Мой тридцатый день рождения начался с того, что мужчина по имени Артём, обладавший внешностью греческого бога и, как вскоре выяснилось, интеллектом заспанной аквариумной рыбки, посмотрел на меня с высоты своего самого важного в мире «проекта» и изрёк судьбоносную фразу. Он произнес её с таким видом, будто делился сокровенной тайной мироздания, доступной лишь избранным.
— Знаешь, Лиза, все женщины — как орешки. Одни — как грецкие, с толстой скорлупой, но с ценным ядром внутри. Их сложно расколоть, но оно того стоит. Другие — как арахис, немножко простоватые, но милые и непритязательные. А третьи…
Я перевела взгляд с его самодовольного лица на его же идеально отполированные ногти, потом на свой салат «Цезарь», который внезапно потерял всякий вкус и превратился в грустную кучку листьев, курицы и сухариков. В голове чётко и ясно созрела мысль: пожалуй, пора. Пора заводить кошек. Не одну, для галочки, и даже не пять, для солидности. А целый питомник. Чтобы их мурлыканье заглушало вот такой вот внезапный бред. И заодно — менять замки на всех дверях, потому что этот «знаток ореховой души» знал мой адрес, и это знание теперь казалось мне личной угрозой национальной безопасности.
— А третьи? — вежливо, с налётом дежурного любопытства поинтересовалась я, чувствуя, как мой тридцатый год жизни, который должен был стартовать с фанфар и надежд, начинает медленно, но верно покрываться тонкой, колючей изморозью разочарования.
— А третьи — как кедровые! — торжествующе провозгласил он, самодовольно изогнув бровь. — Маленькие, изящные, но чертовски дорогие! Настоящий деликатес!
Он откинулся на спинку стула, явно ожидая всплеска восхищения, слёз умиления или хотя бы благодарного вздоха за столь глубокую и поэтичную аналогию. В его карих глазах читалась непоколебимая уверенность, что он только что подарил мне не просто комплимент, а философский трактат, ключ к пониманию всей женской вселенной. Мой же внутренний диалог в этот момент был куда менее возвышенным и больше напоминал тираду загнанного в угол таксиста: «Ну вот. Тридцать лет. Половину из которых я потратила на учебу, карьеру и борьбу с ипотекой. И вершиной моих романтических достижений в юбилейный вечер является человек, который проводит параллели между женщинами и закуской к пиву. Поздравляю себя, Лиза Соколова. Ты превзошла саму себя».
— Понятно, — сказала я, отодвигая тарелку с безвкусным салатом, будто это была пробирка с опасным химикатом. — Спасибо, что прояснил. Теперь я буду точно знать, с чем имею дело. С ореховым ассортиментом. Осталось только выяснить, я — упаковка на развес или в вакуумной упаковке?
Его лицо на миг выразило лёгкое недоумение — шутка не долетела, затерявшись где-то в пространстве между его ухом и той самой «глубиной». Но он быстро взял себя в руки, решив, видимо, что я просто кокетничаю.
Оплачивая свой скромный ужин (ибо, как выяснилось в процессе, «кедровые орешки» должны платить за себя сами, дабы не растерять свою «ценность» и не позволить мужчине усомниться в их независимости), я краем глаза ловила на себе жалостливые взгляды официанток. Их понимающие, полные сочувствия взгляды говорили красноречивее любых слов: «Бедняжка, юбилей, а он…» Да, Лиза Соколова, успешный дизайнер интерьеров, владелица уютной, наконец-то выплаченной однушки в приличном районе и гордая обладательница фикуса по имени Карл, в свой тридцатый день рождения оказалась на свидании с ходячим, дышащим клише. С персональным позором в брючном костюме.
Вечером, сидя на своём диване, я заедала купленным по дороге домой куском торта «Прага» свои грустные и совершенно не юбилейные мысли. Напротив, на журнальном столике, подмигивала единственная свечка, воткнутая в кекс, который я в последний момент пожалела и не стала украшать безвкусным розовым кремом. Я задула её одним резким выдохом, в котором смешались усталость, досада и тлеющая искра надежды, которую я ни за что не стала бы признавать вслух.
— Хочу, чтобы мой принц нашёлся, — прошептала я в тишину, нарушаемую лишь тиканьем часов и отдалённым гулом города. — Настоящий. Не из сказки, конечно, это уже было бы слишком многого просить у вселенной. Но чтобы… чтобы он не сравнивал меня с орехами. Чтобы он не говорил о женщинах, как о «проектах» или «активах». Чтобы он знал, где у него находится сердце, а не только кошелёк и зеркало. Чтобы с ним было молча комфортно. И чтобы он смешил меня невзначай, а не пытался впечатлить заученными банальностями.
Звонок в дверь прозвучал как спасательный круг, брошенный прямо в этот унылый океан самосожаления. На пороге, обвешанные воздушными шарами ядовито-розового и кислотно-голубого цвета (оттенок «детской неожиданности», как тут же окрестила его мой дизайнерский взгляд) и размахивая бутылкой почему-то советского шампанского, стояли мои подруги — Катя и Света. Выглядели они как пара торнадо, наряженных на праздник неудач.
— Мы знаем всё! — заявила Катя, маршем проходя в квартиру и с ходу начиная надувать ещё один зелёный шарик, от которого сразу же повеяло дешёвой резиной. — Мы видели твою грустную сторис с этим… этим Артёмом-орехом! И мы знаем, что ты сейчас в депрессии размером с Эверест, если не больше! Поэтому всё! Стандартные подарки в виде духов, косметики и банальных букетов отменяются!
— У нас для тебя есть нечто абсолютно эксклюзивное! — таинственно, почти шёпотом протянула Света, вытаскивая из-за спины не конверт, а целую коробку, размером с небольшую пиццу, перевязанную пестрым бантом.
Я, предвкушая билеты на долгожданный концерт или, на худой конец, годовой абонемент в хороший спа-салон, с наигранным энтузиазмом, в котором всё же теплилась надежда, разорвала упаковку. Бумага отлетела в сторону, и я заглянула внутрь. На бархатной подушечке цвета запекшейся крови лежал… странного вида шлем. Не велосипедный, не для сноуборда и даже не для виртуальной реальности из магазина электроники. Он был стилизован под что-то старое, возможно, средневековое, с медными вставками, потёртыми, будто от времени, и каким-то загадочным матовым козырьком, который не отражал свет, а будто поглощал его.