Глава 1.
Массивные дубовые двери с скрипом расступились. Холод камня пробирал до костей. "Не место для слабых" подумал Александр. Вспыхивающие в жаровнях язычки пламени не грели, а лишь отбрасывали тревожные, пляшущие тени на выцветшие шпалеры, изображавшие сцены давно забытых битв.
Лишь на возвышении, под потершим бархатным балдахином, сидел Фредерик, утопая в складках своего плаща. Его корона при тусклом свете чадящих факелов казалась не золотой, а тусклой тяжестью.В его позе была царственная осанка, а усталая небрежность.
Александр мерной поступью прошел по ковру. Шаги глухо бились о своды, словно удары барабана перед битвой. Он поклонился — сдержанно, ровно настолько, сколько дозволял долг вассала, и складки его дорожного плаща грубо легли на каменный пол. Пусть видит: перед ним не проситель, а равный по крови.
Фредерик не удостоил его взглядом. Пальцы короля лениво теребили перстень.
— Брат Александр... — его голос прозвучал лениво и сладко, как испорченный мед. — Какая... неожиданная честь. Ну? Соблаговолишь озвучить свою «важную» просьбу?
Александр выпрямился, глядя ему прямо в глаза.
— Я прошу даровать мне графство Сансер, ваше величество. Владение умершего графа Годфруа — без наследников.
Тишина повисла густая, как смола. Фредерик резко поднял голову. Усмешка, кривая и холодная, тронула его губы.
— Сансер?.. — он коротко, беззвучно рассмеялся. — Не унижай себя, брат. Просить столь мало — недостойно твоей крови.
— Буду. И прошу, — ответил Александр без тени сомнения. Но внутри был огонь. "Почему он не понимает меня... Я хочу сделать это во благо королевства... Во благо Фредерика, во благо себя... Быть его опорой..." — промелькнуло в голове.
Фредерик вскочил с трона. Его голос зазвенел, как обнажаемая сталь.
— Герцогство — еще понял бы! Но наша кровь — в ЭТОЙ мышиной норе?!! — он сделал шаг вниз, приближаясь. — Может, тебе по нраву быть рыцарем-оборвышем?
Пальцы Александра сами собой впились в эфес меча. Этот насмешливый тон... он помнил его с тех пор, как Фредерик отбирал у него самую быструю игрушечную лошадь. Только тогда в этом тоне была добрая издевка старшего брата. Теперь — лишь яд.
— Итак, ваше величество? Ваше решение?
Фредерик медленно обошел его вокруг, будто оценивая товар. Остановился за спиной. Горячее дыхание коснулось уха Александра.
Хорошо... Жалую. — слова были обжигающе-тихими. — Но знай, брат: сие не милость. Это... забава для меня. Посмотрим, как долго королевский сокол станет петь с соловьями в придорожных кустах. Жду тебя повинной головой.
Он отошел к трону и с размаху бросил себя на него снова делаясь вальяжным.
Александр склонил голову в том же почтительном, но холодном поклоне.
— Ваша воля — закон, ваше величество.
Развернулся и вышел. Двери захлопнулись за его спиной с окончательным, глухим стуком. Прислонившись к ледяной стене, он сжал кулаки. В висках отдавалось: "Забава... Соловей...".
А вдруг Фредерик прав? Вдруг он, Александр, и впрямь всего лишь гордый глупец, возомнивший, что может что-то изменить? Холодная стена будто впитывала в себя его уверенность, оставляя лишь пустоту. Нет. Он сжимал кулаки, пока кости не заболели. Нет. Пусть это ошибка — он пройдет до конца. Посмотрим, чья песня окажется последней.
Его вывел из раздумий смех — такой звонкий и беспечный, что он казался кощунственным в этой каменной гробнице. Воздух вдруг наполнился тёплым запахом ванили, корицы и... беззаботного детства.
Из полуоткрытой двери в боковой галерее ему махала сестра Констанс. В платье цвета спелой сливы, с длинными рукавами, ниспадавшими почти до пола, и с двумя толстыми косами, в которые были вплетены алые шёлковые ленты. В руках у нее дымилось глиняное блюдо она выглядела так словно ожившая иллюстрация из другой, светлой книги.
— Александр! Иди сюда! Ты вовремя! Первая партия снадобья от глупости королевской! Испытай на себе!
Он молча взял один шарик из теста, жаренный в меду. Пока он его ел, Констанс привычным, почти не глядя, жестом стряхнула пыль с плеча его плаща.
Александр на миг закрыл глаза – и вот он снова мальчик, а Констанс, вся перепачканная мукой, тайком тащит угощение из кухни.
— Всегда ты из дворца уезжаешь, как с поля боя.. – вздохнула она.
Он открыл глаза. Реальность вернулась – холодный камень, вкус пыли на губах и горечь от слов Фредерика.
— Сансер... – начал он, и голос, привыкший отдавать приказы, дрогнул, выдав усталость и сомнение. Он посмотрел на сестру, в ее ясные, умные глаза, в которых отражались и пляшущие огоньки свечей, и его собственная смущенная душа.
— Констанс, скажи... Я веду себя как мудрый муж или как обиженный мальчишка, ломающий свои игрушки? — продолжил он.
Констанс поставила блюдо на резной сундук, стоявший у стены, и обтерла пальцы о край своего платья. Ее движение было обдуманным, дающим время на ответ.
— Мальчишки ломают игрушки в слепой ярости, – голос ее звенел тихо, словно стих, слагаемый на ходу. – А ты, брат, берешь в руки топор, чтобы вырубить себе сад из терновника. Ты идешь не ломать, а строить. Другой вопрос... – она приблизилась и, понизив голос до шепота, коснулась рукава его котты – приживется ли роза, посаженная на земле, которую король полил ядом.
Александр вздохнул, глядя в ее лицо. В нем не было легкомыслия, лишь твердая, как кремень, правда.
— Он назвал это забавой. Пожелал увидеть, как королевский сокол станет петь с соловьями.
Констанс усмехнулась, но в глазах у нее не было веселья.
— Фредерик забыл, что сокол – птица хищная. А соловей... соловей поет не для забавы королей, а потому что иначе не может. Его песня – его суть. – Она вложила ему в ладонь еще несколько золотистых шариков. – Возьми. На дорогу. Пусть сладость на языке напомнит, ради чего ты идешь в эту мышиную нору, как он изволил выразиться.
Он взял их, спрятав в кошель у пояса.