Аня всегда была девушкой из приглушенных тонов, акварелью, тщательно нанесённой на холст повседневности. Её мир состоял из стопок учебников, шороха страниц в читальном зале и тихого шепота аудиторий. Скромность была её доспехами, защищавшими от слишком ярких взглядов и слишком громких слов. Ей двадцать, а нежное пламя женственности только-только начинало тлеть под слоем нерешительности, боясь вырваться на волю.
В тот вечер, после изнуряющей сессии по истории искусств, когда в голове ещё кружились имена фламандских мастеров и даты готических соборов, она оказалась на небольшой студенческой вечеринке. Не по своей воле, конечно – однокурсница Лена буквально вытащила её из общежития, обещая "немного развеяться". Аня чувствовала себя неуютно в легком шёлковом платье, которое Лена заставила надеть, оно казалось слишком откровенным, облегая бёдра, и обнажая изящную линию ключиц, обычно скрытых под объемными свитерами. Музыка пульсировала в груди, незнакомые лица мелькали в полумраке, смех казался слишком звонким. Аня искала укромный уголок, чтобы слиться со стеной, когда его взгляд, теплый и чуть насмешливый, остановился на ней.
Его звали Марк, и он был старше, казалось, на целую вечность, хотя, возможно, всего на пару лет. Студент-архитектор с копной непослушных тёмных волос и глазами цвета выдержанного коньяка, в которых читалось знание чего-то, что Ане было пока неведомо. Он подошел, и мир вокруг неё, казалось, мгновенно стих.
«Слишком много Ван Гога?» — спросил он, его голос был низким и бархатистым, как старый винил. Аня покраснела, едва кивнув. Разговор начался с искусства, затем перетёк в философию, затем в мечты, которые Аня обычно хранила глубоко внутри. Рядом с ним, в его спокойной, почти гипнотической ауре, её сдержанность начала таять, как весенний снег под первыми лучами солнца. Она рассказывала о своих надеждах, о желании увидеть мир, о смутном предчувствии чего-то большего, чем просто книжные истины. Он слушал, не перебивая, его взгляд не покидал её губ, затем опускался на дрожащие кончики пальцев, которыми она непроизвольно теребила край платья.
Когда остальные гости стали расходиться, Марк предложил проводить её. Прогулка по ночным улицам была пропитана магией. Фонари отбрасывали золотистые пятна на мокрый асфальт, легкий дождь оставлял прохладные поцелуи на коже. Возле дверей её общежития, Аня почувствовала, как сердце забилось тревожным, но сладостным ритмом. Она знала, что должна попрощаться, но ноги словно приросли к месту. Марк осторожно поднял её подбородок, и её глаза, обычно опущенные, встретились с его. В них не было напора, лишь глубокое, манящее любопытство.
«Хочешь посмотреть, как я рисую рассвет?» — прошептал он, и этот вопрос прозвучал как вызов, как обещание. Аня, обычно рациональная до мозга костей, вдруг почувствовала, что все её правила и предписания рассыпаются прахом. Она кивнула, сама не понимая, что делает, и последовала за ним.
Его студия, расположенная на мансарде старого дома, была полна запахов скипидара, свежей краски и чего-то неуловимо мужского. На мольберте стоял почти законченный пейзаж, и Аня на миг забыла о себе, погрузившись в мир красок. Марк жестом пригласил её сесть на старый диван, накинул на плечи плед, и поставил перед ней чашку травяного чая.
Но тишина, наполненная лишь мягким скрипом кисти о холст, вскоре сгустилась, стала осязаемой. Аня чувствовала его взгляд, проникающий сквозь тонкий шёлк её платья, сквозь слои её скромности. Она поймала себя на мысли, что не хочет, чтобы он останавливался. Внезапно Марк отложил кисть. Его руки, еще пахнущие маслом, легли на её плечи, разворачивая её к себе.
Его губы коснулись её губ. Нежно, почти невесомо, как первое касание бабочки. Аня замерла, дыхание застряло в горле. Это было не похоже на то, что она читала в книгах или видела в кино. Это было медленно, обволакивающе, как пробуждение. Его поцелуй углублялся, становясь более требовательным, и Аня, вопреки всем своим внутренним запретам, ответила. Ее руки, поначалу беспомощно лежавшие на коленях, поднялись и несмело обвили его шею.
Марк целовал её шею, ключицы, прокладывая влажную дорожку к вырезу платья. Аня закрыла глаза. Каждое прикосновение было электрическим разрядом, пробуждающим давно спящие нервные окончания. Её тело, обычно такое привычное и незаметное, вдруг отозвалось тысячью голосов. Легкий шелк платья заскользил с её плеч, открывая взору бледную кожу, дрожащую от предвкушения. Он видел её обнажённой не только физически, но и эмоционально.
Его ладони скользнули по её спине, оглаживая нежный изгиб позвоночника, затем остановились на талии, притягивая её ближе. Она чувствовала тепло его кожи сквозь ткань его рубашки. Грудь болезненно ныла, соски затвердели, ощущая малейшее трение. Скромность боролась с новой, незнакомой волной желания, но желание побеждало. Аня издала тихий стон, когда его пальцы скользнули под ткань её белья, касаясь внутренней поверхности бедра, нежно, исследующе.
Марк медленно опустил её на диван. Свет от окна-мансарды отбрасывал причудливые тени на их сплетённые тела. Его поцелуи становились всё более страстными, выбивая из Ани последние остатки стеснения. Она больше не прятала взгляд, напротив, её глаза, широко распахнутые, изучали его лицо, его желание. Её пальцы зарылись в его волосы, её дыхание смешалось с его.
Когда он наконец вошел в неё, Аня вскрикнула. Это был не только легкий укол боли, но и шок от осознания. Её тело, которое она знала лишь как сосуд для ума, вдруг стало центром вселенной, эпицентром неизведанных ощущений. Он двигался медленно, давая ей привыкнуть, а затем ритм нарастал. Она цеплялась за его плечи, её бёдра поднимались навстречу. Каждый толчок был волной, которая разбивалась внутри неё, унося с собой страх и нерешительность. Она чувствовала, как её мышцы сжимаются вокруг него, как её тело отвечает инстинктивным, первобытным ритмам.
Скромность, которая так долго была частью её, растаяла в этом водовороте страсти. Осталось лишь чистое, обжигающее чувство, которое она никогда не могла представить. Её стоны становились громче, свободнее. На пике, когда мир вокруг сжался до одной точки, Аня почувствовала взрыв, волну огня, которая прокатилась по всему её телу, заставив её выгнуться дугой, ощущая себя полностью живой, полностью обнажённой и полностью желанной.
Едва Аня накинула на себя банный халат и, прикрыв мокрые волосы полотенцем, вышла из душевой, дверь комнаты распахнулась. На пороге стояла Лена. Её обычно беззаботное лицо было слегка помято утренней усталостью, а волосы растрепаны. Она бросила свою маленькую сумочку на кровать и, не успев даже поставить чайник, обернулась к Ане.
И в этот момент её взгляд застыл. Обычно Аня, вернувшись после такого утра, старалась бы слиться с фоном, спрятать глаза, притвориться, что ничего особенного не произошло. Но сейчас… сейчас было иначе. Волосы Ани, влажные и темные, блестели, спадая на обнаженные плечи, лишь слегка прикрытые мягким халатом. Кожа сияла свежестью, но её губы были слегка припухшими, а в глазах – в этих обычно таких робких, избегающих прямого контакта глазах – горел тихий, но глубокий огонь. Не было и следа вчерашней скованности, лишь новое, почти нежное расслабление, которое казалось обволакивающей аурой. Она стояла чуть иначе, более свободно, словно обретя новую точку опоры внутри себя.
Лена моргнула, словно проверяя, не привиделось ли ей. Привычный утренний сарказм, который обычно слетал с её губ, вдруг застрял в горле. Она видела Аню каждый день, знала каждую её привычку, каждую морщинку беспокойства. Но сейчас перед ней стояла другая Аня. Не совсем другая, но словно раскрывшийся бутон, наконец-то почувствовавший тепло солнца.
«Ну что, акварель моя, — начала Лена, её голос был чуть хриплым, но уже с нотками привычной иронии, — как прошло наше "развеяться"?»
Аня, которая только что была поглощена эхом собственных ощущений, вздрогнула от неожиданности. Присутствие Лены, её прямой, проницательный взгляд, моментально выдернули её из мира интимных воспоминаний. Ей захотелось съежиться, спрятаться, вернуть ту старую Аню, которая могла бы просто отмахнуться или покраснеть до кончиков ушей. Но что-то внутри неё не позволило. То, что произошло с Марком, а затем и с ней самой в душе, было слишком настоящим, слишком мощным, чтобы просто отмахнуться от этого.
Она подняла взгляд. И в этот момент Лена увидела это. Улыбку. Не прежнюю, смущенную и едва заметную, а медленную, чувственную, которая начиналась в уголках её глаз и постепенно расцветала на губах. В этой улыбке было столько тайны, столько нового знания, что Лена ахнула.
«Прошло… — голос Ани был немного хриплым, но звучал увереннее, чем когда-либо. Она сделала глубокий вдох, ощущая сладкое покалывание в животе. — Прошло… незабываемо».
Она ответила не словами, а этой улыбкой, этим взглядом, который словно говорил: "Моя прежняя скромность умерла этой ночью, Лена, и я ни о чем не жалею". Не было необходимости в деталях, в длинных объяснениях. Всё было написано в её изменившемся лице, в легком румянце, который только что проявился на её щеках.
Лена прищурилась, изучая Аню, а затем её губы растянулись в широкой, понимающей ухмылке. Она хлопнула себя по бедру, и её смех, обычно такой громкий, сейчас прозвучал мягче, почти с восхищением.
«Вот это я понимаю! — воскликнула Лена, подходя к Ане и легонько подталкивая её плечом. — Наконец-то ты перестала быть моей акварелью, Анька. Поздравляю, кажется, ты стала… маслом. И очень насыщенным!»
Аня рассмеялась в ответ. И этот смех тоже был новым. Более глубоким, более свободным, исходящим откуда-то из самого нутра. Она почувствовала, как остатки напряжения растворяются, оставляя лишь чистое, пьянящее послевкусие ночи и утра. Она не была акварелью. Она была маслом, сочными, густыми мазками, готовыми к новому, яркому полотну жизни.
Ощущение эйфории после душа постепенно сменилось на нечто другое – острую, ноющую потребность. Желание, пробужденное Марком и расцветшее в утренней тишине, не угасло, а лишь разгорелось с новой, почти болезненной силой. Аня чувствовала, как кровь пульсирует в венах, как каждая клеточка её тела жаждет продолжения, повторения, усиления того, что она испытала. Это было не просто физическое влечение, это было голодное любопытство, желание исследовать вновь открытые глубины себя.
Она взяла телефон. Пальцы чуть дрожали, когда она нашла номер Марка. Сделала глубокий вдох, почти молитву, и нажала вызов. Гудки. Один, второй, третий… Каждый гудок отдавался в её груди тяжелым ударом. Надеялась услышать его низкий голос, который развеет все сомнения, обещание новой встречи, продолжения. Но вместо этого – тишина. Затем короткие, сухие бипы автоответчика. Он не взял трубку.
Сердце Ани сжалось. Разочарование, острое, как иголка, кольнуло её. Затем пришла легкая паника. Почему он не отвечает? Занят? Спит? Или… или это было для него просто мимолетное увлечение, ничего не значащая ночь? Внутренний холод начал просачиваться сквозь жар желания. Но этот холод лишь усилил голод. Тело, только что открывшее наслаждение, не желало мириться с отсутствием ответа. Оно требовало, настаивало, почти кричало.
Она снова набрала его номер. Снова гудки. Снова автоответчик. Теперь к разочарованию добавилась фрустрация. Нестерпимая, зудящая. Ей хотелось кричать, топнуть ногой. Она чувствовала себя обманутой, брошенной наедине с этим новым, диким желанием, которое разрывало её изнутри.
Лена, которая всё это время наблюдала за подругой, поставила на стол две чашки чая, её взгляд был внимательным и проницательным. Она видела, как Аня металась по комнате, как её пальцы судорожно сжимали телефон, как менялось выражение её лица – от предвкушения к боли, а затем к какой-то почти животной тоске.
«Ну что, акварель моя, — мягко произнесла Лена, — не берет трубку, да?»
Аня вскинула на неё взгляд, полный обиды и какой-то дикой, невысказанной страсти. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
Лена подошла ближе, положила руку на плечо Ани. «Знаю я это чувство, — сказала она, её голос был на удивление нежным. — Когда кажется, что тебя накачали самым сильным афродизиаком, а потом оставили одну посреди пустыни».
Аня посмотрела на неё, и Лена увидела в её глазах тоску, смешанную с горящим огнем.
Возвращение из мужского корпуса под первые, бледные лучи рассвета было сродни выходу из тумана. Город ещё спал, окутанный прохладой, и лишь редкие ранние пташки начинали свои трели. Аня и Лена шли по коридорам общежития, их шаги казались приглушенными и медленными. Каждая клеточка тела Ани ныла от усталости, но эта усталость была сладкой, удовлетворенной. Под одеждой кожа горела, сохраняя отпечатки бесчисленных прикосновений, запахи чужих тел, вкус поцелуев. Голова слегка кружилась, но разум был на удивление ясным.
В своей комнате, где всё было таким знакомым и уютным, Аня почувствовала, как на неё накатывает волна расслабления. Она опустилась на свою кровать, чувствуя мягкость матраса под собой. Лена, энергичная, как всегда, тут же плюхнулась рядом, её глаза горели, а на губах играла улыбка.
«Ну что, акварель моя, — прошептала Лена, её голос был хриплым, но полным ликования, — жива?»
Аня лишь улыбнулась, закрыв глаза. Она чувствовала себя не просто живой – она чувствовала себя невероятно, беспредельно полной.
Лена не выдержала, схватила Аню за руку и крепко сжала. «Анька, ты… ты просто невероятная! Я видела всё! Ты была… ты была как богиня! Я никогда не думала, что ты так сможешь!»
Аня открыла глаза и посмотрела на Лену. В её глазах было столько искреннего восхищения, столько гордости, что Аня почувствовала, как тепло разливается по её груди. Эти слова были последним штрихом, последним подтверждением того, что она сделала. Лена, её подруга, которая всегда была её противоположностью, теперь смотрела на неё как на равную, как на соучастницу чего-то невероятного.
«Я… я и сама не знала, что так смогу», — прошептала Аня, её голос был слабым, но в нем прозвучала нотка гордости. Она провела рукой по своему животу, чувствуя его легкую тяжесть, всё ещё хранящую эхо вчерашних приключений.
«О, Ань! Ты была такой… раскрепощенной, такой страстной! — Лена вскочила с кровати и начала ходить по комнате, жестикулируя. — Эти парни… они были просто в восторге от тебя! Особенно, когда ты…» Она осеклась, но её глаза, полные озорства, говорили больше, чем любые слова.
Аня покраснела, но это был уже не стыд, а легкое смущение, смешанное с гордостью. Она вспомнила момент двойного проникновения, этот невероятный, всепоглощающий оргазм, который потряс её до самых основ. И она поняла: это было не просто физическое наслаждение. Это было освобождение. Освобождение от оков скромности, от страхов, от предрассудков.
«Я… я чувствую себя по-другому, Лена, — тихо сказала Аня. — Как будто сбросила старую кожу. Как будто я… стала собой».
Лена тут же подбежала к ней, обняла крепко-крепко. «Вот именно! Ты стала собой, Ань! Настоящей! Живой!»
Аня закрыла глаза, вдыхая запах Лены, запах её верности и поддержки. Она чувствовала, как последние остатки её прежней, "акварельной" версии исчезают, уступая место новой, яркой, живой "масляной" Ане. Она больше не была девушкой, которая боялась своих желаний. Она была женщиной, которая познала их, приняла их и была готова исследовать их дальше.
Утро медленно вступало в свои права, заливая комнату мягким, золотистым светом. В этом свете Аня чувствовала себя обновленной, очищенной и невероятно сильной. Она не знала, что принесет ей новый день, но одно было ясно: её мир, её жизнь, её восприятие себя – все изменилось.
Дни после той ночи в мужском корпусе текли для Ани в совершенно ином измерении. Привычные лекции, шорох страниц в библиотеке, студенческая суета – все это казалось далеким, призрачным фоном. Главным в её жизни стало Желание. Оно не угасало, а, напротив, разгоралось с каждым днем все сильнее, становясь постоянным, горячим пульсом внутри неё.
Каждое утро Аня просыпалась с ощущением легкой, но настойчивой тоски по новым прикосновениям, по новым открытиям. Её тело, только что пробудившееся к жизни, теперь требовало продолжения банкета. Она ловила себя на том, что неосознанно поглаживает свои бёдра, прикасается к шее, играет с кончиком языка, вспоминая ласки. Её взгляд стал смелее, глубже, в нем появилось нечто дикое, манящее. Даже самая обыденная вещь – легкий ветерок, обдувающий кожу, или тепло чашки кофе в руках – вызывала в ней отклик, напоминание о чувственности.
Лена замечала эти перемены. Она улыбалась Ане, кивала, словно без слов говоря: "Я же говорила тебе, акварель моя, ты станешь маслом".
На одной из лекций по истории культуры Аня сидела, пытаясь сосредоточиться на тонкостях Ренессанса, но её мысли то и дело уносились прочь. Она была слишком горячей, слишком живой для скучных дат и имен. Её поза была более расслабленной, чем обычно, ноги были скрещены, и она покачивала ногой, обнажая щиколотку. Взгляд, обычно устремленный в конспект, то и дело скользил по аудитории, задерживаясь на случайных лицах, а затем возвращался к своим мыслям.
Лекцию вел профессор Константин Николаевич. Ему было около сорока пяти, его волосы уже тронула седина на висках, а глаза были умными и проницательными, всегда скрывающими некую легкую иронию. Он был известен своей строгостью, но и необыкновенной эрудицией. Сегодня он говорил о чувственности в искусстве барокко, и Аня вдруг почувствовала, как каждое его слово проникает в неё, отзываясь в её собственной, пробудившейся женственности.
Она поймала его взгляд. Не просто случайный взгляд, а долгий, внимательный, который задержался на её лице, затем скользнул по её обнаженным запястьям, по легкой дрожи её пальцев. В его глазах не было осуждения, лишь глубокое, почти хищное любопытство. Аня почувствовала, как по её телу пробежали мурашки, а щеки слегка покраснели, но она не отвела взгляда. Она выдержала его.
Когда лекция подошла к концу, студенты начали собирать вещи, шумя и переговариваясь. Аня тоже медленно собирала свои тетради, её сердце билось чуть быстрее, чем обычно. Она чувствовала, что что-то должно произойти.
«Аня, — произнес голос профессора, низкий и спокойный, прозвучавший над общим шумом, — не могли бы вы задержаться на минуту? Мне нужно обсудить вашу курсовую работу».
Отношения Ани и Константина Николаевича, протекавшие в тайне, словно драгоценный эликсир, питали её душу и тело. Каждый их поцелуй, каждая ласка, будь то в душном кабинете или в уютной спальне его квартиры, открывали в ней новые грани чувственности. Она чувствовала себя не просто студенткой, но женщиной, познавшей глубины страсти, и это придавало ей особую уверенность, которую Константин Николаевич, казалось, ценил не меньше, чем её ум.
И вот однажды, после особенно жаркой сессии в его кабинете, когда они сидели, тяжело дыша, на полу, он вдруг предложил: «Аня, в эту субботу я иду на вечеринку. В один… очень необычный закрытый клуб. Хотел бы пригласить тебя». Он улыбнулся, его глаза блестели. «И, может быть, приведешь свою подругу. Ту, что с такой дикой энергией?»
Аня почувствовала, как по её телу пробежали мурашки. Клуб? Закрытый? И Лена? Это было слишком смело, слишком опасно, слишком… захватывающе. Но ее внутреннее «Я», которое теперь жаждало приключений, не могло отказать.
«Да, Константин Николаевич», — ответила она, и её голос прозвучал твердо, без тени сомнения.
Лена отреагировала на приглашение с привычным энтузиазмом. «Ого! Профессор зовет в клуб? Это что-то новенькое! Ну наконец-то ты вывела его в свет, акварель моя!» — она хлопнула Аню по плечу, её глаза горели предвкушением.
В субботу вечером девушки готовились с особым тщанием. Аня выбрала черное шелковое платье, которое облегало её бёдра и имело глубокий вырез на спине, подчеркивая изящную линию позвоночника. Лена надела ярко-красное мини, едва прикрывающее её бедра, с дерзким декольте. Они красились, смеялись, предвкушая вечер, который обещал быть неординарным. Аня чувствовала легкое беспокойство, но оно было заглушено волной возбуждения.
Такси остановилось у неприметной двери в старом переулке. Никаких вывесок, лишь тусклый свет над домофоном. Константин Николаевич ждал их у входа, одетый в темный костюм, который делал его еще более элегантным и загадочным. Его взгляд скользнул по девушкам, и в его глазах вспыхнул огонь восхищения.
«Дамы, — произнес он, его голос был низким и бархатистым, — добро пожаловать в другой мир».
Он провел их внутрь. За дверью оказался совсем другой мир. Приглушенный, багровый свет, гулкий бас музыки, запахи дорогого алкоголя, сигар и парфюма. Пространство было небольшим, но уютным, с тяжелыми кожаными диванами и бархатными шторами. И лишь в этот момент Аня и Лена, оглядевшись, осознали нечто странное.
В клубе было полно мужчин. Солидных, элегантных, сдержанных, но в каждом взгляде читалась сила и уверенность. Но… ни одной другой женщины. Только они двое. Аня и Лена.
Лена ахнула, её глаза расширились, а затем в них вспыхнул дикий, восторженный огонь. Она переглянулась с Аней, и в её взгляде читалось нечто вроде: "Вот это да! Мы попали в сказку!"
Аня почувствовала легкий холодок по спине. Смесь легкого страха и невероятного, всепоглощающего азарта. Она была в центре внимания. Каждый взгляд мужчин, казалось, был прикован к ним. Но в этом не было грубости, лишь заинтересованность, предвкушение.
Константин Николаевич улыбнулся, наблюдая за их реакцией. Он подвел их к одному из диванов, где уже стояли бокалы с шампанским.
«Чувствуете атмосферу, дамы? — прошептал он, его рука легла на поясницу Ани, затем скользнула к Лене. — Здесь нет места условностям. Только… чистые эмоции. И красота».
Аня сделала глоток шампанского. Пузырьки защекотали нёбо, а затем тепло разлилось по телу, усиливая её возбуждение. Она чувствовала себя дикой, свободной, желанной. В этом клубе, среди этих мужчин, под взглядом Константина Николаевича, она была не просто студенткой. Она была королевой, принцессой, богиней. И эта роль ей нравилась.
Лена уже вовсю флиртовала с парой мужчин у бара, её смех разносился по залу, притягивая еще больше внимания. Аня же осталась рядом с Константином Николаевичем, её взгляд блуждал по лицам, останавливаясь на его. В его глазах она видела обещание. Обещание вечера, который превзойдет все, что она испытывала раньше. Вечера, где границы сотрутся окончательно, а желание станет единственным законом. И она была готова к этому. Готова полностью отдаться этому новому, захватывающему приключению.
Музыка в клубе на мгновение приглушилась, и Константин Николаевич, поднявшись на небольшую сцену, взял микрофон. Все взгляды, до этого рассеянные, теперь сфокусировались на нем. Аня и Лена стояли у дивана, их сердца колотились от предвкушения.
«Дамы и господа, — произнес Константин Николаевич, его голос был глубоким и властным, разносясь по залу. — Сегодня мы собрались, чтобы отпраздновать нечто особенное. Красоту. Страсть. И свободу человеческого духа. И сегодня у нас есть две богини, которые согласились разделить с нами эту ночь. Две прекрасные нимфы, воплощение юности и первобытного желания! Позвольте представить вам… Аню и Лену!»
Он указал на девушек. В тот же миг клуб взорвался овациями. Громкий свист, крики одобрения, хлопки. Волны восхищения захлестнули Аню. Она почувствовала, как по ее телу пробежала мощная дрожь. Сначала был легкий шок от такого внимания, но он тут же сменился невероятным, всепоглощающим чувством эйфории. Тысячи глаз были прикованы к ней, и в них не было осуждения, лишь чистое, неподдельное восхищение. Стыд? Он растворился в этом море восторга. Она почувствовала себя не просто желанной, а обожествленной.
Лена рядом с ней громко расхохоталась, её глаза горели диким, необузданным азартом. Она поклонилась толпе, её движения были грациозны и дерзки. Аня, следуя ее примеру, тоже сделала легкий поклон, её улыбка была ослепительной. Она чувствовала себя частью этого спектакля, королевой этого праздника желания.
Константин Николаевич, спустившись со сцены, подошел к ним со спины. Его движения были плавными, но целеустремленными. Аня почувствовала его приближение, тепло его тела за спиной, но не успела даже подумать, что произойдет.
Его руки опустились на спины девушек. Резкий рывок. Громкий треск рвущейся ткани прозвучал в затихшем на секунду клубе. Шёлковое черное платье Ани и ярко-красное мини Лены были сорваны в одно мгновение, упав на пол смятыми кусками ткани.
Настя, двадцатилетняя выпускница медицинского колледжа, чувствовала, как потная ладонь прилипает к ручке двери. Ночное дежурство. Её первое. Пустые коридоры терапевтического отделения казались бесконечными, а тишина давила, усугубляя тревогу. Униформа сидела непривычно, слегка свободная в груди, но достаточно плотная, чтобы чувствовать каждый шов. Она проверила списки пациентов, измерила температуру в палате №3, где старик Петров мирно сопел под одеялом. Время тянулось медленно, каждый шорох или скрип пола заставлял её вздрагивать.
Ближе к двум ночи, когда сознание уже начинало вязнуть, из дежурной комнаты донесся низкий голос доктора Олега Николаевича – её наставника на этой смене. Ему было за сорок, с густой сединой в висках и проницательными карими глазами, которые Настя почему-то всегда старалась избегать. Сегодня он выглядел особенно усталым, но его взгляд задержался на ней дольше обычного.
«Медсестра Настя, подойдите, пожалуйста. Нужно проверить кардиограмму нового пациента из реанимации. Кажется, есть аритмия».
Настя быстро поправила сбившуюся челку и пошла к доктору. Дежурная комната была небольшой, с тусклым светом настольной лампы, освещавшей груду бумаг и монитор. Олег Николаевич сидел за столом, расстегнув верхние пуговицы халата, обнажая жесткие волосы на груди. Воздух в комнате казался плотнее, чем в коридоре.
«Вот, взгляните», – он указал на мерцающую кривую на экране. Настя наклонилась, её плечо почти касалось его. От него пахло кофе, легким табаком и чем-то неуловимо мужским, что заставляло её инстинктивно напрячься. Она пыталась сосредоточиться на ЭКГ, но её внимание постоянно ускользало к его руке, лежавшей рядом с её, к тому, как напрягся бицепс под рукавом.
«Видите этот зубец QRS?» – его голос был хриплым. Его палец слегка коснулся её запястья, когда он указывал на монитор. Настя почувствовала, как по её коже пробежали мурашки. Она вздрогнула, но не отстранилась.
«Да, доктор», – её голос прозвучал тише, чем она ожидала.
«Что скажете?» – его глаза скользнули по её лицу, задержались на приоткрытых губах, а затем опустились на её грудь, едва заметную под тонкой тканью униформы.
Настя покраснела. Она чувствовала, как её соски затвердели. Это было неприлично, неправильно, но что-то внутри отвечало на этот взгляд, на этот едва уловимый контакт.
«Мне кажется… что это фибрилляция предсердий, доктор».
«Возможно. А может, и нет», – он отодвинул стул. Его бедро слегка прижалось к её ноге. «Подойдите поближе. Здесь не очень хорошо видно».
Настя послушно сделала шаг, и теперь их тела соприкасались от бедра до плеча. Она чувствовала тепло его тела, легкую вибрацию, когда он дышал. Ей стало трудно дышать самой. Пальцы доктора скользнули по её руке, нежно, будто случайно, вверх по предплечью, а затем к локтю. Он не смотрел на неё, продолжая говорить о кардиограмме, но его касания были слишком целенаправленными, слишком интимными.
«Вы молодая, Настя, но очень способная», – прошептал он, и его губы оказались в опасной близости от её уха. Она почувствовала его теплое дыхание. «И очень красивая».
Его пальцы, все еще на её руке, поднялись выше, касаясь внутренней стороны бицепса, а затем он осторожно обхватил её предплечье. Она чувствовала, как его большой палец поглаживает её мягкую кожу. Сердце Насти заколотилось, как загнанная птица. Она должна была отстраниться, сказать что-то, но слова застряли в горле. Её тело было словно парализовано, охваченное смесью страха и странного, нового возбуждения.
Олег Николаевич повернулся к ней полностью, его лицо было совсем близко. Он отложил бумаги в сторону. Его взгляд был теперь открыто плотоядным, но в нем читалось и что-то вроде разрешения, приглашения.
«В такую ночь… быть одной… это опасно, Настя».
Он наклонился, и его губы коснулись ее шеи, нежно, затем влажно. Настя вздрогнула, но не сопротивлялась. Ее голова откинулась назад, открывая больше ее нежной кожи. Его язык скользнул по ее вене, вызывая дрожь, которая пробежала до самых кончиков пальцев ног.
«Доктор…» – она попыталась выдавить хоть что-то, но это было больше похоже на стон.
«Шшш», – он мягко повернул её лицо к себе и поцеловал её в губы. Поцелуй был глубоким, настойчивым, от него пахло мятной жвачкой и его собственным, мужественным запахом. Его язык проник в её рот, исследуя каждую нежную часть, встречая её собственный, неуверенный язык.
Его руки спустились на ее талию, притягивая её тело к своему. Она почувствовала твердость его эрекции через слои их одежды. Её собственное лоно отозвалось влажным теплом. Это было неправильно, но невероятно возбуждающе. Все её тело дрожало от этой запретной близости.
«Ты такая мягкая, Настя», – прошептал он, отрываясь от ее губ, чтобы опуститься к ключицам. Его пальцы расстегнули верхнюю пуговицу её униформы, затем вторую.
«Я не могу…» – пробормотала она, но её руки не пытались остановить его. Наоборот, они непроизвольно легли ему на плечи, затем на шею, цепляясь за его волосы.
Его губы двигались вниз по её груди, пока не достигли края ее бюстгальтера. Он отстранился, чтобы взглянуть на неё, его глаза горели.
«Ты хочешь этого, Настя. Я вижу это».
Он потянул за бретельку бюстгальтера, и её нежная, молодая грудь выскользнула наружу. Соски, уже затвердевшие, торчали вызывающе. Он опустился на колени перед ней, его глаза неотрывно следили за ней.
«Доктор… что вы делаете?» – её дыхание сбилось.
Он ничего не ответил, лишь взял один её сосок в рот, нежно обхватывая его губами, а затем посасывая с растущей интенсивностью. Настя охнула, её тело выгнулось. Она чувствовала, как её низ живота скручивает спазм желания. Другая его рука обхватила вторую грудь, нежно лаская её пальцами.
Его язык танцевал вокруг её соска, вытягивая его, заставляя всю её нервную систему реагировать. Это было так сильно, так неожиданно. Она прикусила губу, чтобы не застонать слишком громко, но звук все равно вырвался из её груди.