Дорогие мама и папа,
Когда вы будете это читать, я уже исчезну. Я ушла с Дэвидом. Это не тот студент-биолог из Колумбийского университета, про которого я вам говорила когда-то. Этот Дэвид твой ровесник, папа. На самом деле он делает нечто, что принесёт человечеству намного больше пользы, чем медицина, но за это он никогда не получит благодарности. Так что ему нужна моя поддержка. Ему нужно, чтобы я была с ним, и я люблю его за это. Я сняла все деньги с моего банковского счёта, которые вы положили для оплаты Колумбийского, ведь я не знаю, когда вернусь и вернусь ли. Пожалуйста, не пытайтесь меня искать, потому что вы не сможете меня найти. Пожалуйста, не думайте, что я ухожу из-за вас или чего-то, что вы сказали или сделали. Это просто то, что я должна сделать, в память о тех ребятах, которые умерли по вине профессора Герритсена. Возможно, когда-нибудь я смогу рассказать вам всё. Всю правду об этих нелюдях. Я постараюсь писать вам и отправлять открытки из каждого штата, в котором смогу побывать. Не для того, чтобы сыпать соль на рану, а для того, чтобы вы знали, что я еще жива. Люблю вас и прошу прощения.
Мэдисон Ли.
«Ангелы-хранители, я думаю, не знали, что делать при виде моих поступков — плакать, ржать или молча сидеть, от стыда закрывая крыльями покрасневшее лицо. Отчего я ощущаю такое чувство полета… и еще кое-что. Голова раскалывается, каждая клеточка мозга хочет кричать. Должно быть это конец.»
— Эй, ангелы, мой мозг не подушка для иголок!
Сначала она открыла левый глаз и почувствовала пронзающую боль, затем поняла, что не чувствует конечностей и не слышит звуков. Вокруг абсолютный вакуум. Ощущение странноватое, словно свое сознание отдельно от тела плавает в космосе. Если бы космос был ослепительно белым, конечно. Бессчетное количество оттенков белого — цвета боли, пульсирующего под закрытыми веками и усиливающего мигрень. Она была адской, но через боль Мэдди смогла услышать стук собственного сердцебиения.
«Тело в невесомости. Нужно быть оптимисткой: у меня хотя бы есть тело. Приступы боли сотрясают его. Ладно Мэд, давай мыслить логически. Самолет внутри был белым, но я не в нем. Здесь нет окон, только ослепительный свет наверху, типа десяток солнц.
Может мы разбились и так выглядит рай? Нет, на этот раз я не умерла, мертвые не ощущают сильную сонливость, мигрень и озноб. Тем более мигрень в райских кущах. Что за абсурд?
Я расслаблюсь и заставлю себя вспомнить. Ага, на словах и в мыслях все легко, но воплотить задуманное в жизнь гораздо сложнее. Я постараюсь забыть про мигрень, расслаблюсь и заставлю себя вспомнить.
Да-а-а… облака как пушистые овечки. Вижу, как вышла из самолета, хоть и едва стояла на ногах, поскольку была подшофе — это французское словечко я подцепила у Софи. Помню, как подкашивались ноги, когда я выходила из аэропорта Ла-Гуардия с чемоданом на колесиках и рюкзаком на одном плече. Меня остановили люди в деловых костюмах и сказали проехать с ними. Не люди в черном, но я испугалась не на шутку. Я поняла, что именно так выглядят федералы в голливудских фильмах, и от шока чуть не блеванула на их шикарный кожаный салон. У них в машине были тонированные стекла. Эти шкафы шестифутовые надели мне на голову мешок и отвезли в свою организацию. Кажется, это был небоскреб, ведь мы очень долго ехали в лифте. Когда сняли мешок, я обнаружила себя в допросной с черными зеркалами. Предъявили кучу обвинений в угоне, поджоге, массовых и серийных убийствах, не дали позвонить адвокату. Просили сдать подельника ну а я молчала все время. Потом их осталось двое, вкололи какую-то голубую дрянь перед допросом, типа сыворотки правды, ага, ну они потом пожалели об этом. О, как много было эмоций на ваших лицах! Чёрт, хорошо, кажется, они не поверили в этот бред. Я и сама не поверила бы себе месяц назад. Помню только их удивление, перешептывание и удар по голове. И теперь… нет, не может быть. Они упекли меня в психушку?!»
Мэдди опустила подбородок и выругалась. Догадка оказалась верной. Она была в белой рубашке до колена, похожей на платье с чересчур длинными рукавами, которые свисали до самого пола. Мэдди лежала привязанной к высокой кушетке по рукам и ногам кожаными ремнями. Такие же белые ремни на груди и животе прижимали ее к кушетке.
В комнату с мягкими белыми стенами зашел парень в костюме санитара, Мэдди определила его профессию по бледно-зеленой рубашке с коротким рукавом и v-образным вырезом, через который были видны подкаченные грудные мышцы и светлая растительность. Стук его ботинок не мог отразиться от стен в этой звуконепроницаемой комнате, и значит ее криков и всхлипов тоже никто не услышит.
Санитар склонился над привязанной девушкой, держа в руках шприц с мутной жидкостью. Флуоресцентный свет вокруг его головы напоминал нимб.
На первый взгляд обыкновенный такой парень. На второй взгляд даже красивый, выше среднего роста и с мягкими чертами лица, блондин. Мэдди обратила внимание, на ямочку в центре подбородка, такую же как у Дэвида.
«Плевать. Мало ли красивых медработников в Нью-Йорке? Я же все еще в Нью-Йорке, да?»
Действительно, в большом городе было много красивых медработников. Вся разница заключалась лишь в предвкушении на его лице. Да, этот парень был почти в восторге. Проявление столь сильных эмоций при созерцании связанной девушки смутило Мэдисон, ведь это было непростительно непрофессионально. Неизвестный заметил испуг на ее лице и попытался изобразить серьезность, но озорные лучики так и не исчезли из его голубых глаз. Мэдди вряд ли когда-либо встречала такого человека — оптимистичного, восторженного, по-щенячьи радующегося своей работе.
В ее голове промелькнула неожиданная мысль, что так, наверное, выглядел бы ее старший брат, будь родители поплодовитее.
— Хорошая новость, малышка — тебя переводят. Сейчас вколем немножко успокоительного, и сможешь покинуть камеру для буйных. Торжественно войдешь в мир «нормальных ненормальных», так мы их называем.
Мэдди почувствовала, как игла шприца вошла в шею, прямо в область нервных сплетений. Как образцовый пациент, она держалась совершенно неподвижно, пока металл входил в нежную плоть. Как образцовый пациент, она начала постепенно становиться покорной.
— Это успокоительное заодно снимает мышечный спазм, улучшает подвижность. Так, тебя зовут… — он посмотрел в свои записи. — Мэгги Ли, правильно?
— Я Мэдди.
— Здесь по-другому написано.
— Могу ли я заглянуть в свое досье или как это там называется? Я не сделала ничего такого, чтобы проснуться в смирительной рубашке!
— Не так быстро. Сначала дай разглядеть тебя получше.
Санитар уже развязывал Мэдди левую руку и удивленно поднял одну бровь, лукаво улыбаясь. Он издевательски медленно провел оценивающим взглядом от ее короткостриженой макушки до голых пяток.
— А ты горячая! Ладно, потом я разрешу заглянуть в эту бумажку, обещаю. Если будешь вежлива, послушна, нужно лишь не доставлять санитарам проблем и вести себя хорошо. Или если окажешь мне особую услугу. — парень стал развязывать ее правую руку и поднял свои лучистые глаза. — Я шучу. Сейчас нам предстоит научиться стоять и ходить.
Она пошатывалась и раскачивалась из стороны в сторону, как пьяница, одетая в фиолетовый спортивный костюм от фирмы "Абибас", с тремя белыми полосками по бокам. Она до сих пор чувствовала его прикосновения на своей коже под одеждой.
«Слушай…»
Ноги в белых тапочках сами шагали вперед, неся Мэдисон по длинному коридору. Потом ее повело в сторону, ноги подкосились, и она плечом ударилась о стену, вцепилась в деревянную панель длинными ногтями, ища поддержку. Мэдди сжала зубы, заставляя себя выпрямиться и продолжить путь. Время от времени проходящие мимо пациентки и медсестры одаривали ее равнодушными взглядами разной степени адекватности.
«Слушай…»
Голос, поселившийся где-то на подкорке, продолжал терзать ее. Мэдди прижала пальцы к вискам, пытаясь отгородиться от этого звука, который, кажется, прополз прямо под ее кожей. Сияющий голос, и невозможно было прервать его ток, стремящийся по венам.
«Слушай… »
Она с силой стиснула зубы. Такое чувство, будто в том конце коридора открыли окно. Пронзительно-холодный ветер уносил слова, противно присвистывая.
«Услуга за услугу.»
Следующие мгновения, возможно, часы, прошли как в тумане, но все ее чувства сосредоточились на некоем сияющем существе, появившемся из ниоткуда или просто вышедшем из толпы.
«В БЕЗУМИИ ЕСТЬ ПРАВДА. СМЕРТЬ СРЕДИ ВАС. НЕ ПОЗВОЛЯЙ ЭТОМУ ЖИТЬ.»
Дрожь в теле унялась. Слабое тепло, возможно, лишь кажущееся ей, зародилось где-то внутри черепа, перетекало в затылок и макушку, виски и лоб. Когда она подняла глаза от пола, то встретилась взглядом с кем-то, глядящим из маленького оконца с решеткой.
Мэдди простояла много времени в этом коридоре, словно в трансе после укола, пока солнце за окном совершало свое движение и уже приближалось к горизонту, становясь розовым. Из коридора направо и налево вели бесконечное множество дверей в личные палаты больных, было также несколько металлических дверей с маленьким окошком, Мэдди догадалась, что это камеры для буйных, и одна из них пялилась на нее своими блестящими темными глазками. Хотя другие люди поблизости не обращали внимания на то, что видела Мэдди, она почувствовала, что эти глаза с поволокой уже видела однажды.
Пальцы пытались нащупать точку опоры, но ощутили лишь что-то мягкое, податливое, расползающееся под их напором.
«Черт, это чья-то грудь!»
Бледные руки сжали его запястья. Мэдди пытался вырваться, отчаянно стремясь обрести свободу, но руки держали крепко.
— Держись, но только не за мои сиськи, черт тебя побери!
Перед ней стояла очень худая девушка, но на удивление сильная и грудастая. Ее лицо обрамляли прямые жидкие волосы мышиного оттенка русого, из которых виднелись милые оттопыренные ушки. Она заправила тусклую прядь за ухо и сказала:
— Ты, должно быть, новенькая. Ну и ну. Похоже, ты уже обдолбана.
— Ага. Успокоительное… санитар по имени Эрик вколол эту хрень. Я не могла двигаться и потом он... он меня раздел и... и переодел. Я спросила, откуда у него эти тряпки. Он сказал: "Не спрашивай, лучше покажи свою нежную кожу" и стал трогать меня... везде. Я плакала и кричала в комнате с мягкими стенами, но никто не услышал.
— Он же тебя не...
— Нет, не износиловал.
— Понятно, ох уж этот... Эрик. Больной ублюдок. Не понимаю, с каких пор извращенцев берут на такую работу? Ладно, забудь про это. Тут есть люди пострашнее него.
Она взяла Мэдди за тонкое запястье и потянула за собой.
— Меня зовут Клаудия, точнее, это мой творческий псевдоним — я летописец здешних историй. Прогуляемся по лестницам? Не бойся, я не собираюсь скидывать тебя вниз, чтобы посмотреть, как смешно ты будешь катиться по ступенькам! — Девушка очень быстро говорила, и казалось, что ее настроение меняется каждую секунду. — Просто маленькая прогулочка. У нас есть традиция, новенькую нужно опустить в местное болото. Запомни первое правило бедлама: если ты вдруг понял, что погружаешься в безумие, — ныряй.
У Клаудии была цепкая хватка. Мэдди напомнила сама себе: «Нужно быть максимально вежливой с обитателями психушки».
— Звучит заманчиво, но, честно говоря, я сейчас мечтаю просто прилечь.
— Тебе не интересно узнать всё про этих жаб и лягушек? Если нет, неважно, я все равно продолжу. Доктор сказал, что я сегодня в болтливом настроении.
И они побежали по лестнице вниз, Мэдди скользила одной рукой по старинным металлическим поручням.
— Второе правило бедлама: здесь не институт благородных девиц. Сумасшедшие могут быть самыми разными — от очевидных психов до внешне нормальных существ, иногда совмещая обе крайности. Забудь про глупый оптимизм: они могут даже скрываться под белым халатом. — Громко заявила она, так, чтобы эхо разносило эти слова по всем этажам.
Мэдди подняла глаза вверх и увидела следы былой роскоши. В коттедже были высокие потолки и гипсовая лепнина, которая разрушалась без работы реставраторов. Видимо, директор госпиталя слабо заботился об историческом наследии. И о здоровье пациенток, которым в любой момент на голову мог свалиться кусок гипса.
На первом этаже находилась рекреационная комната со старым телевизором, диванчиками и креслами, на которых развалились зомбированные препаратами пациентки и смотрели тупое реалити-шоу про холостяков-миллиардеров. Конечно, ненастоящих. Среди них, в самом центре дивана, сидела медсестра и вязала маленькие носочки.
— У нас тут целый цветник психов. Как и серийные убийцы, они могут выглядеть как угодно: бормочущая что-то себе под нос наркоманка с грязными волосами; милая, но слишком тихая соседка по палате, которая замышляет что-то ужасное; юная рок-звезда на грани самоубийства, капризная аристократка из Британии или психиатр-садист — если, конечно, эти легенды не порождены затуманенным сознанием местной поэтессы. Хотя и сумасшедшие, многие члены этого общества осознают цену ее проницательности. В прошлом эта несчастная женщина была вхожа во все университетские верхушки и наслышана про «успехи» нашего доктора. Его стремительные шаги вперед в науке и медицине, возможно, лишь тончайший обман университетских журналов, который он проворачивает уже четверть века. В общем, наша поэтесса никогда не покинет стены Вичфорта, ты же понимаешь…
Мэдди понимала, что их дружба закручивалась слишком быстро, и слишком неестественным образом.
Конечно, ведь Клаудия — само очарование. Не смотря на оттопыреные ушки, черты ее лица были настолько выразительны, что, когда она улыбалась, люди влюблялись, а когда она плакала, окружающие были готовы на все, лишь бы утешить ее. Но истинная красота заключалась в той искорке жизни, которую она таинственным образом смогла сохранить в несвободе.
Она обладала редким даром полного, неотразимого обояния, поэтому когда Клаудия обращала внимание на собеседника, тот ощущал себя центром вселенной.
Но и это волшебство работало не на всех.
— Ржавелла, ты…
— Не называй меня так, тупая сучка!
Девушка с рыжим ежиком на голове накинулась на Клаудию, прижала ее к полу и принялась душить. Последовал звон колокольчика.
Психолог, ухоженная седая блондинка лет пятидесяти, вызвала санитаров, чтобы этих двух фурий разняли и рассадили по разным углам комнаты для групповой терапии. Девушки оказались на противоположных друг другу стульях, и санитар спросил:
— Нужно их привязывать?
На что женщина-психолог лишь элегантно махнула рукой и, подумав, ответила:
— Нет, в этом нет необходимости, Эрик. Спасибо, постойте лучше за дверью.
Мэдди старалась не смотреть на него, хотя почувствовала, как его бледно-голубые льдинки глаз скользнули по ее лицу. Она окинула взглядом белые и серые наряды на собравшихся здесь пациентках, у большинства из них были очень короткие волосы.
«Сегодня в круглом зале расселись в кружок все психи со склонностью к дзен-буддизму.»
Зато Клаудия была невообразимо далека от просветления. Мэдисон быстро смекнула, что ее соседка по палате ходила на групповую терапию только ради развлечения: она любила доводить всех до белого каления своими остротами. Мэдди так устала от этих постоянных перепалок, что теперь испытывала только скуку.
Она сидела в скрипучем кресле, опершись на подлокотник, и поддерживала кулачком голову. Кресло из кожзама попердывало от любого движения, а лекарства, которые ее заставляли глотать каждое утро, вызывали сонливость и пассивность на протяжении всего дня.
«Для достижения значимых целей нужно много сил, а я как опустошенный колодец. Остается только сидеть в психушке и ждать спасения. Ага, и рискую так всю жизнь просидеть! Рыцарь не появится на черной машине, и нет, они не успокоятся, пока не превратят меня в настоящего овоща. Сожгут мои мозги своими таблетками в течении пары лет. Чтобы обмануть систему, ну или хотя бы обмануть медсестричек, нужно перестать глотать.»
— Ладно, попробуем еще раз. Ну что ж, — психолог откашлялась. — Если вы все готовы, мы начнем очередную сессию групповой терапии. Давайте первой будет… наш самый агрессивный пациент.
Она указала на рыжую пацанку с веснушками, которую большинство дразнили, называя Ржавеллой, и та задумчиво посмотрела в стрельчатое окно. Вечерело.
— Кое-что беспокоит меня в последнее время. Я никогда не считал себя безумцем. Но в этом мире ни в чем нельзя быть уверенным. Что происходит, когда мне снятся сны? Может быть, я встаю и делаю вещи, о которых потом не помню?
Клаудия всплеснула руками.
— Конечно так и происходит, ты же чертов лунатик!
Женщина-психолог сделала глубокий вдох и сказала:
— Девочки, не ссорьтесь. Давайте научимся уважительно выслушивать друг друга.
— Я теперь не девочка, зовите меня Макс.
Клаудия издала неудержимое истерическое хихиканье, перерастающее в громкий хохот.
— Отлично, теперь наша рыжуха еще и пол сменила!
Психолог обратилась к ней, переводя тему разговора.
— Клаудия, может ты хочешь с нами чем-нибудь поделиться?
Она резко сменила настроение, как по щелчку пальцев, с вызовом посмотрела на психолога и сказала:
— Окей. Только не смейтесь, госпожа мозгоправ. У вас здесь очень уютный террариум. Сара с ее раздвоением личности не дают заскучать, а воспоминания Макс о том, как ее с четырех лет угнетали родители — это настолько хорошо, что хоть роман пиши. Можно было бы, конечно, пожаловаться, что от Кендры мало толку — она просто раскачивается взад-вперед, и больше ничего — но и она иногда открывает рот, и тогда начинаются безумные откровения. Поначалу были моменты, когда мне хотелось променять эту группу на просмотр вечернего шоу в компании моих любимых растений, но сейчас я понимаю, что мы отлично проводим время.
— Как мы видим, Клаудия не растеряла прежнего остроумия. Что-то необычное произошло на этой неделе, может быть какие-то новые открытия в твоей душе?
— Душе? — она усмехнулась. — Раз уж вы спросили, я поделюсь. Мне кажется, Доктор хочет, чтобы я начала сомневаться в собственном здравомыслии. Сами подумайте, как можно продлить мое нахождение в этом месте? Правильно, пусть жертва думает, что она сходит с ума.
— Клаудия, ты живешь в иллюзиях. Помнишь, как долго мы боролись с этим прошлой осенью, и теперь у тебя снова возникли бредовые идеи касательно доктора…
— Большинство согласны со мной. Говорите, что мы погружены в иллюзии? Посмотрите лучше на себя. Я бы хотела полюбить нашего «до тошноты обычного доктора», но у меня такой толстый череп, что он просто не сможет расколоть его и вытащить наружу все те секреты, о существовании которых он даже не подозревает. А эти маленькие бедняжки? Они в достаточной мере натерпелись от своей глупой плоти, что не могут пробиться сквозь ее стену на другую сторону восприятия. Марионетки, сами себя дергающие за ниточки и отдающие их любому, кто захочет ими поиграть.
Психолог легонько кивнула, записала что-то в свой желтый блокнот и спросила:
— А ты, Клаудия, видимо, никак не можешь дождаться окончания спектакля. Когда окружающие проснутся и поймут, кто они, и ты станешь их лидером.
— Вы же понимаете, что это не просто бредовые идеи?
— Может быть. Я допускаю, что чего-то не понимаю.
— Все куда веселее, если не напрягать мозги и не лезть из кожи вон. Ведь когда вы выслушиваете все эти бредни сумасшедших…
Бедняжку никто не видел уже неделю, с тех пор как ее отвели в самый конец коридора на первом этаже и закрыли там на неопределенный срок. Как позднее выяснилось, это место называлось «изолятор», и это слово держало в напряжении всех обитателей госпиталя «Вичфорт».
Мэдди, будучи ее соседкой по комнате, последней узнала о произошедшем, потому что пациентки сторонились общения с новенькой. Но Мэдисон одиночеством наслаждалась — оно ее не страшило.
Страшнее было увидеть Клаудию после нескольких дней в изоляторе. Санитар сопровождал ее в туалет, и они столкнулись с Мэдди, которая прогуливалась, изучая архитектуру этого причудливого здания, которое, кажется, было психушкой уже около 150 лет. Не викторианский особняк, а именно больница для богатых леди тех времен, когда Фрейд и Юнг были на вершине своей славы.
Столкнувшись со своей бывшей соседкой по комнате, Мэдди осторожно спросила Клаудию, дают ли ей что-нибудь тяжелое из препаратов, но та даже не посмотрела в ее сторону. Она выглядела ужасно, словно не ела, не спала, была из-за этого очень худой, а кожа приобрела бледно-желтый оттенок, появились фиолетовые круги под глазами от недосыпа. По вечерам ее выпускали на два часа в сопровождении медсестры. Эти вечера Клаудия просиживала у фонтана в зимнем саду или пялилась в экран телевизора вместе с самыми зомбированными пациентками.
После того страстного выступления ей больше не разрешали посещать групповую терапию. Мэдди предполагала, что ее упекли в изолятор потому, что психолог решила, будто Клаудия готовит почву для революции в этой психушке.
Сегодня Мэдисон решила серьезно об этом поговорить, и она знала, где ее найти, поэтому медленно и уверенно направлялась в сторону зимнего сада из стали и стекла, где стены обвалакивали хитросплетения плюща, хмеля и винограда. Оранжерея была выстроена в викторианском стиле и примыкала к скромной библиотеке, где находились книги. Конечно, прошедшие цензуру вышестоящих органов.
И хотя внутри застекленного сада были видны следы запустения и разрушения, здесь даже дышалось по-другому – настоящий оазис благополучия для обитателей «Вичфорта». Мэдди глубоко вдохнула очищенный растениями воздух и услышала смешливое журчание фонтана в глубине сада. Там, на втором этаже, воздух наполняет только едва уловимый, едкий и кислый, запах химикатов.
Пол внутри оказался покрыт керамической плиткой, напоминающей шахматную доску, и она старалась идти в своих белых тапочках максимально невесомо. Ее немного смутило брошенное здесь у входа старое инвалидное кресло со спущенным колесом и изодранный матрас в углу этого райского оазиса. Внутренние ажурные балкончики, балюстрады и веранды осыпаются и гниют.
В глубине сада Мэдди увидела ее. Клаудия сидела на краешке фонтана и разгадывала кроссворд. Фонтан был особой жемчужиной госпиталя: огромный, по окружности заставленный плетеными креслами и большими вазонами.
Она подняла взгляд. С великим трудом – видимо, от лекарств веки стали как каменные. Голос ее был холоден и спокоен.
— Моя надзирательница вышла покурить, поэтому у нас есть одна минута на разговор.
Решительность быстро растаяла. Мэдди медленно двигалась, мялась в нерешительности, а то и вовсе терялась в собственных мыслях, когда должна была говорить с людьми — теми, кто ей начинал нравиться.
— Не так уж плохо выглядишь — сказала она, намереваясь поднять настроение несчастной.
— А ты чего ожидала? — удивилась Клаудия.
Ее губы были совсем бесцветные. Мэдисон пожала плечами и наклонилась поближе.
— Что они с тобой там делают? — шепотом спросила она.
— Ничего, — спешно ответила Клаудия. — Ничего особенного они со мной не делают. Только пихают какие-то «колеса». Способствует повышению настроения, уменьшает чувство страха и напряжения. Применяется для лечения депрессий, нервной булимии и алкоголизма. Но меня от них уже тошнит, всё время тошнит.
— Да, всё-таки изолятор – это ужасное место, — сказала Мэдди.
Клаудия лишь усмехнулась.
— На самом деле не так уж там и плохо, — возразила она. — Могло быть и хуже. Вот рекреационная действительно чуть ли не самая ужасная комната во всем отделении. Ну ты видела — они там гниют заживо перед телеком. Я даже отсюда слышу, как гниют их мозги.
Клаудия подняла глаза вверх на стеклянный купол оранжереи, и Мэдисон проследила, куда ведет этот взгляд. Сквозь свисающие растения было видно парящую над госпиталем луну. Клаудия мечтательно произнесла:
— Мне стали нравятся ограничения, они предают этому месту уют. Нет необходимости взаимодействовать с внешним миром: здесь тепло, регулярно кормят, и не заставляют ходить на работу, не надо платить за аренду…
— Нет, Клаудия, я не узнаю тебя. Это совсем на тебя не похоже!
— Ничего не поделаешь, — возразила она. — Все мы здесь не в своем уме — и ты, и я!
— С чего ты взяла, что я действительно не в своем уме? — спросила Мэдисон.
— Конечно, не в своем, — ответила Клаудия. — Иначе как бы ты здесь оказалась? Даже если ты притворяешься, помни: маска лучший автопортрет.
Затем она продолжила.
— Если я буду хорошо себя вести, то скоро отменят изолятор. К этому времени тебе, моя дорогая, уже разрешат выходить на улицу. Будешь развлекать меня рассказами: про природу, про погоду. Может быть, если ты найдешь путь… к сердцу Эрика, он даст тебе положительную характеристику. Тогда ты быстрее получишь разрешение на прогулки.
— Мы же обе понимаем, что путь к его сердцу лежит через ширинку.
Они заслышали приближающийся шорох ткани и стук каблуков, шаги по плиткам отдавались эхом. Клаудия прошипела как змея:
— Слышишь, моя медсестра-толстуха возвращается! Она не должна тебя увидеть! Спрячься за тем огромным горшком с пальмой.
И Мэдисон последовала ее совету.
Медсестра, приставленная, чтобы следить персонально за Клаудией, была не просто толстой, но еще и высокой, широкоплечей и с накачанными руками, отчего напоминала трансвестита в своей женственной одежде. Все медсестры «Вичфорта» одевались в старомодную униформу: белые юбки, туфли, халат и белая шапочка. В то же время санитарам позволялось выглядеть очень современно, некоторые из них даже носили татуировки и пирсинг.