«Дай сердцу волю — приведёт в неволю»
Ранняя зима. Таёжный лес. Идёт небольшой снегопад.
В глуши, меж двух ручейков, расположен был небрежный каменный монастырь, стены коего ныне поросли мхом, а окна разбились. Он мелок по размеру, и дойти до него можно лишь по широкой грязной тропе, тянущейся от хутора. Множество кочек и ямок, затруднявших шаг, загромождения камней и чрезмерная извилистость её в наши дни не оставляет приятных ощущений от прогулки. Тропа эта и раньше вызывала отвратительные чувства у прохожих, ведь была воистину тосклива душе. Но одним каким-то зимним днём, свершила она мечту человека.
Он шел один, собирая на чёрную мантию свою снежинки, оглядывался по сторонам и тяжело дышал. В его голове, вопреки виду природы, цвела надежда, да десятки ярких образов и мечтаний возникали в уме его. Шагал человек осторожно, словно для чего-то стараясь быть бесшумным. И когда из-за деревьев лесных показались могучие стены монастырские, сердце стало разрывать грудную клетку своим частым биением, отчего обладатель сердца сморщился. Мысли вспыхнули ещё более ярким огнём, чем прежде. Руки затряслись.
Смахнув с рукава снежинку, тяжело вздохнул человек и переступил через ручей. Ныне был он на территории старого монастыря. Вокруг не было ни души. Если только души не находились в высокой траве и пышных цветах, огромное количество коих располагалось по всей площади строения. Человек сквозь окно заметил какие-то движения в здании, что было перед ним. В тот момент он не слишком понимал, что собирается делать и не слишком дотошно осматривал местность вокруг, поэтому в его будущих воспоминаниях, здание являлось прямоугольным и каменным - это всё, что запомнил он. Им тогда руководили чувства. Итак некто в мантии встал сбоку от открытого окна, склонив голову вниз, внимательно слушая то, что происходило в тёмной комнате. Сначала раздался кашель. Потом кто-то, сперва отодвинув, по всей видимости, стул, уселся на него. Ещё раз кашель. Непонятные шорохи.
- Присаживайся же, Паисий. Я готов выслушать твой рассказ. – сказал некто мягким и спокойным голосом, прервав монастырскую тишь.
- Отец, - обратился второй мужчина к первому, усаживаясь на стул, - моя история полна разочарований, радостей и других вольных эмоций! Но я ни за что не прошу Бога простить меня и не собираюсь каяться в своих грехах. - после своих слов мужчина с грубым голосом замолчал. Человек за окном оглянулся, дабы понять, есть ли кто рядом.
- Вещай же, Паисий, зачем ты прибыл в обитель? Раз уж решился поведать монаху о свободе своей, то не бойся ничего. В ином исходе, ты знаешь, что Бог всё видел. - сказал второй мужчина. На этот раз его голос был не просто мягок, он имел редкую особенность - при нём душа будто очищалась, но при этом ей внушался одновременно и страх. Послышался недовольный смешок, видимо издаваемый другой личностью в комнате.
- Да начну же я рассказ, - с торжеством произнесла эта личность. - Рождён был я на юге страны, в месте, названия которого я не помню. Но помню поля бескрайние, отца и мать своих, - грубый голос рассказчика стал обретать мечтательные тона, - помню ветер свежий! Помню, как с друзьями играл, и, - мужчина запнулся, - и как работал я на ферме, а по ночам чудные рассказы бабки слушал. Но, простите, Отец, для рассказа моего это не важно. Ведь с местечка родного я был извлечен, дабы образование городское получить. И стал жить я не окружённый полями, а окружённый людьми. Городской быт был довольно сложен, я искал монетки ежедневно ради хлеба, об увеселениях и слышать не мечтал. Жилось, да, трудно, но не уныло. Рутина заглушала любые чувства и эмоции, и в этом круговороте однообразных дел, я заметил девушку одну.
Монах причмокнул, когда Паисий замолчал. Человек за окном сделал шаг, и оказался ближе к окну. Рассказчик всё не говорил.
- Паисий, ну же, продолжайте! - недовольно промолвил монах, снова прервав тишину. Послышался шаг. Паисий вдохнул холодный воздух. Он глядел в окно, приблизившись к нему, отчего человек в мантии в испуге немного отстранился.
- Да, Отец, простите грешного меня, - тихо начал мужчина. - Продолжаю сей рассказ, - сказал своим грубым голосом Паисий, - влюбился я в неё. - как будто сняв тяжесть с плеч своих, протянул мужчина. Издался какой-то стук. Рассказчик продолжил, но мечтательный тон его исчез. Паисий ушёл от окна.
- Я любил и был любим. – медленно, отчётливо, думая над каждым словом произнёс он. - И мир тогда перестал быть важен для меня, лишь она в своем обличие великом была нужна! Вы, Отец, наверняка ведь меня не понимаете, да? А хотя мне то что... - голос вновь затих. Паисий закашлял. Монах молчал.
Человек в тёмной мантии облокотился на стену, от чего-то он хотел попасть в монастырь, проникнуть за стены каменные, увидеть человека, что вёл рассказ, да не мог. Не мог из-за страха своего, что внутри всё рос и рос, попутно с воодушевлением и надеждой стремясь вырваться наружу. Чёрная мантия продолжала покрываться слоем снега. Температура понижалась, тело чуть тряслось от холода, не только лишь от боязливости.
- Мы безумно любили друг друга, - неожиданно заговорил Паисий, - строили чудны́е планы на жизнь нашу будущую, наслаждались ежеминутными нежностями тел. Я спешил к ней после учебных часов, узнал её семью, узнал о ней побольше, рассказывал о днях своих былых в селе. И радость стала казаться осязаемой. А потом... - голос рассказчика задрожал, - но потом нам пришлось расстаться. - мужчина еле как произнёс последнее слово, заплакал и сел на стул. Человек за окном, слыша слёзы Паисия, упал на землю, вскинул голову кверху, разрываясь от желания показаться в окне и страха перед своим обнаружением.
Паисий по всей видимости утёр слезы, резко встал и ударил по стене. Ни капли боли не почувствовал он. Страсти души разыгрались сильнее:
- Отец! - вскрикнул он ужасным криком, содрогаясь телом, изворачивая голос от боли и падая на морозный пол, - что же вы молчите, Отец?! Да вы, да вы совсем не понимаете чувств моих? - слёзы текли, словно ручьи у монастыря, вскрики голоса всё также были ужасны. Он лежал жалким ничтожным существом, дрожа, на каменном полу.