Я вжалась в холодную стену, слившись с тенями коридора. Сквозь щель в дверях доносились голоса, родителей этого тела. Я заставила себя дышать ровно и глубже, сосредоточившись на медленном счете, тише, сердце, не выдавай меня, чтобы эта адская тряпка не послала очередной донос.
— Не знаю, что за сбой случился неделю назад, — раздался твёрдый, как гранит, голос отца, — но сейчас все показатели в норме. Она снова послушна и смиренна. Специалист не нашёл никаких нарушений, и слава богам, иначе нам бы не поздоровилось.
— Но разве ты не видишь, как она побледнела, как потух её взгляд, — голос матери дрогнул, словно тонкая струна, готовая лопнуть, — это из-за вести о браке! Дочь не вынесет такого, она слишком хрупка…
Раздался оглушительный удар, будто кулак обрушился на металлический стол. Я невольно вздрогнула, ощущая, как вибрация, злая и резкая, словно удар бича, прошла сквозь стену и отдалась в моих ладонях.
— Хватит! Её муж — правая рука самого советника! Ты хочешь, чтобы я отказал ему, чтобы нашу семью настиг позор?!
Его слова обжигали больнее раскалённого металла. Даже стены, казалось, сжимались от страха.
— Прости… — прошептала мать, и в этом шёпоте было столько поражения, что у меня сжалось сердце, её сломали первой, здесь всех женщин ломают, но только не меня.
— После образования Кетэра всё наладится, — уже спокойнее, с ледяной уверенностью палача, произнёс отец, — она станет добродетельной женой и обретёт счастье в служении. А эти девичьи тревоги… Они пройдут. Для юной невесты это естественно.
Пока меня не обнаружили, я бесшумно скользнула в сумрак коридора и, не меняя темпа, уверенно зашагала к своей комнате, в спальню-тюрьму. Итак, старик окончательно решил — свадьбе быть. В висках застучало: нет. Нет и нет. Я не для того прошла земной ад и получила этот странный шанс, чтобы вновь променять одну клетку на другую, пусть и позолоченную.
Главная проблема висела на мне невесомым грузом — эта проклятая тряпка, Шидр, надетый поверх обычной одежды. Из обрывочных воспоминаний Новари я знала, что это не просто ткань. Он, как верный страж, в реальном времени считывает и передает данные: пульс, гормональный фон, уровень стресса, местоположение. Спасибо и на том, что мысли пока не читает, иначе мой череп уже разорвался бы от сигналов тревоги.
Чтобы вырваться из этого ада, нужно было сделать невозможное — взломать эту штуковину. Ирония судьбы заключалась в том, что у самой Новари не было ни единого полезного знания на этот счёт. Никто из женщин её расы не обладал такими знаниями, и это было понятно. Если бы хоть одна девушка знала, как обмануть Шидр, отсюда многие давно бы уже сбежали.
В комнате стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь шорохом моих шагов. Здесь, за этим порогом, царил единственный в её жизни... нет, в моей жизни, крошечный мирок, куда имела право входить лишь мать. Даже отец, верховный правитель её судьбы, не смел переступать эту черту — таков был древний закон, гласивший, что лишь в собственной спальне женщина может сбросить с себя мерзкую тряпку, этот символ рабства. Жутковатое правило, ведь после замужества её личная крепость сменится на спальню мужа, где правила диктует уже он.
Дурацкие, удушающие правила. Ирония судьбы — пройти через смерть и переродиться, чтобы оказаться в теле инопланетянки, запертой в системе, куда более изощренной, чем земные тюрьмы.
С привычной, уже отточенной осторожностью я сняла Шидр. Кожа под ним вздохнула прохладным воздухом, будто впервые за день. Я повесила его на специальную выемку в стене, панель беззвучно задвинулась, унося устройство на чистку и диагностику. К утру он будет ждать меня — стерильный, бездушный и готовый вновь стать моим надзирателем.
На мне осталось лишь тёмно-синее платье в пол, с длинными рукавами и высоким воротником. Да, хоть оно и было сшито из тончайшего материала, похожего на шёлк, невесомого и приятного на ощупь, его крой по-прежнему скрывал каждую линию тела. Местная фишка, едко отметила я про себя. Скрыть, запереть, не дать ни единого намёка на личность. Даже наедине с собой.
Я подошла к зеркальной поверхности на стене — здесь это заменяло привычное стекло. Из глубины на меня смотрела незнакомка. Новари. Тёмно-серая, почти матовая кожа, отливающая под светом перламутром. Темно-синие, цвета индиго, волосы, тяжёлые и густые, волнами спадавшие до талии. И глаза... огромные, миндалевидные, цвета расплавленного золота. В них плескался чужой ужас и моя, выстраданная земная решимость. Да, она была прекрасна.
Медленно, будто совершая ритуал, я провела рукой по своим волосам, затем дотронулась до щеки. Кожа была прохладной и идеально гладкой. Не моя. Тяжело было свыкнуться с новой собой, когда я очнулась в этом теле неделю назад.
Внезапно дверь в спальню беззвучно отъехала. На пороге стояла мать, её лицо было бледным, а глаза опухшими от слёз. В руках она сжимала небольшой предмет, похожий на изящный металлический шар.
— Доченька... — её голос дрогнул. — Я принесла тебе успокоительное. Ты должна отдохнуть перед... перед важным днём.
Она сделала шаг вперёд, и её пальцы нервно сжали шар. Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Это было не успокоительное. Я помнила из обрывков памяти Новари — такие устройства использовались для принудительной седации, если девушка проявляла непокорность.
Мать смотрела на меня с такой смесью любви и ужаса, что у меня сжалось сердце. Она знала. Знала, что происходит, и была слишком слаба, чтобы остановить это. Но она была готова усмирить собственную дочь ради иллюзии её же безопасности.
Я встретила её взгляд — спокойный, прямой, без тени прежнего страха.
— Спасибо, мама, — мой голос прозвучал тихо, но твёрдо. — Но мне это не нужно. Я совершенно спокойна.
Её пальцы сжали шар так, что костяшки побелели. В её глазах читалась настоящая паника. Она боится, что я сорвусь. Боится за меня. Боится за себя.
— Пожалуйста, не усложняй, — она попыталась вложить в голос строгость, но получилось скорее жалобно. — Отец не позволит...