- Мамочка, всё будет хорошо. Ты поправишься, - я сижу на краю её постели.
В палате светло и пахнет медикаментами.
Мама, чуть пожав мою руку, отвечает:
- Конечно, цветочек, конечно.
А затем, глубоко вздохнув и запрокинув глаза к потолку, чтобы я не видела слёз, которыми их заволокло, добавляет:
- Вы уж с Филечкой не ругайтесь, когда я умру. Ты его береги. Он хороший.
Я порываюсь отругать её, возразить. Но мама не даёт и слова вставить. Обводит глазами палату:
- Вон, какую палату мне выдали. Это не палата, это палаты! Ну, точно как у царей. А врача какого хорошего отыскал. А лекарства! Они же, небось, дорогущие, Лиль?
- Мама, - я стараюсь, чтобы голос звучал максимально ровно, - Не думай сейчас об этом.
Мы прощаемся. И я с тяжёлым сердцем уезжаю из больницы, где мама лежит уже вторую неделю подряд. Врачи не отпускают её. И под разными предлогами оставляют «понаблюдать».
А я очень боюсь, что они что-то скрывают от меня. Все они! И Филипп. И врачи. И даже мама.
Уже собираюсь поехать на квартиру, где выросла. Мама просила заняться уборкой, пока её нет. Перебрать зимние запасы. Всё боится, что пропадёт что-нибудь.
Думала, остаться на ночь. Поздно ехать домой боюсь. Вожу я не очень уверенно.
Но на смартфоне всплывает напоминание:
«Встреча с инвестором».
Я тяжко вздыхаю. Инвестор, блин! Громко сказано. Блоггер. Точнее, блоггерша. Которая, я очень надеюсь, согласится прорекламировать мой продукт.
Перед встречей мне нужно привести себя в порядок. Подготовиться как-то. Придумать, что взять с собой.
В общем, поеду домой. Только возьму, наверное, всё-таки пару баночек маминых помидорок. Филипп их очень любит.
Через полчаса я уже еду домой. В багажнике не две, а целых пять банок. Две с помидорами, две с огурцами, и ещё одна кабачковая икра.
У меня так вкусно никогда не получалось закрывать.
Понимаю, что телефон разряжается. И решаю ему написать.
«Прячь любовниц! Я еду домой». И эмодзи с высунутым языком.
Шутница из меня так себе. Но я надеюсь, что он оценит.
К дому подъезжаю и сожалею о том, что Филя не вышел встретить меня. Придётся самой тащить эти пакеты. Прихватила из маминой квартиры ещё одежды. Отвезу ей на днях, в больницу…
Наш дом в черте города. Здесь район частных застроек. Дома стоят почти тык впритык. Мама, когда первый раз к нам приехала, всё сокрушалась, что негде разбить огород. Мало ей дачи!
Войдя на порог, я уже собираюсь крикнуть привычное:
- Филь, я пришла!
Но осекаюсь…
Прямо в коридоре, преграждая мне дорогу, лежат сапожки. Очевидно, женские. Очевидно, ботфорты. Такие, каких я бы сама никогда не надела. Лаковые, чёрные, на каблуках.
Пульс учащается, я с трудом переставляю ноги. Но продолжаю путь к спальне. Именно оттуда, как мне кажется, доносятся голоса.
- Ммм, да! – очевидно, женский.
- Ооо, детка! – а это мужской. Хрипловатый, знакомый.
По дороге в спальню мне попадаются ещё несколько вполне красноречивых свидетельств присутствия в доме женщины.
Шёлковое платье, невнятно лежащее на полу красной лужицей. Свитерок из чего-то пушистого, белого. Я поначалу пугаюсь, подумав, что это какой-то зверёк.
Чулок, угодивший на люстру. И, наконец-то, бельё. Тоже белое. И с виду невинное.
Я брезгливо обхожу эти тряпки. Вижу брюки мужа, комком лежащие в уголке коридора. Его галстук висит на ручке двери нашей спальни. За которую я и берусь…
Там, за дверью. На нашей постели. Страйп-сатин, который я купила не так давно. Поперёк. Лежат два тела. Одно на другом.
Я вижу задницу мужа. Я бы, кажется, узнала её из множества мужских задниц, представься мне такая возможность. Она у него очень крепкая. С родинкой слева.
Сейчас мышцы его ягодиц сокращаются. Да так рьяно, что я, точно завороженная, стою и смотрю на него. Со мной он так не старается…
Девица, вещи которой разбросаны по полу, сейчас лежит под ним, впечатлённая этим натиском. И жадно стонет, цепляясь за его плечи:
- Ммм, оооо, любимый! О, да! Ещё! – вырываются из её приоткрытого рта сдобренные стонами фразы.
Я обычно так не стонаю. Стыжусь. Чего стонать-то? Уже не девочка! Тихонько кончила, если успела, и ладно…
- Ооо, детка! Ты такая сладкая! Такая сладка! Киса моя! – выдыхает Филипп и склоняется к ней, чтобы впиться губами.
«Киса», - морщусь я, словно съела лимон. Фу, гадость какая! Да ещё и сладкая. Полный разврат…
Я не даю им кончить, хотя они, очевидно, оба близки к финалу. Я громко кашляю. И парочка тел разлепляется. Но не сразу.
Сначала девчонка переводит глаза на меня. Точно выйдя из роли.
«Боже, сколько ей лет?», - проносится в моей голове.
А затем и Филя, выйдя из неё, оседает на постель и лихорадочно прикрывается тем, что успевает нащупать. К сожалению, это мой любимый плед в яркую клетку.
- Лиля! Что… Что ты здесь делаешь? – сейчас его голос звучит даже как-то жалковато.
Из брутального мачо, он превратился в растрёпанного воробья.
- Я дома, - отвечаю на автомате. И никак не могу осознать…
- Лиль, это…, - он подыскивает слова.
А девица тем временем сгребает руками мою сатиновую простынь, стараясь прикрыть наготу. Там и прикрывать-то нечего! Грудки, как бусинки. Ручки как спички.
- Это кто? – киваю я на неё, обращаясь к мужу.
Он шумно выдыхает и встаёт, параллельно сооружая из пледа набедренную повязку. Теперь, возвышаясь в полный рост, он уже не выглядит жалким. Теперь жалкой выгляжу я…
- Лиля, это знакомая. Она… она просто, - Филипп ерошит волосы. Хотя те итак взъерошены дальше некуда.
- Ты трахаешь малолеток? – я, кажется, так скривилась, что мышцы на лице вот-вот сведёт судорогой.
- Каких… Ты о чём? – прерывает Филипп свой мозговой штурм. Как объяснишь такое? Даже не представляю, как он намерен это сделать.
Фраза «это не то, о чём ты подумала», явно не годится.