Встреча произошла самым простым образом.
Лейф Ясен, журналист по профессии, человек беззаботный и равнодушный, в тот день добирался с редакции домой на метро. На нём были чёрные вельветовые брюки, немного выцветшие, расстёгнутая на груди рубашка и сверху — чёрная кожаная куртка из наппы, застёгнутая молнией только на концах, так что его крепкая грудь была отлично видна.
Рыжеватые волосы у него были слегка взъерошены, а зеленоватые глаза посматривали то туда, то сюда, не задерживаясь ни на ком и ни на чём определённом.
Во рту у него была пустая трубка, и он нервно перекусывал её зубами, думая о статье, которую предстояло написать после обеда и сдать вечером в редакцию. Он ещё не знал, о чём она будет, но рассчитывал, что по дороге или во время обеда, который собирался приготовить себе в своей квартире, в голову придёт какая-нибудь светлая идея, и он её примет, даже если она окажется не такой уж и светлой.
Он думал также о Гае Эриксоне — таком же журналисте и своём соседе по квартире, которого почти всегда было не застать дома, потому что Гай беспрестанно строил планы и вполне мог не показываться в квартире по две-три недели, и если они и виделись, то в редакции.
Между тем Лейф, с пустой, давно потухшей трубкой, сжатой между белыми зубами, уже некоторое время смотрел на молодую девушку-блондинку с большими голубыми глазами, которые, казалось, выражали что-то среднее между меланхолией и усталой пустотой и были устремлены в неподвижную точку, которую Лейфу захотелось счесть несуществующей. Девушка была худощавая, изящная, с рассеянным видом, откровенно хорошенькая, и, если Лейф не ошибался, создавалось впечатление, что она вроде бы едет в метро вместе со всеми, но на самом деле — одна и в тысяче миль от всех.
На ней было дневное платье из тонкой шерсти зеленоватого оттенка и гораздо более тёмное зелёное пальто спортивного покроя, очень ей подходившее.
Взгляд Лейфа скользнул от её бёдер, опиравшихся о скамью, к ногам. На ней были тонкие чулки, а ступни прятались в чёрных туфлях на высоком каблуке, в тон чёрной сумке.
Руки, державшие эту сумку, были изящные, хрупкие, с не слишком длинными, но тщательно ухоженными ногтями и без колец или перстней. Волосы у неё были светлые, шёлковые, довольно светлые и распущенные, без заколок, так что немного спадали на щёку, мешая Лейфу как следует разглядеть её глаза, хотя он по некоторым движениям уже успел понять, что они — голубые, огромные, обрамлённые густыми чёрными ресницами и с выражением отрешённости, меланхолии или скуки.
Лейф, который стоял, как попало держась за поручень, не сводил с неё глаз, и когда поезд остановился и девушка встала, Лейф решил, что, пусть это и не его станция, ради знакомства с этой красавицей стоит выйти и заговорить.
Лейф Ясен не был человеком сомнений и предисловий. Если он что-то решал, то тут же приводил в исполнение, не слишком задумываясь о плюсах и минусах и о том, сколько неприятностей могут принести ему те или иные «за» и «против».
На этой станции вышло немного народу. Пожилой мужчина с тростью, женщина с двумя корзинами, парочка влюблённых, крепко державшихся за руки, и двое студентов с книгами под мышкой, ну и, разумеется, та самая девушка, на которую Лейф не переставал смотреть и которая всё ещё не замечала, как и кто именно её разглядывает.
Пассажиры разошлись кто в одну, кто в другую сторону по платформе, и под желтоватым светом фонарей Лейф, ни много ни мало, поравнялся с девушкой и тут же сказал:
— Сколько лет, сколько зим, Нэнси.
Девушка остановилась, повернула только голову — и уже увидела Лейфа, улыбающегося рядом.
— Это Вы мне? — рассеянно спросила она.
— Конечно, — усмехнулся Лейф, демонстрируя два ряда белых, ровных зубов. — Давным-давно не виделись.
Она моргнула, пожала плечами и вдруг, не переставая идти по перрону к лестнице, ведущей наружу, пробормотала:
— Меня не зовут Нэнси, и я Вас в жизни не видела.
Лейф и бровью не повёл.
Он и так прекрасно знал, что они никогда раньше не встречались, и, разумеется, не верил, что судьба подсунула ему девушку, которая к тому же и вправду носит имя Нэнси.
Но всё равно развеселился и, усмехнувшись, сказал:
— Разве мы не вместе учились в университете? Насколько я помню, мы даже выпускались в один год.
Пиа Дарроу остановилась и внимательнее посмотрела на незнакомца.
— Я никогда не училась в университете, — отрезала она. — Так что…
И снова тронулась с места.
Он отступать не собирался. Вблизи она оказалась несравнимо привлекательнее.
Он подумал, что её красоту нельзя назвать идеальной, но она была дьявольски притягательной, а та меланхолия, что словно затуманивала взгляд, делала её ещё интереснее. Подумал также, что ей вряд ли больше двадцати с небольшим. Двадцать два? Больше? Меньше? Лучше меньше.
У неё был немного пухлый рот с длинными уголками, чётко очерченные губы, а из‑под расстёгнутого пальто угадывалась грудь — не слишком большая, но упругая и до отчаяния женственная.
Лейф подумал о себе, что он вовсе не какой-нибудь любитель случайных знакомств и обычно не пристаёт к девушкам на улице так нагло и в лоб, и даже попытался понять, почему же сейчас так делает, но факт оставался фактом: он это делал.
***
Он был значительно выше девушки, и с портфелем под мышкой и трубкой, сжатой в зубах — всё ещё пустой и, следовательно, потухшей — походил скорее на студента, чем на видавшего виды журналиста. Но стоило взглянуть на его лицо, чтобы понять: студенческие годы давно позади.
— Уж если не в университете, — не отставал он, шагая рядом с девушкой, — то где‑нибудь ещё мы с тобой встречались, Нэнси.
Она не остановилась.
На лице у неё читалась усталость, а на губах застыло какое‑то странное напряжение.
— Я же сказала Вам, что меня не зовут Нэнси, — произнесла она, — а насчёт того, что мы могли быть однокурсниками — это невозможно. Посмотрите на себя и на меня. Вы, без сомнения, старше меня на несколько лет.
Он уже успел забыть о той светловолосой девушке с голубыми глазами и печальным выражением, когда однажды, больше чем через месяц, уже в разгар зимы, снова столкнулся с ней в метро. На нём были зеленоватые вельветовые брюки и дублёнка из замши, на подкладке из чего-то вроде жёлтой шерсти, длинная — ниже пятой точки, застёгнутая до самого верха, с поднятым воротником: мороз стоял лютый, просто собачий. Его спутанные рыжеватые волосы прикрывала клетчатая кепка, а в зубах торчала потухшая трубка, когда он заметил — Пию? Как бы её там ни звали.
Суть в том, что в тот день девушка стояла буквально вдавленная в стену, одна, погружённая в себя, словно вокруг неё не кишела людская толпа. Лицо у неё было отрешённое, но глаза, подумал Лейф, по‑прежнему были божественные. Губы созданы для поцелуев, грудь — так и тянет потрогать, талия тонкая. На ней были не слишком широкие шерстяные брюки и шубка из искусственного меха, но с меховой подкладкой, явно затем, чтобы не мёрзнуть. Светлые волосы были собраны резинкой в хвост, так называемый «конский хвост», и её прекрасное, чуть экзотическое лицо стало ещё более открытым — Лейф мог вволю любоваться её подлинной привлекательностью.
Он не раздумывал и двух секунд.
Проталкиваясь к ней локтями, вроде бы деликатно, но вполне решительно, он пробрался через толпу и встал прямо перед ней, вглядываясь в лицо.
Девушка подняла голову и растерянно посмотрела на него.
— Привет, — сказал Лейф так, будто знал её всю жизнь.
Она моргнула, уже собиралась ответить тем же, но затем крепко сжала губы.
Лейф решил, что эта встреча её раздражает, но его она, напротив, радовала, и он подумал, что судьба, нравится ей это или нет, слишком уж часто подбрасывает ему эту девушку.
— Ты больше не работаешь в кассе? — спросил он. — Я пару раз заходил, но тебя не застал.
Она промолчала.
— Я уже знаю, что тебя зовут не Нэнси. В тот день я, безусловно, ошибся.
— Безусловно.
— Не скажешь, как тебя зовут?
— А Вам это зачем?
— Не знаю, — он беззаботно рассмеялся. — Это не любопытство. Сам не понимаю, что это. Просто мне нравится тебя встречать. Я уже трижды на тебя натыкаюсь, и это чересчур много раз, чтобы просто взять и забыть.
— Я выхожу здесь, — внезапно сказала она.
Лейф ничуть не растерялся.
Смеясь, ответил:
— Я тоже.
Поезд остановился, люди пошли к выходу. Она прижалась к стене и сказала:
— Ну, всего хорошего.
— Так ты остаёшься?
— Остаюсь.
— Тогда и я останусь.
— Послушайте…
— Извини, — сказал Лейф, с видом шаловливого мальчишки. — Но разве это так плохо — что два молодых человека поговорят и узнают друг друга чуть получше?
— Я живу своей жизнью, и мне не нужны в неё вторжения.
— Не думай, что я… — поезд снова тронулся и покатил по тоннелю, — из тех, кто заговаривает со всеми подряд. Посмотри вокруг. Здесь тысячи женщин и мужчин, и мне не пришло в голову ни к кому из них обратиться.
— Ну так и ко мне не обращайтесь.
— Почему?
— Разве недостаточно того, что я сказала: не хочу разговаривать?
—Тебя зовут Пия, — мягко сказал он.
Девушка снова моргнула, и, воодушевлённый тем, какое впечатление произвело на неё имя, Лейф добавил:
—И ты работаешь в кассе того кинотеатра, когда у тебя смена...
Она не стала объяснять, что сегодня может сидеть в той кассе, завтра — в любой другой, в рамках той же сети кинотеатров, и что сделано это как раз затем, чтобы он перестал её искать.
К тому же от напарниц она уже знала, что он приходил к той кассе, и поэтому на следующий день заранее попросила смену в другом районе, на другом конце города.
Ей не нужны были осложнения.
—Правда, тебя зовут Пия? Мне так сказали.
Девушка и сама не считала, что будет большой бедой, если он узнает её настоящее имя.
Поэтому ответила:
—Да, меня так зовут.
—И чем ты занимаешься, кроме того, что продаёшь билеты в кассе?
—А я Вас спрашиваю, что Вы делаете, кроме того, что вы журналист?
—Нет, но я могу рассказать, если хочешь.
Она его резко оборвала:
—Мне это не интересно. Можете промолчать.
В этот момент поезд остановился, и Пия ускользнула — он и сам не понял, как именно, — так что он снова её потерял.
Лейф застав Ги у себя в квартире, и с раздражением ему всё рассказал:
—Она потрясающая. Понятия не имею, что в ней такого. Я уже сыт по горло тем, что знакомлюсь с женщинами, танцую с ними, сплю с ними — и они не оставляют во мне ни малейшего следа. Добился — и почти тут же забыл. А эта… Я никогда не видел более чистых черт, более приятного голоса, ничего похожего.
—Не будь идиотом, Лейф, — посоветовал Ги. — Живи себе и не усложняй собственную жизнь.
—Её зовут Пия.
—Ну и что?
—Да почём я знаю. Она задевает во мне самые тонкие струны. К тому же я уже три раза на неё натыкаюсь, и все три раза она словно испаряется. Как галлюциногенное видение.
—Смотри, как бы тебе с бухты-барахты не влюбиться, Лейф, — ты‑то, который никогда не влюблялся...
Лейф покачал головой.
Он лежал в кресле, курил трубку, полную ароматного дымящегося табака. Глаза были закрыты, как будто он старался удержать внутри себя этот женский образ, так сильно его взволновавший.
—Я не могу тебе объяснить, что это такое, Ги. Эта женщина меня трогает, волнует. Думаю, дело в её голубых глазах — с грустным, меланхоличным, отрешённым выражением… чёрт его знает! Суть в том, что я уже успел о ней забыть, а потом вдруг снова встретил — и будто током ударило. Я ничего о ней не знаю, это верно, и, похоже, узнать будет непросто: насколько я понял, её коллеги по работе тоже толком её не знают. Наверное, поэтому я и пытаюсь сам представить себе, какая она есть или может быть.
—Хочешь совет, Лейф? В следующий раз, если судьба снова поставит её у тебя на пути, просто отвернись. Ты же не впечатлительный и не склонен влюбляться, и уж если какая‑то конкретная женщина тебя тревожит, это опасно. Гляди, как бы какая‑нибудь дочка Евы не заперла тебя в клетку, а ты и не заметишь.
Уже смеркалось.
По тротуару, напротив площади, прохожие шли почти бегом. Автобусы катили с зажжёнными фарами. Уличные фонари один за другим тоже начинали вспыхивать.
Лейф чувствовал под собой холод деревянной скамьи, словно сидел на голом льду. Он заметил, что девушка (Пия, разумеется) так и не осознала его присутствия — ни самого факта, ни близости: настолько глубоко она была погружена в себя.
Он сидел неподвижно и молча, размышляя, что могло случиться с Пией, если она оказалась на этой площади, вцепившейся в этот жёсткий деревянный настил, съёжившейся, так что лица почти не было видно — его прятали поднятый воротник дублёнки и плечи, втянутые к телу.
— Привет, Пия, — произнёс Лейф, когда ему показалось, что момент подходящий.
Девушка вздрогнула.
Выпрямилась, высунула голову из‑под воротника своей искусственной дублёнки и посмотрела на него с испугом:
— Что ты тут делаешь? – вырвалось у Пии
Голос у неё был низкий, сдержанный, но звучал так, словно его присутствие было почти проклятием — за то, что он прервал её думы.
Лейф пожал плечами.
Он буквально дрожал от холода, но не собирался уходить, пока она сидит здесь. К тому же в этот раз, как ни беги, площадь, тротуар и остановка автобуса были достаточно далеко друг от друга, чтобы она не смогла так уж легко «испариться».
— Это судьба, Пия, — мягко, примирительно сказал он. — Иначе сама скажи: что, чёрт возьми, я забыл в таком глухом месте, так далеко от моего дома, да ещё в такой вечер, когда даже птицы с веток слетают? Именно поэтому мне кажется, что судьба хочет, чтобы я тебя находил. Ну не говори мне, что в таком городе, как Нью-Йорк, за три месяца мы встречаемся уже в четвёртый раз просто так, потому что ищем друг друга. Ничего подобного, — он уверенно покачал головой. — Я тебя не ищу. Другое дело, что думаю о тебе с тех пор, как увидел. Но не ищу, ей‑богу — это совсем не одно и то же, — и, поскольку она не шевелилась и не произносила ни слова, он добавил: — Я не охочусь за приключением. Честно говоря, ты меня слишком трогаешь, чтобы при одном твоём образе ассоциировать тебя с какой‑то моей интрижкой. В моей мужской жизни всего хватает, как в аптеке: у меня есть приключения, и я ими наслаждаюсь, но забываю уж очень легко. Однако тебя я помню не с вожделением и не с жаждой плотских удовольствий. Ты задеваешь гораздо глубже. Не знаю, в чём дело — в твоём взгляде, в неподвижности, в какой‑то загадке… Важно то, что я тебя помню. Словно само собой.
Пия молчала, глядя прямо перед собой. Она даже не моргала. Снова буквально втянула голову в плечи, и видно было только кончик носа, торчащий из поднятого воротника дублёнки.
Лейф смотрел на неё с любопытством, наполовину развеселённый, наполовину задумчивый и, больше всего, вопрошающий.
— Что ты здесь делаешь одна, в такое время и так далеко от центра?
Она ответила тоненьким голосом, словно он поднимался из глубины груди:
— А что я могу делать в центре такой столицы, как Нью-Йорк? Мне там нечего искать.
— Где ты живёшь?
— Какое значение это имеет?
— Значит, для тебя вообще мало что имеет значение.
— Немногие вещи его имеют.
— Даже дружба?
Она посмотрела на него, чуть приподняв до этого опущенные веки.
— Это ещё что за штука?
— Дружба?
— Ну да.
— Это самое великое, что есть на свете.
Она пожала плечами. Вынула руки из карманов дублёнки и слегка приподняла рукав, чтобы взглянуть на часы.
Лейф заметил, что и часы, и дублёнка были дешёвыми, плохого качества. Но вот её голубые глаза… Небеса! В них было подлинное, редкостное качество.
— Мне пора, — сказала она, вставая.
Лейф осмелился удержать её за локоть.
— Послушай, почему ты не хочешь иметь честного друга?
Она не посмотрела ему в лицо, а уставилась на перчатки, сжимающие её локоть. Лейф тут же отдёрнул руку, пробурчав:
— Чёрт побери… прости.
— Ничего.
Голос у неё был мягкий, словно беззащитный. Лейф, который в ту минуту воображал себя немного донкихотом, подумал, что голос у Пии — голос беззащитной, измученной, одинокой девушки, и вдруг ощутил в себе стремительный порыв — желание её защитить.
Он поднялся, и они какое-то время стояли, в упор глядя друг на друга.
— Честное слово, Пия, — сказал он, и голос его звучал искренне. — Я не ищу приключения. Я не виноват, что судьба, случай или ещё что‑нибудь сталкивают нас то и дело. Не отрицаю, я думал о тебе всё это время, и должен признать — признаю — такое со мной впервые. Но это не значит, что завтра или послезавтра я предложу тебе переспать со мной.
Пия ответила мягко, голос у неё стал менее жёстким, гораздо более человеческим:
— Думаю, ты говоришь правду. Но даже если и нет — всё равно. Мне не двенадцать лет, я, между прочим, уже двадцать три года по этой жизни хожу.
— Тебе столько? — удивился он. — А знаешь, я дал бы меньше.
— Мне нужно идти. Я сяду на автобус вон там, напротив.
— Позволь мне тебя проводить.
— Зачем? — в голосе слышалась усталость. — Спасибо, в любом случае.
И она пошла.
Но Лейф не отстал: поёжился в своей дублёнке, глубже сунул руки в перчатках в карманы и двинулся следом, на небольшой дистанции, поравнявшись с ней уже у пешеходного перехода, который вёл на другую сторону улицы, туда, где была остановка автобуса.
—В конце концов, — говорил Лейф чрезвычайно искренним голосом, — у тебя нет ни малейшей причины мне верить. Я для тебя незнакомец, хотя лишь в каком‑то смысле. Почитай газету — увидишь мою подпись. Я всегда пишу на политические темы и довольно резко прохожусь по системе правления. Я не склочник и не охотник за приключениями, но раз уж судьба свела меня с тобой, мне бы хотелось, чтобы мы узнали друг друга лучше.
—Я не сомневаюсь ни в твоей личности, — ответила она, высунув из‑под поднятого воротника дублёнки только рот и нос, — ни в твоей честности и добрых намерениях. Но у меня нет друзей, и я не хочу их иметь.
Он уже почти успел забыть о ней, когда однажды утром отправился в супермаркет рядом с редакцией — купить себе бутерброд.
В ту свободную ночь у него случилось приключение, и к середине следующего утра голод так прижал, что он с досадой вспомнил: из‑за этой глупой истории так и не поел.
Он заказал бутерброд, ему его приготовили и выдали чек — оплатить в кассе. Лейф направился туда, в своих фланелевых вельветовых брюках и коричневой замшевой куртке, в клетчатой рубашке под ней; высокий, крепкий, но худой, весь в веснушках, с чуть растрёпанными волосами — и при всём при этом привлекательный. Мы ещё не говорили, что несмотря на его веснушки, торчащие волосы и рассеянный вид, Лейф был мужчиной с почти трогательной притягательностью — благодаря добродушному выражению зеленоватых глаз. К тому же в нём чувствовалась сильная мужская энергия, и всё вместе делало Лейфа человеком необыкновенно обаятельным, простодушным и очень привлекательным.
Он подошёл к кассе со своей привычной рассеянностью. Почти не обращал внимания на кассиршу: та считывала цены, щёлкала клавишами аппарата, пробивала покупки и брала деньги. Когда дошла очередь до него, ему пришлось поднять глаза — и он застыл как вкопанный. И она, встретившись с его взглядом, тоже.
— Пия!
Голос Лейфа прозвучал так громко и взволнованно, что несколько покупателей обернулись.
Пия — а за кассой действительно была она — полушёпотом, но задушенным, взволнованным голосом сказала:
— Замолчи.
— Чёрт побери… — выдохнул Лейф и расплатился.
Она взяла деньги, пробила чек и отсчитала сдачу.
— Следующий, — сказала.
Но Лейф не уходил.
Женщина с огромной корзиной в руках нетерпеливо произнесла:
— Проходим, сударь.
Лейф всё ещё не проходил.
Он выглядел полным идиотом с бутербродом, завернутым в тонкую бумагу, в одной руке и монетками сдачи — в другой, а сам смотрел на Пию ослеплённый, словно не верил собственным глазам.
— Господи! — воскликнул он. — Судьба — это сущая пакость.
При всём этом Пия больше так и не подняла глаз, а тянула корзину клиентки мимо Лейфа и с нарастающей поспешностью щёлкала клавишами, пробивая товар.
Женщина, ещё больше раздражаясь тем, что мужчина загородил ей проход, вскрикнула:
— Вы идёте или возвращаетесь?
Лейф пошёл.
Огляделся и сел есть свой бутерброд прямо на мешок с картошкой.
Оттуда он видел Пию напротив. Девушка выглядела растерянной и напуганной: то бросала на него неподвижный взгляд, то с раздражением колотила по клавишам, пробивая очередную покупку.
Лейф понял, что доводит её до исступления, и, доев бутерброд, пошёл в бар выпить пива.
Опершись локтем о стойку, он прекрасно видел всё, что происходило внутри супермаркета. Кассирш было несколько, магазин был полон народа, все двигались, словно марионетки, производя шум, который казался ему знакомым и почти родным — ведь спустя столько времени он снова нашёл Пию.
Она его не видела из‑за ракурса, так что Лейф мог безнаказанно смотреть на неё сколько душа пожелает, и вынужден был признать, что ему это доставляет огромное удовольствие.
Она была прекрасна — и по‑прежнему с той самой влажной, меланхолической выразительностью взгляда. Платья на ней не было видно: поверх него она носила синюю рабочую форменную накидку с белым воротником, застёгивающуюся до самого горла. Это заставило Лейфа перевести взгляд вокруг: все девушки за кассами были одеты так же.
Он решил вернуться в редакцию и прийти снова к часу закрытия, чтобы подстеречь Пию у двери.
На этот раз она от него не уйдёт. Пия слишком сильно действовала на его чувства и на его нервы. Почему — он и сам толком не знал, но было ясно: эта девушка не проходит через его жизнь так, как проходили прочие женщины. Ему и в голову не приходило, что Пия могла бы стать мимолётным приключением. Он не отрицал, что это может быть и приключение, но такое, которое способно вылиться во что‑то очень серьёзное — во взаимную привязанность, даже в брак.
К часу закрытия магазина Лейф переговорил с коллегами и сказал, что до ночи в контору не вернётся: новость, мол, надо искать, как ищут себе пропитание, и если за ней не гоняться, она сама, особенно интересная, к тебе на своих ногах не заявится. Его уже знали и понимали, что за видимой легкомысленностью стоит человек основательный, так что никто и слова не сказал. Лейф на лету подхватил свою дублёнку, повесил кожаную куртку и так, в дублёнке, вышел на улицу, надвинув на лоб клетчатую кепку.
Пересёк тротуар, затем улицу, потом ещё один тротуар и занял позицию у двери, через которую, без сомнения, должны были выходить служащие.
Он упёр одну ногу в стену, набил трубку и закурил, готовясь ждать.
Едва он успел выкурить трубку, как начали выходить сотрудники; двери по одной закрывались, и открытой оставалась лишь та, через которую, как он был уверен, должна была появиться Пия, если только не испарится в воздухе.
Он увидел, как она вышла.
На ней был плащ‑тренч поверх шерстяного свитера с высоким горлом, который казался ручной вязки, и тёмная юбка. На ногах — сапоги, голову частично прикрывал коричневый вязаный шерстяной берет. Из‑под него выбивались локоны натуральных светлых волос.
— Пия! — окликнул он.
Она не выглядела удивлённой.
Наверняка предполагала, что он её поджидает.
— Ну что ты скажешь теперь, Пия? Не говори, что судьба с нами не играет, что эти встречи, когда я уже почти успел тебя забыть, не подстроены, не навязаны какой‑то особой феей, которая во что бы то ни стало сводит нас вдвоём.
Пия промолчала.
Она и не пыталась убежать. Смотрела на него своим неподвижным, печальным взглядом, вызывая у Лейфа странное ощущение — смесь умиления, желания защитить и восхищения.
Вдруг он резко взял её под локоть и пошёл с ней по тротуару вниз.
— Я провожу тебя домой. Что берём — метро или автобус, такси?
— А если я попрошу оставить меня одну… — тихо произнесла она.