Свет раннего утра пробивался сквозь занавески,
окрашивая комнату в мягкие оттенки золотого. Я,
Эдвард Тэмплтон, сидел за столом, стараясь
сосредоточиться на том, что меня ожидало. Новый
учебный год… новый класс. Я медленно одевался,
чувствуя, как волнение и тревога смешиваются
внутри. Моя мать, молчаливая и чуткая, стояла у
двери, глядя на меня с доброй улыбкой.
— Эдвард, ты готов? — спросила она, стараясь
скрыть свою заботу.
— Да, мам. Просто немного нервничаю, —
признался я, поглаживая волосы.
Она подошла ближе, обняла меня и прижала к
себе. Этот нежный жест всегда успокаивал меня.
Но сегодня его было недостаточно. Я знал, что в
новом классе меня ждали незнакомцы, и сложно
было предсказать, какой будет моя судьба в этом
году.
— Помни, что ты всегда можешь прийти ко мне и
поделиться своими переживаниями. Я горжусь
тобой, — произнесла она с материнской
нежностью, и я почувствовал, как её слова
придают мне сил.
Собравшись с мыслями, я вышел из дома и
направился в сторону школы. По дороге мимо меня
проносились яркие моменты детства, как кадры из
старого фильма, но с каждым шагом всё больше
пугала меня мысль о том, что этот год может стать
чем-то совершенно иным.
Когда я вошёл в класс, учитель представил меня. Я
взглянул на своих новых одноклассников —
большинство из них были незнакомыми, и я
почувствовал, как моя внутренняя тревога
нарастает. Среди них была новая ученица, Лина. У
неё были черные волосы, обрамлявшие её лицо, и
карие глаза, полные изысканности, но их
искренний взгляд скрывал что-то большее.
Она сидела в углу и смотрела на свой стол, как
будто мир вокруг неё был слишком шумным и
агрессивным. В моём душе возникло движение,
желание подойти и узнать её, но внутренний страх
снова сковал меня. Да и что я мог сказать?
Кажется, он дал себе зарок не ввязываться в
дружбы, пока не освоится.
Учебный день тянулся, уроки проходили один за
другим, а я всё больше погружался в скуку. Время
тянулось медленно, как тягучий сироп. Другие
мальчики в классе начали шептаться и смеяться, и
вскоре их внимание переключилось на Лину. Они
начали пускать шутки, что только усилило её
молчание.
Постепенно я почувствовал, как эта скука и
недовольство выливаются во что-то более
тревожное. Слова стали необязательными, и идея
стыдить Лину, прикрываясь смехом, показалась
мне забавной. Я сам не понимал, что со мной
происходит — в моем сердце не было злобы, но
неприязнь и недовольство требовали выхода.
Мы начали тянуть её сумку, кидать её между собой,
смеясь и подделывая друг друга. Я смотрел на неё
и надеялся увидеть ту искорку отчаяния, что
зажигала бы наш смех, но вместо этого в её глазах
я видел только пустоту.
Лина, казалось, пыталась что-то сказать, её руки
метались в воздухе, но её движения были столь
неуверенными. Я не понимал, что она использует
жестовый язык, и мне не приходило в голову, что
она могла бы не слышать нас.
— Эй, давай, громче! — крикнул кто-то из группы,
смеясь. Но она лишь опустила голову, отчаяние
медленно заползало в её глаза. Мне стало не по
себе, но я не хотел показывать этого.
Как бы я хотел, чтобы кто-то остановил это, но мой
страх предать своих друзей заставил меня
оставаться в стороне.
Всё, что делал, как будто было оправданным,
несмотря на то, что эта маленькая девочка
нуждалась в помощи. Мы продолжали издеваться
над ней, и с каждой минутой мне становилось всё
хуже. Вижу, как Лина пытается поднять свою сумку,
и вместо того, чтобы помочь ей, я, опустив голову,
повернулся к окну. Словно тепло переходящего
солнца не касалось меня; внутри меня нарастала
невыносимая тоска и ощущение стыда. Но я не
видел, что на улице началась буря, а мои действия
поднимались в мрак.