В каждом городе есть свои секреты. Не те, о которых шепчутся за коктейлями - старые дома с призраками, парки с тёмными аллеями, - а настоящие. Тихое, общее знание, которое не произносят вслух, потому что оно стало частью пейзажа. В Ловертоне таким знанием был дом №13 по Тихой улице. Не весь дом, а конкретно его подвал. И конкретно одна стена в нём.
О ней не говорили, но её всегда учитывали. Агенты по недвижимости «случайно» забывали упомянуть о подвале в списке объектов. Соседские дети, игравшие в прятки, инстинктивно обходили его стороной, хотя никто из родителей их не предупреждал. Даже почтальон, разносивший почту, делал необъяснимый крюк через дорогу, приближаясь к этому участку. Местные называли это «Щекоткой в затылке» - смутным, необъяснимым ощущением, что за тобой наблюдают откуда – то снизу.
Майкл Грей, новый владелец, этой щекотки не почувствовал. Он был прагматиком, бухгалтером. Он видел ветхий двухэтажный особняк, купленный за бесценок и потенциал. Он видел гнилые полы, которые можно заменить и протекающую крышу, которую можно починить. Он не видел - а потому и не верил - в молчаливые договорённости целого города с невидимой сущностью.
Ему рассказала о подвале миссис Хиггинс, восьмидесятилетняя вдова из соседнего дома, принесшая ему на второй день пирог с ревенём. Её слова были обрывисты, полны намёков.
«Подвал...там всегда сыро, мистер Грей. Лучше туда не соваться. Особенно к дальней стене. Она... нехорошая».
«Нехорошая?» - усмехнулся Майкл. - «Грибок? Плесень?»
Старушка покачала головой, её глаза были мутными от возраста и чего-то ещё - старого, застарелого страха.
«Она слышет, детка. Слышет всё, что происходит наверху. И иногда... она шепчет что-то в ответ, но ты не слушай. Замуруй её и забудь».
Майкл списал это на старческий маразм. Но в тот же вечер, спускаясь в подвал с фонарём, он вспомнил её слова. Воздух был неподвижным и густым, пахнущим не просто сыростью, а холодной, древней землёй, как в глубокой могиле. И была та самая, дальняя стена.
Глухая, кирпичная, выбеленная столетиями известью, которая теперь осыпалась, обнажая темно-красную, почти черную кладку. Она не просто стояла - она владела пространством. От неё исходил холод, не сырость, а пронизывающий, костный холод, как от открытой дверцы морозильника. Фонарь выхватывал из тьмы её шершавую поверхность и Майклу на мгновение показалось, что тени в углах шевельнулись, отползли чуть дальше от неё.
Он протянул руку, не прикасаясь, просто почувствовать температуру. Ладонь заныла от леденящего онемения. И в этот момент, в полной, давящей тишине подвала, он уловил это… Едва слышный, похожий на шипение радиопомех... шёпот. Не слова, а их отголоски, обрывки, полные невыразимой тоски и бесконечного, ненасытного голода.
Майкл резко отдернул руку. Сердце заколотилось где-то в горле. Разум тут же нашёл оправдание: «Сквозняк ветром в щелях завывает. Воображение разыгралось».
Но ветра в герметичном подвале не было. А шёпот, стихнув на секунду, снова пополз из глубины стены, стал чуть настойчивее.
Именно в тот миг, стоя перед этой немой, холодной глыбой, Майкл Грей, бухгалтер и прагматик, сделал свой первый неверный выбор. Вместо того чтобы последовать совету старой женщины - замуровать и забыть, - он решил доказать себе, что страх не властен над ним и надумал снести Стену.
На следующий день Майкл вернулся с перфоратором. Инструмент ревел, вибрировал в руках, но едва царапал поверхность. Казалось, Стена не просто стояла, она сопротивлялась. А шёпот становился громче. Теперь в нем можно было различить отдельные слова: «оставь...», «уйди...», «голоден...».
Именно тогда Майкл впервые почувствовал Запрос.
Это был не звук и не мысль. Это было физическое ощущение, исходящее от Стены, как магнитное поле. Оно требовало жертвы. Не крови или плоти, нет. Нечто большего. Эмоции. Сильной, чистой, негативной эмоции.
В ту ночь Майкл поссорился с женой из-за денег. Ссора была жестокой, они кричали друг на друга, швыряли посуду. Истерика жены, её слезы ярости и обиды - всё это было настоящим, выстраданным. Но на пике скандала Майкл поймал себя на мысли, что часть его наблюдает за происходящим со стороны, с холодным, клиническим интересом. И он почувствовал, как холодок из подвала, тонкий и цепкий, потянулся наверх, к их кухне и впитал в себя всю эту ярость, всю боль, а потом отступил, сытый и довольный.
Наутро Стена изменилась. Трещина от кирки чуть затянулась, будто струп на ране. Шёпот почти стих и Майкл, к своему ужасу, почувствовал... удовлетворение. Блаженную, грешную сытость, исходившую от самого дома.
Так начался их симбиоз.
Майкл больше не пытался сносить Стену. Он стал ее хранителем, ее жрецом. Он узнал, что Зло за Стеной жаждет отчаяния, страха, ненависти. Оно было гурманом в мире человеческих страданий.
Он подкладывал соседям анонимные записки, сеющие подозрения. Он испортил отношения лучших друзей - соседей, нашептав одному о предательстве другого. Он подстроил увольнение коллеги, на которого сам же и наклеветал. И впитав эту горечь и боль Майкл принёс их домой. Так с каждым актом жестокости, с каждой новой порцией чужого горя, Стена отвечала ему. Дом преображался. Скрытая гниль в балках исчезала, протекающая крыша сама собой затягивалась, в саду, несмотря на осень, распустились алые, неестественно крупные розы. Майкл стал невероятно удачливым. На него свалился выигрыш в лотерею, о которой он и не помнил, что покупал. Дела пошли в гору.
Но аппетит Зла рос. Скоро простых пакостей стало мало. Шёпот за Стеной становился настойчивее, требовательным. Он хотел большего, настоящей трагедии.
И Майкл, чья душа уже была пропитана сладким ядом Стыда и Власти, согласился.
Он заманил в подвал бездомного, предложив тому работу и кров. А когда несчастный, почуяв неладное, попытался убежать, Майкл... не стал помогать ему. Он просто наблюдал, как из Стены вырвалась черная, липкая тень, бесформенная и безглазая, но обладающая тысячью щупалец-желаний. Она обволокла человека и он не закричал. Он просто... исчез. Рассыпался, как пыль, а его последний, леденящий душу вздох отчаяния был поглощен Стеной.