В стороне от тракта царила удивительная тишина. После скрипа колес, мычания волов, ржания коней, криков погонщиков, после суеты большой придорожной деревни — с визгом свиней, собачьим заполошным лаем, воплями детишек и трактирным гвалтом — узкая, заросшая травой лесная дорога умиротворяла.
Ровно до тех пор, пока повозка не перевалила холм и Хельмут не увидел деревеньку, в которую ехал.
То, что от нее осталось.
Спекшаяся земля, обгоревшие остатки стен, закопченные печные трубы. Черные скелеты деревьев. Несколько могильных холмиков у края леса. И никого живого. Ни людей, ни кошек, ни собак, ни даже воронья.
Тишина тут же перестала казаться умиротворяющей. Хельмут осадил запряженную в повозку пегую Заплатку, привстал, всматриваясь и вслушиваясь. Но ни глаза, ни уши, ни то смутное чутье, которое часто предупреждало его об опасности заранее, не подавали сигналов тревоги. Что бы ни сожгло эти дома, кто бы ни убил людей, угроза давно ушла.
И пепелище, если присмотреться, прибито дождем, а дождь был третьего дня. И Заплатка не беспокоится, стоит себе смирно, объедает листья с придорожных кустов.
— Н-но! — Хельмут хлестнул вожжами по крупу, и кобыла послушно двинулась вперед.
Тревожить пепелище не хотелось. Искать там что-то смысла не было: кто-то ведь похоронил погибших, значит, и все более-менее ценное было кому прибрать. Но хотелось понять, что произошло. К тому же возвращаться к тракту было поздно: еще немного, и предвечерние сумерки сменятся густой тьмой, а разъезжать в ночи без острой нужды совсем ни к чему. Хельмут надеялся найти ужин и ночлег у селян. Что ж, об ужине придется позаботиться самому, а ночлег… Пожалуй, под прикрытием не до конца сгоревших стен безопаснее, чем в лесу. Ночные хищники не придут на запах пожара, а тени мертвых… Покойников Хельмут не боялся.
Скоро в защищенном от ветра углу развалин пыхтела на костре густая похлебка, Заплатка щипала траву на опушке, в стороне от могил, а сам Хельмут задумчиво чесал в затылке. Он обошел все руины, облазил погреба — те, что не засыпало обломками и не повредило огнем — и ничего не мог понять. То есть картина вырисовывалась вполне ясная, но только по части «не»: на деревню никто не нападал. Не было никаких следов боя, драки, ни одного признака присутствия врагов, кем бы они ни были. Уж в таких делах Хельмут разбирался. Но вот оно пепелище, вот они разрушенные, выгоревшие дома, и вот они — могилы. Холмики разного размера, как будто здесь лежит семья от мала до велика. А судя по остаткам домов, проживало в деревне с полсотни живых душ, никак не меньше. И где остальные? Ушли — почему? Почему не смогли потушить пожар? И что это за пожар такой силищи, чтобы…
Магия?
Хельмут покачал головой. Что-то внезапное, неожиданное, от чего не успели спастись те несколько, но спаслись остальные. Но не магия. Магом Хельмут не был, но, случалось, ощущал ее проявления. Он не сумел бы описать это чувство — как будто зуд, напряжение, дрожание где-то на самой грани, то ли внутри, то ли вовне. Но чем сильнее творилась волшба, тем отчетливее оно проявлялось. Сейчас он не чувствовал ничего, а ведь слабой магией такой пожар не устроишь.
— Может, оно просто выветрилось, — буркнул он себе под нос. Махнул рукой, смиряясь с собственным недоумением, помешал похлебку и подкинул веток в костер. Пламя высветило закопченные камни отмостки и спекшуюся до состояния камня землю, угольную черноту стены, решетчатый бок повозки, которую Хельмут закатил сюда же, поближе. Опасности он не чувствовал, но все равно было не по себе. Не так, как бывает от предвидения близкой опасности, скорее, от осознания недавних смертей, от того, что обжитое место внезапно оказалось разрушено, сожжено и покинуто. И вонь пожарища, хоть и слабо после дождя, все-таки ощущалась. Может, не стоило здесь оставаться? Но теперь, по темноте, уже не переиграешь…
Поужинав, он пристроил котелок с остатками похлебки в повозке, и сам лег там же, завернувшись в одеяло. Думал, не заснет. Лежал, таращился в темное небо с редкими проблесками звезд, слушал шорохи леса и не заметил, как закрылись глаза и замелькали под веками смазанные, смутные, но вовсе не тревожные сны. Что-то солнечное и радостное, с блестящим на солнце прозрачным ручьем, цветущими деревьями, далеким звонким смехом. Чьи-то мягкие, ласковые руки осторожно касались его лица, перебирали волосы, трогали, порождая вполне определенные желания. Девичий шепот щекотал ухо: «Ты хороший, надежный, ты мне подойдешь». Только рассмотреть девушку не получалось, в глазах плясали рыжие солнечные зайчики. Но, с другой стороны, в такой ситуации разве смотреть нужно? Хельмут тянулся обнять незнакомку, приласкать в ответ, казалось, уже чувствовал гладкую кожу, мягкие сладкие губы, но тут проснулся.
Тучи за ночь окончательно разошлись, в глаза било солнце, и, конечно же, никакой незнакомки рядом не оказалось, только одеяло всё сбилось и перекрутилось. Но, на удивление, Хельмут прекрасно выспался и был полон сил.
Сел, потянулся, сладко зевнул. Повертел головой, разминая затекшую шею и плечи и заодно осматриваясь.
Костер, конечно же, за ночь прогорел. Заплатка паслась неподалеку. Тишина уже не казалась ни тревожной, ни мертвой, она была простой, обычной тишиной утреннего леса, с шелестом листвы, звонким пиликаньем синиц и треском соек, с фырканьем Заплатки, скрипом сухой ветки под ветром и далеким криком ястреба. И от всех вчерашних тревог остались только печаль о погибшей деревне и досада: все-таки Хельмут ехал сюда не просто так. Впрочем, можно было поискать выживших — почему нет? В той стороне, откуда он приехал — на Степном тракте, о пожаре не слышали, значит, надо ехать в другую сторону, к Болотному, и послушать, что говорят по трактирам там.
Он сходил к роднику, умылся, наполнил флягу свежей холодной водой, разжег костер — без спешки, спокойно, какой-то частью сознания все еще находясь во власти ночных грез. Вернулся к повозке за котелком — согреть остатки вчерашней похлебки.
«Рано». Это дурное слово Леста успела мысленно повторить уже раз десять. Само по себе помогало оно, конечно, плохо, но хотя бы удерживало от глупостей, которых роилось в голове видимо-невидимо. Вот и только что, если бы не это «рано», она бы не отдернула так быстро руку. Наоборот, еще до того, как он надел сверху куртку, прижалась бы покрепче всей ладонью, медленно провела по металлическим чешуйкам его кольчуги, прислушиваясь к ощущениям. А лучше — еще до кольчуги, в тот момент, когда он остался только в рубашке.
К новому человеку не привыкнешь так запросто. Много всякого нужно, чтобы рассмотреть, разгадать, расчувствовать как следует. И сейчас особенно сильно хотелось его касаться. Лучше бы, конечно, не в таком виде, хотя Леста вроде бы уже как следует освоилась и никаких трудностей со своим человечьим телом не испытывала. Но все-таки как хорошо было бы принюхаться, никуда не спеша, огладиться об этого парня с одного боку, потом с другого, может, даже почувствовать его ладонь на голове, там, где приятней всего, когда ласково теребят и почесывают.
Леста даже прижмурилась от удовольствия, представив. И тут же одернула себя. Если не случится никакой острой крайности, человечий облик для нее теперь станет единственным. Хотя бы до города, до порта или даже до корабля. С другой стороны, в человечьем-то, может, и не выйдет пробраться на корабль. Ну, значит, хотя бы до порта.
А тележка тем временем уже миновала макушку Лысого холма и теперь сползала по склону. Леста с удовольствием оглядела открывшуюся глазу знакомую низинку, по дну которой протекала мелкая речушка Колдунка, больше похожая на ручеек. Называли ее так по старой памяти. Вроде как обитал в этой низинке когда-то маг-чародей по имени Хуртан. Взялся неведомо откуда, обустроил под себя заброшенную охотничью хижину, жил себе потихоньку, местных сторонился, а те его побаивались и старались лишний раз близко не соваться. Только, видно, скучно здесь было магу одному. Вот и стал он привечать окрестных смельчаков, тех, у кого от одного слова «волшба» поджилки не тряслись. Одному топор заговорит, так, чтобы не слишком быстро тупился, другому в доспехи руну вставит, вроде как от нелепой смерти или удара в спину. А кому-то и вовсе — подскажет, под каким кустом в огороде жадный умерший папаша все нажитое зарыл. Вот после таких-то дел и повадились шастать к колдуну местные разбойники. А он их почему-то не отваживал, наоборот, как будто даже ходил с ними порой на промысел.
Старики вспоминали, что в незапамятные времена был на этом холме могильник, что-то вроде усыпальницы местного не то правителя, не то просто богача. Время могильник не пощадило. То Колдунка, что звалась тогда иначе и была бурной и опасной рекой, затопит, то еще какое бедствие случится, а только не осталось ничего. Холм себе и холм. Да вот только оказалось, что не совсем. Колдун своей могучей ворожбой, а может, и с помощью новых друзей-разбойников прокопал из хижины подземный ход прямиком в древний склеп. Разбойники там прятали награбленное добро, а сам он…
Всякое болтали. Что оказался он вовсе даже и не порядочным колдуном, а страшным некросом, что сосет из живых жизнь и поднимает мертвяков. А здешний холм, полный старых костей, притянул его в эти края аж из-за моря своей великой смертной силой. Еще болтали, что Хуртан — вовсе и не живой был, а восставший мертвец, что он только прикидывался человеком и честным людям голову морочил и глаза отводил. Как уж оно было на самом деле, никому теперь неведомо, да только верили, что в конце концов то ли Хуртан убил главаря шайки, то ли главарь — его, и такая при этом волшба творилась под землей, что холм с одного боку выгорел настолько, что до сих пор на нем трава не растет. Из разбойников, знавших правду, вроде как никто не выжил, но слава с тех пор у Лысого холма дурная. И место это считают порченым, предпочитая обходить стороной.
Все это и рассказала Леста парню с мечом, пока спускались к Колдунке, а потом шли низинкой к заросшему быльем остову старой охотничьей хижины.
— А недавно тут даже призрака видели.
Леста с трудом сдержала улыбку, вспомнив, как принесло сюда месяца два тому назад старого Грунда, пьяного в дым, и как он, вытаращив глаза и раззявив рот, орал дурниной, когда увидел ее. Одежду тогда Леста не надевала — а зачем, если вокруг одни птицы, ужи, лягушки да парочка беспокойных скелетов в самой глубине, которым девичья нагота без надобности. Кто же знал, что Грунда спьяну потянет на подвиги. Хорошо еще, что, проспавшись, Грунд помнил только прекрасную голую деву вроде как с волосами до пят, «такую го-о-олую», «такую мертвую», что «от жалости к эдакой загубленной красоте аж сердце зашлось». Видимо, от «сердца» Грунд, перестав голосить, рухнул как подкошенный мордой прямо в Колдунку, так что Лесте пришлось его оттаскивать на сухое, чтоб не захлебнулся сдуру. Пьяному-то только волю дай, он и в луже утопится, а ей зачем тут лишний труп? И без Грунда полный холм костей.
— Призрак? — парень насторожился, ладонь его непроизвольно легла на рукоять меча. — Давай-ка подробней. Он что-то делал, на кого-то напал? Как себя вел?
— Хорошо вел. Примерно. Воспитанный, видно, — развеселилась Леста. — Может, скучно ему тут стало, в холме-то сидеть столько лет, вот и вылез. То есть, вылезла. Грунд говорил, то ли утопленница, то ли висельница. А может, и вовсе русалка, только без хвоста. Красавица, говорил, каких вовек не видал. — Она кинула быстрый взгляд на нахмуренное, сосредоточенное лицо парня и снова едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. — Но чтобы на красавицу посмотреть, придется ночи дожидаться. Может, ну ее, другую найдем, если сильно понадобится?
Она отвела в сторону разросшуюся плеть вьюнка и вошла в хижину, осторожно ступила на остатки старого пола. Доски здесь подгнили, но Леста знала, на какую шагнуть, чтобы не провалиться. А вот парня не мешало бы предупредить. Да только как, если уж она сказала, что сама сюда раньше заходить боялась? Ну ничего, вот и проверим, насколько этот парень с мечом привык ко всякому неожиданному. Пока справлялся неплохо. Ступал осторожно, пристально глядя под ноги.
Подземный ход прошли спокойно, даже слишком спокойно. Кто другой, может, решил бы, что если и было здесь что-нибудь опасное, то давно сплыло — от времени ли развеялось, от чужой ворожбы сработало и разрядилось, да мало ли от чего еще. Но Хельмут с детства наслушался рассказов отца и его друзей, а после — и старшего брата: о тайных лазах, которые спокойно пропускали своих, но для чужих превращались в могилу, о ловушках магических и обычных, да и в их замке были такие вот ходы, древние, обустроенные еще пра-пра-прадедом, заклятые на кровь семьи. Случись осада, предательство, еще какая-нибудь беда из тех, от которых только бежать, и эти тайные пути стали бы спасением для хозяев замка и гибелью для их преследователей.
А потому с каждым спокойным шагом Хельмут все больше настораживался и сильнее ждал подвоха.
Но ни перед дверью в могильник — если за ней и в самом деле был могильник, конечно, — ни на самой двери, ни под ногами или над головой не обнаружилось неприятных сюрпризов. Скорее даже, обнаружился один приятный — дверь оказалась не заперта и открылась так легко, будто петли только вчера щедро смазали.
Хельм остановился на пороге, не спеша входить, окинул быстрым взглядом открывшееся пространство. Довольно тесное, кстати, и опять-таки напоминавшее обычный погреб — если бы не слишком ровные для погреба каменные стены и не широкая арка напротив, отделанная полированным камнем, больше подходящая для дворца, чем для подземелья. Охранные знаки на камнях давно стерлись, а где не стерлись, там были грубо, неровно сбиты. Вдоль стен стояли тяжелые сундуки, окованные потемневшей от времени бронзой, высокие, в рост человека глиняные кувшины, расписанные сверху донизу охранными знаками. Один из кувшинов кто-то уронил на каменный пол, по выпуклому боку змеилась широкая трещина, отколотое горлышко валялось рядом.
— Пустой, — заметил Хельмут. — Разбойнички, видно, решили, что в них вино, и очень разочаровались, когда вместо попойки пришлось удирать от зловредного духа. Хотя, если с ними был колдун…
Картина была довольно ясной, и он спокойно вошел в давным-давно разграбленную кладовую.
Свет факела метнулся по стенам, выхватил кусок гладкого, красивого пола за аркой.
— От духа? — переспросила девица. Что интересно, без паники, зато с откровенным любопытством.
— Здесь была сокровищница, а это, — Хельмут постучал по боку ближайшего кувшина, — охрана. Такой кувшин, если бы он был цел и запечатан, стоит целое состояние. Но вот они, стоят себе, распечатанные, а тут, — он, уже особо не опасаясь, откинул крышку ближайшего сундука, конечно же, пустого, — давно всё разграблено. Дураки были эти разбойнички. Не знаю, что они нашли в сундуках, но самое ценное упустили.
— А ты, господин хороший, видно, не в первый раз в таком месте?
— Второй, — усмехнулся Хельмут. — Есть у нас такое же захоронение неподалеку. В центральном зале древний вождь лежит с дружиной, а вокруг такие же кладовки. Для казны, оружия, трофеев, пленниц…
— Зачем же казну и оружие в землю зарывать?
— Так ведь раньше верили, что все это в загробной жизни пригодится.
Говорил, а сам думал — вот здесь как раз самое место для ловушек. И по кладовым, и в самом могильнике. И тех, что могли придумать разбойники с магом, и древних. Хельмут и в самом деле только однажды до сегодняшнего дня был в подобном захоронении, но слышал и даже читал о них немало. Эпоха древних дружин, как называли те времена летописцы, оставила после себя много сокровищ, но добыть их было непросто. А грабителей могил хватало и тогда.
Одна ловушка точно должна была прикрывать вход в сокровищницу из центрального зала. Вопрос только, какая? В захоронении рядом с их замком это была яма с кольями, замаскированная сверху уходящей из-под ног плитой. Если здесь такая же — достаточно перепрыгнуть порог. Или не сам порог, а одну из плит рядом, и поди еще угадай, какую именно. А если нет?
— Думаешь, здесь не безопасно? — спросила вдруг девица, и Хельмут только сейчас осознал, что разглядывала она все это время почему-то не кладовку с остатками былых сокровищ, а его самого. — Еще духи? Или что-то другое?
— Ловушка, — сказал он. — Все эти боковые кладовки для сокровищ только на первый взгляд открыты, ни двери, ни даже какой завалящей решетки. Древние ставили ловушки от воров, без магии, но хитро. В том могильнике, о котором я знаю, это были ямы. Будешь прощупывать путь перед собой осторожно — все будет устойчиво, а встанешь на плиту обеими ногами, и она провалится под тобой. И еще вопрос, что хуже, колья внизу или просто яма, из которой никак не выбраться.
— Колья. Бррр. — Девица поморщилась, зябко повела плечами, будто в красках представила себе эти самые колья вместе с нанизавшейся на них жертвой. — А если как-нибудь перепрыгнуть? Или, может… — она обвела взглядом кладовку. — Перекинуть мостик? Сундуков подходящих здесь прорва, осталось только порубить их на доски. Справится с этим твой красивый меч?
— Зачем на доски? Да и меч тут не нужен, — и Хельмут с размаху пнул ближайший сундук ногой. По ребру, а то, если бы пнул по доскам, как знать, не остались бы только бесполезные щепки. А так — даже если дерево готово рассыпаться в труху, есть скрепляющая его металлическая оковка.
— Так тоже можно, — довольно протянула девица. — Даже быстрее будет.
Хельмут отломал сундучную стенку, постучал по ней и сам удивился. Наверное, была все-таки какая-то магия, раз за века дерево не источили жуки и не съела плесень. Бросил деревянный, усиленный металлом щит на пол, попрыгал на нем.
— Смотри, держит. Значит, говоришь, мостик?
Камни до арки в этой кладовочке, длинный, вровень с полом брус порога и широкая плита по ту сторону. «Мостика» хватило впритык, но все-таки хватило. Хельмут пробежал к безопасному месту, крутанулся, осматриваясь, и, даже не успев осознать толком, что увидел, перебросил факел девице:
— Держи!
Потому что ему сейчас нужны будут обе руки. И на этот раз точно — меч.
Леста отступила на несколько шагов к нужному пролету и задумалась: парень так явственно сомневался, стоит ли осматриваться дальше, что ей даже слов не требовалось, чтобы это понять. И, стоило признать, была в этих сомнениях вполне здоровая осторожность, которая говорила в его пользу: попусту рисковать головой не станет, в драку первым не полезет и несколько раз подумает, прежде чем сделать. Совсем неплохо для попутчика, с которым ты собираешься в безопасности добраться до нужного места. Да что там неплохо, очень даже хорошо, и попутчик, похоже, нашелся самый что ни на есть надежный и подходящий. Да только вот беда, Леста не придумала заранее, что будет делать, если приведенный в склеп искатель ценностей вдруг остановится на полпути. Ей даже в голову не приходило, что такое может случиться.
Но и самой его подначивать было бы слишком рискованно: она, кажется, и так все делала неправильно, нарушала какие-то неписаные законы поведения деревенской девчонки в страшном склепе, потому что все время ловила на себе то изумленные, то подозрительные взгляды.
И все-таки, как бы ни хотелось ей избавиться от ненужных сложностей, Леста совсем не была готова шарахаться от каждой тени, верещать от вида скелетов, которых видела до этого множество раз, или заниматься еще какой-нибудь странной девчачьей ерундой, которую, видно, ждал от нее будущий спутник и защитник. Так что подтолкнуть его следовало как-то незаметно, исподволь. Еще бы быстро придумать, как!
И будто назло, ни одного стоящего способа в голову не приходило, потому что мешало как следует собраться с мыслями кое-что странное. Пугающий, пробирающий колким морозом ручеек мурашек между лопатками все никак не иссякал, и Леста незаметно повела плечами, пытаясь избавиться от неприятного ощущения.
Она до сих пор так и не поняла, что произошло. Как только парень выхватил свой меч и принял на него первый удар, как только лязгнуло металлом о металл, Леста будто очутилась и здесь, и не здесь одновременно. Она видела мягкие, уверенные движения, видела сосредоточенное лицо, и в то же время видела совсем другое: залитую слепящим солнцем круглую песчаную площадку, фигуру, с ног до головы закованную в доспехи, тяжелый черный меч в ее руках, в котором будто таяло солнце. И другую фигуру, в золотых доспехах, и другой меч, занесенный в яростном замахе для смертельного удара. Первый скелет рассыпался в прах, и в тот же миг в солнечном дне золотой рыцарь обрушил всю свою мощь на соперника. Белое лезвие столкнулось с черным и вдруг треснуло. Леста едва не вскрикнула от непонятного ужаса, дернулась вперед, чуть не выронив факел, и с трудом перевела дыхание, пережидая неожиданный приступ тошноты.
Она все еще была в склепе, а парень как раз ловко уворачивался от второго скелета. Пока он с ним разбирался, Леста успела прийти в себя и даже немного успокоиться, вот только ледяной ручеек до сих пор тек по спине, хотелось забиться в тихий темный угол, свернуться там клубком и немного переждать, или выбраться поскорее на солнце. Откуда-то она знала, что солнце, которое видит каждый день, совсем не похоже на то, другое, раскалявшее песок на круглой площадке. Другое солнце. И в то же время как будто то самое, что светит над их головами, невидимое из темноты склепа, даже сейчас. Или это не солнце другое, а она сама? От одной мысли об этом становилось еще беспокойнее. Леста поспешно сделала еще один шаг назад. И едва не полетела на пол, наступив на что-то мягкое и живое. Раздался пронзительный писк, Леста от неожиданности вскрикнула и от нее же едва не перекинулась, в последний момент чудом сдержавшись. Зато, не успев как следует сориентироваться в пространстве в этом глупом неуклюжем теле, со всей дури вписалась спиной в каменный проем, вскрикнула уже от боли и рухнула прямо на заветный сундук, все-таки выронив факел. И заорала, не стерпев, во весь голос:
— Паразит! Да чтоб тебя крабы драли!
Гадкий Кусок, конечно же, уже удрал и растаял в тенях, только его и видели, но наверняка услышал! Ей бы хоть капельку времени, уж она бы отыскала его и так взгрела… Хотя… противному хорьку ведь и невдомек, что вместо очередной гадости на этот раз он принес ей самую настоящую удачу.
Как парень оказался рядом, она не заметила, пока тот не поднял ее на ноги с чудом, не иначе, уцелевшего сундука. И только собралась вежливо поблагодарить, как услышала откровенно насмешливое:
— «Крабы драли» — это сильно. Цела?
— Да что мне сделается, — легкомысленно отмахнулась Леста. — Подумаешь, какой-то зловредный хорь, дурной косяк и проклятущий сундук.
Хотя об косяк она приложилась, конечно, крепко. Да и сундуку далеко до перины. Растопырил свои углы и ребра, даже упасть на него нормально нельзя — весь побьешься. Болела спина, тянуло бок, и Леста, не спеша отцепляться от надежного, устойчивого спутника, осторожно повела плечами — убедиться, правда ли с ней все так хорошо, как хотелось бы верить.
— Цела, — она уверенно тряхнула косами и отцепилась. — В синяках буду с ног до головы, а так — в порядке.
— А ты удачливая, — сказал он. — Твое счастье, что в проходе ловушки не оказалось. Давай посмотрим, не завалялось ли в этом сундуке чего полезного.
И он, зачем-то не убирая правую руку далеко от меча, левой откинул крышку. Неужто боялся, что оттуда выскочит что-нибудь такое же зловредное, как Кусок, или опасное, как скелеты? Или ждал нападения откуда-то еще?
Внутрь сундука Леста не смотрела — что она там не видела? Даже отступила слегка — почему бы нет, она ведь тоже может опасаться чего-нибудь выскакивающего. А вот за реакцией парня следила внимательно. Обидно было бы упустить что-то яркое и важное.
Раньше в сундуке был идеальный порядок, пока Леста не смешала все в большую привлекательную кучу сокровищ, чтобы не вызывать лишних подозрений у будущего спутника. Аккуратными столбиками, точно по размерам подогнанные друг к другу, она складывала монеты, по углам расставляла три блестящих кувшина с красивым рисунком по пузатому туловищу. В свободном углу одна на другой лежали непонятные бляшки, похожие не то на странные пряжки от ремней, не то на какие-то эмблемы. А в самом центре, на плоском металлическом блюде с красивой чеканкой, были аккуратно разложены всякие симпатичные блестяшки. Были бы тут понятные серьги-кольца-брошки или бусы, Леста взяла бы себе хоть немного, но не было ничего похожего на девичьи украшения, так что все, что лежало сейчас на самом дне ее узелка — это несколько оттертых до яркости монет, таких же, как в сундуке, одна увесистая блестяшка и самое главное сокровище, которое Леста не променяла бы на весь этот сундук с добром.