себя руками. Максим заметил и тут же смягчил тон:
— Ладно, прости, не пугайся еще больше. Но подумай о другом жилье, серьезно.
Я посмотрела на него с усталой покорностью.
— Максим, где я еще найду такую недорогую комнату? — голос сорвался на полушепот. — Это вообще огромная удача, что мне подвернулась эта комната. Да, контингент там… разный. Но ты сам знаешь – у нашего института общежития нет, а снимать квартиру или даже комнату в приличном месте мне просто не по карману.
Я не сказала ему главного: что у меня нет денег даже на переезд. Что я живу от стипендии до стипендии, от зарплаты до зарплаты. Денег, что мама отправляет хватает только на оплату комнаты. А на остальное- еда, проезд, вещи… Это все сама.
Максим поморщился, но кивнул, признавая правоту.
— Ладно… Понимаю. Но будь осторожнее, ок? Пойдем хоть поешь? — сменил он тему, доставая пластиковый контейнер. — Я вот тебе фруктов принес.
Без энтузиазма, но и не в силах отказаться от единственной ниточки нормальности, я согласилась. Мы вышли во внутренний дворик. Осенний воздух был резким, но свежим после спертых аудиторий. Нашли свободную скамейку под почти голыми ветвями клена.
Контейнер принесенный Максимом в моих руках пестрил – яркие дольки апельсина, яблока, виноград. Мытые, аккуратные. Жизнерадостные, как он сам. Контраст с моим внутренним состоянием был мучителен. Я взяла дольку яблока. Оно казалось безвкусным, ватным. В желудке что-то сжалось от тошноты. Жевать было трудно.
Я смотрела не на фрукты, а куда-то сквозь них, пытаясь загнать обратно образы парка, дерева, балаклавы. Его рук, заставляющих мою руку… Его чужого, искусственно грубого голоса, шептавшего непристойности.
— Ты хоть спишь вообще? — спросил Максим тихо, наблюдая, как я механически перекатываю виноградину в пальцах. — Глаза-то какие уж сильно… Красные, опухшие. Как будто плакала всю ночь.
Потому что плакала. Потому что каждый раз, когда я пыталась заснуть, его голос звучал в ушах: “Ты так хороша”. Потому что я чувствовала его руки в моих трусиках. Потому что мое тело отвечало на его прикосновения, и это было хуже всего.
— Температура… — пробормотала я.
Резкие возгласы на миг оглушили меня. Я вздрогнула так сильно, что контейнер чуть не выпал из рук. Сердце заколотилось с новой силой.
Мимо шли спортсмены. Громкие, уверенные, в дорогих куртках. И в центре – Демид Самиос.
Мое дыхание сбилось. В горле встал комок. Он был такой… большой. Высокий, мощный. Его плечи казались такими же широкими, как тогда на выступлении. Движения уверенные, властные.
Его взгляд скользнул по нам, без особого интереса, но, встретившись с моим, задержался. Что-то промелькнуло в его глазах – не холод, скорее… легкая оценка. Уголки губ дрогнули в вежливой полуулыбке.
— Привет, Ева, — произнес он ровно, чуть замедляя шаг.
Его бархатистый голос заставил меня внутренне сжаться. Любой мужской голос теперь казался угрозой.
Спальный район дышал убогой затхлостью — прогорклый запах мусорных баков, дешевой жареной еды и пыльной безнадеги. Под корявым старым кленом, чьи голые ветви-когти царапали низкое серое небо, стоял он. Не сводя взгляда с третьего этажа. С третьего окна слева. Ее окна.
В кармане пальто скрипела пустая пачка. Он выкурил почти все, пока ждал. Пока наблюдал. Пепел въелся в кожу пальцев, но он не чувствовал холода — только знакомое, тягучее жжение нетерпения под кожей, будто рои муравьев под плотной тканью. Последняя сигарета. Огонь зажигалки на миг осветил обшарпанную стену общаги, кривую решетку на ее окне. Жалкая клетка. Такое место не для нее.
Ева.
Имя обволакивало сознание, как дым, — резкое «Е» и мягкий, почти ласковый выдох. Конфета, которую нужно раскусить, чтобы ощутить и сладость, и оскомину. Его Ева. Его перепуганная птичка в бетонной ловушке.
Глухая затяжка. Дым обжег легкие. В окне — тусклый отсвет ночника. Она там. Лежала. Он знал это. Чувствовал каждый ее вздох сквозь стены и расстояние, каждое движение под тонким одеялом. Она пыталась заснуть. Не могла. Он знал и это. Ее страх был липкой, живой тенью, которую он отбрасывал. Его тенью.
Телефон. Экран вспыхнул, слепя. Быстрое движение пальцем — нужное приложение. Изображение качнулось, затем стало четким. Камера. Крошечный глазок, вмурованный в трещину розетки. Он видел все.
Она лежала на узкой кровати, одеяло зажато под подбородком. Глаза — широко открыты, прикованы к потолку. Свет выхватывал мертвенную бледность щек, влажный блеск ресниц. Плакала. Опять. Глупышка. Дыхание было мелкое, рваное. Каждый вдох давался с усилием, каждый выдох отдавался мелкой дрожью. Он слышал его — тихий свист страха в давящей тишине комнаты.
Его взгляд скользнул по кадру. Стол. На нем — коробка. Его подарок. Аккуратная, картонная. Стояла ровно посередине, как он и оставил. Нетронутая. Абсолютно. Он был уверен — она даже не приблизилась.
Уголки его губ исказила холодная, беззвучная усмешка.
Испугалась.
Даже подойти побоялась. Его трепетная, нежная девочка. Как кролик, завороженный приближающейся тенью удава. Эта коробка была его меткой, его незримым присутствием. И она замерла, парализованная ужасом. Это… восхищало. Глупышка. Милая, бестолковая глупышка. Она не понимала, что сопротивление лишь распаляет. Что ее страх — это дурманящий аромат, сводящий с ума.
Он снова затянулся. Дым клубился в ледяном воздухе. Мысленно он вдыхал ее запах. Не духи, а саму ее. Чистоту кожи, смешанную со сладковатым, пьянящим оттенком страха. Он витал вокруг нее, как аура, сводящая с ума. Заставляющая пальцы непроизвольно сжиматься, а челюсти — впиваться друг в друга до боли. Дикое желание ворваться туда. Сейчас же. Высадить дверь. Вырвать ее из этой конуры. Окончательно присвоить. Сломать.
А ведь он пытался игнорировать ее, не замечать. Но стоило лишь увидеть ее, сидящую на тротуаре, с ее большими, пустыми глазами, смотрящими снизу вверх… И все. Осознание было молниеносным и острым — сдерживаться больше невозможно. Ее один лишь взгляд рвал в клочья всю его мнимую сдержанность. Он уже дважды был на грани, чтобы взять ее, грубо и окончательно. И дважды отпускал.
Терпение. Игра только начиналась. «Продолжим позже» Он обещал. И он сдержит слово. Она должна это понять. Каждое его слово отныне — закон.
Взгляд снова прилип к экрану. Она перевернулась на бок, подтянув колени к груди, зарывшись лицом в подушку. Плечи мелко и часто вздрагивали. Снова плакала. Тихие, беспомощные всхлипы доносились через микрофон камеры, и он ловил каждый звук, каждый прерывистый всхлип.
Он докурил сигарету до горького фильтра, до боли в кончиках пальцев. Пепел упал на промерзшую землю. Он не отводил глаз от окна. От монитора. От ее сжавшейся фигурки. От нетронутой коробки на столе.
Ее «жизнь»? Ха. Никакой жизни без него для нее больше не существовало. Только ожидание. Только он.
Он с силой прижал окурок к грубой коре дерева, оставив черный, пахнущий гарью след. Пора было уходить. Но он еще постоит. Посмотрит. Послушает. Наслаждаясь каждой секундой ее абсолютной беспомощности.
Своей безраздельной власти.
Каждый ее вздох отчаяния был музыкой, а ее страх — самым дорогим вином.
Солнце, бившееся в пыльное окно аудитории, казалось наглым. Оно захватывало каждую пылинку, превращая их в назойливые, мигающие точки. Я сидела напротив Марьи Степановны Петровой, и каждый ее взгляд из-под очков кромсал меня по живому. Очки делали ее глаза огромными и безжалостными.
— …и что это было сегодня, Ева? — Голос сухой, как осенний лист под сапогом. — Ты витала где-то далеко! Прямо скажу, я ожидала большего внимания. Особенно после твоего… заметного выступления. — Она подчеркнула «заметного», и в моей голове немедленно всплыл тот момент: вопрос из зала, который заставил меня растеряться.
— Извините, Марья Петровна, — мой голос прозвучал хрипло, чужим. — Я… не выспалась. Просто… личные проблемы. Такое больше не повторится. Обещаю. — Внутри все сжалось от унижения. “Личные проблемы”… Если бы она знала…
Я сглотнула ком, стоявший в горле с самого утра. Вчерашняя ночь… После того как я увидела коробку на столе, сон не приходил вовсе. Каждый скрип за стеной общаги, каждый шорох на лестнице казались шагами того, кто был в парке. Страх резал по живому. Кислотой по каждому моему нерву.
Тени в углу комнаты сливались в высокую фигуру в балаклаве. А та проклятая коробка… Она просто стояла на столе. Молчала. Но ее молчание было громче любого крика. Я так и не осмелилась подойти, не то что открыть. Утром, перед уходом, в отчаянии искала в интернете слесаря — нужен новый замок. Срочно. Попросить Максима помочь установить…
Марья Петровна прочистила горло. Звук, резкий и влажный, выдернул меня из мрака. Я вздрогнула, чувствуя, как предательский румянец заливает щеки.
— Извините еще раз, — пробормотала я, уставившись в свои руки, сжатые на коленях до побеления костяшек.
Преподавательница вздохнула, разочарованно покачала головой. Складки у рта стали похожи на пропасти.
— Личные проблемы личными проблемами, Ева, но предмет усваивать надо. Если ты не можешь сосредоточиться на лекциях… — пауза, тяжелая, как свинцовая плита, — …то тебе необходимо срочно подтянуть материал. Я требую реферат. Объем — стандартный. Тема… — она махнула рукой, будто смахивая пыль, — …«Влияние международных санкций на стратегии импортозамещения в РФ: эффективность и долгосрочные риски». Послезавтра. К началу моей первой пары.
Мир поплыл. Послезавтра? Санкции? Импортозамещение? Это же уровень курсовой, а не реферата! У меня работа. И если быть честной с собой до конца, сейчас я навряд ли потяну этот реферат… Голова забита совершенно не тем. И как мне самостоятельно разобраться в таком за двое суток? Невозможно.
— Я… — начала я, но голос сдавило.
— Что «я»? — Марья Петровна приподняла бровь. — У тебя есть возражения? Или, может, ты считаешь мои требования неадекватными?
Вопрос висел в воздухе острым ножом. Возразить и подписать себе приговор прямо сейчас. Я резко покачала головой.
— Нет! Конечно нет. Я подготовлю. Послезавтра.
— Отлично, — кивнула она, и было ясно она не верит ни единому моему слову. — Жду. Можешь идти.
Я вскочила так резко, что стул завизжал по полу. Почти выбежала в коридор, чувствуя ее взгляд, впивающийся мне в спину. Прислонилась к холодной стене, пытаясь глотнуть воздух. Голова гудела. Коробка. Замок. Санкции. Импортозамещение. Послезавтра. Страх. Работа… Как?
— Ева! Что случилось? Вид такой, будто тебя по асфальту протащили. — Максим вынырнул из толпы, его круглое лицо сморщилось от беспокойства. Он запыхался, видимо, бежал.
Горькая усмешка сама сорвалась с губ.
— Почти угадал. Марья Петровна… не в восторге от моей «невнимательности». Вкатила реферат. — Я махнула рукой, чувствуя, как накатывает волна полного бессилия. — «Влияние международных санкций на стратегии импортозамещения в РФ». И… послезавтра к первой паре.
Максим присвистнул, закатив глаза к потолку.
— Вот ведь старый дракон! Ну ничего, Ева, не паникуй. Реферат это не диссертация. Сгоняем в библиотеку после пар, накопаем инфы. Благо, у меня сегодня… — он запнулся, и лицо вдруг осветилось робкой надеждой, — …сегодня у меня собеседование! На ту подработку, о которой говорил! Наконец-то что-то путное подвернулось!
Искренняя радость за друга немного озарила этот мрачный день.
— Максим, это же супер, я так за тебя рада!
— Спасибо, но библиотека… — лицо снова помрачнело, — …сегодня не светит, прости. Собеседование как раз в это время. Придется тебе одной рыскать по книжным дебрям.
— Ничего, — поспешно сказала я, хотя мысль о долгом сидении в гулкой тишине библиотеки не радовала. — У меня и так времени в обрез. Через два часа смена. Потом дорога… Ладно, я побежала. Удачи!
Максим кивнул и рванул к выходу. Я, вздохнув, поплелась в библиотеку. Час. Всего час, чтобы найти хоть что-то для этой неподъемной горы под названием «реферат».
Библиотека встретила знакомым запахом старой бумаги и пыли, который сегодня не успокаивал, а лишь подчеркивал мою потерянность. Я бродила между стеллажами с экономической литературой, глаза скользили по корешкам. Нужные разделы выглядели разграбленными. Макроэкономика, санкции, импортозамещение… Практически пусто. Паника начала сжимать горло клещами.
Подошла к стойке. Тамара Ивановна, библиотекарь с вечно недовольным лицом и пучком седых волос, туго стянутых на затылке, что-то яростно печатала, не глядя на меня.
— Извините, Тамара Ивановна, — голос едва слышный. — Мне нужны книги по макроэкономике, последние издания, что-то по санкциям, импортозамещению… В разделе почти пусто…
Она не подняла головы, закончила стучать по клавишам. Потом, все так же не глядя, ткнула пальцем куда-то вглубь читального зала.
— Брали. Только что. Вон, — она наконец подняла глаза, окинула зал взглядом и четко указала пальцем в дальний угол, — …вон он сидит. Самиос. Попроси у него. Небось навалом книг набрал. — Она буркнула что-то невнятное про “еще бы на места возвращал” и снова уткнулась в экран.
Меня окатило ледяной волной. Демид. Медленно, как в дурном сне, я обернулась. В указанном углу, за столом, заваленным книгами. Сосредоточенно уткнувшись в экран телефона, что-то быстро печатал. Несколько толстых, серьезных томов лежали рядом, нетронутые. Как раз те, что мне нужны.
Смена в кофейне грозила раздавить меня. Руки предательски дрожали после ночи, проведенной в мучительном ожидании ужаса из коробки и под взглядом невидимого насильника. Мысли путались, цепляясь за единственную соломинку спокойствия: реферат.
Благодаря Демиду у меня были материалы. Структура сложилась в голове. После смены сяду и допишу. Успею до послезавтра. Эта мысль о том, что хоть что-то в моем рушащемся мире еще подвластно контролю, была слабым, но единственным утешением. Я цеплялась за нее, как утопающая за щепку, пытаясь заглушить всепроникающий страх, сверлящий изнутри.
Но щепка тонула. Быстро. Руки тряслись так, что молоко для латте пролилось мимо кувшина, а двойной эспрессо получился жидким, как бледный чай. Голова гудела от недосыпа, от вечного ожидания подвоха. От каждого стука двери, от каждого звонка, от собственной тени в зеркале за стойкой.
Каждый входящий мужчина заставлял сердце замирать. Высокий парень в темной куртке у окна… может, это он? Мужчина средних лет, заказывающий эспрессо… а вдруг он следит? Я металась между столиками, оборачиваясь на каждый шорох, каждый взгляд. Параноидальные мысли роились в голове как пчелы, не давая сосредоточиться на работе.
— Эй, барменша или как тебя там? Бариста-барбариста!
Голос, громкий и пропитанный раздражением, прорезал гул, заставив меня вздрогнуть так, что я чуть не выронила чашку. Мужик лет сорока, с глазами, налитыми кровью, и лицом, навсегда искаженным в гримасе недовольства, стучал костяшками по стойке. В его агрессивной позе, в злобном блеске глаз я увидела отражение того, кто преследует меня. Той же жестокости, того же презрения.
Мысль о реферате испарилась, затоптанная новой волной паники. Сердце колотилось где-то под горлом.
— Это что за бурда?! Я заказал американо крепкий, а ты мне плеснула помои?!
В его голосе слышались отголоски того голоса из парка. Властного. Требовательного. Мне показалось, что сейчас он скажет “зайка”, и кошмар начнется заново, прямо здесь, при свете дня.
— Извините, я… перепутала, — пролепетала я, глядя на жалкую бледную жижу в его чашке. Фильтр-кофе вместо эспрессо. Моя ошибка. — Сейчас исправлю. Бесплатно, конечно.
— Исправишь?! — он фыркнул, брызги слюны долетели до стойки. — Ты вообще в своем уме? Руки не из того места растут? Наверное, балбеска, из деревни приехала, и кофе-то первый раз видишь? Идиотов развелось за прилавками — наливают бог знает что!
Оскорбления сыпались, как камни. Каждое слово било по и без того расшатанным нервам, смывая жалкое успокоение от мыслей о реферате. Щеки горели, слезы предательски подступали. В его злых глазах я видела то же садистское удовольствие, что должно быть в глазах моего преследователя, когда он наблюдает за моими страданиями. Я молча вылила эту гадость, не глядя на него, снова приготовила двойной эспрессо. Руки тряслись так, что струя кипятка едва попала в крошечную чашечку.
— Пожалуйста, — прошептала я, ставя перед ним крепкий черный кофе. — Извините еще раз.
Он презрительно хмыкнул, отхлебнул, сделал вид, что оценивает, и, бросив мелочь на стойку, ушел, ворча под нос. Я отвернулась, смахнула слезу тыльной стороной ладони. Унижение смешивалось со страхом и полной беспомощностью. Ущербная, эхом отозвалось в памяти. Никакой реферат не залатал бы эту дыру.
Вечер тянулся вечностью. Каждый заказ был пыткой. Я снова перепутала заказ у окна, принеся капучино вместо флэт уайта. Извинялась, чувствуя, как горит лицо.
Каждый мужчина-клиент казался потенциальной угрозой. Тот, что сидел в углу с ноутбуком, слишком долго не поднимал глаз от экрана. Подозрительно. Парень за столиком у окна все время поглядывал на меня.
Наблюдает?
Мысль о том, что вечером меня ждет еще и этот чертов реферат, казалась невыносимой. Невыполнимой. А главное то, что он знает, где я живу. И у него есть доступ и то, что я буду одна в своей комнате. Беззащитна.
Наконец, закрытие. Я вздохнула с облегчением, глядя, как последние посетители покидают зал. Но облегчение было обманчивым: впереди маячила дорога домой, темные улицы, пустая комната с коробкой. Принялась мыть кружки, когда подошла Лиза, уже в куртке, телефон в руке.
— Ев, ты моя спасительница! — начала она с натянутой улыбкой. — Малой опять сопливит, температура, муж в ночь… Закроешь одна? Пожалуйста-пожалуйста! Я быстро…
— Нет, Лиза.
Слово вырвалось громче и тверже, чем я планировала. Сама удивилась. Остаться здесь одна? В полутемном кафе, где каждая тень может скрывать его силуэт? Где он может подкараулить меня после закрытия? Лиза замерла, улыбка сползла.
— Что? — растерянно.
— Я сказала нет, — повторила я, стараясь держать голос ровным, хотя внутри все колотилось. — Не могу сегодня. Дела. Срочные. Реферат горит. — Добавила про реферат для правдоподобия. Главное коробка, страх, предчувствие осталось за кадром. Просто нет. Впервые.
Лиза надула губы, глаза сверкнули обидой.
— Ну и ладно! — фыркнула она. — Не надо. Сама закрою, раз ты такая занятая принцесса! — Резко развернулась, громко хлопнув дверью подсобки.
Укол вины, и тут же волна облегчения. Я не останусь здесь одна. Не сегодня. Быстро доделала, что успела, накинула куртку, крикнула “Пока!” и выскочила на холодный вечерний воздух.
На улице сразу почувствовала себя голой, незащищенной. Каждый прохожий мужчина заставлял напрягаться. Каждая машина, притормаживающая у тротуара, вызывала приступ паники. Я шла быстро, почти бежала к остановке, оглядываясь через каждые несколько шагов. Тени удлинялись, превращаясь в угрожающие силуэты.
Автобус пришел быстро. Я втиснулась в толчею, прижав рюкзак к животу как щит. Каждый толчок, каждый незнакомый мужчина рядом был ударом по нервам. Парень в капюшоне слишком близко стоял за моей спиной. Мужчина средних лет у окна все время смотрел в мою сторону. Или мне казалось? Паранойя разъедала мозг, как кислота.
Вышла на своей остановке, почти бегом через двор, вскарабкалась по лестнице. Руки тряслись, ключ долго не попадал в замочную скважину. Замок! Завтра же поменять! мелькнуло, но мысль о реферате казалась дикой на фоне гнетущего страха.
Тепло. Вот что я чувствовала сначала. Глупое, простое тепло дешевого чая в кружке, которое я прижимала ладонями, пытаясь вжаться в него целиком. Квартира Максима пахла печеньем, его дезодорантом и чем-то неуловимо безопасным. После ледяного ужаса моей комнаты, после того проклятого, прозрачного кошмара на полу, здесь… здесь можно было дышать. Почти.
Максим, добряк, поболтал, накормил бутербродами и, пожелав удачи с рефератом, уперся спать в свою комнату. Тишина. Только тиканье старых часов на кухне и храп Макса за стеной. Ритмичный. Успокаивающий.
Звуки нормальной, человеческой жизни, где нет места садистам в балаклавах и прозрачным платьям.
Я щелкнула ноутбуком. Свет экрана ударил в глаза. Реферат. Мой якорь. Моя соломинка нормальности посреди этого безумия. Санкции. Импортозамещение. Риски. Сухие, безжизненные слова. Они не требовали чувствовать. Только тупо печатать. Благодаря… не думай о нем. Благодаря материалам, слова как-то сами складывались в предложения. Абзац. Еще абзац. Руки дрожали меньше, пока пальцы бегали по клавишам.
Голова гудела, но это была знакомая усталость от учебы, а не от вечного страха. Час пролетел. Заключение. Перефразировать выводы, вставить цитату… Почти. Почти готово. Я потянулась, кости затрещали. Глубокая ночь. За окном черная тишина. Усталость накатила теплой, тяжелой волной, смывая острые грани тревоги. Сейчас допишу и рухну на диван. Просто вырубиться. Вырубиться…
БЗЗЗ-БЗЗЗ!
Злой, режущий виброудар! Телефон, лежавший экраном вниз рядом с клавиатурой, подпрыгнул на столе, как ошпаренный.
Сердце рванулось в горло, забилось дико, гулко в висках. Я замерла, уставившись на эту черную пластиковую коробочку. Кто может звонить в такое время? Мама? Вдруг что-то случилось…
Рука сама потянулась, медленно, будто к змее. Перевернула. Экран светился тускло в полутьме кухни. Неизвестный номер. Нет, не неизвестный. Это тот самый номер.
Тот самый, который «не существует». Тот, с которого орала «соседка».
Холод. Он ударил не снаружи. Он полез изнутри. Из желудка, из позвоночника, заполняя все. Липкий, тошнотворный холод. Воздух стал ватным, густым. Палец скользнул по экрану, дрожа. Сообщение открылось. Короткое. Безликое. Смертельное.
“Зайка, еще раз переночуешь вне дома, и тебе не понравятся последствия.”
Слова впились в мозг. «Зайка». Этот голос. Тот самый. Ласковый и грязный одновременно. Из темноты парка. Из-под маски. «Переночуешь вне дома».
А вдруг… Он сейчас в моей квартире…Ночью..
Кто ты?! Мысль рваная, бешеная.
ЧЕРТ ПОБЕРИ ТЕБЯ!
ЧЕРТ ПОБЕРИ ВСЕХ!
Страх сжал горло. Но сквозь него, как лава сквозь лед, прорвалась ярость.
Горячая, слепая, бессильная. Ярость на эту тварь. На этот мир, который позволил ей существовать. На мою собственную дрожь. На то, что я снова убежала, как трусливая мышь.
НЕ СУЩЕСТВУЕТ?!
Едва не вырвалось криком. Да иди ты! Иди ты к черту со своими «последствиями»!
Но даже сквозь ярость просачивался ужас. Какие последствия? Что он сделает? Найдет меня? Сделает больно? Убьет?
Я швырнула телефон на стол. Грохот. Захлопнула крышку ноутбука с таким треском, что храп за стеной на секунду смолк.
К черту реферат. К черту этого психопата. К черту всё.
Но страх оставался. Сидел внутри холодным комком, напоминая: он знает, где я. Может прийти сюда. Может сделать что угодно. С Максимом. Со мной.
Погасила лампу. Кухня погрузилась в полумрак, прорезанный полоской света из окна. Я шагнула в зал. Диван Макса, заваленный пледом, манил как спасительный плот. Сдернула джинсы, свитер. Осталась в футболке и носках. Без сил. Без мыслей. Только одна, всепоглощающая потребность: вырубиться.
Рухнула на диван, натянула плед с головой. Ткань пахла Максом: безопасно, по-домашнему. Глубоко внутри еще клокотали страх и злость, знание об угрозе в СМС давило. Но тело, измотанное бессонницей, стрессом, работой и этим нескончаемым кошмаром, взяло верх. Веки налились свинцом. Сознание потекло, как вода в песок.
Пусть горит. Пусть горит дотла весь чертов мир. Я устала. Хочу спать.
И через минуту тяжелое, беспамятное небытие накрыло меня, утащив прочь от СМС, от платья, от ледяного взгляда и черной родинки. Храп Максима слился с моим прерывистым дыханием под пледом. В темноте зала на кухне экран телефона погас, оставив зловещие слова невидимыми, но не исчезнувшими. Последствия? Пусть ждут до утра. Сейчас было только это: сон. Глухой, победоносный сон полного истощения.
Но даже во сне я чувствовала: где-то в темноте кто-то смотрит. Планирует. Ждет своего часа.
***
Мужчина в черном стоял, опираясь бедром о холодную бетонную перекладину на старом заброшенном заводе. В руке у него был телефон, экран которого тускло светился в темноте. На нем была карта с движущейся точкой: автобус, увозящий Еву от ее комнаты к другому мужчине. Его пальцы сжали корпус телефона так, что пластик затрещал.
Маленькая сучка…
Мысль пронеслась, острая и ядовитая. Не оценила подарок? Решила сбежать… В душе всколыхнулась черная, густая злость, смешанная с разрушающим чувством собственничества. Его подарок…это платье, символ его власти … был отброшен, как мусор. И она осмелилась бежать. Прямо сейчас. К другому мужчине.
Зайка-зайчишка… Еще не поняла, что от меня не сбежать. Мысль была твердой, как сталь. И она хочет провести ночь в доме с другим мужчиной… Эта мысль вызвала почти физическую волну ярости, которая прокатилась по его телу, заставляя мышцы напрячься.
Ну это она зря.
Приложение на телефоне, которое он установил, отследив ее номер через определенные каналы, работало безотказно. Каждое ее движение, каждый звонок, каждое сообщение: все было под его контролем. Она думала, что может спрятаться?
Наивная дурочка.
Он представил, как она сейчас лежит в чужой постели, может быть, даже обнимается с этим Максимом. Его зубы скрипнули. Никто не имел права прикасаться к ней. Никто, кроме него. Она была его собственностью, его игрушкой, его сладкой деткой. И чем быстрее она это поймет, тем лучше для нее.
Холодный октябрьский воздух врезался в лицо, как тысячи иголок, когда мы с Максимом вышли из автобуса. Серое небо низко нависало над унылыми корпусами института, а ветер гнал по асфальту опавшие листья, желто-красные, как засохшая кровь.
Я вжалась в старый шерстяной шарф, который сегодня дал мне Макс, пытаясь укрыться не только от холода, но и от гнетущего предчувствия, которое не отпускало с самого утра. Мысли путались между вчерашней ночью, где сон был тяжелым и прерывистым, несмотря на относительную безопасность, и кошмаром, ждущим меня в моей комнате с коробкой, платьем и его незримым присутствием.
— Ты уверена, что хочешь туда вернуться, может поживешь у меня? — спросил Максим, шагая рядом, его обычно румяное лицо было серьезным. Он вглядывался в меня, словно пытался прочитать ответ по моим глазам, скрытым под капюшоном толстовки.
— Нет, не уверена, — честно выдохнула я, глядя на скрипучие ступени главного входа. — Но что мне делать? Жить у тебя вечно? У тебя и так места мало. А денег на что-то другое… — Голос дрогнул. Альтернатив не было.
И тут мир сузился.
Справа, с парковки, подъехал черный автомобиль. Знакомый. Мощный. Бесшумный. Он остановился с мягким шипением тормозов, как хищник, замерший перед прыжком. Водительская дверь открылась плавно, без лишнего шума.
Из машины вышел Демид.
Он был облачен в нечто безупречно строгое и одновременно дорогое: темно-серый шерстяной кардиган идеального кроя, под ним белоснежная рубашка с безукоризненно застегнутым воротником под самое горло. Темные, идеально сидящие брюки и классические туфли из тонкой кожи, блестевшие даже в этом тусклом свете.
Он выглядел как молодой аристократ или успешный бизнесмен, пришедший не на учебу, а на важные переговоры. Движения были плавными, уверенными, полными той хищной грации, которая всегда заставляла меня внутренне съеживаться. Он поправил манжет рубашки, сверкнув дорогими часами, и направился прямо к нам, к дверям.
Мы начали подниматься по ступеням. Вот зачем делать институт на такой возвышенности. Тут ступенек как на великой китайской стене. Не меньше. Каждый шаг отдавался тяжестью в ногах. Я чувствовала себя приговоренной, идущей на плаху. Вот она, массивная деревянная дверь.
— Ева. Доброе утро, — его бархатистый голос прозвучал громче, чем звук сухих листьев под ногами Максима. Он открыл тяжелую дверь передо мной, широким жестом приглашая войти первыми.
Наши взгляды встретились. Его глаза скользнули по моему лицу, оценивающе, как всегда. Затем его губы растянулись в той самой, безупречно вежливой улыбке, которая не согревала, а лишь подчеркивала дистанцию.
— Доброе… — чувствуя, как щеки заливает краска. Максим, шедший сзади, был полностью проигнорирован. Демид даже не повернул голову в его сторону, будто его и не существовало. Максим нахмурился, его кулаки сжались на мгновение, но он промолчал, лишь плотнее сжал губы.
Самиос вошел следом за мной. Его дорогой парфюм на миг окутал меня, смешавшись с запахом старого дерева института. Его присутствие ощущалось физически, как давление.
— Как реферат? — спросил он негромко, не глядя на меня, а разглядывая поток студентов в холле. — Успела дописать выводы? Петровна дама строгая, опоздать с таким заданием смерти подобно.
Я кивнула, стараясь собраться.
— Да, спасибо тебе огромное еще раз. Без твоей помощи… я бы не справилась. Выручил невероятно. Допишу последние штрихи сегодня.
Он повернул голову, и его улыбка стала чуть теплее, одобрительной.
— Молодец. Я знал, что ты справишься. Целеустремленность твоя сильная сторона, Ева. И если ты не против, я хотел бы взглянуть на финальный вариант перед тем, как ты отнесешь его Петровне. Профессиональный взгляд со стороны, знаешь ли? Могу подсказать, если где-то недочеты. — Его взгляд стал пристальным, изучающим.
Вопрос сорвался с губ прежде, чем я успела подумать:
— Зачем? — прозвучало резковато.
Демид лишь слегка приподнял бровь, его улыбка не дрогнула. — Потому что ты способная. И потому что я не хочу, чтобы такие студенты, как ты, теряли баллы из-за формальностей. Просто покажи мне перед сдачей, хорошо? — Тон был мягким, но в нем звучала та самая непоколебимая уверенность, которая не оставляла места для возражений. Как приказ.
— Х-хорошо. Спасибо. — Я машинально кивнула, чувствуя странную смесь благодарности и ловушки.
— Демид! Милый, ну, где ты задерживаешься?
Голос. Звонкий, чуть капризный, он прозвучал сзади, разрезая гул холла. Мы обернулись. Та самая огненно-рыжая девушка из библиотеки, его девушка. Она была воплощением осеннего шика: бежевое пальто в тонкую клетку, мягкий свитер цвета спелой сливы, идеальный макияж, подчеркивающий огромные зеленые глаза.
Она легко подошла, обвила руку Демида, встала на цыпочки и звонко чмокнула его в щеку.
— Я ждала тебя в аудитории! — ее взгляд скользнул по мне быстрый, оценивающий, абсолютно равнодушный. Как по мебели или пятну на стене. Ни тени интереса или даже простой вежливости. Затем она снова устремила глаза на Демида, слегка надув губки. — Скоро уже пара начнется. Я хотела бы сегодня сесть с тобой, у нас ведь смежные пары?
Демид улыбнулся ей совсем другой улыбкой. Мягкой, теплой, с искоркой в глазах. Он похлопал ее по руке, лежащей на его рукаве.
— Конечно, солнышко. Идем. — Он повернулся ко мне, его лицо снова стало вежливо-деловым. — Договорились, Ева. Покажи реферат позже. Удачи на парах.
Они пошли вглубь здания: две яркие, безупречные фигуры, слившиеся в гармоничную пару. Принц и принцесса этого института.
В груди было пусто и странно щемило. Глупо. Совершенно глупо. Что я вообще могла чувствовать? Благодарность? Смущение? Что-то еще? Нет. Он птица высокого полета. Слишком красив, слишком богат, слишком уверен в себе. Между нами пропасть.
Он не мог быть по-настоящему заинтересован мной. Да и девушка у него есть. Красивая, уверенная, его уровня. Демид Самиос не тот, кто станет что-то делать за спиной своей любимой. Это просто… вежливость. Чувство долга президента студсовета. И все.
Холодный воздух строительного гипермаркета пах металлом, краской и деревом. Мы с Максимом бродили по бесконечным рядам, наш шаг отдавался гулким эхом под высокими потолками. Я нервно перебирала тяжелые замки в руках, сравнивая толщину ригелей, проверяя комплектацию ключей. Максим, серьезный не по возрасту, методично изучал аннотации на коробках с задвижками.
— Этот, кажется, покрепче, — Максим протянул мне коробку с массивным замком. — Сувальдник, четыре ригеля, броненакладка. И щеколда приличная. С таким вряд ли быстро справятся.
— Дорогой, — пробормотала я, глядя на ценник. Но мысль о том, что дверь станет хоть немного надежнее, перевесила. — Берем. И щеколду вот эту.
— Точно сегодня ставим? — уточнил Максим, складывая выбранное в тележку. — У меня отвертка есть, шуруповерт могу у соседа взять. Быстренько управимся, пока не совсем стемнело.
— Да, да, сегодня, — кивнула я с облегчением. Мысль о том, что замок будет стоять сейчас, а не в туманном «завтра», придавала хрупкое чувство контроля. — Чем быстрее, тем лучше. Я не выдержу еще ночь там с этой… дырой в безопасности.
Мы подошли к кассе. Максим выгружал замок и мощную стальную задвижку на ленту. Кассирша лениво проводила сканером. Я уже доставала кошелек, пальцы чуть дрожали от нетерпения и остаточного страха, когда в кармане завибрировал телефон. Сердце екнуло. На душе стало неспокойно.
Глянула на экран. Лиза.
— Алло? Лиза? — взяла я трубку, отвернувшись от кассы. Максим вопросительно поднял бровь.
В ответ не связная речь, а надрывные, захлебывающиеся рыдания, переходящие в истеричный вопль. Такие, от которых кровь стынет в жилах.
— Лиза! Лиза, что случилось?! Говори! — почти закричала я, прижимая трубку к уху, пытаясь перекричать ее всхлипы. Паника Лизы была заразительной.
— Е-Ева… — выдавила она сквозь слезы, голос сорвался, переходя в визг. — С… с садика… звонили… Мой малой… Пропал! Пропал после прогулки! Весь сад перерыли! О Боже, Ева, кошмар!
Ледяная волна ударила по ногам. Ребенок. Пропал. Слова повисли в воздухе кассы, оглушительные. Все мои страхи мгновенно превратились в пыль. Перед этим ужасом меркли любые личные кошмары.
— Как пропал?! — переспросила я, стараясь говорить четко, хотя голос предательски срывался.
— Не знаю! — завопила она в трубку. — Воспиталка… истерит… Говорит, отвернулась на минутку его нет! Исчез! Муж… муж уже мчит туда… Но я… я тоже должна! Смена… Ева, умоляю! Закрой за меня... Я места себе не нахожу...
— Успокойся, Лиза! — старалась звучать твердо, хотя саму трясло. — Сейчас я приеду, минут через тридцать-сорок буду.
— Спасибо! Ох, спасибо, родная! — ее голос сорвался на новый поток рыданий, и связь прервалась.
Я опустила телефон, чувствуя, как мир вокруг поплыл. Касса. Замки. Максим. Все казалось мелким и неважным. Ребенок… потерявшийся, напуганный… Мысль о нем перечеркнула все. Даже страх перед комнатой и платьем.
— Что случилось?— Максим нахмурился, увидев мое лицо.
— Ребенок Лизы… — выдохнула я, судорожно суя телефон в карман. — Пропал в садике. Ей срочно ехать нужно. Сейчас. — Я ткнула пальцем в еще не оплаченные замок и задвижку на ленте. — Замки… не сегодня.
Кассирша смотрела на нас с тупым любопытством. Максим схватился за голову.
— Пропал?! Куда воспитатели смотрели... Беги конечно! — Он метнул взгляд на металлические коробки. — Мне оставить замок у себя?
Я уже не слушала до конца. Лихорадочно открыла приложение с картой на телефоне, тыча пальцем в экран.
— Да, пусть побудет у тебя. Потом поставим. — Я сунула кассирше деньги, не дожидаясь сдачи, побежала к выходу.
— Будь осторожна! Позвони мне после смены!
Я махнула рукой, не оборачиваясь, и выскочила на холодную улицу, бегом бросившись к виднеющейся вдалеке остановке. Сердце колотилось, в ушах стоял звон. Ребенок пропал. Ребенок пропал.
Тридцать пять минут в душном, тряском автобусе показались вечностью. Ребенок пропал. Хоть мы с Лизой и не были подругами, хоть и поругались, но это… это выше всего. Жалко было и малыша, и саму Лизу. Материнский ужас, даже чужой, был оглушительнее моего личного ада.
Когда автобус, наконец, подрулил к остановке, я выскочила, едва дверь открылась. Лиза уже металась у входа в кафе, одетая, с заплаканным, искаженным от ужаса лицом, кутаясь в тонкую ветровку. Увидев меня, она кинулась навстречу, сунула мне свернутый фартук и связку ключей.
— Спасибо! Спасибо, родная! — выдохнула она, хватая меня за руку ледяными пальцами. — Я… я не знаю, что…
— Лиза, забей на все. Беги в садик. — перебила я ее, толкая к дороге.
Она кивнула, еще раз бросив на меня полный немого отчаяния взгляд, и побежала к уже подъехавшему такси, махая рукой.
Знакомый запах кофе и сладкой выпечки на этот раз не успокаивал, а лишь подчеркивал абсурдность ситуации. Здесь все было обыденно, а там был кошмар. До закрытия оставалось пару часов и я работала на пределе концентрации, отгоняя мрачные мысли. Клиентов было немного и это радовало. Я варила, разносила, улыбалась автоматически, глазами постоянно поглядывая на телефон, ожидая весточки от Лизы. Но экран молчал.
Наконец, последний посетитель ушел и я засобиралась домой.Обратный путь в ночном автобусе был напряженным ожиданием. Я вжалась в сиденье у окна, глаза сканировали темноту за стеклом, каждую тень, каждую припаркованную машину. Особенно большие, черные.
Подъезд общаги встретил меня скрипом моих же шагов по грязному линолеуму. Тишина была зловещей. Руки дрожали, когда я вставляла ключ, и он долго не попадал в скважину. Наконец щелчок. Я втолкнулась внутрь, резко захлопнула дверь за спиной, щелкнула замком и задвинула щеколду. Прислонилась к холодному дереву, затаив дыхание, прислушиваясь к гулу в собственных ушах и стуку сердца.
Тишина.
Только мое прерывистое дыхание. Я щелкнула выключателем. Свет лампы озарил комнату.
Все было на месте. Стол, стул, кровать. И на столе, там, где я его оставила в панике, стояла та самая картонная коробка. Крышка лежала на полу.
Я отряхнула зонт у входа в университет, стряхивая тяжелые капли, чувствуя, как промерзла до костей. Не только от дождя, но и от бессонной ночи, от воспоминания о том силуэте у черного капота и леденящих словах СМС: «Хорошая девочка» .
Они эхом отдавались в голове, смешиваясь со стуком сердца. Одно утешало, малыш Лизы нашелся, карапуз каким-то неведомым образом оказался за пределами садика и на все вопросы отвечал, что добрый дядя угостил его конфетками и сказал, что он его секретный ангел хранитель и о нем рассказывать ничего нельзя. Но дети есть дети они придумают что угодно увидев слезы матери из-за своих шалостей. Так что щекастому карапузу никто не поверил.
Потянув потяжелевшую от влаги сумку с ноутбуком и рефератом теперь аккуратно распечатанным, я направилась к аудитории Петровны. Нужно было сдать эту проклятую работу и вычеркнуть хоть одну проблему из списка. Шаги отдавались глухо в полупустом коридоре, гул голосов только начинал набирать силу.
У двери аудитории, опершись плечом о стену, как будто просто наслаждаясь видом, стоял Демид. Темный, идеально сидящий джемпер, белая рубашка, руки в карманах брюк. Он выглядел свежим, отдохнувшим, воплощением уверенности, столь контрастирующей с моим промокшим, измотанным видом. Увидев меня, его лицо осветилось той самой, теплой, открытой улыбкой.
–Доброе утро. – Он легко оттолкнулся от стены, шагнув навстречу. Его взгляд скользнул по моему мокрому капюшону, по сумке. – Промокла? Осень вовсю разошлась. Почему не показала реферат вчера, как договаривались? Я заглядывал в библиотеку после пар, ждал.
Я сглотнула, стараясь не смотреть ему прямо в глаза. Его присутствие, его бархатный голос, даже его забота – все это после вчерашней сцены с его девушкой казалось неправильным.
– Я не хотела докучать, – пробормотала я, поправляя сумку на плече. Голос звучал хрипло от холода и напряжения. – И так уже отвлекла вчера. Да и… писала допоздна. Не до показов было.
Демид слегка наклонил голову, его взгляд стал пристальным, изучающим. Он будто сканировал мое лицо, ища что-то под слоем усталости и мокрых волос.
– Докучать? – Он мягко усмехнулся. – Не говори глупостей. Я сам предложил. Давай посмотрю.
Я колебалось секунду. Его настойчивость давила. И было что-то в его тоне, в этом жесте… что не оставляло выбора. Словно отказ был бы оскорблением. Я выдохнула, смирившись, и достала из сумки аккуратно скрепленную стопку листов. Подала ему.
– Вот. Заключение дописала вчера ночью, как ты и советовал. На основе того анализа рисков.
Демид взял работу. Его пальцы на миг коснулись моих. Холодные. Твердые. Или это мне просто показалось? Он сосредоточенно пролистал несколько страниц, его взгляд бегал по тексту – быстрый, цепкий. Я стояла, чувствуя, как нарастает нелепое волнение. Будто сдаю экзамен лично ему.
Наконец он поднял глаза. И улыбнулся. Настоящей, теплой улыбкой, которая впервые за все время показалась искренней. В его глазах светилось одобрение.
– Отлично, Ева. Прям очень хорошо. – Он вернул мне реферат. – Структура четкая, аргументация сильная, выводы взвешенные. Особенно с учетом того, что ты писала это в аврале. Молодец. Петровна придираться не должна. Если что – ссылайся на меня.
Облегчение, сладкое и неожиданное, волной накатило на меня. Его похвала, несмотря на весь страх и подозрения, согрела изнутри сильнее любого чая.
– Спасибо, Демид, – сказала я искренне, убирая реферат в сумку. Мои пальцы снова коснулись его пальцев, когда он передавал листы. На этот раз контакт был чуть дольше. И мне показалось, что его палец намеренно, едва заметно, скользнул по моей костяшке. Легко. Мимоходом. Но этого было достаточно, чтобы по коже пробежали мурашки . Странная смесь чего-то приятного и тревожного. – Спасибо за помощь. Без тебя… я бы не справилась так быстро.
– Пустяки, – он улыбнулся, и в его взгляде мелькнуло что-то удовлетворенное? – Рад был помочь. Удачи на сдаче. Увидимся!
Он легко кивнул и пошел по коридору в противоположную сторону, его уверенная фигура быстро растворилась среди подтягивающихся студентов.
Я повернулась к двери аудитории Петровны, все еще чувствуя на пальцах призрачное прикосновение и странное тепло от его похвалы. Нужно было собраться, подготовиться к встрече со строгой преподавательницей.
И тут мой взгляд упал на другой конец коридора.
Там, возле колонны, стояла Мила.
Она не шла, не двигалась. Просто стояла. И смотрела. Прямо на меня. Ее огненно-рыжие волосы были собраны в безупречный узел, лицо – маска элегантного макияжа. Но выражение… Оно было ледяным. Абсолютно бесстрастным, но от этого еще более страшным. Ни тени прежнего каприза или безразличия. В ее огромных зеленых глазах горел холодный, нечеловеческий огонь. Это был взгляд, лишенный всякой эмоции, кроме чистого, концентрированного не предвещающего ничего хорошего презрения. И ненависти. Безмолвной, как лезвие.
Время будто остановилось. Шум коридора приглушился. Мила не моргнула. Не отвела взгляд. Она просто стояла и смотрела. Ее вид говорил яснее любых слов: «Ты перешла черту. И тебе за это будет очень плохо».
Комок страха, уже знакомый, снова сдавил горло. Тепло от похвалы Демида испарилось мгновенно, сменившись леденящим предчувствием беды. Я резко отвернулась, толкнула тяжелую дверь аудитории и почти вбежала внутрь, спасаясь от этого ледяного, убийственного взгляда. Сдавать реферат Петровне теперь казалось самой простой задачей на свете.
Листаем дальше)
Память о довольном лице Петровны и роскошном букете алых роз на ее столе, куда она водрузила мой реферат со снисходительным «Примем к рассмотрению», была слабым утешением. Кто дарил преподавательнице такие цветы? Коллега? Тайный поклонник?
Холодный ветер проникал под мою тонкую куртку, когда я стояла на привычной остановке и ждала автобус до работы. Пальцы в тонких перчатках коченели, сумка с учебниками тянула плечо вниз.
Мысли путались между предстоящей сменой, спрятанной в шкафу коробкой и леденящим СМС «Хорошая девочка». Вдруг мягкий, но властный гул мотора прервал шум улицы. Черный автомобиль плавно притормозил прямо у тротуара. Тонированное стекло опустилось, открыв профиль Демида.
— Ева! Садись, подвезу! — его бархатистый голос прозвучал громче ветра. — Автобуса ждать еще минут десять, а ты промерзнешь.
Я замерла. Нет. Мысль была ясной. Нельзя. Катастрофическая ошибка. После взгляда Милы... Но как отказать? Отказаться — значит показаться неблагодарной, странной. Испортишь отношения. Эта мысль перевесила инстинкт самосохранения.
— Спасибо, Демид, но я не хочу тебя отрывать от дел... — начала я.
Он уже открыл дверь. Улыбка не сходила с его лица, но в глазах застыла стальная нотка.
— Какие дела? Я как раз еду в ту сторону. Садись, Ева, честное слово, не кусаюсь. Тебе будет теплее. — Его жест рукой был приглашающим, но не терпящим возражений.
Я сдалась. Шагнула к машине, втиснулась в кожаный салон. Запах цитруса и кожи обволакивал, как дурман. Дверь закрылась с глухим щелчком. Мир сузился до пространства салона и его присутствия. Он тронулся, руки уверенно лежали на руле. Я молчала, глядя в окно. Неправильно. Очень неправильно.
Дорога не заняла много временит. Он остановился у кафе.
— Спасибо, ты меня очень выручил, — потянулась я к дверной ручке.
— Не за что. У тебя минут двадцать до смены? — Он обернулся, взгляд скользнул по моему лицу. — Вид уставший. Позволь купить кофе? И себе возьму стаканчик бодрости перед работай у отца.
Протест замер на губах. Отказаться после того, как он привез меня было просто свинством и грубостью. Я кивнула, чувствуя себя пойманной в ловушку его обаяния и собственной нерешительности.
Мы вошли. Лиза за стойкой широко раскрыла глаза. Демид заказал два капучино, заплатил, не глядя на цену. Сели у окна. Осенний свет лился на улицу. Кофе был горячим. Я прижала ладони к чашке, пытаясь унять дрожь.
Он говорил о реферате, контрольной, студенческом мероприятии. Голос спокойный, теплый. На мгновение я расслабилась. Он просто добрый. Вежливый.
Я улыбнулась в ответ на его шутку, когда движение за окном привлекло внимание. По тротуару шла Соня. Подруга Милы. Та самая, что хихикала в коридоре. Она шла, уткнувшись в телефон, и... остановилась как вкопанная в двух шагах от окна. Ее взгляд, сначала рассеянный, потом острый как бритва впился в нас.
В меня.
В Демида.
В чашки на столике.
Лицо исказилось в гримасе немого шока. Глаза округлились, губы приоткрылись. Она резко опустила взгляд, сделала вид, что что-то набирает, и почти побежала, высоко подняв воротник.
Кровь отхлынула от лица. Чашка выскользнула из рук, с глухим стуком упала на стол. Коричневые брызги по скатерти разлетелись. Я вжалась в спинку стула и кинула обречённый взгляд на спокойного Демида. Наши глаза встретились и он хмурился.
— Ева? Что случилось?
Я не могла говорить. Только указала дрожащим пальцем на окно.
— Это... это Соня... — выдавила я, голос предательски дрожал. — Подруга Милы. Она... она нас видела. Демид, мы... мы поступаем неправильно! Я же говорила! Сидим тут вдвоем, пьем кофе... Она сейчас побежит к Миле, и... и что они подумают? Что скажут? Это же...
Демид замер. Потом... рассмеялся. Негромко, искренне. Покачал головой, улыбка стала широкой, обезоруживающей.
— Ева, Ева, — произнес он мое имя мягко, почти по-отечески. — О чем ты? — Махнул рукой в сторону окна. — Мы что, в обнимку? Целуемся? Нет. Пьем кофе. В публичном месте. После того, как я тебя подвез. Как обычные друзья. Мы ведь друзья?
— Да, конечно — Я так не считала, но не смогла ему отказать. Сказать, что мы просто знакомые и о какой дружбе может идти речь? Но я смолчала…
— Ну вот и все, мне теперь нельзя дружить с девушками, кроме Милы? Только с парнями? — Фыркнул, в глазах мелькнула снисходительная усмешка. — Бред, честное слово. Абсолютный бред. Не переживай. Мила адекватный человек и прекрасно понимает, что у меня есть друзья, знакомые. Мы же не в средневековье.
Он протянул салфетку к пролитому кофе. Движения спокойные. Слова логичные, разумные. Но не согрели. Ледяное предчувствие сжало сердце сильнее. Его легкость, смех над моим страхом — слишком легкомысленно. Слишком оторвано от моей реальности, где взгляд её подруги был как приговор.
Я взяла салфетку, машинально вытирая лужу. Его улыбка была доброй. Слова успокаивающими. Но глубоко внутри, там, где жил первобытный страх, загорелась тревожная лампочка. Он не понимал. Не видел пропасти между его миром уверенности и моим миром страха. Эта слепота была страшнее всего.
— Удачной смены.
Его пальцы коснулись моего плеча – мимолетно, но с той самой властной легкостью, от которой внутри все сжималось. Он ушел, оставив послевкусие дорогого парфюма и ощущение ловушки, в которую я добровольно полезла.
— Ну, что красотка? — фыркнула Лиза, швыряя мне мой фартук. — Твоя знакомая — словно громом пораженная. Уж не разбила ли ты чье-то королевское сердце?
— Заткнись, Лиза, — выдохнула я слабо, натягивая фартук, будто броню. — Просто институтские… дела. Ничего особенного.
— Дела с таким кавалером? — Лиза прищурилась, протирая бокал с преувеличенным тщанием. — Осторожнее, птичка. Такие парни — магниты для проблем. Особенно от девушек вроде той Милы Самиос. У них когти острые и память длинная.
Ты не знаешь, как права, — пронеслось у меня в голове, холодной волной страха.
Клиентов почти не было. Осенний вечер за окном был сырым и неприветливым. Я мыла кружки за стойкой, движения автоматические, но руки все еще предательски дрожали. Каждый скрип двери, каждый шаг за спиной заставлял вздрагивать. В кармане фартука резко завибрировал телефон. МАМА.
Сердце екнуло, упав куда-то в пятки. Мы редко звонили. Что-то случилось? Я поспешила в подсобку, прикрыв за собой дверь, ограждая себя от возможных взглядов.
— Алло? Мам? — голос мой звучал чужим, натянутым.
— Ева? — Голос матери был отстраненным, деловитым, как будто звонила по рабочему вопросу. — Слушай, тут у меня руки, наконец, дошли разобрать антресоль. Там твои балетные вещи.
Я сглотнула комок, внезапно вставший в горле. Пачки. Пуанты. Мечты, упакованные в картон.
— Всё пылится, место зря занимает. Нужно продать. Я сфотографирую пачки, те самые, что шили на заказ, помнишь? Дорогие же были, хорошая ткань. — Голос ее был ровным, без ноток сожаления.
— Мам… — попыталась я вставить, но она прервала меня.
— Ты выложишь их в интернет? На этих как их там…площадках? Я тебе фотки сброшу. Ты только цену нормальную укажешь. Я под каждой подпишу, почем материал, почем работа, — она говорила быстро, эффективно, как будто составляла отчет. — Карту свою потом пришлю, куда деньги переводить. Распродашь все, ладно? Тут и пуанты твои есть… — Пауза. Короткая, но убийственная. — Все равно не нужны теперь.
В этих последних словах не было явного упрека. Но подтекст висел в воздухе тяжелым, невысказанным укором: Зачем тебе это? Ты все равно провалилась. Освободи место для чего-то полезного. Оправдай наконец мои вложения. Горечь заполнила рот.
— Хорошо, мам, — прошептала я, чувствуя, как слезы предательски подступают. — Сбрасывай фото. Я… попробую.
— Отлично. Не затягивай. Пока. — Связь прервалась короткими гудками.
Я прислонилась лбом к холодной стене подсобки. Перед глазами вставали призраки: ослепительно белые пачки, бережно сшитые мамиными руками за полночь при свете настольной лампы; жесткие, неудобные пуанты, в которых ныли и кровоточили пальцы, но которые были символом надежды… Теперь — просто хлам на продажу. Еще одно напоминание о моем провале. О том, как я не оправдала ожиданий. Я сжала телефон в руке так, что пластик затрещал, пока костяшки пальцев не побелели от напряжения.
Смена кончилась. Напряжение не отпускало ни на секунду. Шепот пары студенток, заказавших вечерний капучино, резал слух как нож:
— …видела их вместе в кафе! Да не пялься ты дура… Кофе попивали, тет-а-тет…
— …а Мила? Говорят, просто кипит… Чат наш разрывается!
— …ну да, кто она такая? Из общаги! Демиду Самиосу! Смешно…
— …выглядит жалко… Как мокрая курица, она небось жалостью его вынудила с ней кофе попить, ты знаешь Демида он такой добрый, постеснялся небось этой страшиле отказать.
Я старалась не смотреть в их сторону, протирая один и тот же столик с маниакальным усердием. Иголки стыда и страха впивались под кожу. Лиза помахала на прощание, уже в куртке:
— Не задерживайся, принцесса! И берегись коронованных особиц! — Ее смешок прозвучал зловеще в опустевшем кафе.
Я вышла на холодный тротуар, глубже закутавшись в плащ, готовясь к долгому ожиданию ночного автобуса. И замерла.
Черный Range Rover стоял у обочины. Двигатель работал почти бесшумно. Тонированное стекло пассажирской двери опустилось. Демид смотрел на меня из полумрака салона.
— Садись, — сказал он просто. Не предложил. Сказал. Его голос был спокоен, но в нем снова звучала та самая неоспоримая уверенность.
Сердце бешено заколотилось. Я подошла, не в силах отказаться публично, под возможными взглядами из кафе или прохожих.
— Зачем? — спросила я тихо, садясь на роскошное кожаное сиденье и прижимая сумку к себе как щит. Дверь закрылась, отрезав меня от улицы. — Зачем ты приехал?
Он плавно тронулся с места, его профиль в свете приборной панели казался высеченным из камня.
— Захотел, — ответил он легко, как будто это было самым естественным объяснением в мире. Его взгляд на мгновение скользнул по мне. — Выглядишь измотанной. И холодно на улице.
— Демид, если опять увидят слухов будет море...— Я с трудом подбирала слова, чувствуя, как паника снова поднимается внутри.
Он фыркнул, коротко, почти презрительно. Рука легла на рычаг коробки передач, движение было точным и уверенным.
— У людей в головах всегда всякий шлак, Ева, — произнес он спокойно, глядя на дорогу. — Особенно у тех, кому больше нечем заняться. Не стоит беспокоиться о чужом нижнем белье. Это пустая трата нервов.
Его слова должны были успокоить. Звучали разумно, снисходительно. Но они лишь подчеркивали пропасть между нами. Его мир, где можно не обращать внимания на «шлак», и мой мир, где каждый взгляд, каждый шепот был камнем, брошенным в хрупкую скорлупку моего существования. Я промолчала, глядя в темное боковое окно, чувствуя, как его присутствие, его уверенность и это прикосновение к рулю, такое властное, одновременно притягивают и пугают.
— Как смена? — спросил он через пару кварталов, голос все так же ровный.
— Тяжело, — честно ответила я, думая не о посетителях, а о звонке матери и тех фотографиях балетных пачек, которые скоро придут. О том, как придется выставлять на продажу свои мертвые мечты.
— Отдохнешь, — просто сказал он. Его рука вдруг легла мне на колено – твердо, на миг. Не ласково. Твердо. Как якорь, брошенный в бурлящее море моих тревог. Прикосновение обожгло кожу сквозь ткань джинсов и… странным образом на секунду приглушило внутреннюю дрожь. Я замерла, не смея пошевелиться. Потом его рука так же легко вернулась на руль.