Всё вымышлено.
Любые совпадения случайны.
Яркий солнечный свет заливал комнату, заставляя щуриться. Уже припекало по-настоящему, когда я со стоном перевернулась на другой бок. А когда назойливый будильник разорвал утреннюю тишину, я не сдержала возмущенный возглас:
— Да чтоб тебя!
Приподнявшись, я несколько секунд сидела на кровати, тупо разглядывая знакомые очертания комнаты, пытаясь загрузиться в новой день реальности, где мне нужно выгрызать свое место под солнцем, а затем, с глухим стоном снова рухнула на подушки. Уф. Я не перестаю себя тешить надеждой, что однажды, мне удастся себя почувствовать обычной двадцатилетней девушкой, у которой есть все время мира, чтобы понежиться в постели…
— Дочка, доброе утро! — за дверью послышался бодрый голос отца.
— Доброе, пап...
Соблазнительный аромат жареного омлета с луком (папиного фирменного блюда) защекотал ноздри, а в животе предательски заурчало. Отлично. Сон, как рукой сняло. Теперь я окончательно проснулась и готова спасать шкуру не только свою, но и отцовскую.
Да, история нашей жизни напоминала откровенно дрянной сериал: мать бросила нас с отцом и младшей сестрой семь лет назад. Не сказать, что это было неожиданно. Я перенесла это относительно спокойно. Возможно, мне, ребенку, было всегда очевидно, что моя мать, кроме самой себя никого не любит. Ее не интересовала никогда семья, дети, быт и все в этом духе. Она, как паразит успешно мимикрировала в эту среду, пока ей было это выгодно, а потом – супом с котом, как говорится. Детская проницательность, чтоб её. А возможно, мне просто досталась от природы трезвая голова на плечах. В любом случае, для меня это не стало сюрпризом. Но папа... Папа до последнего верил в свою жену. В свою Лену. Даже когда её подвозил таинственный незнакомец на новой иномарке, одаривая роскошными букетами, а мы считали копейки до зарплаты — он все еще находил ей оправдания. "Устала, хочет красивой жизни, я не смог дать...". Любовь ослепляет. А иногда и разоряет.
Результат налицо: мы втроем ютимся в съемной двушке на окраине, где каждый месяц — битва за квартплату, коммуналку, папины лекарства и новые кроссовки для сестры. О жизни на широкую ногу можно только мечтать.
Приведя себя в порядок, я направилась на кухню.
— Проходи к столу, солнце, завтрак остывает, — папа по-доброму потрепал меня по макушке, как делал это всегда. Я подставила ему лицо, чтобы он по традиции поцеловал меня в нос. — Как спалось, Элла?
— Хорошо, — я наколола на вилку помидорку черри. — Жаль, мало.
— Одни радости вкушать не достойно, дочка... — протянул он свою любимую присказку.
— Одни горести — тоже, — не осталась в долгу.
Папа в нашей микро-семье выступает в роли коуча и идейного вдохновителя. Получается у него... с переменным успехом. Так вышло, что главный добытчик здесь я. Мои домашние верят, что доход в семью приносит моя должность специалиста по стратегическому развитию. Мол, меня, молодое талантливое дарование, заметил директор холдинга на форуме по экономической безопасности предприятий. На деле же...Липа. Не знаю, верит ли мне отец по-настоящему, или ему просто так удобно. Но я поддерживаю эту легенду, чтобы и моей совести спалось спокойно, и родительской. В нашей стране без опыта работы никуда не берут, а в прибыльных компаниях, как известно, рука руку моет. У меня нет ни блата, ни связей. Зато есть мозги. Вот они-то, нас и кормят, не давая умереть с голоду.
— Эммаус уже в школе?
— Да, ей сегодня к первому уроку, — папа налил себе апельсинового сока, его пальцы нервно постукивали по стакану. — Меня снова вызывают в школу. Из-за её поведения. Уже третий раз за месяц.
— И что на этот раз? — спросила я, откладывая вилку.
— Она ударила одноклассника. Говорит, он обозвал её оборванкой.
— Ну и правильно сделала, — я не смогла сдержать одобрительной улыбки. — Моя девочка не даёт себя в обиду.
— Элла, это серьёзно! Могут быть последствия. Поговори с сестрой.
— А может, это ты поговоришь с дочерью? Как отец? — голос мой дрогнул от нахлынувших эмоций. — Я не могу тянуть всё одна. Научи ребёнка не обращать внимания на оскорбления. И объясни ей, что нищета — это не навсегда.
— Элла, какая нищета? Не в деньгах же счастье... — он начал свою заезженную пластинку.
— Оставь, — я резко встала, отодвигая стул. — Пустое. Твоя задача — убедить Эмму, что донашивать чужую одежду не стыдно. Что огурец с сахаром может быть вкуснее арбуза. А не меня.
Я отвернулась, чтобы он не видел, как дрожат мои руки. Эта вечная беспечность отца... Его инфантильность, это вечное "авось"... Не знаю, всегда ли он был таким безынициативным. Или его сломило то предательство семь лет назад? Но это уже не имело значения. Прошло семь чертовых лет. Давно пора взять себя в руки.
Дверь распахнулась с таким грохотом, будто в аудиторию ворвался отряд десантников, но нет. Это всего лишь я — фурия в потертых джинсах, запыхавшаяся и с растрёпанными волосами. И, как на зло, опоздавшая на добрых двадцать минут. И не к кому-нибудь, а к самому Валерьяновичу.
Да, день не задался с самого утра. Рюкзак сорвался с плеча и рухнул на дубовый паркет, оглушительно нарушив торжественную тишину. Учебники и конспекты рассыпались веером. А я, вся запыхавшееся, бросилась собирать их, пока звенящая аудиторная тишина давила на уши, будто обвинение.
Когда я наконец подняла голову, то встретилась взглядом с Олегом Валерьяновичем. Он стоял у массивной кафедры из тёмного дерева, высокий, прямой, в безупречном твидовом пиджаке. И с ослепительной залысиной, которую, зуб даю, видно из космоса. Его серые глаза, холодные и цепкие, как зимний лёд, изучали меня без тени снисхождения.
— Румянцева, — его голос, как нож, разрезал эту цитадель безмолвия. — я начинаю думать, что университетские правила существуют для всех, кроме вас.
— Они существуют, Олег Валерьянович. Просто сегодняшний автобус, видимо, о них не знал, — парировала я, стараясь не смотреть на лощенные лица однокурсников, жаждущих надо мной расправы. — Прошу прощения. Можно войти?
Вряд ли этот самовлюблённый педант пропустит меня без унизительной тирады. Он меня терпеть не может с самого первого семестра. Будь его воля, он бы давно выставил меня за двери этого элитного заведения, где я, дочь бывшего бизнесмена, а ныне электрика из спального района, оказалась лишь благодаря мозгам и упрямству. Но я всё ещё здесь. Потому что мои «шестерёнки», как он однажды пренебрежительно выразился, крутятся чётче, чем у этих лощёных отпрысков династий. Это тоже, по его мнению, до поры до времени.
— Это последний раз, — он кивнул в сторону моего места на второй парте у окна. — Садитесь.
— Благодарю, — сделала вид, что смущена, хотя внутри всё кипело.
Усевшись за старинную парту, откровенно уставшую, от паломничества нерадивых студентов, я достала тетрадь. Пронесло. Мог и не пустить. Принципиальность Валерьяновича известна всем. Признаться честно, он никого не любит, но конкретно меня… прямо-таки ненавидит. Ненавидит за мою дерзость, мой вызов его авторитету, и то, как я в начале курса осмелилась задавать вопросы, ставящие под сомнение его непогрешимость. Ему, воспитанному в традициях поклонения иерархии, нужны послушные, лебезящие болванчики. Я же, — пытливый умом гений, которому нужно все знать. В общем, мы несовместимы. И никто не знает, чем кончится это противостояние.
— Напоминаю, — его голос разнёсся под высокими сводчатыми потолками, украшенными лепниной, — что на следующей неделе у нас итоговая контрольная работа. И именно от моей оценки зависит, продолжите ли вы грызть гранит науки в стенах этого университета или нет. Будьте уверены: я без сожаления избавлюсь от любого балласта при первой же возможности, — его ледяной взгляд снова скользнул по мне. — А теперь перейдём к классификации особых точек. Откройте конспекты.
Старый вредный хрен. Не удержался от укола. Намёк понятен. Я уставилась на доску, покрытую меловыми иероглифами интегралов, но мысли мои уже унеслись прочь из этой аудитории, пахнущей старыми книгами, строгими правилами и скрытой враждой…
Даня. Сейчас не найдется дня, чтобы я мысленно не прокляла тот вечер, тот сквер, тот поворот судьбы, что свел нас. Но тогда... о, тогда казалось все иначе.
Я была слишком юной, наивной и — да, признаю — отчаянно жаждущей любви. Не той примитивной, что показывают в сериалах, а большой, всепоглощающей, которая заполнит ту пустоту, что я носила в себе с детства. Мама ушла, когда мне было тринадцать, подарив после себя не просто документ о разводе, а ощущение, что я недостаточно хороша, чтобы она осталась. И вот, в тот летний вечер, когда сумерки уже начинали красить небо в сиреневые тона, он появился. Будто ответ на мои тихие, невысказанные молитвы.
Я сидела на скамейке у пруда, в наушниках, пытаясь заглушить не внешний шум, а внутренний. Тот голос, что постоянно напоминал: «Ты одна. Всегда одна». И тут он — весь в движении, с каплями пота на висках, остановился, запыхавшись.
— Не страшно одной так поздно? — его голос был спокойным, без тени панибратства.
Я сняла наушник, уже готовясь к колкости, но что-то в его взгляде остановило меня. Он смотрел не на мою поношенную куртку или простые кроссовки… он смотрел прямо в глаза.
— Не особо... — я даже растерялась от неожиданного вопроса.
— А мне вот да, — он лучезарно улыбнулся, и в его глазах вспыхнули искорки. — Бегу и думаю: вдруг за мной гонятся? Я, кстати, Даня.
— Элла.
Неожиданно для себя самой, мы разговорились. Даня вызвался проводить меня до самого подъезда, заявив, что это теперь его долг чести. Так началось то, что я тогда называла чудом.
Дни сливались в череду сообщений, встреч, смеха. Я влюблялась не по дням, а по часам. Стремительно и безоглядно. Этот сладкий, головокружительный водоворот чувств подхватил меня и понес, не спрашивая, готова ли я. Я перестала просто ходить — я парила, касаясь земли лишь кончиками пальцев.
Эти нежные объятия, когда казалось, будто весь мир заключён в его руках. Эти жаркие поцелуи в тёмном закоулке у дома, когда срывалось дыхание, а сердце билось в унисон с его. Его шёпот, горячий и прерывистый, дурманил разум. Все тяготы жизни — бедность, одиночество, ежедневная борьба… ушли на второй план. На их месте расцвели смелые, почти отчаянные мечты. Мечты о светлом будущем, где не было бы счёта каждому рублю, о доме, где пахло бы не плесенью, а свежей выпечкой, о простом женском счастье, о котором до той поры я лишь читала в книгах.