Глава 1: Семья под звёздами.
В пятнадцати километрах от шумного города, за плотным кольцом вековых сосновых лесов, будто отгородившихся от суеты, раскинулся посёлок, словно сошедший с полотна художника-пейзажиста. Его домики, утопающие в зелени, прятались среди яблоневых садов, которые весной превращались в бело-розовое море. Лепестки, кружась в воздухе, устилали землю, как свадебный ковёр, а ветер приносил с полей сладковатый аромат цветущей черёмухи. Лето здесь дышало густым, почти осязаемым запахом спелых яблок, которые, падая с веток, глухо стучали по траве, привлекая ос и шмелей. К осени сады наряжались в золото и багрянец, а по утрам, когда туман стелился над лужами, казалось, будто земля кутается в шаль из паутины.
Узкая гравийная дорога, ведущая к дому Алисы, петляла между участков, как змея, потерявшая путь. Её серые камни, перемешанные с жёлтым песком, хрустели под колёсами, а после дождя становились маслянисто-блестящими, отражая клочки неба. По краям дороги, словно стражники, росли заросли дикой малины — их колючие ветви цеплялись за одежду прохожих, а в июле усыпанные ягодами, манили детей и птиц. Рядом, у старого колодца с покосившимся срубом, цвела сирень. Её лиловые гроздья, тяжёлые от нектара, клонились к земле, а пчёлы, облепившие их, гудели, как расстроенный оркестр.
Сам колодец, давно потерявший ворот, хранил историю поколений. Его кривое ведро, проржавевшее по краям, скрипело на цепи, словно ворчало на каждого, кто осмеливался зачерпнуть воды. Местные шептались, что в полночь здесь можно услышать, как призрак старого мельника жалуется на судьбу, но дети смеялись: они знали, что это просто ветер играет в щелях сруба. Вода в колодце была ледяной даже в зной, с лёгким привкусом железа, а на дне, как гласила легенда, лежал серебряный крест, брошенный когда-то странником «для удачи».
Зимой посёлок затихал. Снег укутывал яблони пушистыми шапками, а гравийная дорога превращалась в белую ленту, исчерченную следами зайцев и лыжнями ребятни. Но весной жизнь возвращалась: из труб вился дымок, в садах запевали скворцы, а у колодца снова собирались соседки с вёдрами, сплетничая о том, чья капуста удалась слаще. Здесь время текло медленно, как вода в мелком ручье, а звёзды по ночам казались ближе, будто спускались в сады, чтобы послушать шепот листьев.
Двухэтажный сруб из тёмно-коричневой лиственницы, словно вросший в землю корнями-фундаментом, стоял чуть в стороне от дороги, за высокой изгородью из шиповника. Его стены, сложенные из массивных брёвен, сохраняли следы времени: трещины, похожие на морщины, и тёмные сучки, напоминающие глаза, следящие за садом. Каждое бревно дышало смолистым ароматом, который смешивался с запахом мха, растущего у основания. Верхние венцы сруба, почерневшие от дождей, контрастировали с нижними, ещё хранившими медовый оттенок свежесрубленного дерева.
Резные ставни, выкрашенные в глубокий цвет морёного дуба, казались кружевными. Их узоры, вырезанные рукой деда Максима, рассказывали историю семьи: вьющиеся виноградные лозы символизировали достаток, переплетающиеся птицы — любовь, а звёздные спирали в углах — связь с небом. На одном из ставней, чуть ниже средней петли, виднелась детская надпись «А+М», выцарапанная когда-то ножиком — след первой попытки Алисы повторить отцовские инициалы.
Крыльцо, широкое и покатое, будто приглашающее присесть, было выстлано досками, потёртыми до серебристого блеска. На нём стояла дубовая скамья с выгнутой спинкой, её ножки, подточенные жуками-древоточцами, слегка шатались. Подушка в горошек, лежавшая на сиденье, давно потеряла форму — её набивали свежей соломой каждую осень, но к лету она снова сминалась, храня отпечатки кошачьих лап и следы от чашек с чаем. Над дверью, на кованом гвозде, висел медный колокольчик — подарок на новоселье от соседа-кузнеца. Его язык, поросший зеленоватой патиной, звенел даже при малейшем дуновении, будто перекликался с ветром: высокий, чистый звук в ясную погоду и глухое дребезжанье перед грозой.
Окна первого этажа тонули в зелени плетистых роз сорта «Алая Империя». Их стебли, толстые, как змеи, обвивали резные наличники, а бутоны, размером с детский кулак, раскрывались в махровые цветы, похожие на крошечные сердца. Лепестки, опадая, устилали землю ковром, по которому Алиса любила ходить босиком, называя это «королевской дорогой». Летом ропот пчёл, облепивших цветы, сливался с гулом самовара на кухне.
Из распахнутой форточки на втором этаже, завешанной тюлевой занавеской с вышитыми колокольчиками, тянуло ароматами, которые смешивались в уникальный «запах дома»: дрожжевой дух свежеиспечённого хлеба, горьковатый шлейф лаванды из комода в спальне и едва уловимый оттенок воска, которым Ольга натирала паркет. По вечерам, когда в кухне зажигали свет, через окна можно было разглядеть медный чайник на плите, качающийся от пара, и тени членов семьи, склонившихся над столом с пазлами.
Фундамент дома, обложенный валунами, порос бархатным мхом и подушкообразными кустиками очитка. Между камнями ютились фиалки, посаженные Алисой — «чтобы дом не скучал зимой». А под самым восточным окном, в щели под ставнем, ласточки свили гнездо. Каждую весну они возвращались, и Максим говорил, что это — те же птицы, просто «звёзды привели их домой».
Шестилетняя Алиса, казалось, ветер мог унести её, как пушинку — такой она была хрупкой. Её тонкие запястья, обвитые браслетами из ракушек, напоминали веточки ивы, а ступни, вечно исцарапанные, казались слишком маленькими для этого большого мира. Но в сине-серых глазах, цветом похожих на небо перед летним ливнем, горел огонь, способный растопить даже зимний иней. Эти глаза меняли оттенки: становились стальными, когда она упрямилась, мягко серебрились в сумерках, а когда она смеялась — в них вспыхивали искорки, будто кто-то подбросил горсть светлячков.