За несколько месяцев до событий
Нашу семейную жизнь не назовешь идеальной. Мы ссорились, мерились, выясняли отношения. И это не потому, что я склочная и стервозная. Просто я хотела построить семью так, как я её видела. Хотела построить такую семью, чтобы нашим детям было хорошо и комфортно, чтобы в их памяти, когда они вырастут, осталась добрая память и приятные воспоминания.
У нас ведь все было хорошо? Или нет?
Все началось в тот день, когда я случайно среди ночи вышла попить воды.
Света в коридорах не было. И я на ощупь шла в сторону кухни. Говорят, что в темноте обостряется слух. Вот и до меня донеслись чей-то тихий смех и звуки поцелуев, а потом стон. Стон был такой сладострастный, что сомнения в том, что сейчас происходит на верхней площадке второго этажа, а звук шёл именно оттуда, у меня сразу исчезли. Я тихонько прокралась вперед и заглянула в просвет между перилами.
На верхнем этаже, в отличие от нижнего, горел тусклый свет, освещая лестницу. И увидела его.
Никогда бы не подумала на Никиту. Его отец был любвеобильный ловелас. Ни одна более или менее симпатичная горничная не прошла мимо его рук. Он цеплялся к каждой женщине и девушке. Некоторые били его по рукам и оставались работать. Другие поддавались искушению, и тут же вылетали из дома, потому что его вторая жена конкуренток убирала сразу.
И я ожидала увидеть Сергея Ивановича с его очередной полюбовницей, но увидела своего мужа.
Он стоял у перил и тискал свою секретаршу Даяну. Как все убого и предсказуемо. Даяна хихикала и извивалась в его руках, а потом они начали целоваться в засос. Он так терзал её рот, мне казалось, что он высосет все её виниры.
- Что тут происходит? – я постаралась придать своему голосу больше уверенности и твердости, хотя внутри у меня все тряслось от ужаса осознания, что муж мне изменяет.
- Рокси? – удивленно воскликнул муж и задвинул свою любовницу за спину. – Ты чего не спишь?
- Ты, я смотрю, тоже не спишь, - я попыталась посмотреть на него с вызовом и добавить в свою речь язвительности, вот только мне это не удалось.
Муж тяжело вздохнул и кивнул Даяне: Подожди меня в кабинете.
А сам спустился вниз. Спускался он медленно, вальяжно, будто ничего не произошло. На меня смотрел так, словно я только мелкая букашка, собачонка, что тявкнула невпопад.
- Пошли на кухню, поговорим, - он больно схватил меня за локоть и потащил за собой.
- Мне больно, - попыталась вырваться я.
- Потерпишь, - огрызнулся он.
Он втолкнул меня в кухню и включил свет. Белые неоновые лампы залили пространство холодным светом. Сейчас тут никого не было. Прислуга в нашем доме исчезала в девять вечера, сразу после ужина. Дежурная горничная сидела тихо в каморке, её вызывали звонком. Поэтому мы были совершенно одни.
- Ты мне изменяешь? – напала я на мужа первой.
- Рокси, ты хорошая жена, хорошая мать, родила мне троих детей, ты меня всем устраиваешь, кроме постели. Ты же бревно! Холодная севрюга! Ты просто доска с дуплом! Мне нужна другая женщина: горячая, раскованная, способная удовлетворить мужчину. В общем, расклад такой, ты живешь на всем готовом, нигде не отсвечиваешь, мы ходим с тобой на приемы, но спать я буду с Даяной.
- Ничего себе! А меня ты спросил, нужно ли все это мне?
- Не нравится, катись в свой барак, я с тобой разведусь, шиш ты у меня получишь, да я тебе такую травлю устрою, что ты свалишь из города, - Никита говорил, и с каждым словом в его голосе все больше звучала угроза. – Ты кто? Никто! Нищая учительница рисования! Да я так сделаю, что тебя никто на работу брать не будет, ты у меня на паперти стоять будешь, прося монетку.
- Ты совсем мозгами поехал? Или они у тебя в трусы стекли? – возмущаюсь я.
- Поехал - не поехал, а жить будем, как я сказал. У тебя три дня на обдумывание. Не нравится, собираешь манатки и катишься в свой барак. Только детей ты больше не увидишь, запомни! Я у тебя их отсужу.
- Ты совсем с ума сошёл, я только Настю родила? Она ещё на грудном вскармливании.
- Да мне похер, на смеси перейдет, няню найму, а ты пойдешь лесом. И любой суд встанет на мою сторону. У меня есть бабло, а у тебя его нет, - рявкает на прощание мне в лицо муж и уходит.
Слышу, как скрипят наверху двери, тихие шаги в тишине, женский смех, а потом хлопают двери его спальни.
И я замираю. Он меня унизил! Просто растоптал!
Хочется схватить чемодан, распихать туда вещи и уехать из этого ненавистного дома, но у меня трое детей мал мала меньше. Это непросто сделать. И самое страшное, что он может воплотить свои угрозы в жизнь. Ведь у меня даже своего жилья нет. Тот барак, где у меня комнатка, не то место, куда можно привезти детей. Да и зарплата учителя рисования – это не те деньги, на которые можно содержать троих детей.
И что мне делать? Утереться? Ждать, когда у мужа пройдут потрахушки?
В эту ночь я ничего не решила. Лежала до утра, не сомкнув глаз, смотрела в потолок и молилась, чтобы утром не увидеть, как он будет провожать свою любовницу.
Но бог не проявил ко мне свою милость.
Когда я вышла к завтраку, то за столом сидели свекор со свекровью, муж и Даяна. Дети, слава богу, позавтракали раньше нас. И мне не пришлось отвечать на их вопросы, а те могли возникнуть.
- Доброе утро, - мне пришлось взять себя в руки, даже не в руки, а в железные рукавицы.
Все в разнобой поздоровались. И я села рядом с мужем, словно за столом и не было Даяны. Та бросила на меня снисходительный взгляд. Свекровь смотрела, источая яд, в её глазах просто полыхала ненависть, она меня не любила. Свекор смотрел в тарелку, ел, громко чавкая и не обращая ни на кого внимания. Муж никак не отреагировал, просто сухо пожелал мне приятного аппетита.
Есть не хотелось. Я чуть поковырялась вилкой в салате, извинилась и ушла. Я думала, что на этом все мои унижения кончились. Но нет!
Через час ко мне постучались в двери, я оставила детей и вышла. За дверями стояла Даяна.
Я сижу в кабинете следователя, куда меня доставили прямо из дома, и ничего не понимаю. Меня обвиняют в нанесении тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть! Как это может быть?!
Разве я могла нанести ему удары по голове? И кому?
Ивану Осташкову! Он сводный брат моего мужа. Прекрасный парень, лучший в мире брат, мой друг, как я могла его убить? Именно Иван заступался за меня, когда у меня возникли конфликты с семьей мужа, помогал мне во всем. Иван хвалил мои картины, помог с работой. Он был мне ближе, чем брат! И он убит.
Дом перерыт, все к верху ногами. У нас искали улики.
Меня забрали, даже не дав попрощаться с детьми.
- Чистосердечное признание смягчает вину, напишите чистосердечное, может свести все к аффекту, срок будет небольшой, у вас трое детей, выйдите быстро по УДО, - бубнит следователь и толкает мне под руку пустой лист с ручкой. Он давит, запугивает, ломает.
А у меня в голове вертится только одна мысль: Ваньки с нами больше нет!
И я могу лишиться детей! Своих троих детей!
Прокручиваю тот вечер в голове и никак не могу понять, когда Ваньку убили. Мы же вот только с ним расстались у крыльца. Я поспешила в сторону остановки, а он…
Что сделал он?
А следователь все бубнит и бубнит про чистосердечное признание.
- Но я не убивала Ивана, - почти кричу я.
- Против вас улики, - не унимается следователь.
- Какие улики? – таращу на него глаза, ничего не понимая.
- Вот, - и он выкладывает фото на стол. – Этот пуховик узнаете?
- Да, он похож на мой пуховик.
- Этот пуховик был изъят из гардероба в вашем коттедже, на нем следы крови Осташкова и ваши потожировые следы. А вот это узнаете?
Я смотрю на фото моих белых варежек с орнаментом.
- Ваша экономка, Кукушкина Георгина Львовна, подтвердила, что эти варежки принадлежат вам, на них кровь Осташкова. А вот видео с камеры слежения на ваших воротах.
И он включает просмотр видео на планшете. Там видно, как выходит Иван, ещё живой и здоровый, идет в сторону кольцевой дороги. А потом выбегаю я.
И тут я вспоминаю этот момент, спешила к такси, машина уже подъехала и ждала у главных ворот на въезде в коттеджный поселок. Иван же должен был уехать на своей машине, она стояла на общей стоянке.
- За углом Ивану проломили череп пятью ударами молотка, - спокойно вещает следователь.
На этом месте мне становится плохо. Он подает мне стакан воды, и пока я держу стакан трясущимися руками, он продолжает дальше экзекуцию, хотя видит, что от его слов мне все хуже и хуже. Руки трясутся, а в голове полный сумбур, вязкая слюна скопилась во рту. Я могу упасть в обморок. От слов следователя, от картинок с уликами веет ужасом, я даже во рту ощущаю вкус крови.
- Мы пересеклись у дороги, - пытаюсь втолковать я следователю. – Он забыл шарф, развернулся и пошёл обратно, а я села в такси и уехала.
- Но камеры не засекли его возвращения, как такое может быть? Значит, он не вернулся, хотел, но вернуться не успел, потому что в этот момент вы его ударили по голове молотком. Потом сели в такси и уехали.
- Но вы же можете у таксиста узнать время, когда я села в такси!
- Узнали, у вас была фора, вы могли успеть нанести пять ударов и бегом запрыгнуть в такси.
- Я не могла убить близкого мне человека.
- Ой, не говорите ерунды, тут вон дочь мать ножом замочила, двенадцать ударов нанесла, тоже слезы лила, что не могла, потом призналась, - следователь настырно сует мне бумагу и ручку.
Но я отказываюсь. Я не убийца.
- Тогда кто убийца? – задает резонный вопрос следователь.
- Действительно, кто?
Дома в этот момент были только отец мужа, мачеха, экономка и я. И не у кого из присутствующих нет мотива для убийства. Сергею Ивановичу далеко наплевать на сына своей второй жены, у них нет не совместного бизнеса, никаких дел. Люсинда – мать Ивана, не будет же в трезвом разуме родная мать убивать своего сына. Ну, экономке это совсем незачем. Остаюсь я.
Только зачем мне убивать Ивана?
- Вот постановление о вашем задержании ознакомитесь, - сует мне под нос бумагу следователь. Потом зачитывает права, а я с ужасом смотрю на документ.
- Но у меня же дети, младшей дочери только девять месяцев, - робко говорю я.
- Вас задержат до суда, суд рассмотрит улики и вынесет решение, - в голосе следователя слышится усталость, ему хочется домой, поэтому он равнодушно сбрасывает с плеч это дело. Ему все равно, что будет со мной и моими детьми.
Меня уводят в СИЗО.
А через неделю ко мне приходит адвокат семьи и приносит документы на развод.
Сначала у меня шок. Я дрожащими руками беру документы в руки и читаю. Строчки прыгают перед глазами, мельтешат черными мухами буквы, страницы слипаются и не хотят перелистываться. Он со мной разводится. Вот так подло, исподтишка, даже не пришёл сам, не посмотрел мне в глаза.
Он быстро побежал в суд и подал заявление. Он ускорил процесс, потому что за неделю никого не разводят, тем более, что у нас трое малолетних детей. А меня даже не вызвали на суд.
Но пугает не развод. Не то, что по решению суда муж выставил меня за порог без единого рубля в кармане. Я понимала, что мой муж меня бросит, он давно мне изменял. Пугала строка в исковом заявлении « определить место жительства детей с отцом».
- Роксолана Юрьевна, в ваших интересах подписать согласие на развод, семья Переверзиных выделит вам отличного адвоката. Он сможет доказать на суде, что вы действовали в состоянии аффекта, вам дадут три года. Отсидите годик и на свободу по условно-досрочному.
Слова адвоката льются, как мед, вот только мёд этот с ложкой дёгтя.
- Мне не нужен адвокат, я не виновна, вам ясно!- ору на него.
- Ох, Роксолана Юрьевна, вы нашу правовую систему не знаете. Она вас пережует и выплюнет, виновны или не виновны, ей по большей части все равно. Доказательства собраны, по ним вас виновной и признают. Вас посадят, но дадут полный срок, так как вы не признали свою вину. Лет восемь, а то и двенадцать, так как у вас первая ходка, то просидите лет так шесть, не меньше. Детей за это время вырастут, и вы их увидите только взрослыми.
Лежу на кровати и вспоминаю.
В СИЗО время течет медленно, если тебя не вызвали на допрос, то особо заняться и нечем. В камере нас двое. На соседней койке совсем молоденькая девчонка. Попалась на воровстве. Удивительно, но те, кто ворует миллионами, очень редко попадают в камеру. А тут девчонка, едва восемнадцать стукнуло, только вышла из детского дома, своровала на три копейки, и её отправили в тюрьму.
Сейчас моя соседка тихо сопит в подушку. На дворе ночь. Но у меня сна ни в одном глазу. Я переживаю за детей, они совсем маленькие, они остались одни. Конечно, в доме полно слуг, у них есть няня, совсем одних их не оставят, но они ждут маму, скучают по мне, наверное, плачут. Сёме всего пять с половиной, он боится темноты и, часто просыпаясь ночью, плачет. Если у них ночная няня, которая подойдет к нему и успокоит? А Настеньке только-только годик исполнился, к ней надо встать в двенадцать и напоить теплым молочком, тогда она спит до утра. Старшему уже семь, Дмитрий у меня уже почти мужчина, если что, то поддержит младших, но хватит ли у него сил? Кто сейчас с ними?
Слезы набегают, только стоит подумать о детях. Я здесь уже месяц. И все эти дни мои маленькие не видели свою мамочку. Как они там? Сердце болит, ноет, невольно растираю рукой грудину, только это мало помогает.
В голову лезут ненужные воспоминания. Вспоминаю о начале наших с мужем отношений. Отношений, которые привели меня к краю пропасти.
Мне тогда было всего девятнадцать, только умер папа, учиться оставалось ещё один год. У нас в Екатеринбурге не было ни родственников, ни знакомых. Так уж получилось, этот город мы выбрали только потому, что моя учительница по рисованию говорила постоянно папе о моем таланте, о том, что мне надо продолжить образование. Она предлагала нам с папой поступать либо в Москву, либо в Питерские учебные заведения. Но то города столичные, таких денег у нас не было. И мы с папой выбрали Екатеринбург, тоже не самый дешевый из городов. Город мне понравился сразу. Я полюбила его за яркость, шумность, за то, что он почти никогда не засыпает. Даже в полночь на его улицах суетятся машины, а жители гуляют допоздна. Мне нравились его проспекты, величественные здания прошлых эпох, красота его церквей и соборов. И то, что город стал городом-музеем конструктивизма. Где ещё такое встретишь?
Я поступила в художественное училище имени Шадрина на факультет живописи. Училась хорошо, на бесплатном. И все было замечательно, пока не умер папа. А дальше у меня началась черная полоса.
Пенсия по потери кормильца микроскопическая, едва хватало на оплату коммуналки, на еду почти не оставалось. А кроме еду надо было покупать кисти, краски, бумагу и холсты. Расходы огромные, денег катастрофически не хватало. Еле сводила концы с концами. Иногда на завтрак и ужин у меня был пустой чай. Мой любимый преподаватель по живописи поил меня сладким чаем с сушками, да подруги иногда привозили овощи из своих огородов. От мамы помощи почти не было. Она ждала, что я вернусь к ней, но я категорически сказала, что лучше сдохну с голоду. На что моя мама ответила: Ну и подыхай, раз такая умная!
Высокие у нас с ней отношения.
Поэтому я могла рассчитывать только на себя. На папиной работе меня пристроили мыть полы в подъездах. До обеда я была на занятиях, а потом бежала на работу. Потом мне предложили занять место папы. Он в последнее время работал дворником. Взяла участок. Приходилось вставать в шесть, чтобы прибраться во дворах. Затем к девяти на занятия, потом мыть подъезды. А по воскресеньям я стояла в центре в небольшом сквере и продавала свои картины. Рисовала шаржи и портреты. Было ещё несколько мест для тусовок художников. Кое-как наскребала себе на жизнь.
И вот однажды возле моего мольберта остановился приятный молодой человек в дорогом пальто. Одни его ботинки стоили столько, сколько моя квартира.
- Давайте я вас нарисую, - предложила я. В тот холодный день у меня порвались последние кроссовки, и денег в кошельке осталось ровно до зарплаты. Я замерзла, очень хотелось есть, но уйти не могла, ведь место быстро займут, а здесь все места прибыльные.
- А ты хорошая художница? – спросил он, улыбаясь. В его серых глазах запрыгали чертики. Лучики морщинок разбежались от их уголков.
- Лучшая на курсе, - как можно убедительней сказала я.
- Тогда рисуй!
Карандаш легко двигался по бумаге, оставляя серый след. Где-то он был шире, где-то тоньше, но через несколько минут в этих штрихах появился портрет незнакомца. Я рисовала, не замечая времени. Легкий взгляд на него, десять штрихов, снова смотрю на модель. Когда портрет уже почти закончила, он вдруг встал и подошёл ко мне.
- А ты и правда замечательный художник, - сказал он, забрав из моих рук рисунок. – Как хорошо уловила все мои черты. Могу я столь великого художника угостить кофе?
В его словах был сарказм. Но я его тогда не уловила. Только смутилась. Кофе хотелось очень, а ещё кушать. Но уйти не могла. Мое место точно бы заняли.
- Я не могу, рабочий день только начался. Если вам понравился портрет, то с вас пятьсот рублей, - смущено ответила я.
А он вытащил из портмоне пять тысяч. Невиданная для меня сумма.
- Этих денег тебе хватит? – сказал он, вкладывая в мою руку купюру.
- Это очень много, - испугалась я.
Меня всегда пугала моя соседка Марина Иосифовна, она говорила, что я красивая девочка, мужики вокруг меня будут виться, затащат в постель, а потом используют и выкинут за ненадобностью. И пойду я по рукам. Поэтому я очень боялась мужчин. Защитить меня ведь некому.
Но с этим пошла. Сама не знаю почему.
- Меня не надо бояться, тебя как зовут?
- Рокси.
- Странное имя, а меня Никита.
- Это мама назвала меня Роксоланой, редкое имя, в книжке вычитала.
- Куда пойдем, Рокси?
В тот день Никита повел меня в кофейню, напоил меня кофе и накормил до отвала всякими пирожками и булочками. А потом спросил: А можно тебя пригласить в кино?
Каждый день в СИЗО напоминает день сурка. Если тебя не вызвали на допрос, то весь день поделен на завтрак, обед и ужин. Мои соседки меняются, как перчатки. Только что со мной была девушка Таня, которую посадили за мелкую кражу, как опять смена лиц. Таню осудили, дали срок небольшой, и почти сразу выпустили по УДО. Она радостно собрала вещички и поскакала в дали, даже не попрощавшись.
Один день я жила в одиночестве. А на следующий день ко мне подселили женщину. Опытная зэчка делилась со мной секретами, как выжить на зоне. От её слов веяло страхом и безнадегой. И пока она делилась своим опытом, я вновь и вновь возвращалась мыслями к семье Переверзиных. Где-то там скрыта тайна убийства Ивана.
Они меня не приняли. Невзлюбили сразу, как я переступила порог их дома.
Для Сергея Ивановича я стала неугодной невесткой. Он хотел женить своего сына на дочери своего партнера по бизнесу. Та была красавицей, окончила Йельский Университет, бакалавр чего то там. Но мой муж фыркал ежиком, пинался ногами и выгрыз себе возможность выбирать самому невесту. Я потом на одном из светских раутов встретила ту, которую прочили моему мужу в жёны. Обыкновенная надутая силиконом кукла с мозгами курицы. Диплом явно купили родители, чтобы козырять перед партнерами.
Люсинда меня ненавидела, потому что ненавидела все женщин, которые попадали в эту семью. Для нее я была девочка из трущоб, без образования, Шадринское училище она звала шарагой. Моих родителей именовала бомжами, а меня корила за отсутствие вкуса в одежде, не знание этикета, посредственную внешность и прочее, прочее, прочее. Каждый день она находила во мне новые изъяны. Меня буквально тыкали носом в каждую мою ошибку. Её трясло от каждого моего появления за семейным столом.
Только через полгода я догадалась, откуда взяла начало эта ненависть. Просто её муж во время знакомства со мной, сказал мне комплимент. Что-то такое прозвучала о красоте моих ножек. Но это стало поводом такой ненависти, что Люсинда готова была меня сожрать.
И все ж вся семья ежедневно натягивала на лица маску добропорядочности и вежливости, чтобы выйти к столу на обед и ужин, завтракали все в разное время. Мы все вместе часто выезжали на приемы и презентации, посещали разные выставки и благотворительные балы. И если посмотреть на нас со стороны, то мы были очень сплоченной семьей. Вот только это была видимость. Ширма, за которой сидели страшные монстры, спрут, готовый поглотить любого, кто встанет у этой семейки на пути.
Из всей семьи, наверное, по крайне мере мне так казалось, меня любил дед Никиты.
Глава клана – это дед Иван Савельевич Переверзин. Говорят, что в советские времена он работал на Московском рынке рубщиком мяса. Вот только это не было его основным родом деятельности, а только прикрытием. Иван Савельевич торговал валютой и золотом. Скупал краденное, отливал слитки. Под ним работала целая сеть мелких торговцев и скупщиков, поэтому он ни разу не попался, за него в тюрьму садились другие. Основной капитал он нажил именно в те года. В восьмидесятые за него взялись органы. Он бежал из Москвы, долго плутал по просторам родины и осел в Свердловске. Настали бурные девяностые, девальвация рубля, приватизация. В мутной воде рыбка всегда лучше ловиться. И Иван Савельевич начал «ловить рыбу»: рейдерские захваты предприятий, организация банков, банкротства. Он кинул на деньги многих своих вкладчиков, увел через офшоры огромные деньги. Но все хорошее когда-то кончается. В начале двухтысячных его разбил инсульт. С тех пор он отошел от дел, построил себе большую усадьбу в закрытом коттеджном поселке, нанял штат прислуги. Теперь он добрый, хороший и очень богатый дедушка.
А семейка ждала, когда умрет дед, чтобы получить огромное наследство. Но дед был хитер, силен духом, умен. В его планы смерть, в ближайшие время, не входила. Дед построил себе отдельный дом, нанял себе прислугу, понимая, что рано или поздно его наследники постараются ускорить его смерть.
Вот дед меня искренне любил. Он был со мной приветлив, я могла в любое время войти на его территорию, не предупреждая заранее. Он радовался каждому рожденному мною внуку. Дарил им и мне подарки.
Никита все изменил своей изменой.
И когда я поняла, что иного пути нет, решила действовать через деда. Но у моего мужа были другие планы. Как только я пошла через переход в сторону дома старшего из Переверзиных, как меня нагнал муж и перекрыл мне путь.
- Если ты расскажешь деду, то я тебя выкину из особняка, дети останутся со мной, а деду скажу свою версию событий, что ты мне изменяешь, - Никита держал меня за ворот блузки и шипел мне в лицо.
- А тебе не кажется, что ты много на себя берешь? – я пыталась вырваться из захвата.
- Нет, не кажется, все будет, как сказал я! – рявкает на меня муж.
- Ты с ума сошел, притащил подстилку в дом, трахаешься с ней чуть ли не на глазах детей, я для тебя пустое место, - со всей силы давлю руками в грудь Никиты, пытаясь освободиться.
- Если бы ты была пустое место, то я бы выставил тебя на улицу в ту же минуту, но ты меня устраиваешь, как жена и мать, тем более Даяна не любит детей.
- Так катись с ней к чертям собачьим, - тут я изловчилась и пнула в коленку мужа. На миг он отпускает меня и тихо материться.
- Пошла вон, чтобы я тебя у деда не видел.
Мне приходится отступить.
Я не знаю, что мне делать. Время идет и обнаглевшая Даяна почти села мне на шею. Она ходит по особняку и распоряжается, везде вводит свои порядки, она не лезет только к детям.
Утром я встаю рано, так как кормлю грудью Настеньку. После кормления так хочется пить, я всегда иду на кухню и завариваю себе чай с молоком.
Никита с Даяной встают поздно, я с ними никогда не пересекалась. Но в этот день все шло не по плану. У них на утро были намечены переговоры с Китаем.
Даяна спустилась в столовую вместе со мной.
- Эй, ты! – обратилась она ко мне. – По бурому, сделай два кофе.
С утра меня опять ведут к следователю. Опять одно да потому, ничего нового. Я не хочу признаваться в том, чего не делала, а они не хотят искать убийцу. Как просто свалить все на молодую женщину, которую некому защитить. Они не думают о моем будущем, для них важнее выбить признание.
Что со мной будет, если я признаюсь?
Муж уже подал документы на развод, и, если верить его адвокату, то нас могут развести без моего присутствия. А ещё он хочет лишить меня детей навсегда. Сейчас у меня есть хоть слабая надежда, то мое признание перечеркнет её. Годы в тюрьме поставят крест и на моей карьере, я не смогу работать по профессии, ведь я педагог ИЗО. Годы за решеткой не дадут мне увидеть, как растут мои дети, а дети меня забудут. Они очень маленькие. Диму я родила через девять месяцев после нашей свадьбы, очень скромной по меркам этой богатой семьи. Ему сейчас почти семь лет, в этом году он идет в школу. Я снова забеременела почти сразу после родов, муж не собирался предохраняться, ему нужны были наследники. Сёма родился, когда Димке исполнился год и три месяца. Сейчас Сёме пять. После родов я стала умнее, пошла к обычному гинекологу в городскую консультацию, она выписала мне таблетки. Я не беременела три года, пока муж не нашёл таблетки и устроил мне скандал, у меня родилась доченька, сейчас ей десять месяцев, почти одиннадцать.
Я могу лишиться детей навсегда.
Поэтому упорно не хочу ни в чем сознаваться.
- Роксолана Юрьевна, вы только усугубляете свое положение, - следователь смотрит на меня по-доброму, почти по-отечески. – Вы сами подумайте, ваши действия можно расценить по-разному. В одном случае, статья 107 УК РФ действие в состоянии аффекта, там и наказание мягче. Выйдите по УДО через год. А если мы докажем, что вы умышленно нанесли эти удары, то это квалифицируется статьей 111 УК РФ, так как это в дальнейшем повлекло смерть потерпевшего, то тут другое наказание. Могут дать от двенадцати до пятнадцати лет.
Он все говорит и говорит. Сегодня даже расщедрился на чай с сахаром и положил на тарелочку печеньку. А у меня в голове вертится только одна мысль: Иван умер.
Да, он пролежал в больнице почти три недели. От страшных ударов пострадал его мозг, но все ж тогда ещё была надежда, что он придет в себя. С каждым днем эта надежда таяла, пока не угасла совсем. И вот он умер.
Дальше пошли экспертизы. Его тело до сих пор не захоронено. И все экспертизы доказывают, что его убила я.
Рост преступника совпадает с моим. Это доказано экспертизой. Удары нанесены слабой рукой. Явно бил не сильный мужчина, женщина или очень слабый мужчина, подросток, но таких в нашей семье нет. Из его вещей не было ничего украдено. Нападающий явно не хотел его ограбить, кошелек, часы остались при нем, даже телефон. Следователь мне объяснил, что это только подтверждает версию, что убийца я. Что я могу на это ответить?
- Я не убивала, он был мне как брат, - мычу в ответ.
- Но никто из вашего дома в этот момент не выходил, - рубит мой ответ следователь. – Только вы и он.
- Да, - киваю в ответ.
Действительно в тот день все сидели дома, а Никита уехал со своей секретаршей Даяной с утра в офис, они не вернулись.
Ванька в тот день зачем-то приехал к нам. Вошел в кабинет и закрылся там на два часа. Помниться Сергей Иванович стучался к нему в кабинет и орал, что тот ходит сюда, как к себе домой. Он был страшно зол. Потом Сергей Иванович ушёл, и они с Люсиндой пили чай в малой гостиной на втором этаже.
Иван вышел из кабинета под вечер и сразу столкнулся со мной. Мы стояли возле гардеробной, дверь в гостиную была распахнута. Тут и состоялся наш разговор, который Георгия Львовна истолковала, как ссору. Только никакой ссоры не было.
- Рокси, ты понимаешь, что он тебе изменяет? – говорил мне Иван, удерживая меня за плечи. – Он тварь.
- Вань, я про это давно знаю.
- Тебе надо с ним срочно развестись, я тебе помогу, - твердил Иван, не давая вырваться мне из захвата.
- Вань, он при разводе отберет у меня детей, я так не смогу, - твердила ему я. – Не отдам детей.
- Я тебе помогу, вместе мы поставим его на место, - Ивана было не прогнуть. – Я найду тебе хороших адвокатов.
- Вань, у меня нет жилья, а в барак с детьми идти мне не хочется. И какой судья отдаст мне детей, если условия проживания у них станут хуже, да и денег, что я зарабатываю, мне на содержание троих детей не хватит.
- Рокси, я сниму тебе квартиру, помогу на первое время с деньгами, потом ты будешь от него получать хорошие алименты.
- Вань, не торопи меня, - я пыталась высвободиться из рук Ивана. – Вань, отпусти меня.
Он дернулся и разжал пальцы, выпуская мои плечи из захвата.
- Рокси, Рокси, ты пойми, они все тобой пользуются, - горячо говорит Иван, заглядывая мне в глаза. – Я тебе всего рассказать пока не могу, но тут такое, я такого нарыл, что и рассказать тошно.
Что там нарыл Ванька? О чем не хотел пока говорить со мной? Это все так и осталось для меня загадкой.
Рассказать это следователю? Не поймет, скажет, что ищу себе оправдание.
Да и не знаю я тайн. В нашем доме все было на виду. Даже то, что у мужа есть любовница, скрывать ему долго не удалось. Мы все, как на ладони, хоть дом и большой.
Обо всех тайнах хорошо была осведомлена Георгия Львовна. Вечная экономка, злая и вредная, а в некоторых случаях жестокая. Она наушничала и доносила Люсинде всё. Вот кто был в курсе. Только у нее спрашивать бесполезно, соврет, потому что врет как дышит.
Я Георгию Львовна побаивалась. Высокая и худая, с неизменной прической – гулька на макушке, в форменном платье с передником, она напоминала мне экономок девятнадцатого века. Она словно сошла с художественного полотна девятнадцатого века и ожила. Характер у Георгины Львовны был сволочной, её боялась вся прислуга. Казалось, что её боятся даже хозяева. Но она отлично управляла хозяйством: штат слуг был всегда укомплектован, в доме было все по расписанию, любые распоряжения выполнялся неукоснительно.
Я вновь на допросе. Все тот же следователь, все та же комната. Но в этот раз все пошло не по плану. Во время допроса дверь распахнулась, и в комнату шагнул он.
За время моего замужества, я его видела только два раза: на нашей свадьбе, на юбилее Люсинды. Всеволод Ремизов. Он приходится родственником Ивану и Люсинде. У нас все так запутано в семье. Столько родственных линий, столько переплетений. И это сеяло ещё больше ненависть между родственниками.
Для Люсинды он сводный брат по отцу, а Ивана он всегда считал племянником и очень любил.
Ремизова боялись все, боялись и уважали. Говорили, что он был большим чиновником в Московской военной прокуратуре. Высокий, широкий в плечах, с массивной фигурой, он вызывал какой-то животный страх в людях. Рубленые черты лица, массивная челюсть, черные глаза, широкий лоб, его внешность не отличается изяществом, она мужественная, жесткая, от такого человека не ждешь сочувствия и доброты. С ужасом думаю, что они вдвоем со следователем начнут меня «прессовать», мне мало не покажется, небо станет с овчинку, сломаюсь. Съеживаюсь на стуле, мне страшно, очень страшно.
Ремизов проходит молча, здоровается за руку со следователем. Тот понимает, кто перед ним и уступает ему свое место. Он достает сигарету, кивает Ремизову и уходит покурить.
Мы остаемся один на один. Глаза в глаза. Его черные смотрят в мои голубые, в его глазах вся глубина ночи, темная вселенная. В моих глазах только тоска.
- Ну, Роксолана, рассказывай, - он давит своей аурой. А я дергаюсь, когда слышу в его устах свое дурацкое имя.
Вот дернул же черт мою мать назвать меня Роксоланой. Теперь я живу и мучаюсь с этим имением. Поэтому чаще представляюсь: Рокси. Терпеть не могу свое имя.
- Мне нечего рассказывать. Я его не убивала, - смотрю из-под густой челки на Ремизова, меня трусит. Пальцы трясутся так, что можно заподозрить у меня болезнь Паркинсона.
- Из-за чего ты ссорилась с ним перед убийством?- он говорит, словно рубит воздух, фразы короткие, резкие, по существу.
- Мы с ним не ссорились. Он убеждал меня бросить мужа, назвал моего мужа тварью, сказал, что он мне изменяет, - стою я на своем.
- А вот у следствия другие сведения, - он бросает фразу и смотрит мне в глаза. Его взгляд буравит душу, выворачивает меня изнутри, такому не соврешь.
- В нашем гадюшнике могут только оболгать. Я с ним не ссорилась, он просто говорил на повышенных тонах, слишком громко. Кто-то из обслуги мог это принять за ссору, - стараюсь говорить убедительно, но голос дрожит, выдавая мой страх.
При слове «гадюшник» по лицу Ремизова пробегает улыбка. Его улыбка, как солнце в ноябре: краешек выглядывает из-за тучек, порадовал лучиком, и тот час же спрятался.
- Откуда убийца мог взять молоток? – он вдруг задает мне не обычный вопрос. Такой вопрос мне следователь не задавал.
- Не знаю, я никогда в подсобные помещения не заходила. Откуда мне знать, где хранятся инструменты? Может, в коморке под лестницей, может в саду.
- Нет, инструменты хранились не в доме. Правильно, откуда тебе знать, ты же не ремонтируешь ничего в доме. Ты молоток в руках держала? – Ремизов постукивает пальцами по столу, ещё больше нервируя меня.
- Н-не-нет…
Я даже пугаюсь немного. Вроде как Ремизов сейчас выступает на стороне моей защиты. И вместе с тем его тон обвиняющий.
- У тебя есть адвокат? – вопрос не в лоб, а в глаз.
- Нет, у меня денег нет, мне сказали, что на суде дадут государственного, - бубню я. – У меня своих сбережений очень мало, а от мужа принять адвоката я отказалась.
- Понятно, проиграешь ты дело, - Ремизов задумчиво кусает губы.
Он встает и уходит. Только слышно, как за дверями он о чем-то говорит со следователем, тот упирается, отнекивается, но через несколько минут соглашается. Ремизов появляется на пороге и говорит мне: Пойдем.
Я пугаюсь до чертиков, но встаю и семеню за ним. А он выходит из комнаты, не останавливаясь, идет по коридору. На КПП о чем-то долго говорит с охраной.
- Сейчас мы поедем на следственный эксперимент, - говорит мне Ремизов, и мне становится до жути страшно, даже не могу объяснить себе почему. Меня везут на обычной машине, один конвоир, без наручников, но не туда, где было совершено преступление.
На переднем сидении сидит следователь, рядом со мной мальчишка, сопровождающий. Едем молча, я только головой верчу по сторонам. С момента, когда меня посадили, прошло больше месяца. На Ваньку напали в феврале. Сейчас конец марта. Скоро наступит апрель. Весна вступила в свои права. Уже тепло, воробьи чирикают, купаются в лужах. Просохли тротуары, а ярко светит солнце. Ещё кое-где лежит снег, но большие кучи раскидывают лопатами дворники. Остатки снега искрятся под лучами солнца и тают.
Привозят меня к бюро судмедэкспертизы.
Только открывается дверь, как в нос ударяет запах химикатов. Шумно работает вытяжка, в коридорах гуляет сквозняк, и аура у этого места тяжелая.
Я стою в коридоре одна. Следователь ушёл куда-то с Ремизовым, и пока их нет, я подпираю стенку. Рядом топчется мальчик конвоир.
Но вот дверь передо мной открывается, и мужчина в белом халате и переднике кивает мне: Проходите.
Молча повинуюсь. Делаю шаг, и мои коленки начинают непроизвольно трястись. Я меня проводят в комнату с металлическими шкафами, здесь шумно, работает вентиляция. Посередине стоят металлические толи столы, толи каталки. Возле одного из шкафов Ремизов разговаривает со следователем. Мужчина в фартуке дергает за ручку шкафа и выкатывает поддон. Это как в печи, когда достаешь противень, вот только это не противень. Это поддон с трупом. А шкаф – это холодильник.
- Подойди ближе, Роксолана, - машет мне Ремизов. – Покажи нам, как ты нанесла удары.
Я делаю шаг в сторону трупа, и в глазах темнеет. У трупа на голове вмятины, кое-где торчат нитки швов и куски кожи с волосами. Кровь смыли, поэтому проломы хорошо видны. Бледная кожа, глаза закрыты, черты лица исказила смерть. Но это он, Иван.
Ремизов мне объяснил, что раз мне было предъявлено обвинение в убийстве, то просто так меня никто не отпустит, будет суд. И только судья может принять решение о моей виновности или невиновности.
И хоть мне очень страшно, зато появилась надежда. Слабая надежда, что меня освободят, что я вновь когда-нибудь смогу увидеть своих детей, обнять и поцеловать.
Суд назначили через три дня. Все эти дни я металась по камере, как загнанный зверь из угла в угол. Минуты складывались в часы, часы в дни, но время тянулось слишком медленно. Перед судом меня разместили в одиночной камере, рядом никого, мне очень одиноко. Я была бы сейчас рада даже бывалой зэчке, если бы могла выговориться.
Каждый день ко мне приходил адвокат, и мы обсуждали с ним некоторые стороны моего дела. И это пока единственное развлечение.
Настал день суда. С утра мне дали время быстро умыться и перекусить. Затем пришли конвоиры и повели в машину. Доехали быстро, практически с комфортом. Я сидела молча, сосредоточившись, прогоняя в голове свои показания.
Возле зала заседания меня встретил только мой адвокат. Мы быстро перебрасываемся с ним парой слов, и меня заводят в зал. Людей почти нет. Семья Переверзиных посодействовала, чтобы процесс не оглашали. Поэтому нет толпы любопытных, газетчиков и репортеров. На последнем ряду в одиночестве сидел Ремизов. Он свеж и бодр в гражданском костюме, сосредоточено окидывает зал внимательным взглядом.
Переверзины сидели во первых рядах. Люсинда с Сергеем Ивановичем с скорбными лицами, она в траурном черном платке, он в темном костюме, чинно, ведь у них траур. Она изредка промокала платочком сухие глаза и держала скорбную мину, бросая в мою сторону злые взгляды. Сергей Иванович старался на меня не смотреть.
Был в зале и отец Ивана. Мужчина потерял единственного сына, он сидел ссутулившись, в руках мял шапку и бросал тоскливые взгляды в мою сторону.
Люсинда попыталась выкрикнуть в мою сторону: Убийца!
Но её быстро заткнули.
Мне было смешно смотреть на этот цирк. Ведь Люсинда в свое время бросила своего сына Ивана и ускакала в светлые и обеспеченные дали, когда сумела соблазнить Сергея Ивановича. Сына растил отец. А она, его мать, не приходила к сыну почти десять лет. Иван вырос и простил мать. Он попытался наладить с ней отношения, но она только фыркала, отталкивая от себя сына. Если бы Иван с Никитой не решили бы создать совместное предприятие, то Люсинда бы его никогда на порог не пустила. И вот теперь она сидит в зале суда и изображает скорбящую мать, заламывает руки и вытирает слезы.
Других действующих лиц трагедии не было. Их должны вызвать по списку по ходу заседания суда.
Меня заводят за ограждение. Объявляют начало процесса.
Свидетелей приглашали в зал по мере надобности. Их было немного.
Пока я сидела в СИЗО, прислуга «топила» меня. Все их показания сводились к тому, что я ссорилась с Иваном и угрожала ему. И все это видели, хотя мы стояли с ним в холле перед гардеробной, и рядом с нами никого не наблюдалось. Оттуда только один выход – в общий зал. В зале в это время никого не было. Но все в доме, оказывается, все видели и слышали.
Стоило на суде произнести волшебные слова об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, как все дружно стали отказываться от своих предыдущих показаний. Цирк уехал, клоуны разбежались. И только главная начальница в нашем доме упорно стояла на своем. Она все слышала, она все знает.
Потом выступил эксперт. Сначала были представлены вещественные доказательства: пуховик, варежки и молоток. Вещи мои, забрызганы кровью Вани, все доказала экспертиза. Вот только на пуховике и внутри варежек не только мои пото-жировые следы, но и ещё какого-то неизвестного.
Потом выступал эксперт, который делал вскрытие: количество ударов, сила ударов, угол. Он обрисовал убийцу, и я подходила под этот портрет, если бы не одно но.
Убийца был правша!
Люсинда посмотрела в мою сторону злыми глазками –буравчиками. Георгина Львовна устроилась рядом с ней. На лицах обеих было такое торжество: сейчас эта убийца получит по заслугам, сейчас, сейчас. И тут наступил облом.
Мой адвокат предоставляет официальную бумагу от моего педиатра, а затем от невропатолога, у которого я наблюдалась. А там черным по белому написано, что я не могу поднять руку. А также мои рентгеновские снимки, МРТ, доказывающие это.
- Она убийца! Вы что не видите! – орет со своего места Люсинда. Она сразу поняла, что меня сейчас выпустят из-под стражи. Убийство было подстроено, улики тоже сделали, чтобы оклеветать меня.
- Да! Я видела, как она пошла за ним! - орет Георгина Львовна. – Я видела! Она его убила!
Судья зло стучит молоточком по столу. Через минуту врываются приставы в зал и выводят разбушевавшихся дамочек. Судья объявляет перерыв.
Я сижу за оградой. Ко мне подходит мой адвокат и Ремизов. Охрана делает шаг назад, и мы спокойно общаемся. Пока все идет хорошо.
Потом дают слово мне. И я подробно описываю каждый свой шаг: как вышла из дома с Ваней, сколько шагов прошли, как Ваня решил вернуться, куда я пошла после этого.
Мой адвокат оказался большим умницей. Он поговорил с владельцами других участков и нашел запись с камеры. И камера засекла меня, на этом кусочке видео было зафиксировано время, именно в эти минуты, кто-то убивал Ваньку. Так что это было мое алиби.
После перерыва дают слово моему адвокату. И перед судьей кладут следующие документы: свидетельские показания, что у меня гемофобия(боязнь крови), а с таким диагнозом, человек не может ударить другого молотком пять раз, так же хорошие характеристики с моего училища от моих педагогов, справку о наличии у меня трех несовершеннолетних детей, где младшей только год.
Потом выступает прокурор, и обвинение с меня снимают. Суд выносит решение, что я не виновна.
Что тут происходит. Сергей Иванович бросается резко вперед, нагоняет судью и пытается ухватить того за рукав мантии. Охрана резко срывается с места и бросается наперерез. Происходит драка между моим свекром и охраной. Но Сергея Ивановича быстро скручивают и кладут мордой в пол. На его запястьях защелкиваются наручники. И уже его уводят из зала суда в наручниках.
- Почему ты говоришь, что осталась одна. Настолько я знаю, у тебя же есть мать? - спрашивает меня Ремизов.
Что ему рассказать. Страшную историю из моей жизни. Об этом я не рассказывала никому, потому что это само по себе ужасно. Ужасно, когда мать продает свою дочь.
- Твоя мать жива и проживает в другом государстве, ведь так?
- Да, она живет в Казахстане.
Тут приносят нам еду. И Ремизов отвлекается. Больше он не спрашивает, а я стараюсь не рассказывать, потому что мне больно обо всем вспоминать. Очень больно. Я думала, что уже все пережила, но стоило ему ковырнуть, оказалось, что боль сидит где-то внутри меня.
А пока мы поглощаем обед в пафосном кафе, внутри меня бурлят воспоминания, что пробудил Ремизов.
Кафе, где мы сидим, самое дорогое в городе, но кухня тут отменная. Всеволод здесь смотрится органично. Я же напоминаю собачонку, что подобрал добродушный прохожий и решил покормить.
Старательно одергиваю рукава, прикрывая худые запястья, одергиваю и разглаживаю рукой полинявший подол старенького платья. В чем была, в том меня и увезли. Я в этот момент прибиралась у себя в комнате, мыла окна, одела старье, чтобы не пачкать новое. Полиция меня так и забрала, разрешив взять только нижнее белье и зубную щетку с мылом.
Напротив меня сидит мужчина в шикарном костюме, явно не масс-маркет, от него пахнет дорогим парфюмом, в манжетах его рубашки блестят дорогие запонки. Он весь такой красивый, ухоженный, от него за версту несет богатством, властью и силой, словно он сошёл с обложки журнала об успешных мужчинах. А тут я. Но официант, что обслуживает наш столик, этого не замечает, он одинаково учтив как с Ремизовы, так и со мной.
Мы молча едим.
И только когда приносят нам чай и десерт, он задает мне вопрос.
- Может, ты все-таки расскажешь, почему не общаешься с матерью?- от этого вопрос меня простреливает, как удар тока.
- Зачем это вам? – испуганно спрашиваю Всеволода.
- Просто хочу больше о тебе знать. Знаешь, перед врачами и адвокатами надо быть очень честной.
- А вы мой адвокат?
- Ну, пока да.
- Это длинная история.
- У нас есть с тобой время, - он смотрит на циферблат дорогих часов.
- Мне не хочется это вспоминать, - упрямлюсь я.
- Так плохо все было?
- Я не знаю своих настоящих родителей, я приемная, - опускаю взгляд в тарелку. Это не знал даже мой муж, это не знает никто из моих однокурсниц, в курсе лишь мамина сестра, которая и рассказала мне печальную историю моего усыновления.
- М-да, сочувствую, - на миг над столом повисло молчание. Но сказано это было так, словно Ремизов знал.
- Моя мама нашла меня на скамейке, когда рано утром шла на работу. Кто моя мать, выяснить не удалось, - удивительно, но эту часть истории я вспоминаю с тихой грустью. – Моя приемная мама даже вышла замуж за моего отца, так как одинокой девушке не отдавали ребенка на усыновление. Это была её ошибка, потому что она любила всю жизнь другого человека. Когда мне было четырнадцать, они развелись. И она увезла меня к своему гражданскому мужу. Я не хотела уезжать, я хотела жить с папой.
- Ты могла на суде высказать свое мнение, остаться с отцом.
- Мне не дали, у Налибаевых куча знакомых в судах Орска, там и определили, что я должна жить с матерью.
- Причем тут Орск, вы же проживали с родителями в Оренбурге?
- Это долгая история.
- Так мы не спешим.
Я вздохнула, утерла слезу, та набежала как всегда, стоило мне вспомнить детство. В памяти всплыла тетка, именно она поведала мне историю, всю подноготную моей матери показала, вытрясла передо мной исподнее белье.
- Моя мама родом из Орска, там жила и училась в школе, там и познакомилась со своим любимым мужчиной. Он был её одноклассником, звали его Марат Налибаев. У него родители были очень богатые и ещё очень набожные, в родственниках у них был мула. Тетка, мамина сестра, говорила, что моя мама была с детства отвязанная, закон ей был не писан. Вот и с шестнадцати лет стала с этим Маратом спать.
- Заниматься сексом, - уточнил Всеволод.
- Ну, да, - покраснев, согласилась я. – Когда мама училась в десятом классе, она забеременела. Её мать потащила к родственникам Марата. А те их даже на порог не пустили, обозвав развратной девкой. Марата срочно отправили в Алма-ату. А мою будущую мать потащили на аборт. Срок был поздний, аборт прошёл с осложнениями, открылось кровотечение, ей удалили матку. Так она осталась на всю жизнь бесплодной.
- Да, бедная девочка, могли бы просто отправить к родственникам рожать, например, в другой город. Она могла отказаться от ребенка, если он был ей не нужен, да много других способов, чтобы скрыть её раннюю беременность, не портить ей жизнь.
- Об этом они подумали в последнюю очередь и сломали ей жизнь. В результате все равно отправили в Оренбург к родственникам, там она закончила техникум. Времени прошло много, история забылась. Мама вернулась в Орск. Стала работать. Но в один прекрасный день прибежали родственники Марата и обвинили маму в том, что она гулящая девка, встречаясь с Маратом, заразила того венерической болезнью. Тот принес это домой своей жене, и та, заразившись, потеряла ребенка. Никто не знает где там правда, Марат и сам был не прочь гульнуть. О его загулах легенды друзья складывали, мог подцепить проститутку на трассе. Но маму так позорили, что она сбежала из города и вновь осела Оренбурге. Вот тут и произошла наша встреча, когда мама, спешащая на работу, нашла у подъезда на лавке ребенка. У нее было много знакомых в чиновничьих кругах, которые помогли ей с усыновлением.
- А твой отец?
- Он предложил ей выйти за него замуж, чтобы не было никаких препон для усыновления. Она согласилась. И я воспитывалась в семье, где меня любили. Я очень за это благодарно своим родителям.
- Что тогда случилось?
- Опять появился Марат. Он как черный вестник апокалипсис. Мама загуляла, папа переживал, но на развод не подавал. И тут мам сама подала на развод. Уж каким-то хитрым способом, но она перенесла заседание в суд Орска, а там сидел знакомый судья Марата. По решению судьи, мне определили место проживание с матерью.