Уже полгода все жители пятого этажа побаивались зайти в подъезд. Да и третьего на самом деле тоже.
Больше всего трусила хорошенькая рыжая студентка. Идешь себе после пар в потрескивающий от жары полдень, тонкоплечая и легконогая, только-только наруганная преподшей за игривый хлопковый топик — «Ничего он не откровенный, Лидия Сергеевна!» И солнце путается в волосах, и на белых брючках устроилась разомлевшая мошка. Боже мой, жарко-то как! Дома на два глотка «Липтона» в холодильнике. Если Катюха, конечно, не выпила…
Тут дверь подъезда отворялась, и до самого первого этажа сбегал тяжелый сладковато-затхлый запах. Так что ни домой больше не хотелось, ни «Липтон».
Пройти. Надо просто пройти. Каких-то 5 секунд. Прошмыгнуть как можно быстрее через проклятый четвертый этаж. Студенточка делала тихий внутренний рывок, тихо же себя ненавидела и поднималась. Повезло — никого! Торопливо щелкнуть замком.
На пятом жила еще очень красивая молодая цыганка. Муж ее никогда не уходил позже, чем встанет солнце, и никогда не возвращался раньше, чем оно сядет. По-русски девица понимала только «здравствуйте» и «пока», а ходила всегда с охапкой трех черноглазых погодок. Кивала вежливо, ни слова не разбирала и пошустрее вела детей наверх.
Побыстрее старался пробежать четвертый и голубоглазый молодой прапор. «Опять весь подъезд провонял!» — жаловался жене.
Никогда не отказывал только старший по дому — лысеющий армянин с третьего этажа. Она-то его еще мальчишкой помнила! Но к нему еще пойди, спустись. Но это ничего-ничего. Уж она как-нибудь…
Она снимала со стены исцарапанные пластиковые часы и, держась за перила, тяжко спускалась. Не звонила — стучала.
— Не может он! — с ходу бросилась в бой мать, миниатюрная старуха с птичьим лицом. — Спит со смены!
— Ну хоть ты посмотри! — взмолилась она.
Часы были те же, что и всегда, красные, пластмассовые, а еще совершенно нормальные.
— Неправильно ходят! — жаловалась. — Что-то накрутила!
— Все у тебя правильно! — отмахивалась та.
Уж она-то ее не боялась! Они ведь обе теперь старухи — даром, что 10 лет разницы.
Пожилая армянка яростно покрутила стрелку, такую хлипкую, что она ринулась назад, как заводная игрушка: мелькнули аквамариновый бок «Волги» и южный тополь во дворе, пышный конверт с подарочно завернутым младенцем и до слюны вкусный запах выпечки на этаже. «Ах, погоди, не урони ее!»
— Говорю же, нормальные часы!
— Да, — отступала она, растерянная, косматая, в одних шлепанцах и прозрачной сорочке, — нормальные.
После она долго-долго сидела на стуле в прихожей, настежь открыв дверь, и поджидала новую жертву.
— Извините! — кричала она. — Извините! Вы не могли бы настроить мне часы?
Стрелка вновь шла вперед. Всегда вперед. И «Волгу» давно уже продали, сразу как Георгий помер. А часы? Часы не мог настроить никто. Просто потому что они ходили правильно.
Кто-то молча спешил мимо нее, даже не здоровался. Кто-то отмахивался и извинительно улыбался. А она все подскакивала, совала их то одному, то другому соседу.
Они вообще-то были хорошие, эти часы. Дочка покупала. Но дочка умерла. Когда-то давно или недавно, так, что никто даже и не заметил. А они шли и шли, быстрые, непререкаемые, уже даже не разбирая — час, день, год.
Она кричала соседям:
— Сколько времени?
И все, абсолютно все отвечали по-разному. Рыжая студентка провела домой жениха, как-то и когда-то прапор с женой пронесли ребенка.
— Как там на улице? Жара?
Цыганка ничего не ответила, кивнула, наверх прошуршал тоненький южный пуховик.
А часы врали! Снова врали! Так что и смотреть на них не хотелось.
Тогда она садилась в дверном проеме и погромче включала телевизор. Передачи все говорили, так быстро, что она не разбирала. Кто-то ругался, пролетал, как пуля, шуршал пакетами. Соседка снизу возмущалась на орущий телевизор. Все тянулся чертов день на бесконечных часах! Всегда один и тот же, всегда медленный. Один и тот же, понимаете? Тот же самый.
Вдруг она не выдерживала, вскакивала и бежала. Бежала, бежала, бежала. Стремительно вылавливала какого-нибудь праздного соседа и, хватая его за локоть, молила:
— Извините, пожалуйста! Скажите, сколько времени?