[…] Все, кого я любила, умерли, а мы обсуждаем следующие Голодные игры, чтобы предотвратить дальнейшие жертвы. Ничего не изменилось. И ничего не изменится. Играм не будет конца.
Мой мальчик с хлебом по-прежнему под властью охмора. Конечно же, в его поведении есть изменения к лучшему, он уже не хочет меня убивать, но и любить он меня больше не способен. Тот единственный человек, который по настоящему обо мне заботился, любил, был готов за меня умереть, больше никогда не будет моим любимым. Сноу отобрал у меня все самое дорогое. И я отомщу!
Семь человек. Трое голосуют «против» последних Голодных игр, двое голосуют «за».
- Остались Китнисс и Хеймитч, – напоминает Койн.
Интересно, а как это произошло семьдесят пять лет тому назад? Другая группа тоже сидела и голосовала за и против Голодных игр? Единогласно ли они приняли решение? Может, кто-то взывал к милосердию, но его заглушили вопли тех, кто требовал смерти детей?
Я тщательно взвешиваю возможности, обдумываю все варианты.
- Я голосую «за»… ради Прим, – говорю я, не отводя глаз от белоснежной розы.
- Хеймитч, твой голос решающий, – напоминает ему Койн.
Пит в ярости. Он призывает Хеймитча не становится соучастником преступления. Хеймитч лишь наблюдает за мной. Настал решающий момент. Сейчас мы узнаем, насколько мы похожи и действительно ли Хеймитч меня понимает.
- Я поддерживаю Сойку, – говорит Хеймитч, не сводя с меня пристального взгляда. Кто бы сомневался. Он всегда меня поддерживает. Видимо, в самом деле, между нами много общего.
- Отлично. Решение принято, – резюмирует Койн. – А теперь нам пора. Казнь состоится совсем скоро.
Она проходит мимо меня, и я протягиваю ей стакан с розой.
- Вы не могли бы распорядится о том, чтобы над сердцем ему прикололи вот это?
- Конечно, – улыбается Койн.
***
Когда выводят президента Сноу, люди приходят в ярость, превращаясь в бушующую злостью массу. Охрана приковывает его к столбу, но это ни к чему: ему не избежать наказания. Сноу некуда бежать. Он в десяти ярдах от меня. Лук урчит в моей руке. Я достаю стрелу из колчана, кладу на тетиву, прицеливаюсь в ненавистную мной белоснежную розу в его петлице и смотрю в лицо Сноу. Я пытаюсь прочитать в глазах бывшего президента хоть что-нибудь: раскаяние, гнев, страх, но, как и во время нашей последней встречи, я вижу лишь изумление. Он словно повторяет свою последнюю фразу: «О, дорогая мисс Эвердин, мы ведь договорились не лгать друг другу».
Он прав. Мы договорились.
Наконечник стрелы идет вверх, я отпуская тетиву, и президент Койн падает с балкона на землю. Она мертва. Конец играм.
Все потрясенно умолкают. В повисшей тишине слышен лишь один звук – ужасный, булькающий смех Сноу. Он, сгибаясь, падает на землю, начинает кашлять, изо рта у него льется пенящийся поток крови. Бывшего президента окружают охранники, и он притихает. Его последний змеиный взгляд прикован ко мне. Он мертв. Захлебнулся собственной кровью.
Ко мне направляются люди в серой форме. Что ждет меня, убийцу нового президента Панема? Допрос, возможно пытки, публичная казнь? Я снова не попрощалась с горсткой людей, которые мне все еще дороги. Но мне пришлось бы встретится с матерью, у которой теперь никого не останется, и это решает все.
- Спокойной ночи, – шепчу я луку и чувствую, как он замирает в моей руке. Поднимаю левую руку и наклоняю голову, чтобы сорвать зубами капсулу с ядом, пришитую к рукаву. В конце концов, это лучший конец для Сойки. Но зубы впиваются не в ткань, а в живую плоть. Я разжимаю челюсти, поднимаю голову и натыкаюсь на взгляд серых глаз. На руке сжимающей капсулу с морником остается кровавый след моих зубов.
- Отпусти! – рычу я, пытаясь высвободиться.
- Прости, солнышко, не могу, – тихо отвечает Хеймитч.
Его оттаскивают от меня, отрывая карманчик с ядом, фиолетовая капсула падает на землю, ее давит сапог солдата. Я превращаюсь в дикого зверя: брыкаюсь, кусаюсь, царапаюсь, делаю все, чтобы выбраться, но мои попытки тщетны. Стражники поднимают меня и несут на руках, над толпой. Я кричу, взываю о помощи. Мне нужен тот, кто сможет прекратить мои страдания. Один точный выстрел. Но его нет. Мне никто не поможет. «Конец Сойке» - последняя мысль вспыхивает в моих мыслях, прежде чем разум и сознание покидают мое измученное тело.
POV Китнисс
Я открываю глаза: меня привели в мою старую комнату в Тренировочном центре. Здесь я провела несколько дней перед своими первыми Голодными играми и Квартальной бойней. На кровати нет простыней, один лишь матрас, за распахнутыми дверцами шкафа красуются пустые полки, но все же эту комнату я не могу не узнать.
С трудом поднимаюсь на ноги и снимаю с себя костюм Сойки. Мое измученное тело саднит, на бледно-розовой коже красуются синяки, сама же кожа, созданная из клонированных в капитолийской лаборатории клеток, тонкая, словно бумажная салфетка, местами повреждена и кровоточит. Но мне уже все равно. Вряд ли кто-нибудь собирается лечить убийцу.
Дохромав до душевой, забираюсь в душ и включаю воду. Теплая вода струйками стекает по моему телу, словно поток кипящей лавы, обжигая растерзанную кожу. Интересно, когда они придут за мной? Не знаю сколько я здесь нахожусь, но, с того момента как меня сюда привели, я не видела ни единой живой души. Видимо, посетители у меня все же есть, потому что каждый раз когда я просыпаюсь ото сна или выхожу из душевой, на прикроватной тумбочке меня ожидает поднос с едой и лекарствами.
На сей раз выходя из душевой, помимо выше именуемых «даров», я обнаруживаю на своей кровати белый бумажный халат, кровать же, в свою очередь, заправлена чистым бельем. Костюм Сойки исчез.
После трапезы принимаю лекарства, мажу кожу бальзамом и, надев халат, сворачиваюсь клубочком на кровати. На душе пустота и холод. Я ощущаю себя умершей. Птицей, которой обожгли крылья. Сойкой, которая больше никогда не сможет петь.
Меня все чаще посещает мысль о самоубийстве. Но как именно свести счеты с жизнью? И возможно ли это вообще? Когда я решила собрать все таблетки, которые мне приносят ежедневно и выпить разом смертельную дозу, мне уменьшили количество таблеток.
На днях я решила воспользоваться столовыми принадлежностями. Дождавшись когда мне в очередной раз принесут поднос с едой, я, не раздумывая, взяла вилку и начала ковырять запястье левой руки. Не успела я, хоть немного приблизится к желаемой цели, как дверь отворилась, и в комнату вбежали два человека в серой форме, отобрали «орудие» и вышли, не сказав мне ни слова. Все тщетно. Чертовы наблюдатели!
Теперь я уверена, что за мной следят круглые сутки, и моя любая попытка самоубийства обречена на провал. Снова моей жизнью распоряжаются другие люди. Даже обидно. Но это еще не конец. Жизнь моя, и уходить из нее я буду на своих условиях!
Оглядываю комнату в попытке найти то, что могла упустить. Что-то, что поможет поставить конец всему этому. Пустой шкаф, комод, окно, кровать, тумбочка, поднос, на котором все еще лежит фарфоровая тарелка с уже остывшей едой. Тарелка! Ее не забрали!
Кровь кипит в венах, глаза горят безумием, нарисовав на моем лице такую же безумную улыбку. Сорвавшись с места, в два прыжка я добираюсь до тумбочки, хватаю тарелку и с размаху бью об пол, разбив ее на десятки осколков. Подняв треугольный осколок с пола, одним точным и резким движением черкнув по левому запястью, я оставляю на нежной бледной коже длинный глубокий порез.
Сажусь на кровать и смотрю, как по руке стекает моя кровь, образовывая под ногами красную, горячую лужицу, которая стремительно растет в размерах. Мысленно попрощавшись со всеми родными и любимыми, начинаю петь сама себе колыбельную, которую когда-то пела малышке Руте. На глаза наворачиваются слезы. Но это скорее слезы радости, чем боли, ибо, наконец-то я сама хозяйка своей жизни, и сама принимаю решение. И никто не способен мне помешать.
Я больше не чувствую себя связанной клятвой с этими монстрами, именующими себя людьми, пусть даже сама я – одна из них. Безусловно, Пит был прав: мы уничтожаем друг друга, чтобы наше место занял другой, более достойный вид. Ведь с существами, которые улаживают проблемы, жертвуя своими родными детьми, что-то явно не в порядке. И никакие объяснения не изменят этого. Сноу считал Голодные игры эффективным методом контроля. Койн думала, что парашюты с бомбами приблизят победу в войне. И в конечном итоге, кому это все принесло выгоду? Никому! Никому не выгодно жить в мире, в котором творится такое. И я не исключение. Я освобождаю себя от надобности жить в этом мире.
Прощай, Пит! Мой любимый мальчик с хлебом!
Прощай, мама.
Прости, Прим.
Хеймитч…
Дверь с глухим стуком открывается, в комнату врываются двое солдат в серой форме, те самые, что отобрали вилку. Из моей груди вырывается бешеный смех, который наполняет комнату. Я сделала все так, как задумала. Они не сумеют мне помочь. Я победила.
Вслед за ними вбегает бледный Хеймитч, из уст которого доносятся громкие крики, смысл которых я уже слабо различаю. В глазах мутнеет. Мой слух улавливает лишь отрывки адресованной мне Хеймичем тирады.
- Зачем, солнышко?...не уходи…не покидай…меня…
POV Пит
Я сижу в своей комнате в Тренировочном центре и перебираю в голове все последние события нынешней недели. Тренировки, захват Орешка, агитационные ролики Сойки, призывающей людей к борьбе за свое будущее. Сойка. Стоит мне вспомнить о ней, как в моем сознании вспышками мелькают воспоминания. Некоторые слишком яркие, другие же, затертые и слишком блеклые, притом все они противоречат друг другу.
В моей голове, сотни, тысячи воспоминаний, но как узнать где правда, а где ложь?
В памяти всплывает предпоследняя ночь на арене, на Квартальной бойне. Мой с Китнисс разговор на пляже:
- Если ты умрешь, мне не будет покоя в Двенадцатом дистрикте. Не останется никого, кто был бы нужен. Ты – вся моя жизнь! – сколько горечи в моих словах.
Китнисс хочет возразить, но я не даю ей этого сделать, поспешно прижимая указательный палец к ее губам.
- Ты – другое дело. Ты нужна родным, – отпускаю голову.
- А как же ты? – растерянно спрашивает Сойка.
- А я никому не нужен, - в моем голосе ни нотки жалости к себе, хотя мне, безусловно, жаль, мне обидно.
- Мне, - возражает Китнис, – Ты нужен мне.
Набираю в грудь побольше воздуха, готовясь привести ей еще с десяток доводов, но не успеваю сказать и слова. Ощущение поцелуя, сначала робкого, затем нежного, и вконец страстного, ураганом сметает все мысли в моей голове. Ее губы такие мягкие, нежные, желанные.
Я поверил в ее поцелуй. Почти поверил в ее чувства.
Со стремительной силой, в память врезается другое воспоминание. Другой поцелуй. Наш с Китнисс первый поцелуй, на наших первых играх, в пещере. Я был таким наивным. Позволил себе поверить в то, что Китнисс может меня полюбить. Поверил в то, что она испытывает что-то ко мне. Я был настолько ослеплен радостью, что не заметил очевидное: Сойка – обманщица. Своими поцелуями она всего лишь выпрашивала у Хеймитча и спонсоров подарки. И она их получала! А я – нет!
О, да! Хеймитч ни за что не предпочел бы меня Сойке. С самого первого дня, тогда в поезде, она стала его любимицей. Она покорила его своей наглостью. Он делал все ради нее. И Сойка этим пользовалась.
С одной стороны я даже благодарен Сноу, он открыл мне глаза на сущность Китнисс: обманщица, предательница, лицемерка! Или нет? Как же мне разобраться в себе? Я ее любил. Правда. Любила ли она меня? Ложь!
Шум и слабо различимые крики, вырывают меня из цепких лап воспоминаний и возвращают в реальность. Прислушиваюсь. Кажется, звуки исходят из коридора. Подхожу к двери и медленно открываю ее. Мужские крики и женский смех становятся громче. Выхожу из комнаты. Иду по коридору. Звуки доносятся из соседней комнаты. Из хорошо знакомой мне комнаты, комнаты Китнисс. Непонятное чувство заставляет меня пойти на звук. Смеха больше не слышно, зато крики отчетливее. Среди них я различаю голос Хеймитча, и еще один – незнакомый мне.
- Китнисс, детка, ты меня слышишь? – раздается из помещения голос ментора, – Китнисс, не уходи! Не покидай меня!
- Нужно отвезти ее в больничное отделение! – кричит кто-то.
- Мы не успеем, она истекает кровью! Нужно зажать чем-то рану! – орет Хеймитч.
Рану? Сам того не замечая ускоряю ход, но приблизившись к настежь открытой двери, я замираю в дверном проеме. Картина, открывшаяся моему взору, вгоняет в ступор, не позволяя переступить через порог.
Окровавленная Сойка лежит на руках у испуганного Хеймитча, который, сжимая запястье Китнисс, откуда струится кровь, продолжает разговаривать с уже, кажется, ничего не слышащей девушкой. Ее глаза закрыты. В какой-то момент мне кажется, что она мертва, и эта мысль пробуждает во мне животный страх. Страх потерять ее. Навсегда.
- Китнисс? – дрожащий шепот срывается с моих губ.
- Мистер Мелларк? – человек в серой форме оборачивается ко мне, – Вернитесь в свою комнату! – направляясь ко мне, говорит солдат с Тринадцатого дистрикта.
- Что с ней? – пытаюсь подойти поближе, но солдат останавливает меня, – Что с ней?! – не унимаюсь я.
- Вернитесь в свою комнату, сэр! – жестче отвечает солдат, и, хватая меня за руку, выводит в коридор. Пытаюсь вырваться, но все тщетно. Солдат держит железной хваткой, решительно отводя в сторону моей комнаты.
Не успеваю я опомниться, как солдат, вталкивая меня в мои покои, с шумом закрывает передо мной дверь. Далее я различаю лишь звук ключа, проворачивающегося в замке. Дергаю за ручку. Дверь закрыта.
POV Китнисс
«Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне восемнадцать лет. Я двукратная победительница Голодных игр. Я символ восстания, зачинщик войны. Из-за меня погибло много людей. Мой родной дистрикт разрушен, впрочем, как и половина страны. Я осталась ни с чем. У меня все отняли: родных, друзей, любимого, Прим. Сноу разрушил всю мою жизнь. Я убила Сноу. Я убила нового президента Альму Койн, которая, сбросив бомбы, хладнокровно лишила жизни сотни ни в чем не повинных детей…и мою малышку Прим. Моего утенка больше нет. И смысла жить тоже нет. Почему я не умерла? Я должна умереть. Так будет лучше для всех.»
Те, кого я любила, пролетают надо мной, словно птицы, кружат в небе, взмывают, зовут меня. Так хочется присоединиться к ним, но я не могу, я словно в ловушке. Я провожу в этой ловушке дни, годы, а может столетия. Я мертва, но умереть мне не дозволено. Жива, но фактически мертва – я так одинока.
Открываю глаза. Я в невероятно белой палате. Яркий свет режет глаза. Может, я все же мертва? Едва ли. Я в палате для умалишенных? Осматриваюсь. Здесь мало мебели, вернее, ее вовсе нет, если не считать кровать, на которой я лежу, и кресла, в котором кто-то сидит. Щурюсь, пытаясь разглядеть моего гостя: светлые длинные волосы, щетина, мятые вещи. Это Хеймитч. Он спит, видимо, опять напился до беспамятства. Но, раз тут мой ментор, значит я не в психушке. Маловероятно, что к умалишенной, убившей двух людей и пытавшейся свести счеты с собственной жизнью, пустят посетителя, да еще и позволят последнему спать с ней в одной палате. Вывод один – я в Капитолийской больнице, где целая армия врачей, не позволит мне умереть. Снова.
Пытаюсь встать, но мое тело отказывается подчиняться, оно скованно и ломит, будто меня зажали в гигантские тиски. Из груди вырывается глухой стон.
- О, солнышко, очухалась? – растирая глаза тыльной стороной ладони, как бы отгоняя остатки сна, спрашивает мой ментор, – Как ты? – к моему удивлению он совершенно трезв. Я молчу. – Твой суд завершен, и…
- Где я? – перебиваю, не дав ему закончить начатую фразу.
- Ты в больничном отделении, – объясняет Хеймитч. – Ну ты даешь, солнышко, заставила нас всех тут прилично побеспокоиться! – он пытается улыбнуться.
- Зачем? – мой голос хриплый, его едва слышно.
- Что зачем, солнышко? – он удивляется.
- Почему ты не дал мне спокойно умереть? – я смотрю ему в глаза, – Зачем ты спас меня, Хеймитч? – в моем голосе столько горечи, что с лихвой хватило бы на всех жителей Капитолия.
- Ну, спас-то тебя не я, врачи постарались, – он нервно усмехается, – Ты ведь знаешь, что врачи в Капитолии отменные! – ментор подходит к моей кровати и гладит по щеке.
- Я хотела умереть, Хеймитч! – отбиваю его руку, теперь я злюсь. – Я не хотела жить! Все, что я хотела, – это быстрее избавиться от всего этого кошмара! – на глаза наворачиваются слезы. – А ты не дал мне это сделать! Оба раза, ты не дал мне сделать то, что я хочу, Хеймитч! – кричу я, глотая слезы.
- Солнышко, я …, – пытается оправдаться мой ментор. – Я просто …
- Я хотела умереть! – снова кричу. – У меня никого не осталось!
- А ну прекрати! Слышишь? – Хеймитч хватает меня за плечи и встряхивает, как тряпичную куклу. – Не смей! Ты не одна все потеряла! Хватит быть эгоисткой, черт тебя побери! – он злится, его глаза отливают металлом. – Пит потерял всю семью! Цинна и Финник – мертвы! Полстраны пало на поле боя! Мы все кого-то оплакиваем! – кричит он, продолжая меня трясти.
- Это моя вина…, – шепчу я. – Это я во всем виновата, – слезы обжигают лицо, у меня начинается истерика, – Я виновата! Я убила их всех! – кричу я, пытаясь вырваться из цепких рук Хеймитча. – Я убила их всех! Я убила их!!! – я превращаюсь в обезумевшее от бешенства существо. Истошный крик вырывается из моей груди.
В палату вбегают два человека в белых халатах и пытаются вколоть мне успокоительное. Я брыкаюсь, кусаюсь, лягаюсь, словно ополоумевшее от боли, раненное животное. Хеймитч по-прежнему держит меня в кольце своих крепких рук, нашептывая на ухо успокаивающие слова. Санитарам все-таки удается сделать мне укол, и я ощущаю, как непонятное тепло растекается по моему телу, мышцы понемногу расслабляются, дыхание становится глубже и реже, я обмякаю в объятьях своего ментора, и он бережно укладывает меня обратно на кровать. Санитары уходят.
- Все будет хорошо, солнышко, – шепчет мне Хеймитч, аккуратно убирая выбившуюся прядь мне за ухо. – Я не дам тебе раскиснуть. Никогда.
- Хеймитч…почему? – слова даются мне с трудом. – Почему ты не дал мне умереть? – одиночная слеза скатывается по моему лицу.
- Я просто не смог бы…, – Хеймитч нагибается к моему лицу и, смахнув пальцами мои слезы, целует в лоб, – Просто не смог бы…без тебя…
POV Китнисс
Я снова прихожу в себя. После случившейся истерики проходят два дня. Два дня, в течение которых я упорно отказываюсь есть и принимать лекарства. Я отказываюсь даже от морфлинга, и признаться в минуты, когда боль, со стремительно нарастающей силой, словно волной, накрывает меня, я проклинаю себя за это.
Хеймитч каждый день навещает меня, вернее, каждый раз приходя в сознание, я неизменно нахожу его спящим в кресле у моей больничной кровати, либо в те редкие случаи, когда его там нет, не проходит и пяти минут после моего пробуждения, как он заходит в мою палату. Вероятно, за мной по-прежнему ведется круглосуточное наблюдение. Опасаются, что я лишу их возможности отрубить мне голову, опять вскрыв себе вены?
Осматриваю себя. Моя, некогда оливковая кожа, теперь бледно-больная, синяки от игл, не так давно вогнанных в мои вены, на ней теперь особо четко выделяются багровыми пятнами. Левое запястье забинтовано. Отодвигаю край бандажа и вижу аккуратный, тонкий шов на том месте, где всего пару дней назад красовалась, нанесенная мной смертельная рана. Провожу пальцем по шву и ощущаю легкую пульсацию.
- Красиво? – спрашивает вошедший Хеймитч, от неожиданности я подпрыгиваю на кровати. Не отвечаю.
- С самого начала тебе хотели сделать операцию по пересадке кожи, но потом передумали, – продолжает он. – Как по мне, то и так не плохо.
Хеймитч пересекает комнату, и, на долю секунды остановившись у моей кровати, рассматривает меня, будто прикидывает в уме, насколько паршиво я выгляжу, после чего вальяжно располагается в кресле, закинув ногу на ногу. Я молчу. Делаю вид, что его здесь нет. Он же продолжает наблюдать за мной. Я зла на него, хотя, по сути, понимаю, что не права, и он вовсе не виноват в том, что всегда спасает меня, в конце концов, это его работа, ведь он мой ментор. Ведь именно он не дал мне сгинуть на первой арене, и он же вытащил меня со второй. Каждый раз, когда на моем пути появляется очередное препятствие, он помогает мне преодолеть его, не дает раскиснуть, расклеиться, упасть на колени. Каждый раз, когда я выплевываю ему в лицо очередную порцию обвинений, сыплю в его адрес проклятья, он с упорством носорога подставляет мне свое плечо, как опору. Конечно же, я благодарна ему за это. Кажется, спасать меня вошло в его привычку, и именно это злит меня, ведь я об этом не просила. Я решила иначе, а Он, подобно Капитолию, не дал мне права выбора!
- Твой суд завершен, – моего ментора, кажется, не особо беспокоит тот факт, что я демонстративно, не желаю с ним разговаривать. – Мы едем домой, – как подтверждение моим мыслям добавляем он.
Домой? О чем это он? Знает ведь, что дистрикта Двенадцать больше нет. Даже если бы это воображаемое место действительно существовало, я слишком слаба, чтобы двигаться. Но я понимаю, что он не шутит, когда в комнате появляются незнакомые люди, которые кормят, поят, моют и одевают меня. Кто-то поднимает меня на руки, словно тряпичную куклу, и несет на крышу, сажает в планолет и пристегивает ремнем безопасности. Напротив сидят Хеймитч и Плутарх. Планолет взлетает.
Хэвенсби в таком хорошем настроении, что аж светится, словно проглотил включенную лампочку.
- Полагаю, у тебя накопилась куча вопросов! – спрашивает он, улыбаясь во все тридцать два зуба.
Я молчу, но он все же на них отвечает. Оказывается, после убийства Альмы Койн начались беспорядки, но продолжались они не долго. Были организованы экстренные выборы, и в результате президентом Панема избрали Пэйлор. Она назначила Плутарха министром связи, а значит он контролирует телеэфир. Первым крупным событием, показанным по телевизору, стал судебный процесс надо мной, в котором новоиспеченный министр связи сыграл роль одного из главных свидетелей. Хотя, основная заслуга в том, что меня оправдали, принадлежит доктору Аврелию, который представил меня как безнадежную душевнобольную. По решению суда меня все же освободили при условии: что я буду находиться под его присмотром. Меня было решено отправить в Двенадцатый дистрикт, вплоть до особого распоряжения, по словам Хэвенсби, для того, чтоб я смогла «забыть обо всем что случилось», только вот этому не суждено случиться. Я никогда не смогу забыть об Играх, арена цепкими острыми когтями впилась мне в сердце. Я не смогу забыть Прим, Руту, Цинну или Финника. Они были мне слишком дороги, чтобы ради своего душевного благополучия, вычеркивать их из памяти. Я никогда не смогу забыть тех, кого я убила, они навеки вечные останутся в моих кошмарах.
Мы ненадолго приземляемся в Третьем дистрикте, чтобы высадить Плутарха. Он встречается с Бити, чтобы обновить трансляционное оборудование.
- Не пропадай, Сойка, – говорит он на прощание.
Когда мы снова взмываем к облакам, я смотрю на Хеймитча. Он выглядит таким уставшим и вымотанным, словно все тяготы мира сего взгромоздились ему на плечи. С его помятого лица сползла привычная ухмылка. Волосы взъерошены, взгляд пуст. Война оставила на всех свой отпечаток. Не пощадила никого.
- А ты? Для тебя в Капитолии тоже места не нашлось? – спрашиваю я сиплым голосом. Хеймитч, лишь пожимает плечами, уголки его губ искривляются в едва заметной ухмылке. – Ты должен присматривать за мной? Стать моим духовным наставником?
Он устремляет свой взгляд на меня, но ничего не отвечает. Всю оставшуюся дорогу мы проводим в гробовой тишине. Я притворяюсь, что сплю, а он притворяется, что верит мне.
***
В Деревню победителей мы прилетаем уже ночью. В половине домов, включая дом Хеймитча и мой, но не в доме Пита, горит свет. Захожу в дом, в кухне разведен огонь, но там никого нет. Прохожу в гостиную, там тоже пусто. Второй этаж погружен во мрак. В доме ни души. Сажусь в кресло-качалку у очага. Хеймитч заносит багаж в дом и, оставив его в коридоре, направляется следом за мной в кухню, но не решается зайти, останавливается в дверном проеме.
POV Китнисс
Когда я открываю глаза, на дворе уже утро. Яркий свет режет глаза. Щурюсь. Несмотря на то, что этой ночью меня почти не мучили кошмары, все же ощущаю себя разбитой. Осматриваю комнату. Кресло – пусто. Хеймитч ушел. Встав с кровати, спускаюсь на первый этаж. На кухне кто-то гремит сковородками. Это Сальная Сэй возится у плиты.
- Ах, Китнисс, проснулась уже? – старушка приветливо улыбается. – Садись за стол, завтрак почти готов.
Киваю в знак согласия. Я не голодна, но мне не хочется разочаровывать Сэй, поэтому я сажусь за стол. Она подает мне яичницу с беконом, поджаренный хлеб, и сидит рядом, пока я не съедаю все. Мы практически не разговариваем. Да и о чем нам говорить? После завтрака Сэй моет посуду и уходит, а в обед возвращается, чтобы снова накормить меня. Не знаю, делает ли она это из жалости ко мне или ей за это платят но, тем не менее, Сальная Сэй приходит ко мне два раза в день. Она готовит мне, следит за тем, чтобы я ела, убирается и стирает.
Пытаюсь понять, что же мне делать дальше, как жить? Теперь мне вряд ли кто-то сможет помешать покончить с собой, однако, видимо, я чего-то жду. Сама не знаю чего. Или кого? Прим больше нет, моя мать меня бросила, Пит, скорее всего, никогда не вернется. Хеймитч ко мне тоже не заходит, наверное, передумал и уехал или просто в стельку пьян.
Телефон надрывается, но я не беру трубку. Не хочу ни с кем разговаривать, не хочу ни кого видеть. Пора привыкать к одиночеству, потому что именно такой теперь и будет моя жизнь.
В таком ритме проходят несколько дней. Я не выхожу из дома и даже с гостиной, если не считать походов в ванную. На мне все та же одежда, в которой я приехала из Капитолия. Мое единственное занятие заключается в том, что я сижу в кресле в гостиной и наблюдаю картину за окном. Иногда мое внимание привлекают потрескивающие дрова в камине, плавный процесс превращения деревянной материи в черные угли, а потом и вовсе в пепел. Так случилось и с моей душой. Она сгорела – и кроме пепла ничего не осталось.
- Ты бы погуляла, сходила на охоту. На улице такой великолепный весенний денек. Развеешься, да и дичь нам не помешала бы, – говорит мне Сэй.
- У меня нет лука, - бесцветно отвечаю я.
- Посмотри в прихожей, кажись, я видела какой-то лук среди твоих вещей, – отзывается женщина, а я лишь киваю головой, даже не собираясь сдвигаться с места.
- Такой красивый, – Сэй, стоит в дверном проеме с говорящим луком, тем самым, что подарил мне Бити в Тринадцатом дистрикте.
- Да, – отвечаю я и беру лук в руки. Он начинает вибрировать: просыпается. Бити разработал его специально для меня. Оружие реагирует лишь на мой голос. Одно из самых лучших его творений.
- Но как? Как сумасшедшей дали оружие? – криво усмехаюсь. – Не боятся, что я еще кого-нибудь убью?
- Брось, девочка! Что ты такое говоришь, - Сэй улыбается и гладит меня по щеке. – Разве ты сумасшедшая? Сноу заслужил смерти, а та дамочка ничем от него не отличалась, такая же змея! Лично мне она не нравилась! – Сэй прямая женщина, всегда говорит то, что думает. – Кстати, к нему прилагалось вот это, - она протягивает мне маленькую карточку, подобно тем, которые посылал мне на арене Хеймитч с подарками. Читаю текст:
«Китнисс без лука – не Китнисс вовсе!
Именно «девочка с луком» нас всех покорила.
Думаю, он должен принадлежать тебе,
все равно он больше никого не слушается.
Подписано - Бити.»
Смотрю на чудо-лук и невольно улыбаюсь. Добрый, милый Бити, даже на расстоянии не прекращает меня радовать.
- Нужно будет обязательно пойти поохотиться. Но не сейчас, – сажусь в кресло, опуская лук к своим ногам.
- Конечно, девочка, как скажешь, - Сэй заметно мрачнеет. – Обед я приготовила. Ты поешь обязательно, – в ее голосе чувствуются ноты озабоченности. Киваю в знак согласия. – Тебе еще что-то нужно?
- Нет, спасибо Сэй, – пытаюсь улыбнуться. – За все, – женщина, попрощавшись, уходит восвояси, оставляя меня наедине со своими мыслями. Но побыть одной мне удается не долго. Сразу после ухода Сальной Сэй, приходит Хеймитч. Он опрятно одет, расчесан, чисто выбрит, и на удивление трезв.
- Привет, солнышко, – проходит в гостиную и садится в кресло напротив. – Паршиво выглядишь! - на лице все та же ухмылка.
- А ты я вижу трезв? – огрызаюсь я. – С чего бы это?
- Вот такой ты мне нравишься больше, – смеется Эбернети. – Огненная девушка, а не та сопливая плакса!
- Перегорела огненная! – зло парирую я. – Чего явился?
- Ууу, как грубо. А я думал, что ты будешь рада меня видеть, - с досадой бросает он.
- Прыгаю от счастья! – раздраженно кричу я. – Тебя не было четыре дня! Чего сейчас вдруг вспомнил обо мне?
- Просто хотел тебя увидеть, - тихо отвечает он.
- Ну что ж, увидел? Теперь можешь идти, - уже спокойнее говорю я. – Ты знаешь, где дверь, – рукой указываю в сторону двери.
- Во как! – протягивает Хеймитч. – А ты чем займешься? Опять вены резать будешь? – он начинает злиться.
POV Китнисс
Время летит, неумолимо мелькая чередой дней, сменяемых днями. Неделя за неделей. Я по-прежнему не выхожу их дома. Но в свое оправдание могу сказать, что все же мое состояние значительно улучшилось. Теперь список моих занятий не ограничивается рассиживанием в кресле в гостиной, за бессмысленным и бесконечным наблюдением картины за окном. Нужно признать, что мое состояние улучшилось благодаря одному до чертиков упрямому человеку – Хеймитчу. Именно он изо дня в день не дает мне покоя, своими наставлениями. Он заставляет меня есть, пить, мыться, спать. Снова и снова, пока я не начинаю делать это самостоятельно, уже по привычке. Почти весь день Хеймитч проводит со мной. И почти каждую ночь дежурит в кресле у моей кровати, охраняя мой сон, и спасая меня от кошмаров. Именно мой ментор заставил меня начать общаться со своим психиатром.
- Не забывай солнышко, в Капитолии думают, что доктор Аврелий самым серьезным образом занимается твоим леченьем, – как-то сказал мне Хеймитч. – Он в самом деле хочет тебе помочь, не нужно подставлять его.
То ли из чувства вины перед врачом который, отнюдь немало для меня сделал, то ли от того что я действительно нуждаюсь в помощь, я все-таки начинаю снимать трубку когда звонит мой психиатр. Правда долгое время не могу заставить себя заговорить с ним, это бесконечный монолог. Одностороннее общение едва ли можно назвать терапией, но все же болтовня психиатра меня порядком расслабляет. Хоть какое-то разнообразие. Доктор интересуется моим самочувствием, дает рекомендации, задает вопросы, на которые я естественно не отвечаю, и каждый раз говорит, что обязательно перезвонит. Я выслушиваю все это и клала трубку. Постепенно, тоже по настоянию Хеймитча я перехожу непосредственно к следующему этапу лечения – к общению.
По рекомендации доктора Аврелия я начинаю заниматься обычными рутинными делами, уборкой, стиркой, готовкой, и к моему огромному удивлению это помогает. Мало-помалу я учусь жить заново.
Но, как известно, у каждой медали две стороны, и мой случай не исключение. Порой на меня волной накатывают воспоминания. Призраки прошлого мучают меня, терзая мою душу и тело в бесконечных кошмарах. Есть моменты, когда даже Хеймитч не может мне помочь, в подобные ночи он с трудом вырывает меня из цепких лап Морфея. Мне нужно найти способ забыться, хотя бы на время, и я его нахожу.
Хеймитч носится со мной как с маленьким ребенком, от чего начинает меньше пить, у него на это просто нет времени. Постепенно он бросает, и лишь по привычке продолжает таскать за собой бутылку, все более и более полную, а потом и вовсе все чаще и чаще нетронутую. Так в моем доме появляется виски, бренди, ром и еще много всяких видов пойла, названия которых я не знаю.
Я начинаю пить. Правда прикладываюсь я к бутылке лишь в самые, что ни на есть тяжелые моменты, но и этого вполне достаточно, что бы творить глупости. Алкоголь туманит мой разум и развязывает язык. Я говорю что думаю, или, по крайней мере, мне кажется, что это так. Тем не менее, не знаю, что мною движет в такие моменты смелость или глупость, но что то явно заставляет меня делать те вещи, о которых я потом жалею, и за которые мне бывает стыдно.
В один из таких тяжелых вечеров, я оказываюсь одна дома. Хеймитч ненадолго ушел к себе. Сижу в кресле в гостиной, и словно обвороженная смотрю на потрескивающие дрова в камине. Языки пламени беспощадно обгладывают поленья, разрушают деревянную структуру, оставляя за собой черный угольный след, выжигая все дотла. В моей памяти вспыхивают события прошедших дней, те которые я так старательно пытаюсь забыть все это время, но которые не хотят покидать меня. Воспоминания, которые навсегда останутся неотъемлемой частью меня, моего сознания, которые яркими пятнами искрят перед глазами, стоит лишь посмотреть на огонь.
Я снова на площади, перед президентским дворцом. Десятки и сотни детишек стоят огороженные ото всех, не нужные никому, ни президенту ни повстанцам. Они просто стоят и ждут помощи, которую не получат. Вот в небе появляется планолет. Серебряные парашюты. Вытянутые к небу ручки детей, радостно ловящих сверкающие «подарки с едой и лекарствами». Один миг и площадь содрогается от беспорядочных взрывов. Красный от крови детей снег. Медики повстанцев, с аптечками в руках, пытающиеся помочь пострадавшим детям.
Сперва я замечаю длинную светлую косу. Затем, когда девушка снимает пальто, укрывая им плачущего ребенка, я вижу, что полы ее рубашки выбились сзади, словно утиный хвостик. В следующий миг я протискиваюсь сквозь толпу, выкрикивая имя девушки. Я почти у цели, девушка меня слышит – ее губы произносят мое имя. И в тот самый момент, когда мы встречаемся взглядом, взрываются остальные парашюты. Девушка, охваченная пламенем, превращается в живой факел. Она горит, и я словно вижу ее душу, искрами покидающую тело.
По моему лицу градом текут слезы. Я так старалась уберечь свою малышку, но не смогла. Я не справилась, и теперь Прим мертва, а я осталась жить с осознанием того что не смогла спасти своего утенка.
Беру со стола, так кстати оставленную Хеймитчем бутылку, почти нетронутую, и делаю пару больших глотков. Чувствую, как дьявольский напиток подобно потоку лавы спускается по пищеводу в желудок, выжигая все на своем пути. Поглощаемая мной, глоток за глотком, противная на вкус жидкость, выветривает из моего сознания, терзающие меня воспоминания. Я все глубже погружаюсь в бездну забытья. Для меня теперь ничего не имеет значения, ни игры унесшие жизни тысяч детей, ни война, уничтожавшая все на своем пути, ни мать, бросившая меня, ни Прим, улыбки которой я больше не увижу, ни даже Пит, мой мальчик с хлебом, когда-то спасший меня от голодной смерти. Ничего по отдельности, и все разом. Остается только чувство боли, и сострадания к самой себе, одинокой, и брошенной всеми.