– Одна нога здесь – другая там, – молвил староста Добромил, потирая дебелый лоб. – А голова и рука и вовсе у Перунова идола. А может, так оно и должно? Триглава же жрец.
Василиса, ученица погибшего жреца, потеребила косу, робко выглядывая из-за плеча старосты Добромила. Вот только утром вышла она из капища, чтобы привести к жрецу-волхву, наставнику своему, старосту деревенского Добромила, по срочному и важному делу. Какому, ей самой было неведомо. Но пришлось ей вот идти до деревни ближайшей несколько часов, искать этого старосту и вести его по дороге сначала, потом по тропинке, потом через лес и в рощу Перунову, куда не по важным делам и не по праздникам простому люду совсем хода нет.
Так мало того, что Добромил этот шикал всю дорогу, что Василиса и дура, и ведьма, и перестарок, в двадцать лет в девках ходит, так пришли они к капищу, глянули – а жрец-то мертвый лежит! На куски порубленный да перед идолами разложенный. Одна нога здесь – другая там, да и все прочее как по грамоте берестяной.
Что за душегубец тут орудовал? Василиса того не знала. Жреца она оставила в добром здравии, похмельного только – перебрал он вчера зелена вина, какое-то важное дело отмечаючи. Пешком дошла до деревни да старосту вызвала на телеге. Так пока они собирались, пока ехали, под дня-то и прошло! Тело-то уже и остыть успело, а убийца коварный, со жрецом расправившийся, тем более удрал!
– Не должно так, Добромилушка, – робко сказала Василиса. – Триглаву живые служат, а мертвые в сырой землице лежат.
– Цыц, ведьма! – рявкнул Добромил. – Без тебя разберемся!
Хоть и не была Василиса настоящей ведьмой, а только ученицей, слабой да необученной, спорить со старостой она не посмела.
Ведьма так ведьма!
Но толку от ее ведовства, если она почти ничего не знает и не умеет? Хотя жрецу это тоже не помогло.
Староста тем временем по всему Перунову капищу прошелся, всю рощу обошел, ко всем идолам заглянул – а было их числом пять: Перуна идол, Триглава идол, Велеса идол, Сварога идол и Даждьбога идол. На кровь пролитую полюбовался, языком поцокал, потом к Василисе вернулся. Посмотрел на нее хмуро и сунул под нос кусок тонко выделанной бересты.
– Что здесь написано, ведьма?
Взяла бересту девица, повертела в руках, припомнила: видела ее вчера у жреца. Он что-то писал, но ей, Василисе, не показывал – сказал, не ее ума дело. Ей бы капище прибирать да второго ученика, Петрушу, из города дождаться, а не в дела чужие бабским носом влезать.
– Читай-читай, – поторопил ее Добромил. – За пазухой у жреца нашей.
Хоть и была грамоте обучена Василиса еще матерью покойной, почерк жреца с трудом разобрала:
– «Идолище Поганое», – прочитала девица. – Не ведомо мне сие, Добромилушка. Жрец наш со мной об этом не разговаривал. С тобой, верно, хотел, да не успел – сгубили его!..
И горько так стало Василисе, что слезы сами на глаза навернулись. Не так уж и любила она жреца сурового, но ведь жила у него два года-то! С тех пор, как жених на заставе погиб, дом сожгли половцы поганые да отца с сестрами в полон угнали, а у самой Василисы способности ведьмовские пробудились.
Староста хмыкнул и гнев на милость сменил. Забрал записку, погладил Василису по голове по-отечески, чуть косу не растрепав, и сказал спокойно, почти ласково:
– И мне не ведомо, что тут за Идолище поганое. И душегубцев таких я, староста, ловить не обучен. В город нам надо, в Муром, или лучше сам в стольный Киев-град. И ты, Василиска, со мной поедешь, здесь не останешься. Свидетелем будешь! Но перед этим заедем к другу моему в Карачарово. Сынок у него, Илья, тридцать лет и три года на печке лежит, ноги не держат. Но какая у него голова! Золотая! Вся деревня к нему за советами ходит. Авось и тут разберется!