Не судите меня. Пока вы не станете мной. Пока не наденете мои туфли, не пройдёте моими коридорами и не застрянете в моей золотой клетке.
Сейчас, когда вы открыли эту книгу, наверняка где-то внутри уже крутится слово "изменщица", "бесстыжая", "испорченная".
Но остановитесь. Выслушайте меня.
Моя жизнь казалась сказкой: отличница, гордость университета, корона за короной на конкурсах красоты. Меня выдрессировали быть идеальной.
Родители любили хвастаться мной — словно я их достижение, а не живая душа.
Я тоже мечтала. Мечтала, что однажды влюблюсь. Что выйду замуж за принца, и он посмотрит на меня так, как в фильмах смотрят только в финале.
Но вместо этого меня... продали.
За чудовище. Нет, он не был злым. Он просто был... пустотой. Призраком в инвалидной коляске, закрытым в другой части замка, под присмотром врачей и сиделок. Единственный наш разговор — на свадьбе. Потом — тишина.
Не судите меня. Да не судимы будете.
Иногда жизнь ломает ваши желания, ваши мечты — и подсовывает вам выбор, которого вы не просили. Вы делаете не то, что хотите. А то, что нужно.
Так и я. Я спасала род, спасала фамилию, бизнес, статус — как в старые времена спасали честь семьи, отдавая девочку на войну, прикрыв доспехами.
Я пожертвовала собой. Подняла имя семьи с колен.
Но какой ценой?
Ценой свободы. Ценой тайн, которые прожигают душу.
Теперь вы — единственные, кто узнает правду.
Это — мой дневник.
Это — моя исповедь.
И если после последней страницы вы всё ещё будете судить меня...
Что ж. Тогда вы точно никогда не были в моих туфлях.
Иногда я думаю, что меня придумали.
Как будто меня собрали из красивых частей, чтобы выставить на витрину и сказать: «Смотрите, идеальная дочь. Идеальная невеста. Идеальная женщина».
Моё отражение в зеркале пугало меня.
Беловолосая — как будто вымытая из всех красок мира. Волосы, всегда чуть завитые, спадали по плечам почти до талии — мама настаивала, чтобы я никогда не обрезала их. Серые глаза — не голубые, не синие, не зелёные. Серые, как снег в промозглом Лондоне.
Я знала: они могут быть ледяными. Знала, потому что сама в них когда-то смотрела — как в чужие.
Я не знала, нравлюсь ли себе.
Но знала, что нравлюсь всем остальным.
Меня учили этому — шагать прямо, сидеть ровно, улыбаться мягко. Я была проектом моих родителей.
Отличница.
Спортсменка.
Пятьдесят одно первое место в конкурсах красоты.
Я помнила их все по названию, по платью, по боли в щёках от натянутой улыбки.
Но никто не знал, что мне постоянно хотелось кричать.
Тихо, в подушку.
Или громко — на весь зал, где мне вручают очередную ленту и букет.
Всё это время я ждала. Не знала чего — спасения, настоящей любви, случайного выбора, который, наконец, будет моим.
Я верила в сказки. Тупо, по-детски. Я мечтала, что однажды где-то на балу меня заметит «принц» и скажет: «Ты не такая, как все».
Глупо, правда?
Вместо этого… меня выдали замуж за того, кто не хочет этого.
— Он хороший. Тихий. Особенный, — сказала мама.
Но в её голосе было напряжение.
А в глазах — страх за меня.
Я видела его один раз — на нашей свадьбе.
Он не смотрел на меня. Его глаза были пустыми, как зеркало в темноте. Он сидел в инвалидной коляске и не сказал ни слова. Мне казалось, он не здесь.
Или, может быть, он и правда был не здесь.
Он жил в западном крыле замка. Под наблюдением. В изоляции.
А я — в восточном. В красивых покоях с террасой, с видом на озеро. В клетке, инкрустированной золотом.
Сейчас, вспоминая это, я не чувствую ни страха, ни гнева.
Только глухое, вязкое… смирение.
Как будто ты упал в тёплое болото и слишком устал, чтобы выплыть.
Вы скажете: зачем ты согласилась?
А я скажу: а у меня был выбор?
Если бы вы увидели взгляд отца, когда он говорил про банкротство. Если бы слышали голос мамы, срывающийся от паники. Если бы знали, что на мне держался весь их мир.
Я думала, что выдержу.
Что проживу эту жизнь, как экзамен.
Как ещё один конкурс, который надо выиграть.
Я ошибалась.
Потому что, несмотря на тренировки, медали, титулы и стальные нервы…
я не была готова к нему.
К человеку, который жил в этом замке.
К младшему брату моего мужа.
К тому, кто смотрел на меня так, как никто не смел.
Словно я была не витриной, а кем-то… живым.
Вернёмся в мои шестнадцать.
Пока остальные девочки уже перецеловались со своими одноклассниками, друзьями из лагерей, мальчиками с соседнего района — я всё ещё была… нетронута.
Даже поцелуем.
Мне было обидно — честно.
Я не жаловалась. Но внутри что-то щемило, когда я слышала, как они обсуждали, кто с кем где целовался, в чьей машине, в чьём доме, под какую песню.
У меня же не было ни поцелуев, ни танцев на закате, ни просто — рук, сжимающих мои.
Хотя вокруг меня всегда было полно мальчиков.
Они подходили. Старались быть заметными. Дарили мне цветы, записки, приглашали в кино, на кофе, в парк…
Но я знала: это бесполезно.
Потому что каждый раз, когда один из них чуть приближался, родители вмешивались.
Кто-то «не из нашего круга». Кто-то «неодобряющий политику королевства». Кто-то с акцентом — «иностранный». А кто-то — просто, цитирую, «недостаточно генетически привлекательный».
Так я и осталась одна.
Не потому, что никто не хотел.
А потому, что ко мне никого не пустили.
К восемнадцати я чувствовала себя пустой.
Все мои сверстницы уже имели опыт — не только поцелуев, но и отношений, конфликтов, ночных переписок, бегства из дома и слёз.
А я… я жила, как стеклянная кукла, стоящая на полке, на которую все смотрят, но никто не смеет прикоснуться.
Я не умела флиртовать.
Не умела влюбляться.
Я даже не знала, как правильно смеяться над шутками.
Мой мир был другим — олимпиады, конкурсы красоты, спортзал, натянутые улыбки, тренеры, расписание до минуты.
И мужчины в этом мире были либо судьями, либо спонсорами, либо телохранителями.
Если кто-то из парней на тренировке смотрел на меня слишком долго — его тихо отстраняли.
Если кто-то задерживался возле меня — моя ассистентка вежливо, но жёстко, просила его удалиться.
Меня охраняли. Берегли. Контролировали.
И за всем этим я просто не жила.
И вот — мне девятнадцать.
Родители устраивают бал — официально, «в честь моего совершеннолетия».
Блестящие залы.
Оркестр.
Шампанское, которое я не пью.
Платье цвета рубина, которое не я выбрала.
И толпа людей, друзья семьи.
Потому что у меня просто нет своих друзей.
Я никогда не умела заводить друзей. Мне некогда было. Да и как довериться, если все смотрят на тебя как на товар?
Я стояла одна на балконе.
Ветер тёплый, июльский, но по коже бежит озноб.
Балконные двери открыты — из зала доносится смех, музыка, звон бокалов.
Все веселятся. Все — кроме меня.
Я держу бокал, почти не касаясь вина, и смотрю вниз, на сад.
Свет фонарей падает пятнами на гравийные дорожки.
Мой бокал давно остыл в пальцах. Пальцы были холодными, но кожа горела.
Именно тогда я впервые увидела его — того, с кем должна была заключить союз.
Он был внизу, в саду. В инвалидной коляске.
Он почти не двигался, и от этого его фигура казалась частью ландшафта, как статуя.
Глаза — потухшие. Лицо — чужое.
На нём был строгий, дорогой костюм.
Я посмотрела… и сразу отвела взгляд.
Я не придала этому значения.
Я даже не знала, кто он. Просто один из гостей.
На следующий день после дня рождения в доме царила подозрительная тишина. Я проснулась от того, что часы показывали уже полдень — для мамы это было почти преступлением. Обычно она начинала день с фразы «время — капитал», и не уставала напоминать мне, что «девушка должна быть собрана к девяти, даже если у неё выходной». Но сегодня не было ни стука в дверь, ни чек-листа, ни звонков помощниц. Только тишина, и запах кофе, тонко просачивающийся из кухни.
Ближе к вечеру родители сообщили, что мы идём ужинать — в мой любимый японский ресторан, куда мы обычно ездили на праздники. Мама сказала это буднично, слишком спокойно, даже деликатно, как будто репетировала эту фразу заранее. «Только мы втроём», — добавил отец, и в его голосе промелькнул тот металлический тон, который всегда появлялся, когда разговор шёл не совсем обо мне, а о делах. Я почувствовала лёгкое волнение, но промолчала.
Для ужина я выбрала чёрное платье длиной до колен — то самое, с воланами и летящими рукавами. Оно было лёгким, но строгим, подчёркивало мою фигуру, но не выставляло её напоказ. Волосы я собрала в высокий пучок, оставив пару прядей у висков. Из всех подаренных мне сумок выбрала чёрную от Loro Piana — лаконичную, почти аскетичную. Всё это казалось очень взрослым. Я смотрелась в зеркало и не узнавала себя. Девушка в отражении выглядела подготовленной. К чему — я ещё не знала.
В ресторане нас, как всегда, встретили по фамилии и проводили в приватную комнату. Всё было привычно — вежливые поклоны, тёплые полотенца для рук, полумрак, тонкий аромат сандала. Но за столом в комнате уже кто-то сидел. Трое. И я сразу узнала их.
Мэри и Джордж Харлоу — родители того самого Эдмунда, которого я мельком заметила на своём приёме: парень в инвалидной коляске, отстранённый взгляд, почти полное безразличие к происходящему. Их сопровождал молодой мужчина, которого я узнала сразу же, хоть и не знала тогда его имени. Это был он — тот самый, с балкона. Ашер. Младший брат Эдмунда. Он был снова в костюме — в клетку, но без галстука. На нём всё сидело безукоризненно, словно он родился в этом костюме. Волосы слегка растрёпаны, глаза — холодно-голубые, но смотрели на меня пристально, прямо, словно узнавали.
Всё внутри меня мгновенно сжалось.
Когда я вошла, он чуть заметно выпрямился. Как будто сам не знал, зачем пришёл. Я почувствовала это — он не знал, что меня пригласили. И я, в свою очередь, не знала, что увижу его. Мы смотрели друг на друга чуть дольше, чем положено вежливым незнакомцам.
Я села между родителями, стараясь сохранить лицо. На столе перед Мэри лежал небольшой белый пакет с золотым логотипом Philip Antrobus Ltd. Ювелирный дом, поставщик королевского двора. Я наивно подумала: подарок? Опоздали с вручением? Просто знак внимания?
Мама была непривычно мягка, а папа — деловит. Их улыбки были выверенными, как у дипломатов. Джордж начал говорить первым. Он говорил про семьи, про традиции, про единение родов, про наследие. Мне стало не по себе. Всё звучало так, будто это бизнес-встреча, а не семейный ужин.
Потом мама сказала фразу, которая повергла меня в оцепенение:
— Мы хотим, чтобы ты познакомилась с Эдмундом поближе. Он прекрасный человек. Спокойный, уравновешенный. Мы уверены, вы подойдёте друг другу.
Я повернулась к отцу, но он не смотрел на меня — он смотрел на Джорджа.
Улыбался.
Словно они заключали сделку века.
— Мы считаем, — добавил Джордж, — что вы могли бы создать правильный союз. Гармоничный. И очень… плодотворный.
Я почувствовала, как холод пробежал по спине. Это не был вопрос. Это было заявление. Мягкое, но заявление.
А мне — девятнадцать.
У меня нет даже настоящих друзей.
И первый человек, чьё присутствие я почувствовала каждой клеткой тела, сидит напротив — и это не тот с которым они хотят меня свести.
Я украдкой посмотрела на Ашера.
И в этот момент он тоже посмотрел на меня.
В его взгляде не было удивления. Он знал. Он понимал. Он, вероятно, слышал об этой сделке раньше, чем я. Но теперь, когда я сидела перед ним, когда его брат должен был стать моим женихом, в его глазах вспыхнуло нечто острое. Слишком живое, чтобы быть приличным. Слишком честное, чтобы быть безопасным.
Я не помню вкус еды. Я не помню, о чём ещё говорили за столом. Я просто сидела. Прямая, выдрессированная, молчаливая. И всё время чувствовала на себе его взгляд.
В тот вечер я узнала: моя жизнь уже была решена без меня.
Миссис Харлоу потянулась к белоснежному пакету, аккуратно взяла его с обеих сторон, как будто это было что-то хрупкое, и с теплой — чересчур тёплой — улыбкой протянула его мне.
— Это тебе, дорогая. Можно считать… помолвочным подарком.
Я на мгновение растерялась, мои пальцы сами взяли пакет, как будто кто-то невидимый велел им это сделать. Он был лёгкий. Изнутри пахло чем-то дорогим и холодным — возможно, платиной. Или бриллиантами. Я чувствовала, как замер весь воздух вокруг, как замолчал даже шёпот кондиционера.
— Мы давно искали невесту для Эдмунда, — продолжила Мэри Харлоу, и её голос звучал так, словно она читала сценарий, написанный много лет назад. — Ты — именно та, кого мы ждали. Умная, красивая, воспитанная. Не будем притворяться — мы давно следим за тобой, дорогая. Всё это… идеально.
И тут уже заговорил отец, уверенно, как на переговорах, которые он привык выигрывать:
— А мы, в свою очередь, не могли бы желать лучшего союза. Хозяйство… ну, ты знаешь, мы потеряли несколько сезонов подряд, часть арендаторов ушли. Это решение… оно поднимет нас обратно. Соединение двух старинных домов. Представьте только заголовки в газетах. Это будет как в старые времена.
Я сидела, не двигаясь, всё ещё держа в руках этот аккуратный ювелирный пакет, как будто он жёг мне кожу. Внутри — кольцо? Подвеска? Оковы?
Я почувствовала себя фарфоровой куклой, которую только что достали из коробки и усадили за чужой ужин. Моя мама держала бокал с вином так, будто всё это было давно решено. Она даже не смотрела на меня. Просто улыбалась миссис Харлоу, и кивала, и соглашалась. Их разговор лился гладко, как старое вино: поколения, фамилии, будущее детей.