Я помню температуру воздуха в ту секунду, когда мы пересекли охранный периметр «Завидово-7». Двенадцать градусов выше нуля, влажность шестьдесят процентов, легкий запах озона от электрических изгородей, смешанный с ароматом прелой хвои.
В моей голове нет места для забывания. Мой мозг — это не чердак, куда можно забросить старый хлам, это идеально организованный картотечный шкаф, где каждая папка подписана кровью. Импланты-энграммы, вживленные в кору головного мозга, гудели, как высоковольтные провода, фиксируя каждую деталь: трещину на эмали зуба часового, пятно масла на асфальте, дрожание рук лейтенанта местной милиции.
Быть мнемоником Империи — значит всегда носить с собой свою собственную пыточную камеру.
— Волков, — голос Аны Петровны Долговой разрезал тишину салона нашего служебного электромобиля. — Ты слышишь этот звук?
— Какой звук, мэм? — я поправил воротник кителя. Он натирал шею, и я знал, что буду помнить это раздражение кожи до конца своих дней.
— Звук некомпетентности, — она вздохнула, откидываясь на сиденье. Её глаза, как всегда, были скрыты плотной повязкой из черного бархата. — Он звучит как учащенное сердцебиение дюжины напуганных идиотов, которые топчутся вокруг чего-то, чего они не понимают. Мы подъезжаем. Приготовь грифель.
Машина остановилась у кованых ворот особняка. Это было строение в стиле «нео-терем»: много резного дерева, пропитанного огнеупорными смолами, и бронированное стекло. Вокруг дома стояла тишина, неестественная даже для элитного поселка. Птицы здесь не пели. Они знали, что тут небезопасно.
Нас встретил полковник, чье лицо было серым, как бетон Стены.
— Инспектор Долгова? — он нервно покосился на повязку Аны. — Мы... мы ничего не трогали.
— Разумеется, не трогали, — Ана вышла из машины. Она не пользовалась тростью. Она шла уверенно, слегка наклонив голову, словно прислушиваясь к шепоту грибницы под землей. — Вы боялись заразиться. И правильно делали. Волков, за мной.
Мы вошли в дом. Внутри пахло дорогим полиролем и чем-то сладким, приторным, напоминающим запах перезревших дынь. Этот запах вызывал тошноту.
В гостиной нас ждала сцена, которая, я был уверен, украсит мои ночные кошмары на ближайшие десятилетия.
Генерал-полковник Соколов, герой Обороны Казани, сидел в своем любимом кресле у камина. Или то, что когда-то было Соколовым.
Из его груди, разрывая ребра и парадный мундир, вырывался ствол молодой березы. Белая кора с черными прожилками была испачкана розоватой слизью. Ветки, гибкие и сильные, проросли сквозь его шею, вышли через рот, распирая челюсти в безмолвном крике, и устремились к потолку. Листья были не зелеными, а багровыми, пульсирующими, словно в них все еще текла кровь генерала.
Корни дерева уходили вниз, сквозь бедра и голени, превращая ноги генерала в узловатую древесину, которая вросла прямо в дорогой персидский ковер.
— Время? — коротко бросила Ана. Она стояла в центре комнаты, сняв перчатки. Её длинные, тонкие пальцы подрагивали.
— Лейтенант обнаружил тело в 08:15, — ответил я, сверяясь с записью в памяти. — Последний раз живым его видели в 05:30. Он заказывал чай.
— Менее трех часов, — Ана подошла к трупу. Она не видела ужаса, она «считывала» биологический фон. — Феноменальный метаболизм. Волков, опиши мне структуру коры.
— Гладкая, влажная, — продиктовал я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Черные пятна напоминают... язвы. Листва имеет венозную структуру.
Ана протянула руку и коснулась одного из листьев, торчащего из левой глазницы генерала.
— Теплое, — прошептала она. — Фотосинтез за счет теплового излучения тела. Хищная флора. Класс «Тайга-Омега», но модифицированная. Это не дикое растение, Волков. Это кто-то вырастил.
Она наклонилась к тому месту, где раньше был живот генерала. Сейчас там было дупло, заполненное янтарной жижей.
— Полковник! — рявкнула она, не оборачиваясь.
Стоящий в дверях офицер вздрогнул.
— Да, госпожа Инспектор?
— Кто принес ему чай?
— Его денщик. Проверенный человек, тридцать лет службы...
— Приведите его. И принесите чашку.
— Чашку?
— Ту самую, из которой пил этот несчастный дуб, — Ана постучала ногтем по одеревеневшему колену генерала. Звук был глухим, костяным.
Через минуту нам принесли остатки сервиза. Изящная фарфоровая чашка Императорского завода. На дне оставалась густая, темная субстанция.
Ана поднесла чашку к лицу. Нос у неё был острый, хищный. Она втянула воздух.
— Черная смородина, — сказала она. — Сахар. И... — она поморщилась. — Споры Boletus Sanguineus. Кровавый боровик. Но привитый к структуре березы.
— Варенье? — спросил я, чувствуя, как холодок бежит по спине.
— Именно, Дима. Варенье. Старый добрый русский способ подсластить жизнь, — она поставила чашку на стол. — Генерал выпил чай, и споры попали в желудок. Теплая, кислотная среда — идеальный инкубатор. Они проросли мгновенно, используя его запасы жира и кальция как удобрение. Он чувствовал, как превращается в дерево. Каждую секунду.
Ана повернулась ко мне. Повязка скрывала глаза, но я чувствовал её пронзительный взгляд.
— Волков, зафиксируй: причина смерти — форсированный дендро-морфоз. Орудие убийства — банка домашнего варенья. И еще, Волков...
— Да, мэм?
— Проверь списки поставок продовольствия в этот поселок. Такие споры не растут на грядке у бабушки. Это лабораторный штамм. Очень дорогой, очень нестабильный и очень голодный.
Она стянула с руки невидимую паутинку грибницы и вытерла пальцы о белоснежную скатерть, оставив на ней грязный след.
— Мы уезжаем. Здесь воняет смертью и плохим агрономическим планированием. Нам нужно в Архив. Если кто-то научился фасовать смерть в банки с вареньем, то к ужину половина Сената пустит корни в свои кресла. Буквально.
Я закрыл глаза на секунду, позволяя образу генерала-дерева отпечататься в долгосрочной памяти. Еще один шрам на коре моего мозга.